«Перо зимородка» и прочие тайны

Анна Сеничева

Наш план был прост: съездить на неделю в столицу – развеяться, проведать старый город и заглянуть на выставку драгоценностей. Тех самых, из легендарного «Наследия». Опасностей никто не искал.Отдых вышел на славу: в столичных музеях привидения объявились, приятеля моего кто-то отравить вздумал, вот и полиция нами интересуется, да и с «Наследием», похоже, дело нечисто…Одним словом, права была бабушка, когда говорила, что в столице приличным людям делать нечего.Как в воду глядела.

© Анна Сеничева, 2022

ISBN 978-5-0056-2787-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Перо зимородка» и прочие тайны

__________

I

В начале декабря Брокхольм завалило снегами.

Проселки утонули в глубоких сугробах. Путь к Альтингену расчищали целый день. В деревне выросли снежные крепости, залитые водой с Ледяного ручья — он не замерзал даже в самые лютые морозы и сварливо бурчал, пробивая себе дорогу среди белых комьев. Все катались с гор на санях и чистили снегом ковры…

А потом сильная оттепель вернула осень.

Крепости съежились и опали. Обнажилась черная земля, и опять развезло повсюду дороги. Грета сказала — кое-где на розовых кустах даже показались почки. Вполне возможно… Максимилиан с недовольным видом сидел на дубе, не понимая, что вокруг творится и как ему жить — как зимой или как осенью. Наконец ухал, забирался к себе в дупло и принимал единственно верное решение — поспать.

А мне спать много не приходилось, дел хватало.

Проклятая бумажная волокита тянулась уже второй месяц. Погасить долги, как выяснилось, еще полдела, дальше пришлось освобождать имение из-под ареста, а это та еще морока. Казалось бы, что такого — сдал, принял. Но дворянский опекунский совет дотошно сверял каждую ложку, светильник и стул. Скоро передаточные описи занимали уже половину нашей передней и не собирались останавливаться.

Грета ругалась на чем свет стоит, что эти амбарные книги, видите ли, мешают ей мыть полы. Я уточняла, когда это она их мыла за последний месяц, а то я что-то не заметила. Вон тот пожелтевший клочок бумаги не первый день лежит… В ответ моя камеристка велела не придираться к словам, и вообще — даже у лучших самоцветов бывают изъяны, и мне ли этого не знать. А под лучшими самоцветами она обычно подразумевает себя.

Я подняла с пола бумажку — это был лист календаря с моей пометкой о визите в банк. Надо бы куда-то деть эту расчетно-долговую библиотеку, но единственным местом, содержавшимся в идеальном порядке, была моя мастерская. А там кислоты, щелочи, травильные вещества и прочее — еще не хватало, чтобы что-то протекло и разъело документы. Да и новому составу для горелки я не вполне доверяла — как оказалось, не напрасно…

Сегодня отмечали день святого Ансельма, и колокола церквей Альтингена слышно было даже в нашем саду. К одиннадцати часам утра должен приехать представитель опекунского совета — сухощавый и отменно вежливый педант. Надеюсь, решим все вопросы, а то надоела уже эта канитель. Потом в городок съездим, там по праздникам ярмарка, съезжаются пекари со всей округи…

Ах, чтоб тебя! Провалиться бы этой кафедре с ее химиками! Горелка с сухим треском разлетелась на части, я едва успела отскочить…

Звон кастрюль в кухне затих.

— Что там опять? — крикнула Грета.

Вот где не надо, слух у нее отличный! Про уборку бы так слушала…

— Ничего! — отозвалась я, ощупывая лоб.

— Конечно, мадам, а то я вас не знаю! Опять что-то взорвали! Не успели из долгов вылезти, давай бить, крушить, имущество портить! Увидела бы Ванесса-Терезия… — и еще что-то в том же духе.

Новая жидкость вдребезги разнесла мне горелку. Что и требовалось доказать. Все, с экспериментами покончено. По крайней мере, в этом месяце.

Я промыла царапину на лбу и принялась лихорадочно оттирать сажу с лица. Старые часы с дребезжанием зазвонили, и в передней тут же послышался знакомый фальцет. Как, уже?! Ворота были настежь, дверь тоже — Грета проветривала дом от своей готовки, так что наш гость беспрепятственно проник во двор и теперь стоял на пороге.

— Входите, сударь! — крикнула я. — Милости просим!

Сухарик-представитель в изысканных выражениях извинялся за самоуправство и за то, что позволил себе приехать раньше оговоренного времени аж на целых три минуты. Именно сегодня мог бы и опоздать часа на полтора, так нет ведь…

— Доброго дня, многоуважаемая госпожа Вандервельт!

— Доброго дня, сударь! — откликнулась я, драпируя прожженный рукав.

— Благодарю, что любезно приоткрыли дверь, а то этот разбойник, что вырезан вот тут, на входе, всегда меня несколько смущает. Этакая свирепая рожа, настоящий висельник! Хотя простите — он ведь, кажется, какой-то ваш предок?

— Возможно! Но он вас не укусит, господин представитель.

Хотя… кто знает. Служителей закона этот тип вряд ли любил — может, чего и выкинет.

— Вы готовы заняться делами, сударыня?

Конечно, готова. Гм, я имею ввиду — юридически.

— Разумеется. Дела, господин представитель, прежде всего.

Наш правовед сидел, раскладывая бумаги из портфеля и напевая что-то из недавней оперной арии. Услыхав шаги, поднял глаза, уставился на меня и даже встать забыл. А тут еще Грета высунулась из кухни и предложила угостить господина представителя кофе. Не знаю, что уж ему не понравилось — что нещадно дымила плита, как в преисподней, или что Грета сжимала в руке здоровенную кочергу.

Видимо, поэтому с делами мы управились быстро, часа за полтора, хотя я рассчитывала провозиться до вечера. Гость, слегка нервничая, собрал подписанные акты расчетов и попросил разрешения откланяться. У ворот я вспомнила, что святой Ансельм, чей день сегодня отмечали, считался поборником справедливости и покровителем всяких судей, стряпчих да прочих крючкотворов, и вроде как патроном нашего гостя, и поздравила с праздником.

— Да-да, со святым днем вас, — кивнула Грета, держа в руке какой-то дрын. Зачем он ей… А, ладно. Взяла — значит, нужен был.

В дупле заухал невидимый Максимилиан.

Представитель совета поглядел на дуб, потом очень серьезно поблагодарил и пожелал мне больше не влезать в передряги вроде той, из которой я только что выбралась. Я тоже от души поблагодарила и ответила, что постараюсь.

Уезжал наш гость так резво, что чуть не скатился в придорожную канаву. Когда его коляска скрылась за поворотом, я обернулась и посмотрела на наш дом.

Ройбер-Херберге стоял под пасмурным зимним небом со своими замшелыми крышами, стенами из темного камня и совиными барельефами. Старый нерушимый дом, настоящее разбойничье логово… Совы выглядели умиротворенными. Понимали, что тучи над берлогой Вандервельтов наконец-то разошлись.

Кое-какие дела на сегодня еще оставались — надо было затеять стирку, пока снова не ударили морозы, и прибрать мастерскую. Может, в городок съездить успеем, как собирались. Было не до гостей, так что колокольчик на воротах звякнул совсем некстати.

— Ты тоже слышала или мне показалось? — спросила я Грету.

— Вроде кто позвонил. Может, опекунский господин вернулся?

— Это вряд ли…

За калиткой никого не было. Странно — шутить тут некому, народ в округе серьезный и делами занятый. На дороге тоже никого. А на кованом завитке ограды висело подобие букета.

Собственно букетом это назвать было сложно: выставили бы такой в цветочной лавке, не каждый бы понял. Корявые сосновые ветки в пятнах сизого мха — это еще надо было найти такие узловатые и кривые, — связанные грубыми нитками. На нитках нанизаны простые стеклянные бусины.

И вроде бы обычная штука… Ветки с дороги, нитки из какого-то сарая, бусины такие, что мимо пройдешь — не взглянешь. Но вместе смотрелось так, что и словами не передать. Будто господин леший из Брокхольма самолично собрал мне подарок.

Из-за рваного облака глянуло солнце, бусины вспыхнули, и ветки осыпало сетью сверкающих искр. Отчего-то стало легко и радостно — словно прошуршал по крышам весенний дождь и раскидал по деревьям свои хрустальные подвески. Пахнуло в лицо талым снегом и сыростью болот. И я будто услышала, как стучат по карнизам и водосточным трубам капли, и вспомнила, как мы бегали по лужам — тогда, давным-давно, в детстве…

Об авторстве долго гадать не приходилось: среди моих знакомых и друзей лишь один мог в два-три движения создать диковину из всего, что нашлось под рукой, будь то шишки, листья, обрывки лент или камешки. Но для верности на нитке болталась короткая записка.

«Уважаемая госпожа Вандервельт!

Ничтожный слуга шлет горячий привет хозяйке здешних мест. Я случайно проезжал ваши отдаленные дикие края, опасные для всякого нормального человека, издали взглянул, как гордо реет над крышами родовое знамя, и слеза умиления…»

— Отто, вот балбес… — ну кто же еще это мог быть! И громче добавила: — Если кто-то хочет полный церемониал, то пусть подождет месяц-другой. Приведем в порядок дом и откопаем знамя. Где прячешься?!

Из-за тополя напротив ворот вышел Отто Бернстайн. Снял шляпу и отвесил изысканный поклон.

— Как поняла, что я здесь? — широко улыбнувшись, спросил он.

— Станешь ты забираться в наши дикие отдаленные края, только чтобы оставить письмо и глянуть на крышу…

— Так я к тете приехал погостить, она же в Альтингене живет, — ответил Бернстайн. — А в городе каждая собака знает, что в Брокхольм вернулась хозяйка. Сама посуди, разве я мог не повидаться?

— Точно… Ну, значит, я просто угадала. Как тетя поживает?

— Занимается вышивкой и пчелами. Я на этот мед уже смотреть не могу. Вам привез бочонок.

Тут его увидела Грета, которая развешивала белье во дворе.

— О, гляньте, гляньте, кто пожаловал! Наш любимый прохиндей!

Бернстайн повесил шляпу на ветку.

— Приятно видеть, что мне здесь рады.

— Какими судьбами? — снова донеслось из двора.

— Да вот картину с вас буду писать, сударыня. Всю страну объехал, — Бернстайн облокотился об ограду, — но можно ли найти достойнее?

— А кого на этот раз малюете? — деловито спросила Грета.

— Кунигунду из Ольхового леса — помните, была такая легендарная воительница? Замок защищала, дралась на мечах, пила, как сапожник, и прочее…

— Слышала, слышала, как же, — Грета закинула на веревку простыню. — Дама серьезная, а про сапожника это сплетни. Почему нет? Могу и согласиться.

— Но есть одно важнейшее условие, Грета! Даже два. Кунигунду, — он сделал трагическую паузу, — пишут только обнаженной. В одежде ее путали с мужчинами, так что по-другому никак. А за рисованием должны присматривать десять старцев из числа самых уважаемых членов Академии, чтобы свидетельствовать все приличия…

— Ну и дурак же вы, — Грета взяла таз. — Все такой же рыжий и веснушчатый, ничуть не изменился!

— Да, это моя большая драма, — усмехнулся Отто.

— Ванесса-Терезия вообще рыжих не жаловала, но вас, сударь, всегда отмечала, я помню. А это что за дровишки у вас в руках, мадам? Максимилиану дупло отапливать?

— Дровишки?! Да это, сударыня, произведение искусства!

— А, теперь это так называется, — со вздохом сказала Грета. — У нас этаким искусством все сараи полны…

— Меня в дом, собственно, не хотят пригласить? — возмутился Бернстайн. — Не успел прийти, а уже столько оскорблений наслушался!

Грета запустила в него мокрым платком:

— Так добро пожаловать!

…А луковые пироги мы все же подпалили. И соли маловато положили. Увидел бы это дело Карл, который полжизни положил на рецепт — его бы удар хватил. Но Карл спозаранку уехал в Альтинген на ярмарку со своим печевом, так что хвататься за сердце было некому.

Обедать сели перед домом. Вытащили в сад старый стол и запалили костерок в каменном очаге. Грета пристроила кофейник над огнем и пошла в дом за супом.

— Здесь по-прежнему кладут в кофе цикорий? — спросил Отто, расставляя стулья. — По заветам госпожи Ванессы-Терезии? — он посмотрел на барельефы над окнами. — Совы, как вижу, никуда не делись… День добрый, госпожа сипуха! А это вон… все время забываю, кто.

— Это неясыть, — ответила я.

— Точно, — он улыбнулся, потягиваясь. — Бородатая неясыть, да? Опять бежит тропа моя туда, в разбойничьи края! И топь болот, и глушь лесов, и что-то там еще про сов… Будто снова в детство попал. А вон та бронзовая сова по-прежнему летает ночами?

— Однажды я вроде видела пустой шпиль. Тарелки давай сюда… Правда, тогда сильно мело, могла и ошибиться. Хочу как-нибудь в полночь выйти и посмотреть, но все забываю. Сейчас немного не до того, по правде говоря.

— Да уж вижу, сколько писем, — он смахнул листья со стульев и повесил пальто на спинку. — Приводишь дела в порядок?

— Как умею.

— Отлично ты умеешь, я знаю. Даже и сказать не могу, как рад вас обеих видеть. И рад, что твои беды-злосчастья наконец-то закончились, — он посмотрел на меня, склонив голову набок. — Ведь закончились?

Я села, подвинув кипу бумаг.

— Похоже, да.

Отто устроился напротив, вытянув ноги. Помолчал, разглядывая дом.

— Водосточный желоб протекает. Вон тот, с головой кабана… Гм, не стану спрашивать, как ты выкрутилась. Подозреваю, что сведения не для всех ушей. Что улыбаешься? — спросил он. — Да, секрет? Ладно, захочешь — расскажешь. Вы хотя бы с Гретой никого не пристукнули? Если требуется дать ложные показания, так я готов…

— Оставьте свои мерзкие инсинуации при себе, господин Бернстайн.

— Ну, я вряд ли поверю, что в этом таинственном деле прямо-таки обошлось без уголовщины, — заметил Отто.

— Совсем без уголовщины не обошлось, тут ты прав. Но мы с Гретой противостояли ей как могли. Если коротко — мне помог счастливый случай, — я сняла кофейник с огня. — Так бывает.

— Может, у счастливого случая имя есть? — улыбнулся Бернстайн.

Я косо глянула на него, хотела улыбнуться в ответ, но как-то не вышло. На стол упало несколько капель — это из-за леса выползла туча и встала над крышами дома. Каменные совы помрачнели и насупились.

Имя?

Да, у моего счастливого случая было имя. А также фамилия и звание — кажется, старший советник юстиции. Все время путаюсь в этих классных чинах…

— Я к тому клоню, — продолжал Бернстайн, — что это может быть, например, твой друг? Или тайный воздыхатель?

— Из друзей у меня, как оказалось, только ты. А все воздыхатели, как тайные, так и явные, испарились в ходе процессов о банкротстве нашей семьи. После первых же заседаний исчезли. Как тьма на рассвете.

— Ну так вроде опять материализовались, — Бернстайн кивнул на письма. — Вон те две фамилии я точно помню.

Сверху лежала пара конвертов со столичными почтовыми штемпелями. Имена отправителей под каплями дождя смазались, размылись, и скоро остались только поблекшие каракули. Я взяла оба письма, покрутила в руках. И бросила в костерок.

— Сурово, — заметил Отто.

— Какой в них прок? Дешевые письма дешевых людей… Видишь, даже на растопку не годятся. Грета, ты идешь?

— Минуту! — донеслось из дома.

— Может, ты и права, — заметил Отто, глядя, как тощее пламя обгладывает бумагу. — Да, чуть не забыл… Поблагодарить тебя хотел.

Я сделала удивленный вид.

— Ладно, будет прикидываться… Какой-то неизвестный благодетель оплатил пансион для сестер. То есть пожелал остаться неизвестным, но я парень пронырливый, ты же знаешь. Правда, мне нечем отдаривать, во всяком случае — пока, — он неловко улыбнулся. — Думаю, это ты тоже знаешь.

— Познакомишь с новостями — и мы в расчете. Я на два месяца выпала из жизни, пока занималась… всем этим.

— Это с большим удовольствием. Вон и госпожа Кунигунда идет, — из дверей наконец-то показалась Грета, неся супницу. — А новостей — да, хватает. Профессор Иезекиил передает привет и велит напомнить, что в марте очередная переаттестация.

— Да, спасибо. Уже готовлюсь.

— Готовься, но сильно можешь не усердствовать — великого Дитриха Бергена не будет.

Я застыла с кофейником в руке.

— Помнишь вурдалака? — продолжал Бернстайн. — Он еще на заседаниях сидит справа и вечно притворяется, что спит.

— Кто ж его не помнит… А куда он делся? Неужели в отставку подал?

— В том-то и штука, что нет, — Отто хмыкнул. — Представляешь, он пропал. Не спрашивай, куда, как и прочее. Не знаю. В Ювелирной палате ничего не говорят, но делают кислые рожи. Возможно, просто втихую сняли — всем известно, какие слухи о нем ходили.

— Ходить-то ходили, но за руку Бергена не поймали. Так, салфетки и хлеб на пне…

— Может, и ловили разок-другой, — возразил Отто, — мы просто не знаем. Отличные пироги, зря наговариваете… Так вот, Берген. Наш профессор говорил, что видный знаток сами знаете чего научился неплохо торговать своими знаниями. Намек прозрачен, — он усмехнулся, — как алмаз чистейшей воды.

— Да, помню. Берген еще грозился привлечь его за клевету.

— Вот-вот, — кивнул Бернстайн. — А чем дело-то кончилось?

— Точно не знаю, но вроде Иезекиил сказал, что если Берген затеет суд, то пусть пеняет на себя. Видимо, все же что-то знал.

— Ну вот, а говоришь — за руку не поймали, — заметил Отто. — Значит, нет дыма без огня. Ладно, хватит о нем, слишком много чести. Что там еще из важного… Наша держава наконец-то помирилась с родственным герцогством Эльзингер, и оно снова отказалось от своих династических претензий.

— Это хорошая новость, — с авторитетным видом заметила Грета, вытряхивая из банки варенье. — Правда, раз в пятый уже мирятся, ну да ладно. Худой мир лучше доброй ссоры. А то прошлым летом чуть воевать не надумали…

— Да, я чуть не осталась без хорошего заказа. Перестали возить хризолит, а он был в бешеной моде, все с ума по этому камню сходили. Кому еще кофе?

— Мне, будь добра. А меня тогда прямо на границе развернули, к друзьям не попал. Кстати, ты сказала «чуть не осталась», — Отто прищурился с понимающим видом. — А как решила вопрос с камнями? Контрабанда?

— А ты как думал… Мне ни репутацию, ни заказчиков никто потом не вернет, сам понимаешь. У тебя-то как дела с законом? — не удержалась я. — Старинными полотнами больше не торгуешь?

— Да, оставил это дело, — усмехнулся Бернстайн. — Теперь подписываю нарисованные картины исключительно своим именем. Давай-ка закроем тему, а то сердце покалывать начинает. Так вот, месяц назад была выставка картин нашего музея в тамошней столице, а теперь, — Отто изящным движением смахнул упавший лист, — Эльзингер в качестве ответного реверанса привозит «Наследие».

— Неужели то самое? — удивилась Грета.

— Оно одно, госпожа Кунигунда. Единственное и неповторимое.

— А открытая выставка будет? — спросила я.

— Будет, будет, — он откинулся на спинку стула и отпил кофе. — Я же знал, чем порадовать. В Линденштадте только и разговоров, что про эти драгоценности. На дорогах сумасшедшие меры безопасности. Свидетельствую лично, ибо добирался сюда какими-то ослиными тропами, то там перекрыто, то здесь…

— Неплохо было бы попасть, — задумчиво сказала я. — Такое раз в десять лет бывает. У них закрома фантастические, не иначе, как им тролли камни выкапывали…

— Ну, про троллей — все же легенда, но зрелище ожидается стоящее. Может, в делах престолонаследия Эльзингер и не преуспел, а вот в ювелирном деле им равных нет. До сих пор в себя не могу прийти от их изумрудов, прямо как глаза у твоего филина.

— Это воробьиный сыч, если ты про Максимилиана.

— Простите великодушно. А где он сам?

— В дупле спит. Проснется — выглянет.

— А, ну-ну. Дамы, а из чего это странное варенье?

— Из крапивы, — ответила Грета.

— Надо же, раньше не пробовал. Хотя в ваших краях из чего только не варят — дань разбойным временам, когда поедали все, что только можно. Крапива, крапива… — Отто поскреб переносицу. — А помните такое название — «Крапивный овраг»?

— Юлиус Блофельд, — кивнула я. — Самый богатый торговец сукном. Ты про его имение?

— В следующем месяце оно идет с молотка. Тебе он ничего не должен, надеюсь? А то гроша ломаного не получишь. Опять у него то ли склады сгорели, то ли доходные дома затопило. В общем, разорились…

— А, так это не новость. Он разоряется уже лет семь, но запас прочности там приличный.

— Приличный, но не бесконечный. Правда, говорят — глава семейства намерен поправить дела свадьбой.

— Своей? — удивленно спросила я.

— Нет, разумеется. Дочери. Болтают про какую-то хорошую партию, уж не знаю, кто позарился на эту склочную семейку. И если не поумерят свой знаменитый размах, в скором времени и от денег жениха ничего не останется, разве что это будет сам кронпринц…

— Знаменитый размах… Да, размах там тот еще, но дело не только в нем.

— Аферы? — спросил Отто. — Кражи, карточные долги, суды?

— Про это не знаю. Хотя не удивилась бы.

— Тогда проклятия и родовые тайны? — с любопытством продолжил Бернстайн.

— А вот это ближе к истине, — ответила я, глядя на яркие рябиновые гроздья за оградой. Кое-что в связи с этой историей они мне сильно напомнили… — Будем в Линденштадте — покажу нечто интересное. Еще удивишь?

— Попробую. Сам я, когда узнал, весьма изумился. Месяц назад какие-то чрезвычайно умные люди ограбили Исторический музей.

— Королевский? — переспросила я.

— Нет, я не оговорился. Исторический. Вот тот самый.

— Мать честная, что ж там воровать? — спросила Грета. — Черепки?

— Ну, не только черепки, не оскорбляйте богадельню, — возразил Бернстайн. — Там копья, палки, первые ткацкие станки, кирпичи какие-то тысячелетней давности… В общем, полно ценностей, на которые могут польститься серьезные люди.

— И на что же они польстились в данном случае?

Отто с небрежно-таинственным видом взял чашку.

— А вы угадайте. Скажу сразу — все вышеперечисленное в интересы грабителей не входило.

— Там был большой серебряный гроб, — хмуря лоб, припомнила Грета. — Полководца какого-то, что ли… Вещь стоящая. Вот если бы мы решили обокрасть музей…

— Да нет, как его вытащишь, — задумчиво ответила я. — Там же полстены снести надо. Да и не серебряный он, насколько я знаю. Что-то вроде имитации из крашеного гипса, настоящий стоит в базилике.

— Гобелен королевский висит, — продолжила Грета. — Со стеклярусом. Блестящий такой.

— Да так себе драгоценность, откровенно говоря. Специальные условия хранения, мыши сгрызть могут, да и вещь слишком известная, попробуй продай потом. Я бы не взялась.

— Что ж это за музей — и красть нечего!

— Совершенно нечего, Грета. Выгоды ни малейшей…

Отто громко расхохотался, и Максимилиан выглянул из дупла. Его желтые глаза горели во тьме логова.

— Воровское гнездо! Сударыни, вы меня пугаете…

— Так что украли? — спросила я. — Помимо саркофага, там лежит еще «Перо зимородка», неужели его?

Бернстайн щелкнул пальцами.

— Именно его!

— Королевский скипетр? — не поверила я. — Ты серьезно?

— Я — нет. Но в газетах писали, честное слово. Вот, можешь сама прочесть. Сейчас достану, вроде что-то оставалось…

— Да, многое тут случилось, пока я разъезжала…

— Многое, многое, — Бернстайн потянулся к своей сумке и вытащил газету. — Исторический музей напечатал язвительное извинение — мол, недостаточно крупно написал, что представляет собой этот новодел. Впрочем, бедолаги, несмотря на то, что дураки, и сами разобрались довольно быстро. Скоро барахло уже валялось на мостовой.

— А полиция? — спросила я.

— Гм… Что? А, полиция. Ну, наверное, посмеялись. Судя по тону статей, нашли забавным. Газеты уже провозгласили это самым глупым ограблением века.

— Статей? Вот так — во множественном числе? Об этом много писали?

— Да, прилично, — кивнул Бернстайн. — Очень уж диковинное происшествие. Где-то я видел даже целый разворот. А, вот… Исторический музей решил воспользоваться случаем и попасть на первые полосы. Когда еще он удостоится таких фанфар…

— А ты сам-то что об этом думаешь? — осторожно спросила я.

Отто бросил на меня косой взгляд и пожал плечами.

— Думаю, что глупцов на свете хватает.

— А…

— И ничего больше.

В газетах действительно нашлись две большие статьи и несколько заметок помельче. В каждой подробно разъяснялось, какое это забавное и глупое происшествие, как ему не стоит придавать ровным счетом никакого значения, разве что посмеяться и забыть. Попутно повторялись известные сведения как о самом «Пере зимородка», так и о подделке, лежавшей в витрине музея.

Собственно, из того, что это именно копия, тайны никогда не делалось. Само «Перо зимородка» — легендарный скипетр, объединивший королевство в тяжелые времена два века тому назад, считался пропавшим при сильном пожаре. Тогда сильно пострадал дворец Бергхоф, где и хранились королевские регалии.

С пропажей «Пера» ушла целая эпоха. Да еще и сам скипетр был настоящим шедевром ювелиров того времени — многое из того, что они создавали, сейчас забыто. Профессор Иезекиил с коллегами кое-что откопал, что-то восстановил, но большей частью техники утрачены.

Уникальный изумруд в навершии был дивного сине-зеленого оттенка с золотыми вкраплениями, он и впрямь походил на головку зимородка. Такие камни природа создает лишь единожды. Потому-то решение не восстанавливать скипетр было и политическим — вроде как «Перо зимородка» сделало свое дело и ушло в небытие, откуда по легенде и появилось, и ювелирным: воспроизвести его было невозможно, а делать просто что-то похожее — бессмысленно.

Долгое время пропажу держали в тайне, боясь даже беспорядков, и никто толком не знал, что ищут в развалинах Бергхофа. Через пять лет «Перо зимородка» было официально признано погибшим. Хотя искали, все равно искали…

Так что в витрине Исторического музея лежал восстановленный по рисункам новодел, причем из чего именно новодел, было написано: посеребренная сталь, имитация драгоценных камней — именно имитация — поталь, фольга. Все. Хорошо сделанная копия, но копия.

Я сложила газеты.

— Ни за что не поверю, что тебе все равно.

— Очень жаль, — ответил Бернстайн. — Теперь от волнения не заснешь, а это весьма нелепый повод.

— Отто, выкрали подделку. Заведомую подделку, которая никому не нужна, и тут же выбросили. А газеты пестрят рассказами о том, как это глупо, словно, — я потерла лоб, — словно хотят убедить весь свет, что ничего за этим не стоит.

— Если что за этим и стоит, то разбираться будет полиция. Уж точно не мы с тобой.

— А то, что «Перо зимородка»…

— Да знаю! Вершина творчества моего отца, — Бернстайн раздраженно закинул ногу на ногу и уткнулся в газету. Смотрел он разворот с выходными данными. Читать там было нечего.

— Сам ведь знаешь, что неправ. И зря ты злишься. Он был талантливее всей вашей Академии, вместе взятой.

— Особенно талантливо умел брать, что плохо лежит, — сухо кивнул Отто, — влезать в авантюры да производить всякие мистификации… сомнительного характера. Увы, этого и мне перепало, особенно его-то скандальной репутации. Ой, господин Бернстайн, — пропищал он, явно подражая кому-то, — а вы тоже мастерите древности, как ваш почтенный папенька?

— Тебе и дарований от него перепало, так что не жалуйся, — я помолчала. — Скучаешь по нему?

Отто положил газету на стол.

— Да. Хотя и непросто у нас все было…

— Знаю.

— И, ты понимаешь… даже попрощаться не успел, его сослуживцы провожали. Я тогда в отъезде был.

— А дело-то закрыли?

— Дело закрыли. Может, и хорошо, что так ушел — в этот раз тюрьмы бы точно не миновал. Ладно бы модных живописцев подделывал… — Бернстайн потер лоб. — До сих пор не пойму, как в нем все это сочеталось.

Грета наконец решила сменить тему:

— Так мы как — на выставку побрякушек-то едем?

— Побрякушек! — фыркнул Бернстайн. — Вы, между прочим, Грета, состоите камеристкой при известном ювелире, а такие высказывания позволяете! Побрякушек… Желаете — можем и съездить. Только отправляться надо в ближайшее время. Учитывая, что творится на дорогах, неизвестно, сколько и как мы будем добираться в столицу. Мои прекрасные дамы, а кофейник-то пуст, да простят мне этот тонкий намек…

Я усмехнулась и встала. Тогда и пледы захвачу, а то холодает.

— Банка на полке у двери, — предупредила Грета, собирая тарелки. — Не свалите и не взорвите там чего-нибудь.

— Постараюсь.

— Тяжело на службе приходится, госпожа Кунигунда? — с участием спросил Бернстайн, ковыряя кофейную гущу. — Хозяйка-то не сахар.

— Всяко бывает, — со вздохом подтвердила та. — Давно бы ушла, да совесть не дает — как мадам без меня-то будет…

— Управа благочиния собралась в полном составе, — ответила я, забирая поднос. — За костром последите, господа критиканы.

Войдя в дом, я постояла в передней, затем поднялась на второй этаж, на наш «пьяный» кривой балкон. На неделе мы убрали из передней ковер — почистить… И теперь отлично была видна наша мозаика на полу, изображавшая не то сову, не то лесной костер. С этого места все же больше похоже на сову, вон и желтые глаза смотрят прямо на меня. Лукаво смотрят, словно что-то знают.

Нестерпимо хотелось вытащить одну вещь и взглянуть на нее — проверить, все ли осталось по-прежнему. Целый месяц я о ней не вспоминала, а теперь так и тянуло. А если мои совы забрали тот подарок, решив, что хватит с меня чудес? От этой мысли стало не по себе.

Я быстро прошла в мастерскую и заперла за собой дверь. Как положено — на три оборота, чтоб уж наверняка. Взяла с полки два здоровенных фолианта и вдавила в стену резную дубовую панель шкафа. Она с легким скрежетом сдвинулась с места, открыв глубокую нишу. В ней на самом виду лежали поддельные документы — закладные и банковские векселя на предъявителя, дальше футляр со стразами, очень похожими на бриллианты. Для отвода глаз. А в глубине ниши лежала неприметная шкатулка из простого дерева. Сверху в ней дешевенький медальон и женский локон. У шкатулки было второе дно. И там, в темно-зеленом бархате, как в лесном мху, лежало кольцо. Наше родовое кольцо.

Кольцо Разбойника.

Я вытащила его из бархата и снова рассмотрела.

Широкий полновесный обод из чистого золота. На нижнем ребре — царапина. Полвека назад появилась, когда кольцо уронили под колеса кареты. На вставке из темно-красного агата вырезан рисунок костра, и не сказать, чтобы красиво вырезан. Каст грубоват, сейчас так уже не делают… Да и агаты в наших краях не редкость. Но ценность кольца определялась не камнем, не исполнением и даже не ободком, хоть золота в нем и хватало.

Я надела кольцо и целую минуту смотрела, как агат медленно наливается красным, как он разгорается, и как проступает на нем рисунок костра. Точно в камне была заключена искра настоящего пламени.

Осталось ли все, как прежде? Или… что-то изменилось?

Дверь была заперта, ключ лежал на столе. Сквозь приоткрытое окно слышно, как Грета и Бернстайн дурачились в саду, кидались мокрым бельем и смеялись. Вспоминали, как мы детьми прятались в сарае и играли в разбойников. Я тоже это отлично помню. И похоже, кое-кто в эту игру хорошо заигрался.

Я дрогнувшей рукой взялась за дверную ручку и нажала ее. Дверь открылась, тихонько скрипнув петлями. В голове мелькнула мысль смазать их получше… И сразу вслед за этим я поняла, что все осталось как прежде.

Будем надеяться, кольцо мне больше не понадобится. Хотя…

Кто знает, как там все повернется.

II

Линденштадт готовился к зимним праздникам.

Как помнится, настоящая городская жизнь тут начиналась где-то с середины ноября. Летом все были в загородных имениях и на водах, в октябре горожане возвращались и приводили в порядок дома. Два осенних месяца были бестолковыми и суетливыми, а в ноябре светская жизнь более-менее устанавливалась и вступала в свои права. Всю зиму Линденштадт ходил в театры, танцевал на балах, проигрывал состояния, женился-разводился, вел громкие судебные процессы, и работал не покладая рук…

На дорогах в этот раз было сложнее и суматошнее, чем обычно, и полицейских больше. На почтовых станциях царили сутолока и неразбериха.

Под Кривым бродом ветром повалило деревья. Кто-то из пассажиров принял это за разбойничью засаду и устроил форменную истерику, требуя полицию. На другую станцию целый час не пускали — чинили лопнувшую рессору экипажа какого-то посланника, и наш кучер долго изощрялся в предположениях, куда именно это был посланник.

На выезде из Альтхофа станционный смотритель выдал свежих лошадей другому экипажу раньше нашего, потому что на козлах был его приятель, а на праведный гнев путников заявил, что не первый год на службе, и хлопнул дверью.

Пока ждали смену, Бернстайн нарисовал углем на стене домика смотрительскую физиономию, присовокупив к оной ветвистые рога и значительно увеличив уши. Удачно нарисовал — мимо не пройдешь. Под рожей было приписано: «Не первый год на службе». Грета за эту мелкую шалость напустилась почему-то на меня, хотя моя-то была только идея.

Багровый от гнева смотритель рыскал между пассажирами, ища виновного. Видимо, он рассчитывал встретить чей-то наглый и вызывающий взгляд, а мы тем временем смирно сидели в углу. Отто даже подобрал где-то палку и старательно изображал то ли хромого, то ли слепого.

— Неужели все так рвутся на эту разнесчастную выставку? — спросила Грета, глядя по сторонам. — Вы только посмотрите, еще два экипажа! Надо кренделей взять в буфете, а то съедят ведь…

— Любители искусства, конечно, имеются, — заметил Отто, потихоньку вытирая руки от угля. — Но не только в этом дело. Полно высоких гостей съезжается, будут торговать, договариваться, бумаженции разные подписывать… А насчет буфета мысль отличная. Только мне туда нельзя, смотритель прибьет. Поухаживайте за мной, сделайте милость.

— Везде выгоду найдет, — заметила Грета. — Такой прохиндей, а еще этот, как его… живописец!

Я пожала плечами.

— Так одно другого не исключает…

В Линденштадт явились уже под вечер, отбившись от расписания на два часа. Прошли через большой зал ожидания и встали на площади, обсаженной старинными липами. Было тепло и сыро — оттепель похозяйничала и здесь. На мокрой брусчатке сверкали фонари, голуби купались в лужах.

До самой ночи мы бродили по улицам. В одном заведении ели сосиски с жареной капустой, в другом пили кофе с марципанами. Обошли полгорода — от начала Королевского рва до острова Маргариты, где собирались художники, гончары, кузнецы и разные прочие мастера.

Когда наконец-то уселись на площади Трех королей неподалеку от гостиницы, куранты Рыцарской церкви уже отбивали половину десятого. Под бой часов из башенки выползла кривая фигурка рыцаря, потрясла копьем и уползла обратно.

— У меня ноют ноги, — заявил Бернстайн. Он вручил мне стакан глинтвейна и привалился к спинке скамьи. — Правильно Кунигунда в гостиницу направилась, она-то тебя знает. Ночью толком не спали, день в дороге тряслись. Столько времени еще впереди, но нет — надо сегодня каждый закоулок обшарить… Устал как собака.

— Вот и не трать сил на ругань. Надо пользоваться любой возможностью, — я пожала плечами, — мало ли что…

Отто достал из кружки сосновую почку, бросил на клумбу. Отпил горячего пряного напитка, что-то одобрительно пробурчал. Затем, видно, осмыслил мои слова.

— Мало ли что, говоришь? А что у нас вдруг может случиться?

— Откуда же мне знать… Это в Брокхольме крыша протечет или коза на чужом огороде капусту поест. Горелка у меня лопнет. А здесь все же столица, господин Бернстайн. Вихрь событий…

Бернстайн хмыкнул.

— А ты ничего часом не замыслила? Недаром же с Гретой так профессионально оценивали музейные экспонаты. Что-то конкретное знаешь про эту выставку? Или про нашу поездку?

— Не больше твоего. Органный концерт понравился?

— Уходишь от разговора. Ладно, так и быть — учитывая, что мы пробрались в собор за грошовое пожертвование, я ставлю концерту высшую оценку. Но жонглер на площади меня просто убил наповал…

Отто говорил еще что-то, а я все смотрела по сторонам. До нынешнего вечера и представить себе не могла, как сильно обрадуюсь этому городу — будто старому доброму другу. Он немного повзрослел с момента последней встречи, но похорошел и принарядился. Сняли леса с базилики Святого духа, подновили Регентскую башню. Достроили Малые ворота. Украсили доходные дома…

Но кроме домов и улиц я надеялась увидеть еще кое-что. Точнее — кое-кого. Сюда понагнали полиции со всего королевства, так почему бы среди этой армии правопорядка не оказаться и ему? Допустим, случайно. Или не совсем случайно. Поэтому так не хотелось уходить. Казалось, что сейчас, вот именно в ту минуту, как я встану и уйду, на площади появится один знакомый… А я уже буду на соседней улице. И мы разойдемся.

Разумеется, Бернстайну не к чему знать, что я ищу встречи с представителем закона, да еще не в последних чинах — вот бы обрадовался… Хотя на физиономию Отто я бы посмотрела.

— Все, идем, — скомандовал он и встал.

Я дернула его за рукав.

— Еще пять минут… Завтра ведь все равно до полудня проспишь.

Отто с недовольным видом уселся на скамью и уставился на площадь. Духовой оркестр закончил концерт, музыканты упаковывали инструменты, зрители хлопали и расходились. Торговцы сворачивали лотки и выкрикивали последнюю цену на нераспроданные кренделя.

С дальней стороны площади показалась высокая стройная фигура в мундире. Отсюда не было видно — в каком. Только блестели в свете фонарей золотые нашивки.

У меня дрогнула рука, глинтвейн плеснул через край. Я поставила недопитый бокал на скамью. Человек приблизился, сверкнув эполетами — это был военный, дирижер оркестра. В руке он держал кивер. Встретившись со мной взглядом, офицер отвесил легкий поклон. Я кивнула в ответ, и куранты пробили десять.

Вечер закончился. Пора было уходить.

Наутро сырой ветер разогнал облака. На синем небе чернели ветки лип, вороны на них рьяно выясняли отношения. Звенели колокола Рыцарской церкви. С площади снова пахло выпечкой.

— Мадам, к вам господин Бернстайн, — чинно произнесла Грета.

— Да будет церемонии разводить! — донесся из коридора голос Отто.

— Как спал? — откликнулась я, вдевая серьги.

— Спал отлично, сударыни, — входя, ответил Бернстайн. — Но ко мне прицепилась от вас таинственная болезнь вставания с первыми петухами. Я собирался поваляться хотя бы часов до десяти, но вы навели на меня порчу, чтоб было с кем колесить по улицам. Куда сегодня?

— В Исторический музей, разумеется. По следам преступления века. Грета, идешь?

— Да боже упаси, еще черепков я не видела. Уж найду, чем заняться…

— Как хочешь. Завтракать?

В музей мы явились как раз к открытию. Идти-то через две улицы — к бывшему Малому королевскому дворцу. Грета отправилась глазеть на витрины и афиши, а мы с Бернстайном поднялись по ступеням к главному входу. Перед резными дверями стояла известная мраморная аллегория — Время, похищающее Истину. Тема для Исторического музея самая подходящая. Время олицетворял полуголый мускулистый бородач, на которого в такую погоду даже смотреть было холодно. Дородная Истина воздевала руку к небесам, прося защиты.

На постаменте расположился молодой человек с блокнотом. Истину он завесил своим шарфом так, что Время при всем желании ее бы не обнаружило.

— Новое прочтение, — заметила я.

— Уселся как в пивной, — неодобрительно сказал Отто. — Что? Новое прочтение? Ты о чем?

— Он похож на журналиста, вот о чем…

Это действительно оказался корреспондент одной из столичных газет. Он опрашивал входящих и выходящих, собирал впечатления о музее, и в частности — о таинственной истории с неудачным воровством. В числе прочих обратился и к нам. Я отделалась общими фразами — сказать было нечего, а Бернстайн, который пребывал в приподнятом настроении, охотно вступил в разговор.

— Что желаете знать, сударь? Что лично я по этому поводу думаю? Так вот, — с многозначительным видом заметил он, — вся эта история с «Пером зимородка» не так проста, какой кажется. И мы еще увидим весьма необычное продолжение.

Журналист смерил его взглядом и осведомился, на чем собеседник строит свои предположения.

— Есть на чем, — туманно ответил Отто, — уж мне поверьте.

— Так-с… Понятно. А что вы думаете про привидение?

— Привидение? — переспросил Бернстайн. С него на миг соскочила вся важность, и он озадаченно уставился на корреспондента. — Какое привидение?

— Короля Карла-Леонарда, последнего владельца скипетра, — судя по тону, новость была у всего города на слуху, и не знать ее могли лишь дикие провинциалы вроде нас. — По свидетельствам служащих, король свободно разгуливает по музею, его видели несколько раз, — молодой человек посмотрел на нас поверх очков, — неужели ничего не слышали?

— А к посетителям его величество не пристает? — спросил Отто. — Я, знаете ли, с привидениями не очень… Общий язык с трудом нахожу.

— Нет, конечно — ходит-то король по ночам. Попытка украсть скипетр его весьма встревожила, и Карл-Леонард, по словам очевидцев, лично проверяет сохранность экспонатов. В связи с этим сокращены часы посещения музея, — он постучал по вывеске.

Отто вопросительно глянул на меня.

— Что мы думаем про привидение? Мы вообще что-то про него думаем?

— Скажи, что выражаешь сомнения по этому поводу, — предложила я, — ввиду того, что привидения вряд ли существуют.

— Да, выражаю сомнения. Стойте, звучит недостаточно эффектно, — Отто цокнул языком. — Пишите, сударь! Я решительно отвергаю эти слухи. Никакого привидения нет, и как я уже сказал, вся эта история не так проста, как кажется.

— Не откажитесь ли сообщить для газеты свое имя? — уточнил корреспондент.

— Отто Бернстайн. Младший, — со значением ответил тот.

Имя это на журналиста не произвело ровным счетом никакого впечатления. Он равнодушно записал его, пробурчал благодарность и пошел охотиться на других посетителей. Спустя полминуты мы уже слышали, как он задавал тот же вопрос кому-то еще, и гости наперебой делились своими соображениями по поводу призраков, медиумов и спиритических сеансов.

— Как думаешь, оскорбиться мне или нет? — спросил Отто. — Тоже мне — столичный журналист, а понятия не имеет о нашей фамилии! Измельчала пресса. Погоди… Нет, я глазам не верю: в Исторический музей — и очередь!

Очередь! Это была даже не очередь, а настоящее столпотворение — в первый миг даже показалось, что мы попали не в музей, а в театр на премьеру сезона. Посетители, оживленно переговариваясь, толпились у гардероба и касс, раскупали открытки, памятные монеты и брошюры по истории и экспонатам музея. Среди музейных сувениров больше всего было статуэток Карла-Леонарда — такой популярностью он, наверное, и при жизни не пользовался, хотя короля любили. Где-то были даже леденцы в виде скипетра. Довольно кривые.

— Заметь, цены-то на билеты повысили, — сказала я.

— Ужас, — кивнул Отто. — Интересно, в буфет такая же толпа? Если так, то я выражаю решительный протест всему историческому сообществу…

Стоявший впереди старичок обернулся и оглядел нас со сдержанным неодобрением. Нашивки на его мундире Министерства просвещения сурово посверкивали. Мы отвели глаза каждый в свою сторону, сделав вид, что старичку показалось. Куда смотрел Бернстайн, не знаю, а перед моим взглядом оказалась выдержка из приказа об изменении цен и правилах поведения в музее.

— Глянь-ка, — негромко сказала я.

Отто повернулся и ознакомился с объявлением.

— Да-да, цены повысили, я слышал. Сказал бы даже — задрали. И часы посещения сократили, об этом тот малограмотный репортер сообщил.

— А кем приказ подписан, видишь? Исполняющим обязанности директора.

Бернстайн пожал плечами.

— И что же?

— А директор куда девался? Помнишь статью в газете? Показания-то давал он.

— Да мало ли куда девался… Отпуск взял. Приболел — писали ведь, что у него сердце слабое. А вся эта история вряд ли хорошо на него повлияла. Хоть и подделку сперли, а все равно — взлом, ограбление, полиция…

Мы взяли билеты, прошли по гулкому коридору мимо рядов рыцарских доспехов и встали на пороге главного зала. Вокруг расхаживали нарядные посетители, с видом знатоков обсуждая экспонаты, на которые в другое время они бы глянули только мельком. Если бы вообще тут оказались.

Дворец задумывался как Малый королевский — почему уж Семье он не приглянулся, неизвестно — и здесь по плану располагался Тронный зал. Вдоль стен в два ряда стояли витрины. В углу знамена всех земель Вогезии. Там же был и саркофаг, который обсуждался на предмет похищения. Выглядел он довольно внушительно.

На противоположной от входа стене висел портрет Карла-Леонарда в коронационном костюме, со скипетром и белой борзой, склонившей голову королю на колени. А под ним стояла витрина с «Пером зимородка».

Мы пошли между рядами пергаментов, кирпичей и древних ларцов.

— Как эта штука называется? — спросил Отто, глядя на один из сосудов. — Все время забываю…

— Перегородчатая эмаль.

— Да, точно, — он приостановился. — Момент… Задержимся.

— А раньше ты вроде не интересовался. Благотворное влияние музея…

— И сейчас не интересуюсь, уж извини. Есть карманное зеркало или пудреница?

Я вытащила зеркальце. Бернстайн раскрыл его и осторожно рассмотрел кого-то за спиной.

— Грабителей выглядываешь? — тихо спросила я. — Тоже хочешь прославиться?

— Грабители — вряд ли, но двое очень подозрительных типов, — ответил он, не отрывая взгляда от зеркала. — И мы, кажется, стали объектами их внимания… Что довольно странно.

Я сдвинула сумочку вперед. Отроду не припомню, чтобы в Историческом музее орудовали карманники — более нелепое место для них сложно представить — но в свете недавних событий, когда музей обзавелся кучей посетителей со всех концов страны…

Отто заметил этот жест:

— А, все забываю, что подозрительные типы для тебя и для меня — совершенно разные люди. Нет, это не воришки. Я бы даже сказал — наоборот.

— Полиция? — переспросила я. — В штатском?

Бернстайн неловко повел плечами — обычно это значило, что он в сильном недоумении или затруднении.

— Да вот не пойму. Вроде бы и да, и нет…

— Коллекционеры?

— Не похоже.

— Тогда просто интересующиеся. Вон их тут сколько.

— А то я обычных зевак по виду не определю. Нет, очень уж взгляд цепкий. А вон тот белобрысый тебя уже взглядом начал обыскивать…

Смысл его слов дошел не сразу. Как он сказал — «белобрысый»? Боже мой, неужели… Я еле удержалась, чтобы не обернуться — слишком явно бы это выглядело.

— Дай зеркало! Где ты их увидел?

Бернстайн украдкой глянул через плечо.

— Вон у тех знамен торчали. Нет, поздно — уже в соседний зал ушли.

— Ты их запомнил?

— Не слишком разглядывал, но при случае могу и узнать. А что такое-то? — с любопытством спросил он. — Неужели и ты на ножах с законниками? С каких это пор?

— Скажешь тоже…

— Может, рассчиталась с долгами, ограбив пару банков. Например, Общество коммерческого кредита, и…

— Почти так и было.

— Шучу!

— А я — нет, представь себе, — я жадно разглядывала посетителей. Но нет, ни одного знакомого лица. — Хватить стоять… Идем к скипетру, пока там пусто.

«Перо зимородка» покоилось под стеклом в опечатанной витрине из мореного дуба. На подставке лежала книга, излагавшая полную историю легендарной реликвии. В трех шагах стояла смотрительница зала, явно гордая своей ролью. Она сурово зыркала по сторонам, выглядывая охотников за историческими сокровищами.

Над витриной был укреплен щит с гербом династии — старинный символ, зимородок с ягодой шиповника в клюве. А в черном бархате лежало самое знаменитое птичье перо.

Золоченый жезл, по которому шли ряды огнистых сполохов — аметистов и топазов. Изумруд в навершии был сделан из граненого сине-зеленого стекла, довольно точно повторявшего оттенок легендарного камня, «головки зимородка». И еще одна у скипетра была особенность: ствол его был не прямым, как принято, а походил на ветку шиповника — с колючими отростками и бутонами.

«Перо зимородка» я видела и раньше, однако сейчас в нем будто что-то поменялось. Заиграло. Вся эта до крайности странная история не давала покоя, она оживила музейную копию, зажгла ее искрами той силы, которой было некогда наделено настоящее «Перо». Что думал Отто — не знаю, но, кажется, испытывал чувства такого же порядка…

Карл-Леонард снисходительно посматривал на праздную публику, что по мере сил пыталась приобщиться к королевским тайнам.

Отто прикидывался, что ему все равно, дурачился и говорил глупости. Предлагал натащить черепков от битой посуды, старых ухватов, прочего мусора и сдать это в Исторический музей — может, сойдет за древние реликвии. Главное, придумать легенды покрасочнее да поубедительнее, а уж это мы сумеем, вдвоем-то. Особенно я на такие дела мастер…

В шаге от нас остановился молодой человек — тоже полюбопытствовать насчет «Пера зимородка». Я глянула на посетителя… и тут же забыла про скипетр. Отто продолжал болтать что-то, но я не слушала, рассматривая незнакомца. Или все же знакомца?

Встречался он мне раньше? Нет, скорее всего, нет — я бы вряд ли забыла. И все же в его лице, чертах, даже самом выражении было что-то удивительно знакомое. Где и когда я могла его видеть… На учебе, на выставке? Может, на картине? Да, это вернее — лицо для портрета вполне подходящее.

Темноволосый, карие глаза, узкий подбородок. Невысокий, но хорошо сложен. Тонкие приятные черты. И какая-то легкая нервозность в лице — он дергал красиво очерченной бровью и хмурился.

Все это я заметила сразу, потом обратила внимание на трость. Незнакомец тяжело опирался на нее. В остальном же выглядел прекрасно — в темно-синем костюме, отлично сидевшем, с белым цветком в петлице.

Я смотрела и гадала, кто бы это мог быть. Историк? Да, пожалуй, историк, раз таким взглядом смотрел на «Перо зимородка». В то же время эта нервозность, какая-то общая тонкость наталкивали на мысль, что посетитель имел отношение к искусству. Художник, например. Или скульптор. А вдруг это и вовсе побочный сын короля? Явился взглянуть на реликвию, которая могла бы принадлежать ему…

Воображение уже развивало фантасмагорические идеи насчет возможного участия незаконного отпрыска в похищении скипетра, когда снова донеслась болтовня Бернстайна.

–…раз это Исторический музей, — не унимался Отто, — надо же его снабжать историями, не так ли? Какие-то олухи одну уже подбросили, почему мы без дела? Придумаем что-нибудь про чудо-скипетр. Как там он появился?

Молодой человек поднял глаза, и я встретилась с ним взглядом. И снова это ощущение — будто я его уже видела. Его или кого-то очень похожего.

— Это пастушеский посох, — произнес он приятным голосом.

Отто прервал свой поток и удивленно глянул на незнакомца.

— Это, так скажем, аллюзия на пастушеский посох, — повторил молодой человек. — Первый государь происходил из семьи пастухов и пас овец в краях, где было много зимородков. Прошу извинения, что вмешался в ваш разговор.

— Ну что вы, сударь, — ответила я. — Мы рады умному собеседнику.

— Благодарю за комплимент, — сказал необычный посетитель, — правда, он пока незаслужен. Не так уж я умен, как выясняется… Знаете, до всей этой истории я был совершенно уверен, что никакого «Пера зимородка» в действительности не существовало. И всем это говорил.

— То есть как? — спросил Бернстайн.

— Очень просто. Это была легенда, причем легенда именно придуманная. Рукотворная, если хотите.

— И для чего, по-вашему?

— Такое случается. Были непростые времена, и люди нуждались в каком-то символе, понимаете, некоей вещи, которая дарит надежду. Всюду разруха и голод. Да еще война все не прекращалась. А тут пошли разговоры, что в горах, в той деревне, где родился когда-то первый король, видели, как он бродил со своим посохом. А потом оставил его тогдашнему государю с заветом опереться на него. Красивая история. И, как вы знаете, свою роль сыграла.

Я посмотрела на герб. На лазоревой ленте был выведен девиз нынешней династии: «Я есть опора государства». Впечатляющая метафора…

— Но, видите ли, — историк потер подбородок, — когда я знакомился с первоисточниками, где содержались сведения о скипетре, всюду выходили нестыковки. Люди, описывавшие его, по протоколу не могли присутствовать на церемониях и не имели доступа к реликвиям. Все с чьих-то слов, все по каким-то описаниям и воспоминаниям. А камни в скипетре… Тут вообще странно. Одни самоцветы не умели тогда обрабатывать, другие в Вогезии еще не нашли, в смысле — их месторождения. Соответственно, вещь такого качества вряд ли могла появиться.

— Но ведь это копия, — возразил Отто. Слова незнакомца он воспринял как некие претензии к скипетру. Мало ли какие отношения у Бернстайна были с отцом, но сомневаться в его талантах Отто не позволил бы никому. — Сделали наиболее похожее из того, что могли. И сделали, по-моему, весьма неплохо!

Незнакомец не смутился.

— Я говорю вовсе не об уровне работы, — спокойно возразил он. — Если скипетр сделали просто похожим, тогда не должны были писать это, — прошуршала страница, — вот, взгляните. «Доподлинное воспроизведение оригинала». Это вообще-то документ. К тому же работал Отто Бернстайн, соответственно, исполнение было безупречным. Не думаю, что он позволил бы себе сделать что-то просто «похожее».

Последние слова несколько примирили моего спутника с незнакомцем, и Отто снизошел:

— А вы знали отца?

— Что? — откликнулся тот, листая книгу.

— Я спросил — вы знали Бернстайна-старшего? — спохватился Отто.

— Лично — не слишком хорошо. Он читал курс техники живописи в Академии художеств, я на лекциях присутствовал. Так вот, возвращаясь к скипетру. Я все раздумывал над этими нестыковками, и сама собой родилась мысль, что «Перо зимородка» в том виде, в каком мы его нынче наблюдаем, в действительности не существовало. Оно было лишь на картинах и в чьих-то придуманных воспоминаниях.

— Смело, — заметила я.

— Даже дерзко, — кивнул Отто. — Скажите пожалуйста — столько людей исписали тома монографий по поводу скипетра, и никому даже в голову не пришла этакая остроумная мысль…

Я незаметно толкнула Отто локтем — фраза прозвучала с плохо скрываемым сарказмом. Но сбить историка-художника было невозможно.

— Ваш скептицизм понятен, — ответил он. — Не раз слышал подобное, от своих друзей в том числе. Прозвали меня спятившим архивариусом и подарили шапочку с красной каймой, какие они носят в городских управах… — он прервался, глядя на меня. — Все хорошо?

— Да, продолжайте…

«Спятивший архивариус»… Шапочка с красной каймой. Знакомая фраза, настолько знакомая, что просто резала слух. И я никак не могла припомнить, откуда все это!

— Что до научных трудов, — продолжал историк, посматривая на меня, — то их были не такие уж тома. Именно в исторической монографии скипетр упомянут один раз, и опять же с чьих-то слов. Что до остального — у меня просто свежий взгляд, и не более…

— Простите, — перебила я его, — а мы раньше не встречались?

— Вряд ли, — ответил он, — я бы вас запомнил. — И улыбнулся.

У него были тонкие нервные губы, оставлявшие впечатление то ли придирчивости, то ли легкого высокомерия, но когда он улыбался, это впечатление исчезало, и улыбка получалась просто обворожительной.

— Со мной, судя по всему, тоже не встречались, — суховато заметил Бернстайн. — Так вы художник?

— Не совсем.

— То есть?

— Долго объяснять. То, что перед нами, гораздо интереснее…

Судя по его виду, Бернстайн готовился выдать нечто вроде «что значит „не совсем“, художником можно или быть всей душой, или не быть вообще», и так далее, поэтому я не стала ждать:

— Хорошо, вы говорили — до всей этой истории. То есть, сначала думали, что скипетра не существовало, а потом что-то заставило передумать?

— Да, да. Я считал, что «Перо зимородка» было только легендой, но все оказалось не так просто… — он замолчал, глядя в сторону. В его глазах мелькнуло что-то затравленное, и нервозность во всем облике еще больше обострилась. — Простите, должен вас оставить. Коротко говоря, моя уверенность сильно поколебалась, и теперь я не знаю, точно ли был прав… Увы, мне нужно идти. Еще раз извините, что вмешался в беседу. Желаю хорошего пребывания в музее.

— Торопитесь? — спросил Отто, видя, как тот сделал шаг от нас, сжав свою трость. — Вам помочь?

— Что? Ах, нет, благодарю. Прощайте! — и он, хромая, но быстро двинулся к выходу, лавируя между посетителями.

— Странный тип, — вполголоса заметил Отто, глядя ему вслед.

— А, по-моему, очень милый молодой человек.

— Конечно… Наговорил какой-то ерунды и пошел себе. Видать, наскучило, что мы скептики и не готовы принимать на веру бредни каждого сумасшедшего. Вот и отправился дурить головы еще кому-нибудь.

— Зря злишься. Он сказал, что твой отец был очень талантлив.

— Ага, я даже подумал, что этот зануда не безнадежен. Но все же ошибся. Глянь-ка, про целый скипетр историки наврали, а он один озарился догадкой. А тебе, похоже, приглянулся этот книжный червь, — едко добавил Бернстайн.

— Ты просто невежда. Ладно, пошли дальше.

— К буфету, ты имеешь ввиду. Больше тут делать нечего…

Очередь в буфет оказалась еще страшнее, чем за билетами, и мы вышли из музея. Остановились на ступеньках.

— Смотри, вон наше чудо, — сказал Бернстайн. — Интересно, куда он так заторопился… Небось, кинулся рассекречивать очередную тайну.

— А мне показалось, увидел неприятных знакомых, — ответила я, выискивая взглядом нашего историка. Да, вот он — шел по теневой стороне ближе к стенам домов. — И стремился от них скрыться.

Отто прищурился против солнца, натягивая перчатки.

— Конкуренты по расследованиям…

По улице ехала коляска. Поравнявшись с историком, она остановилась, а из-за угла наперерез ему вышел какой-то человек. Историк шарахнулся от него, но тут из коляски выпрыгнули и схватили его за плечо. Произошла короткая, но, судя по жестам, горячая перепалка — историку-художнику настойчиво предлагали ехать, он отказывался, но силы были неравны. Двое обступили его и попросту запихнули в экипаж.

— Ты это видел?!

Отто во все глаза смотрел на сцену. Собрался с мыслями он очень быстро. Все же был не робкого десятка и тот еще авантюрист.

— Так… Ты отправляйся в гостиницу, а я прослежу за экипажем, — и Бернстайн поскакал вниз по ступенькам. — Узнаю, куда повезли сумасшедшего, и сообщу в ближайший участок. Надеюсь — не пристукнут его по дороге… Ведь думал же с полицией не связываться, а вот поди ж ты!

— Я с тобой!

— Еще чего! Поедешь в гостиницу и нос на улицу не высовывай! Кто знает, что тут творится… Эй! Да, вы, сударь! Свободны?

— Ты мне не приказывай!

Перед нами остановилась городская двуколка с гербом извозчичьей службы. Бернстайн запрыгнул в нее, и, обругав меня на чем свет стоит, втащил за руку.

— Прямо по улице! — скомандовал он.

Коляска двинулась по городской мостовой.

— Быстрее, прошу вас, — поторапливала я, — теперь направо…

— Они уже смешались с другими экипажами! — крикнул Отто, тряся извозчика.

— Ничего подобного! Вон, серая в яблоках, двадцать седьмой номер!

— Не иначе ты влюбилась в книгоеда с первого взгляда! Вот женщины — даже в храме истории одни интрижки на уме! Да быстрее ж вы, повелитель лошади!

— Куда торопимся-то? — пробурчал извозчик.

— Дама за любовником следит, — отрезал Отто. Коляску подбросило, и он ударился лбом. — Поосторожнее!

— Так тебе и надо!

— А ты и рада! Эй, куда они делись?

— На Королевский ров свернули! Вон же!

Надо сказать, что Королевский ров, куда направлялась карета, вовсе не походил на задворки города, а улицы, что могли вывести к таким задворкам, оставались все дальше. Здесь был респектабельный район, где располагались гостиницы, конторы банков и приличные доходные дома…

Пока мы гадали, за что пострадала бедная жертва своей начитанности и догадливости, и что ждет несчастного, то на миг выпустили карету из вида. Меня прошиб холодный пот — потеряли! Но нет, вон он, двадцать седьмой экипаж и серая лошадь… У дверей барочного особнячка с зарослями можжевельника и барельефом лебедя над входом. Дом стоял в глубине улицы и не бросался в глаза.

— Неплохо, — заметил Отто, словно услышав мои мысли. — Вон куда нынче историков прячут… Стойте, сударь! Приехали! Вот, держите, — он выгреб мелочь из карманов и широким жестом вывалил ее извозчику на колени: — Без сдачи!

— Прибавить бы за скорость, — недовольно ответил тот.

— За что, простите?

— Да выходим уже! — я спрыгнула с подножки. Стянула перчатку и глянула на кольцо. Агат горел, как и положено. Что ж, за дело…

Бернстайн замялся у двери в понятном замешательстве. Подошел к окну.

— Ничего не видно, — сообщил он. — И что делать будем? Не стучаться же… Где тут ближайший участок? Ты беги, а я тут покараулю.

— Погоди! Давай проверим — может, не заперто, — я глубоко вздохнула, взялась за дверную ручку и потянула на себя. — Мало ли, забыли впопыхах…

— Не заперто? Сама-то в это веришь? — но он тут же осекся, когда дверь подалась. — Что за чудеса… А если нас там поджидают?

— Да кому мы сдались…

Месяца два назад я вот так же прокралась в чужой дом, и с того момента начались те еще приключения. Как бы в привычку не вошло… А насчет двери, — надеюсь, Бернстайн поверил, ибо давать поводы о чем-то догадываться не хотелось. Теперь, в моем-то нынешнем положении быть пойманной на взломе дверей мне совсем не с руки — даже если взлом имел место с помощью такой необычной отмычки, как фамильное кольцо Вандервельтов.

Мы тихо прошли в полутемную переднюю. Отто осторожно закрыл дверь.

Вроде бы никого. Тускло поблескивали перила и прутья, прижимавшие к ступеням ковер. А это еще что…

— Только попугая не хватало, — свирепо прошептал Бернстайн. — Надеюсь, хоть не говорящий!

На перекладине висело кольцо с белым попугаем. Он мирно дремал, но еще по Максимилиану я знала, что с птицами шутки бывают плохи. А ведь могли бы и на собаку нарваться…

Из-под неплотно закрытой двери слышались голоса: похоже, шел ожесточенный спор. Одно хорошо — если попугай и завопит, его попросту не услышат.

— Самое время звать полицию, — хрипло прошептал Отто, косясь на птицу.

— Погоди! Я уверена, что вот-вот все разрешится…

— В этом-то как раз не сомневаюсь. Вопрос в том, как именно разрешится…

Видимо, спорщики приблизились к двери — голоса зазвучали отчетливее, можно было разобрать отдельные слова, а потом и целые фразы. Из спора выбивался голос нашего ученого, и, странное дело, он будто ругал кого-то, совершенно не стесняясь. Значит, не в таком уж беззащитном положении находился…

–…прямо как бандиты с большой дороги! Это же просто позорище! А если бы кто-то из сослуживцев увидел?!

— Мне все равно, — прервал его голос, от звука которого я вздрогнула. Неужели показалось?

— А мне — нет, представь себе! — резко ответил любитель энциклопедий. — И что я такого натворил, скажи на милость? Я рассчитывал вернуться дня через три, и оставил врачу записку…

— «Скоро буду». И почерк такой, что с твоим не спутаешь. Ты был пьян?

— У меня болела рука, и было не до каллиграфии. И я не думал, что нахожусь там под арестом!

— Полагаю, у тебя есть объяснение, почему ты покинул Эрзиттен, — бесстрастно произнес тот же голос. Теперь уже ошибиться было невозможно. — И внимательно слушаю.

— Вот и слушай, — нервно отрезал историк. — Я в этой деревне скоро сойду с ума от скуки. Такое объяснение устроит?

— Ну и как в Историческом музее — весело?

— Повеселее, чем в этой глуши…

— Не преувеличивай. Провел я в этом месте пару дней, и совершенно не скучал.

— За пару дней и я бы не соскучился, тем более в таком-то обществе.

— Конрад! — невидимый, но хорошо знакомый собеседник повысил голос.

Я хлопнула себя по лбу. Ну конечно же!

— Так ты его все же знаешь? — удивился Отто.

— Его — понаслышке. Но видела сестру, так они на одно лицо!..

— Ясно. Как я понял, ему ничего не угрожает, — тихо заметил Бернстайн.

— Нет, точно ничего. Просто дружеская ссора…

— Так чего мы выжидаем?! Бегом отсюда! Вон, уже попугай зашевелился…

Отто был прав. Если нас застигнет хозяин дома, или арендатор, или в каком качестве тут пребывал обладатель голоса, теплой встречи ждать не стоило. Решит, что я за ним следила, и вряд ли ему это понравится — а при таких-то обстоятельствах поди докажи обратное. Но раз уж так вышло, я просто должна была узнать, хотя бы попытаться выяснить, надолго ли он здесь и чем занят. И дом надо запомнить — Королевский ров, особняк с лебедем, против колонны Гертруды…

— Еще немного, мы ведь никуда не опаздываем! А дверь — вот она, совсем рядом! Успеем выскочить, если что…

Бернстайн недовольно заклекотал, но уходить я не собиралась.

— Не кричи на меня, — продолжал Конрад. — Ты просто деспот, Эрик! Деспот и тиран! Я тебе сто раз говорил, что уже здоров, как бык… — его слова прервал сухой кашель. — Видишь, до чего ты меня довел!

— Вот что, Конрад, — произнес Эрик знакомым холодным тоном. — Завтра утром отбываешь в Эрзиттен. Увижу без письма от врача — пеняй на себя. Ты меня знаешь.

— Я на тебя в полицию подам, — отрезал тот. Звук шагов и удары трости приблизились к двери.

Тут уж и я поняла, что делать нам здесь нечего. Но Бернстайн, на беду, задел стул, тот с грохотом опрокинулся, и Отто, споткнувшись, рухнул на пол. Попугай захлопал крыльями и заорал. Дверь распахнулась, и я увидела на пороге обоих — Конрада и того самого, «деспота». В этот короткий миг он бросился в глаза на фоне освещенного дверного проема, и я поняла, что Эрик совершенно не изменился.

— Кто здесь? — спросил Конрад.

Отто, вполголоса ругая всех на свете, меня в первую очередь, поднимался с пола.

— Простите, сударь, мы просто ошиблись домом, — как могла спокойнее ответила я, отступая в тень.

Из освещенной комнаты наверняка плохо видно темную переднюю, и меня никто не разглядел, но тут Эрик сделал шаг вперед.

— Не может быть, — тихо произнес он и добавил громче: — Повторите…

Бернстайн наконец-то выпутался из ножек стула и встал, держась за колено.

— Ошиблись дверью, — внятно повторил он. — Мы не воры, господа, честное слово. И нас тут сейчас уже не будет. Простите за беспокойство…

Эрик быстро вышел, встал напротив. Смотрел прямо на меня, и таким взглядом, словно увидал привидение. Сравнение было не из лестных.

— А, так это же мои знакомые! — воскликнул Конрад. — Пройдите, хватит стоять на пороге…

— Знакомые? — переспросил Эрик. — И когда вы успели?..

— Сегодня в музее. Ну проходите же!

Мы переглянулись. Отто пропустил меня вперед и вошел следом.

— Познакомились — это громко сказано, — заметил он. — Так, небольшая беседа вышла.

— Небольшая, но весьма занимательная, — кивнул Конрад, с любопытством переводя взгляд с меня на Бернстайна. — А… здесь вы как оказались?

— Дверью ошиб… — снова начал Отто, но увиливать было бессмысленно.

— На выходе из музея вас спровадили в карету, — ответила я, — и при этом не церемонились. Мы увидели и решили проследить за экипажем. Все равно было по дороге, — не слишком убедительно приврала я.

— Так вы оба собрались меня спасать? — Конрад улыбнулся. — Так?

— Хотя бы увидеть, куда вас повезли, — сказал Бернстайн, — чтобы сообщить в полицию. Очень рады, что вы целы и невредимы, сударь. Раз все хорошо, позвольте откланяться.

Тут из прихожей довольно членораздельно донеслось:

— Полундр-р-ра! Пир-р-ратские рожи!

Попугай оправился от потрясения и сообщал о пришедших свое мнение — в общем-то, верное. Конрад, опираясь о трость, подошел ближе.

— Это очень великодушно с вашей стороны, — сказал он. — Я благодарен вам за участие. Не каждый так поступит.

— Присоединяюсь, — кивнул Эрик. — А как вы попали в дом, позвольте узнать?

— Так вы же дверь запереть забыли, — совершенно искренне ответил Бернстайн.

Эрик посмотрел на меня, и в его взгляде отчетливо читалось, что именно он подумал. Да еще проклятый попугай надрывался, крича про «грабеж» и «ворье».

— До чего невоспитанная птица, — раздраженно сказал Бернстайн. — И лексикон у нее дурацкий. Ну, сударь, посудите сами… — он решил заранее снять любые подозрения, не зная, что подливает масла в огонь. — Вы же не думаете, что я взломал дверь? — и мне: — Скажи ты ему, как дело было!

— Он не взламывал, — глядя в сторону, подтвердила я. — Могу присягнуть.

— А, ну тогда подозрения сняты, — саркастически заметил Эрик.

Конрад все это время рассматривал нас очень внимательно, и его темная стрельчатая бровь нервно подергивалась. Наконец, решившись на что-то, или, скорее, о чем-то догадавшись, он тихо произнес:

— Эрик, как я понял, вы знакомы. Будь добр, представь меня даме…

Эрик подошел ближе. У меня все так и сжалось внутри — и оттого, что он снова был рядом, и оттого, что вот прямо сейчас этот милый историк узнает, кому именно обязан и своей тростью, и своим кашлем. Когда Эрик заговорил, мне показалось, что его голос дрогнул:

— Анна-Леста Вандервельт, позвольте представить вам… Это мой друг, Конрад Веллен.

Странная у нас выходила беседа.

Мы чинно сидели в комнате с видом на Королевский ров — одну из красивейших улиц — и вели светский разговор с таким видом, будто только что познакомились. Хотя заочно, как выяснилось, знали друг друга очень даже неплохо. Конрад с жадностью слушал, положив подбородок на набалдашник трости, заставлял раз по пять повторять те или иные подробности той знаменательной истории, переспрашивал. Я отвечала, стараясь опускать кое-какие детали — например, насчет кольца. Но вот так сходу привирать и замалчивать было трудновато, особенно когда попугай принимался делиться своим мнением из прихожей.

А Конрад, как назло, моментально схватывал все нестыковки. Как мы встретились в Бестаме, затем в Вельхеме, как следовали потом в наше поместье, а что Рудольф, а как его брали, а не пострадала ли я…

— Он же был вооружен? — уточнил Конрад.

— Да.

— Стрелял?

— Мне повезло. — Эрик глянул на меня, но возражать не стал. — Меня спас Максимилиан.

— Что за неизвестный герой? Какой-то ваш родственник?

— Это воробьиный сыч, который живет у моего дома. Такая маленькая сова…

Отто в ужасе переводил взгляд с меня на Конрада, потом взглядывал на Эрика. Тот вполоборота стоял у окна, наблюдая за улицей. Его светлые волосы блестели под неярким зимним солнцем, а строгий профиль и бесстрастное выражение лица навевали мысли о каменных статуях, вырезанных в нишах колонны Гертруды — из окна ее было хорошо видно…

— Что же, господин фон Эдель ничего не рассказывал? — я снова посмотрела на Эрика и отвела взгляд. Пожалуй, уже слишком заметно. Так и окосеть недолго…

— Вы надо мной смеетесь, — ответил Конрад. — Господин фон Эдель соизволил сообщить телеграммой, что ваш дядя арестован, и решил, что с меня хватит. С его слов, так вообще ничего особенного не произошло.

Эрик отошел от окна.

— Вовсе нет, — сказал он. — А могу я узнать ваше имя, сударь? Мы так и не познакомились.

— Отто Бернстайн-младший.

— Тот самый? — переспросил Эрик.

— Младший, — повторил Отто.

— Я и говорю — тот самый?

У Бернстайна загорелись уши. Слова Эрика он понял совершенно правильно.

— А вас как величать, ваше превосходительство? — сердито спросил Отто.

— Эрик фон Эдель. И вы сильно повысили меня в звании — я всего лишь старший советник юстиции.

— В полиции служите, сударь?

— Именно там.

— Какой кошмар. А вы? — он глянул на Конрада.

Тот чуть улыбнулся и кивнул.

Вот так — рядом оказались двое людей, которые были мне очень дороги, каждый по-своему, и каждый думал о том, какие предосудительные у меня знакомства.

— Теперь ясно, почему госпожа Вандервельт не спешила рассказывать про свои приключения, — заметил Бернстайн. — Даже представить себе не мог, как все было на самом деле… Вот откуда у вашей домашней птицы такой словарный запас. А мы-то вас за художника приняли, — он укоризненно поглядел на Конрада, будто тот был в чем-то виноват. — Или за поэта. Даже подумать не могли, кто вы такой-то.

— Если вы и ошиблись, то совсем немного, — заметил Эрик. — Господин Веллен человек весьма разносторонний и рутинными обязанностями себя не ограничивает. Но если не возражаете, поговорим лучше про вас двоих…

— А что про нас разговаривать? — спросила я.

— Ну как, вы интересная пара. Образованные талантливые люди с авантюрными наклонностями. Вламываетесь в чужие дома, подслушиваете…

Отто злобно покосился на меня, но благородство не позволило моему другу сообщить, кто именно подбил его на эти грязные дела.

— Будьте любезны, — продолжал Эрик, — расскажите, какие такие дела привели вас в столицу.

— Под протокол? — едко спросил Отто.

— А вам так привычнее? — невозмутимо парировал тот. — Нет, считайте, что я спрашиваю из чистого любопытства.

— Из чистого любопытства, — повторил Бернстайн. — Служащий полиции спрашивает из чистого любопытства…

— Вы конспирируете на ровном месте, — ответила я. — Мы всего лишь приехали погулять по столице. Возможно, заглянем на выставку «Наследия», — Эрик улыбнулся одними глазами, и я сердито добавила: — как и многие другие, кстати! Не стоит нас ни в чем таком подозревать.

— А, драгоценности герцогского дома. Что ж, плохо дело.

— С чего бы? — спросила я, предчувствуя очередную шпильку.

— Сами посудите. Двое известных любителей самоцветов, да еще с таким занимательным прошлым, пожаловали на серьезное мероприятие. Боюсь, стянутых сил полиции окажется недостаточно.

— Вы чрезвычайно остроумны, как всегда. Но куда же двум мошенникам с вами-то тягаться?

— Не злитесь, — сказал Конрад, гладя попугая, который пришел в комнату и забрался к нему на подлокотник. — Эрик ничего такого не имел ввиду, правда, дружок?

— Вор-рье, — ответил попугай, жмуря глаза от удовольствия.

— С мошенниками было бы проще, — сказал Эрик. — Хорошо, притворюсь, что поверил. А в музей вы зачем решили сходить? Полюбопытствовать насчет привидения? — он поймал мой недоуменный взгляд и кивнул: — Да-да, призрак Карла-Леонарда стережет свой скипетр. Хотелось бы узнать ваше мнение по этому поводу.

— Ну, скипетр — это новодел, — сказал Бернстайн. — Восстановленный по картинам, чьим-то там воспоминаниям, книгам… Исторической или ювелирной ценности не представляет. А насчет призрака — не знаю, что и думать, — он пожал плечами. — Совершенно не по моей части.

Эрик посмотрел на меня.

— А вы что скажете?

— То же самое. Нам и вправду неизвестно ничего… подозрительного. Разве что вся история с ограблением музея и брошенным скипетром выглядит странно. Мне так кажется.

— Не только вам. Значит, новодел… Тогда посмотрите на это, — Эрик вытащил из стола маленький футляр, положил на стол и открыл.

В черном бархате сверкнули три капли — две солнечно-желтые и одна, чуть больше, лиловая.

— Сможете определить — камни настоящие или нет?

Интересное развитие событий… Я сунула руку в сумочку и тут же вспомнила, что вчера распаковала не все вещи. Что-то осталось в чемодане.

— Увеличительное стекло найдется?

Конрад порылся в письменном приборе на столе и положил передо мной лупу.

Так, так… Золотистые капли напоминали топазы. И довольно чистые. Я повернула камни к окну и наклонила, разглядывая под углом. Да, очень похоже. Самоцветы «корчили рожи», как выражался профессор Иезекиил — слегка меняли цвет. В учебниках это называлось более изящно: играли. Первая меняет… Вторая тоже. Я потерла обе о рукав, и капли собрали мелкие ворсинки.

Теперь лиловая. Увеличительное стекло слабовато, но крохотные изогнутые бороздки видны. Цвет красив, хотя в середине мутноват. На одной из граней очень маленький скол. Камень прохладный…

Я вернула все три капли в футляр.

— Топазы настоящие. Аметист тоже.

Бернстайн приподнял бровь. Посмотрел на Конрада. Конрад тоже смотрел на него.

— Ювелирная палата с вами согласна. Размер и огранка совпадают с теми, что вставлены в «Перо зимородка», даже установлено, где именно они должны быть в скипетре.

— А в скипетре есть пустые гнезда? — спросила я.

— В том-то и дело, что нет. Все на месте, но это стеклянные имитации, какими и должны быть. Как думаете, откуда тогда взялись эти три?

Отто пожал плечами.

— Я разве пророк? — спросил он.

Эрик посмотрел на меня. Видно было, что далось ему это нелегко. На меня смотрел и Конрад, ставший вдруг очень серьезным. Сердце дрогнуло от предчувствия чего-то непростого, темного — словно я на миг заглянула в глубокий колодец.

— Не хотите же вы сказать… что их обнаружили тогда на улице, где и подобрали брошенный скипетр?

— Там и обнаружили, — ответил Эрик. — Неподалеку от Исторического музея. В ту самую ночь, когда скипетр выкрали и тут же нашли. И что из этого следует?

Так вот к чему Конрад сказал, что уже не уверен, точно ли подлинный скипетр никогда не существовал…

— Следует ерунда, — ответил Отто. — Получается, все это время в витрине музея хранилось драгоценное «Перо зимородка», то есть настоящий, самый что ни на есть истинный скипетр, который выкрали в ту ночь, а на дорогу бросили подделку? Так, по-вашему?

Конрад, по-прежнему опираясь о набалдашник, прикрыл глаза в знак согласия. Попугай тоже сидел с закрытыми глазами, и вдвоем они смотрелись забавно. В другое время было бы даже смешно. Но не сейчас.

— Вот и покойный Карл-Леонард, последний владелец скипетра, весьма разволновался из-за его утраты. Прямо места себе не находит.

— Вы решили над нами посмеяться? — Бернстайн оттолкнулся от подлокотников и встал. — Мы оценили. Идемте, госпожа Вандервельт…

— Сядьте, — бросил Эрик. — Никто не собирается смеяться, это весьма серьезная история, уж мне поверьте. Штука в том, что призрака в Историческом музее действительно видели.

III

Следующие полчаса Отто с Конрадом вели жаркий спор относительно всяких сверхъестественных явлений, коих у каждого из них в жизни, как выяснилось, хватало. Эрик листал какие-то бумаги, иногда сдерживал Конрада, когда тот особенно расходился. Веллен садился, но тут же снова вскакивал.

— Дважды видели, дважды! — горячо говорил он. — Понедельник, среда, снова понедельник. Один раз — двое, второй — трое…

— Врач свидетелей осматривал?

— Что осматривать, если никто не пострадал! По свидетельствам очевидцев, призрак ведет себя прилично, ходит туда-сюда и не думает нападать. Тем более — он хромает, и любой успеет сбежать.

— Да я не об этом, — прервал Бернстайн. — Врач осматривал ваших очевидцев так называемых на предмет вменяемости?

— Все работники музея — государственные служащие, да будет вам известно, — отрезал Конрад.

— А это что, гарантирует душевное здоровье? — Отто сунул руки в карманы. — Тоже мне довод! Нет, насчет конкретно вас двоих я почти уверен, что вы не сумасшедшие…

Эрик бросил папку на стол, и Бернстайн, фыркнув, замолчал.

— Как хотя бы выглядит ваше привидение? — уже спокойнее спросил он.

— Наше привидение, — с нажимом ответил Эрик, — выглядит как король Карл-Леонард. По свидетельствам очевидцев, очень похож.

— Очевидцев чего? Королевских времен?

— Столетних свидетелей нет. Очевидцев призрака, разумеется. Один в один король с портрета — синий мундир с шитьем, жабо, орден Святого духа. Наиболее подробно описал единственный смотритель этажа…

— Интересно, — заметил Конрад, потирая подбородок.

— Да, согласен, — кивнул Эрик, перечитывая рапорт. — Всего один смотритель на этаже, хотя по их циркуляру положено по одному в каждом зале…

— Я разве об этом? — Веллен даже поморщился от такого вульгарного предположения. — Короля ведь должны видеть пожилым — ну, таким, каким он умер, правильно? Тогда почему он ходит в жабо — я про это уже от второго человека слышу. За десять лет до смерти Карла-Леонарда они вышли из моды, и носили широкие отложные воротники…

— Что ты хочешь от привидения? — спросил Эрик. — Какие тряпки нашел, в таких и ходит. Вряд ли на том свете богатый выбор нарядов.

В его словах мне почудилось нечто странное. Точно он случайно задел какую-то нить.

— Нет, все правильно, — заметил Отто. — Его видят точно таким, каким он нарисован на коронационном портрете в зале. А там он именно в жабо, я помню. Парадный мундир, скипетр, собака какая-то — все, как положено.

— А когда был написан портрет? — спросила я.

Отто пожал плечами. Я перевела вопросительный взгляд на Конрада, но он тоже отрицательно покачал головой.

— Это важно? — спросил Бернстайн.

— Пока не пойму. А вы упомянули, что призрак прихрамывает.

— Естественно, прихрамывает, — отозвался Отто. — Так ведь известный факт, почему это тебя смущает?

— Потому что король хромал не от рождения, — продолжала я, пытаясь нащупать эту ускользающую нить. — У него хромота появилась где-то в середине жизни, кажется, последствия какой-то раны. То ли с лошади упал, что ли что-то в этом роде…

— Битва на Венсенском поле, — медленно ответил Конрад. — Да, я понял… Сражение произошло года через полтора после собственно коронации. Точную дату не помню, но совершенно определенно — после. Вы же об этом?

— Да, именно. Если короля видят таким, каким он запечатлен на коронационном портрете, то с чего он хромает, если при коронации этого не было? Не кажется странным?

— Кажется очень странным, — кивнул Отто с важным видом. — Сударь, — он обратился к Эрику, — вот самое дело для полиции. Вы должны расследовать привидение, я могу подать… как это называется, публичный запрос, кажется?

Конец ознакомительного фрагмента.