Птица и Король

Анна Флин (2023)

В Империи Ильштрасс магию выжгли дотла, утопив каждого колдуна в крови. Проявил хоть искру — получай секирой по шее. Но смерть не всем по зубам. Из мира мёртвых возвращается тот, кого воспевали легенды, и он здесь, чтобы отомстить. А я? Я угодила в ловушку, где каждый день — это грёбаная битва за жизнь. Никаких спасителей, никаких поблажек — только я и моё желание вырваться на свободу. «Птица и Король» — история о том, как надежда превращается в ярость.

Глава 1

Птица взлетела из клетки сна, Король за решёткой, где жизнь — цена

Днями ранее

Ильштрасс — это дыра в заднице Земного мира.

Мрачное место, где каждое утро проходит однообразно, пока холод не проберёт до костей и не заставит двигаться быстрее. У нас здесь солнце — враг, его свет лишь подчёркивает серость камней и багровый след на небе. В замке тихо, но я знаю, что мать где-то уже ходит по коридорам, проверяя, всё ли на своих местах, будто строгая надзирательница.

Подтягиваюсь и скидываю одеяло. Лёд вонзается в ступни, и я чувствую пробуждение так ярко, как никогда. Пальцы немеют, едва касаются оконной ручки, а во дворе слышен детский смех — это Денни, мой младший брат, снова поднял на уши всех, кто осмелился спать после восхода.

— Проклятье, малыш, — шепчу, усмехаясь, смотря на его белобрысую макушку внизу.

Но в следующее мгновение что-то странное охватывает сердце, словно едва уловимый шёпот проходит сквозь голову. Звук настолько тихий, что я не могу различить слов, и всё же он будто режет по ушам, оставляя ощущение, что кто-то наблюдает за мной из темноты. Тень, невидимая и неосязаемая, оживает за моей спиной, выжидая, когда я обернусь.

Сжимаю руки в кулаки, заставляя себя не реагировать. Глупости. Просто холод и моё воображение играют со мной злую шутку. Я не могу позволить себе бояться.

Провожу рукой по волосам, отгоняя мысли, и иду к зеркалу. Моё отражение — это напоминание, что я — чужак в семье. В этой стране все светловолосые и светлоглазые. В Ильштрассе таких, как я, называют тёмными. Будто чёрные волосы и зелёные глаза — это клеймо, чтобы сразу знать, кто чужой. Мама ненавидит это так, как только она умеет, — будто своим видом я вызываю у неё жалость. А её взгляд, когда она прикасается ко мне, холоднее здешних зим.

На столе лежит письмо. Холодный комок поднимается из живота — это от Райна, моего брата. Он годами не появлялся в замке, но в каждой строчке его почерк — тот же юный, немного дерзкий, каким был, когда он и я сражались на деревянных мечах втайне ото всех. Он пишет, что скоро прибудет, и мне стоит готовиться. Глупец. Дело не в том, что я хочу его видеть. Дело в том, что на землях Олтгейма он рискует — Империя не прощает ни свободы, ни магии. А кто знает, где он и с кем связался?

Подтягиваю пояс, крепче затягиваю ремешок на тунике и ухмыляюсь, глядя на своё отражение. Мать уже ждёт — проверит, всё ли в порядке. И, быть может, напомнит мне в очередной раз о приличиях и границах дозволенного, как будто не для этого я была рождена.

Стук в дверь — как топот солдат по льду.

— Абигейл? — голос матери холоден, но всё-таки что-то в нём сломлено.

— Заходи.

Она появляется в дверях, как призрак. Бледная, с пронзительным взглядом и блеском в глазах, который будто высасывает жизнь. Её фигура — как статуя, каждая черта идеальна, будто отмерена. Она приближается и смотрит на меня, скользя взглядом по одежде, по каждой складке, по моим рукам, держащим письмо.

— Ты снова встала слишком поздно.

— Здесь нечего пропустить.

— Ты опять в этих лохмотьях, — мать осматривает меня с головы до ног, поджимая губы. — Абигейл, мне не нужно напоминать тебе, что ты скоро достигнешь брачного возраста?

Она стоит, высоко подняв подбородок, а в глазах плещется что-то похожее на злость, сдержанная, но такая ощутимая.

— Вы с отцом уже составили список? — отвечаю, не отрывая взгляда от письма. — Наверное, среди женихов есть парочка беззубых стариков с замками под Ильштрассом?

Её глаза вспыхивают гневом, но она сдерживается, как всегда.

— Замуж — это твоя единственная возможность быть полезной. Думаешь, я шучу, Абигейл? — она сжимает пальцы так, что костяшки белеют. — Знаешь, сколько я от тебя терплю? С твоим характером и этими… взглядами?

— Думаю, что мои взгляды вряд ли могут быть интересны жениху, который просто хочет прибрать к рукам очередную живую душу, — усмехаюсь и откладываю письмо Райна в сторону.

Мать стоит неподвижно. Она держит голову высоко, будто пытается убедить себя в чем-то, но мне знакомо это выражение — это отчаяние, прикрытое гордостью.

— Абигейл, — её голос звучит резче, чем обычно, — ты не понимаешь, в каком мире живёшь. Здесь, в Ильштрассе, женщина может быть только полезной или мёртвой. Такова наша участь, и нет смысла спорить с тем, что установлено законами. В этой стране женщина стоит дешевле собаки, и если ты отказываешься от брака, то значит, выбираешь жизнь в рабстве. Или ты надеешься, что отец будет защищать тебя вечно?

Сжимаю пальцы так сильно, что ногти впиваются в кожу. Она ждёт от меня послушания, смирения, потому что знает, что против Ильштрасса мы с ней — ничто. Здесь законы просты, как рубящий удар секиры: «женщина — принадлежность мужчины». Мать не раз говорила мне, что брак — единственная «привилегия», которую нам позволяют выбрать. И то только до того момента, пока женщина не становится чьей-то собственностью.

— Ильштрассу плевать, кто ты, Абигейл. В глазах судей ты будешь не больше, чем собственность. И даже если я говорю о замужестве, знай: это не только мой выбор. Я делаю это ради тебя, потому что иначе тебя лишат всего, что у тебя есть.

Я смотрю на неё и стараюсь не дрогнуть под её тяжелым взглядом.

— Значит, я должна просто склонить голову, смириться и позволить себя продать? А если я этого не сделаю? Если я скажу «нет»?

Она закусывает губу, и в её глазах вспыхивает жестокая решимость.

— Скажешь «нет», — её голос холоден, — и этот дом, который сейчас для тебя тюрьма с роскошью, превратится в клетку, из которой ты не сможешь выбраться. Ты будешь всего лишь рабыней, а если кто-то посчитает нужным — закончишь свои дни на площади под секирой. Ты ведь знаешь, как здесь карают женщин, которые отказываются от своего места. Ты видела их. Или хочешь стать одной из них?

Сжимаю зубы, чтобы сдержать ярость.

— Значит, это моя судьба? Быть проданной, как вещь, без права голоса? — почти шепчу, но каждое слово отдаётся в груди, как раскаты грома.

— Я хочу, чтобы ты жила, Абигейл, — с нажимом говорит она, и её взгляд становится тяжелее. — Если для этого нужно сломать твою гордость — так и будет. Это Ильштрасс, а не твоя сказочная мечта о свободе. Женщина здесь — это собственность, украшение, которое могут с лёгкостью заменить, если оно сломается. Я знаю, тебе ненавистно это слушать, но в этом холодном мире ты либо подчинишься, либо исчезнешь. Я сделала свой выбор, и ты сделаешь свой.

— Твой выбор, — холодно бросаю я, чувствуя, как гнев захлёстывает всё внутри. — Но не мой.

Мать сжимает губы. Её глаза на мгновение дрогнули, но она быстро скрывает это за привычной маской.

— У тебя нет выбора, — её голос звучит так, будто она сама пытается в это поверить. — В твоей жизни будет всё, что только можно иметь здесь, в Ильштрассе. Всё, кроме свободы. Таков наш мир, и если я должна быть злой, чтобы ты осталась в живых, — значит, так и будет.

Она отворачивается, и я замечаю, как её плечи напряжены, словно этот разговор высосал из неё все силы. Не оглядываясь, она идёт к двери и, дойдя до порога, останавливается.

— Когда-то ты поймёшь, что я сделала всё, что могла, чтобы защитить тебя. Но если ты не смиришься, Абигейл, я не виню тебя. Здесь все мы — лишь пешки в игре, правила которой пишут не женщины. Я говорю тебе то, что должна сказать, — голос становится тише, и я едва успеваю уловить её слова. — И если когда-нибудь захочешь отомстить, я пойму.

Она на секунду колеблется. Рука чуть подрагивает, и я замечаю в её глазах нечто, чего раньше никогда не видела. Это не просто гнев, это нечто большее — словно что-то из её прошлого, забытое и запрятанное, всплыло на поверхность. Взгляд матери обжигает, и я ощущаю его тяжесть.

— Ты не поймёшь, Абигейл. Есть вещи, о которых ты никогда не узнаешь. Иногда, чтобы жить, приходится прятать своё прошлое так глубоко, что забываешь его сама. Может быть, если бы не… — она на мгновение замирает, — если бы не ошибки, которые я когда-то совершила, возможно, ты бы никогда не появилась на свет.

Она не даёт мне времени ответить и продолжает, приглушив голос:

— Ты — моя ошибка, Абигейл. Но самая красивая из всех возможных. Именно поэтому я хочу, чтобы ты жила, даже если это значит выдать тебя замуж.

Она разворачивается и уходит, оставляя за собой запах благовоний, словно ничего не произошло.

Лёд внутри не отпускает, и я почти ненавижу мать за это — её терпеливую, холодную доброту, безразличие к тому, кем я могла бы стать.

Я выхожу из комнаты и крадусь вниз по каменной лестнице, чувствуя, как холод давит на кости. В этом доме каждый угол замерзший, как сердце этой империи.

Ильштрасс — империя бесконечной зимы, снежного молчания и серых стен, которые, кажется, держат небо, чтобы оно не рухнуло. Здесь каждому с рождения знакомы две вещи: сталь и страх. В южных землях говорят, что магов у нас казнят для устрашения, но это не совсем правда. Здесь их выжигают, потому что боятся. Империя, когда-то захватившая Олтгейм, Фьерзир и прочие королевства, боится саму идею о том, что кто-то может обладать силой, которой нет у императора.

Все знают, что те, кто осмеливается использовать магию, исчезают ночью — выведенные, как скот, с кляпом во рту. А наутро на воротах только пустота и мокрая от крови земля.

Спускаюсь по холодной каменной лестнице, и с каждым шагом до меня доносится глухое эхо ударов. Во дворе стоит отец — высокий, прямой, как когда-то, но теперь в его фигуре больше усталости, чем силы. Он поднимает меч, но его движения уже не те, что прежде: тяжёлые, словно он с трудом удерживает сталь в руках.

— Пришла, наконец, — бросает он, едва взглянув на меня, и кивает на меч, лежащий у его ног. — Берись.

Поднимаю оружие и тут же ощущаю его вес. Холодный металл вонзается в ладони, но я крепко сжимаю рукоять. Отец не терпит слабости.

— Что я всегда тебе говорю? — его голос звучит как команда, и он поднимает меч, готовясь к первому удару.

— В бою нет времени на ошибки, — отвечаю, вставая в боевую стойку.

— Вот именно! — Он наносит первый удар, тяжёлый и резкий, и я едва успеваю парировать. — Здесь и сейчас ты обязана быть лучше, чем была секунду назад.

Его меч с силой сталкивается с моим, и руки отзываются тупой болью. Он меняется в стойке и снова идёт в атаку, не оставляя мне времени на передышку. Каждый его удар всё тяжелее, и я чувствую, как напрягаются мышцы, как ноги подкашиваются от напряжения. Но я не могу позволить себе дрогнуть.

— Держи меч крепче! — он делает выпад и скользит по лезвию, едва не выбивая меч у меня из рук. — Если твоя хватка слабая, он станет обузой, а не оружием.

— Держу, — сквозь зубы бросаю я, собирая силы, чтобы парировать его следующий удар.

— Тогда покажи мне! — Он вновь бросается в атаку. Его лицо остаётся холодным, как лёд, и даже когда я чуть ли не падаю под натиском, он не смягчается.

Мечи сталкиваются снова и снова, и от каждого удара я чувствую, как вибрации проходят по всему телу. Его лицо не выражает жалости или сочувствия — только строгую сосредоточенность. В какой-то момент я едва успеваю уйти от удара, и сталь разрывает воздух там, где только что была моя шея.

— В бою тебе никто не даст передышки, — говорит он, и в его голосе звучит почти раздражение. — Ты не леди здесь, Абигейл. Ты должна уметь защищаться. Двигайся!

Отступаю на шаг, меняя стойку, и бросаюсь вперёд, пытаясь атаковать его сбоку. Отец легко уходит в сторону, и в мгновение ока его меч оказывается у меня перед лицом.

— Слишком медленно, — холодно отмечает он. — Если бы я был твоим врагом, ты бы уже умерла.

— Если бы ты был моим врагом, я бы не стояла перед тобой так беззащитно, — бросаю в ответ, чувствуя, как внутри разгорается гнев.

Он усмехается, но во взгляде всё та же усталость. Я вновь иду в атаку, но он парирует каждый мой удар с видимой лёгкостью. Я замечаю, как его руки едва заметно дрожат после каждого столкновения, но он скрывает это.

— Ты запомнишь это, Абигейл, — говорит он, когда я вновь пытаюсь его ударить, но он уходит в сторону, будто видит мои движения наперёд. — В бою никто не даст тебе времени исправить ошибку. Каждое движение — это обещание. Проклятие, если оно оказалось ложным.

Его слова звучат в ушах, как приговор, но я не опускаю меча. Его глаза — холодная сталь, но я замечаю, как напряжение пробегает по его лицу, как каждое движение даётся с трудом.

— Ещё раз, — командует он, и я бросаюсь вперёд, выкладываясь изо всех сил. На этот раз он отступает на шаг, и мне удаётся коснуться его лезвия своим мечом.

На мгновение он замирает, и я вижу, как его лицо едва заметно искажается от боли. Он быстро отводит взгляд, делая вид, что ничего не произошло, и крепче сжимает рукоять.

— Ты молодец, — говорит он, тяжело дыша, но взгляд его остаётся твёрдым. — Но этого недостаточно. В бою тебе придётся защищать не только себя, но и тех, кто рядом.

— Я готова, — бросаю я, чувствуя, как сжатые зубы превращают слова в шёпот. — Готова стать сильнее.

Отец кивает, хотя его лицо остаётся серьёзным.

— Надеюсь, что это так, Абигейл. Потому что однажды я не смогу быть рядом.

Мы стоим в тишине, и я вижу, как его плечи поникли. Он с трудом сжимает меч, его руки дрожат, и я понимаю: этот бой дался ему тяжелее, чем мне.

Мои мысли отвлекают прибытие гостя.

Слышу за спиной знакомый шум и едва подавляю смех — это его манера взмахнуть плащом, будто он только что вернулся с поля боя. Оборачиваюсь и вижу, как в замок входит Райн, мой двоюродный брат, которого я не видела уже несколько лет. Он всегда умел ворваться в дом так, будто за его спиной вся северная стража, и с первого взгляда всё в нём такое же: светлые волосы, крепкие плечи, легкая усмешка и, как всегда, уверенность, что в этом замке ему рады.

— Абигейл! — Он приподнимает меня на руки, как будто мы всё ещё дети, но я чувствую его напряжение. Это будто бы последний шаг перед тем, как он решится на что-то опасное.

— Не забыл меня? — Я опускаюсь на землю, и наши взгляды пересекаются.

В его глазах столько веселья, но и тревоги, будто он уже не мальчик, которого я знала. За ним входят дядя и тётя. Они всегда выглядели непринуждённо, даже роскошно в этом холодном Ильштрассе.

Дядя Денли — высокий, крепкий, с белокурыми волосами, — всегда казался воплощением того, каким должен быть настоящий лорд. Его жена, Яви, почти его противоположность: строгая, с узкими, холодными чертами и пронзительным взглядом, который будто видит каждую тайну. Но она обнимает меня с нежностью, как сестру, и я позволяю ей это.

Мы садимся за длинный дубовый стол, едва удерживая вежливость, и, несмотря на привычное тепло семьи, меня не покидает мысль, что здесь что-то не так. Отец ест молча, его взгляд туманен, и он весь какой-то серый, будто не спал неделями. Лицо матери — маска учтивости, хотя пальцы сжимают салфетку так, что на ней остаются следы.

— Ты выглядишь иначе, — шепчет мне Райн, когда завтрак уже почти закончен.

— Это потому, что теперь я тут одна, — отвечаю, как всегда, прямо. — Тебя не было так долго, что я уже забыла, каково это — быть живой.

Райн опускает взгляд и на миг задумывается, будто взвешивает, стоит ли говорить дальше. В его лице, обычно весёлом и открытом, сейчас проступает что-то мрачное, почти опасное.

— Этот дом всегда казался мне крепостью, — говорит он, наконец, вполголоса. — Но теперь, когда я здесь снова, он выглядит… как тюрьма. В Олтгейме даже стены давят на плечи.

Киваю, молча соглашаясь. Наш дом всегда был местом силы и страха. В этих каменных стенах закон всегда выше человека. Здесь есть только одна свобода — подчиняться.

— Ты прав, Райн, — шепчу я. — И в этой тюрьме от меня ждут, что я буду счастлива, буду следовать правилам, молча принимать судьбу.

Я чувствую, как его рука слегка сжимает мою, поддерживая, — жест простой, но значащий для нас больше, чем можно передать словами. Потому что мы знаем: в Ильштрассе женщина не может выбирать. Здесь у неё только два пути: остаться в рамках, подчиниться воле мужчин и забыть о собственных желаниях… или исчезнуть. Этот мир, эта империя — они не потерпят иного.

— О чём шепчетесь? — Дядя Денли улыбается, но в его глазах светится лёгкое напряжение.

— Отец, мы просто делимся новостями, — отвечает Райн, делая вид, будто мы говорили о пустяках. Но я вижу, как дядя Денли, будто не доверяя, смотрит на меня, оценивающе.

Он всегда был непреклонен, как и все мужчины Ильштрасса, убеждённый в том, что честь и послушание — высшие добродетели. Но Райн — другой. В нём есть сила и воля идти против традиций. Возможно, поэтому мы с ним всегда были так близки.

Тишину прерывает звук отодвигаемого стула. Отец, седой и будто уставший, тяжело встаёт из-за стола. Его лицо обострилось, глаза блестят каким-то болезненным светом.

— Абигейл, — он кивает мне, — нам нужно продолжить наш урок.

Молча киваю, хотя сама чувствую напряжение: каждый раз, когда мы тренируемся, я замечаю, что он всё слабее. Отец заставляет себя подниматься, но я вижу, как его плечи ссутулились, как ему всё труднее выдерживать наш ритм.

Райн переводит взгляд с меня на отца, и в его глазах мелькает тревога.

— Дай нам время, — прошу Райна, и он, поняв без слов, кивает и встаёт, отправляясь к дяде и тёте.

Выхожу вслед за отцом во двор, чувствуя холод Ильштрасса, пронзающий до самых костей.

Здесь, на сером камне, все тренировки будто часть единой жестокой игры, где одно неверное движение может стоить жизни. Таков Ильштрасс. В этой империи любой закон написан кровью, каждый приказ — как клинок. И магия… она проклята здесь, проклята не только словами, но и законами, которыми управляют Возрождённые.

— Держи меч ровнее, — отец бросает мне свой клинок, и я едва успеваю его поймать. Он тяжёлый, холодный, как и всё в этом мире.

Мы встаём напротив друг друга. Я чувствую его тяжёлое дыхание, но он не отступает. Его взгляд — всё ещё сталь, и каждый его удар — будто напоминание, что даже слабость не оправдание для поражения.

— Абигейл, — его голос резок, он смотрит мне в глаза. — Ты должна понять: этот мир не терпит слабости. В Ильштрассе выживают только сильные. Ты женщина, и это будет тебе всегда мешать. Но я не позволю тебе сдаться.

Мы скрещиваем мечи, каждый удар отзывается в теле, как вспышка боли, но я отражаю его снова и снова. Знаю, что он делает это не для того, чтобы просто научить меня владеть оружием, — он готовит меня к миру, где в любой момент мне придётся защищаться.

— Ты всё время ослабляешь хват, — бросает он, резко меняя тактику, а его клинок едва не выскальзывает из моих рук. — Вспомни, что я говорил: меч — продолжение твоей руки, не дай ему упасть. Каждый удар — это выбор.

Его лицо становится жёстче, а дыхание сбивается, но он делает ещё один выпад, и я едва успеваю его блокировать. Наши взгляды встречаются, и я вижу, что этот бой — не только для меня. Он нужен ему самому, чтобы доказать, что он всё ещё способен защищать, что силы ещё не покинули его полностью.

— Отец, ты устал, — шепчу я, но он не отступает, его лицо — это смесь боли и решимости.

— Запомни одно, Абигейл, — он говорит, тяжело дыша. — Здесь, в Ильштрассе, закон на стороне тех, у кого есть сила. Без неё ты — никто. А твоя единственная сила сейчас — я.

Мы останавливаемся, и я вижу, как ему тяжело стоять, но он делает вид, что всё в порядке.

— На сегодня хватит, — произносит он, отходя на шаг и опираясь на меч, будто на трость. — Я надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь, почему я заставляю тебя это делать. И почему мне приходится идти на всё это ради твоего будущего.

Отец тяжело выдыхает, опускает меч, и я вижу, как он едва сдерживает дрожь в руках. Это не просто усталость — он выглядит так, словно весь мир давит на него своей тяжестью, но я молчу, не решаясь спросить. Ещё мгновение он стоит передо мной, будто обдумывая что-то важное, затем с усилием распрямляется и отводит взгляд в сторону, к замку.

— Отец… — начинаю я, но он не отвечает.

Секунду наблюдаю за ним, стараясь уловить хоть намёк на то, что происходит. Но его лицо — та же непроницаемая маска, и мне ничего не остаётся, кроме как разжать ладонь и позволить мечу коснуться земли.

Мы молча возвращаемся обратно к замку.

***

В тот же вечер мы с Райном оказываемся в холле. Он, как в детстве, легко и непринуждённо осматривает наш старый замок, будто примеряет его на себя. Мы стоим рядом, и я не могу не заметить, как по его лицу пробегает еле уловимая тень — словно он собирается что-то сказать, но не находит слов.

— У тебя всегда были такие глаза, Абигейл, — говорит он вдруг, переводя взгляд на меня. — Яркие, острые… не от мира сего. В Ильштрассе я не видел таких глаз больше ни у кого.

— И? — усмехаюсь, пытаясь скрыть волнение. — Хочешь сказать, что это ещё один знак моего несчастья?

Райн качает головой; его взгляд серьёзен.

— Знак того, что тебе здесь не место, — отвечает он спокойно, почти шёпотом. — Ильштрасс гасит всех, кто выделяется. Ты должна это понимать. Как бы ты ни старалась быть одной из них, они всегда будут видеть в тебе чужую.

— А что мне остаётся делать? — я почти смеюсь, но в глазах у Райна — то же понимание. Он знает, что для меня здесь нет свободы, нет пути к самой себе, только путь к правилам, окружающим меня, как стены.

— Найти свой путь, — отвечает он после долгой паузы. — Даже если этот путь приведёт тебя далеко отсюда.

— И в каком направлении, по-твоему, мне его искать? За этими стенами? В другой стране? — внутри поднимается тоска, но Райн лишь смотрит на меня, как смотрел, когда мы были детьми, — с тихой уверенностью, что все преграды можно обойти, все стены — сломать.

— Может быть, и так, — говорит он наконец. — Но прежде чем решишь, куда пойдёшь, узнай, кто ты на самом деле. И что готова защищать.

Эти слова остаются со мной, даже когда он уже уходит, растворяясь в тени коридоров.

***

Позже я иду по холодным коридорам замка; отзвуки шагов возвращаются эхом, когда я поднимаюсь на второй этаж. В ночной тишине мне кажется, что стены дышат вместе со мной. Замок словно оживает, и я чувствую, как каждый шаг оставляет в нём след.

В своей комнате зажигаю свечу и вглядываюсь в колеблющийся огонёк. «Кто я на самом деле?» — тихо шепчу себе, будто надеясь услышать ответ. Но кроме пустой тишины и дыхания ночи мне не отвечает никто.

И пока я стою, вглядываясь в свой собственный силуэт в зеркале — чёрные волосы, зелёные глаза, — я чувствую, что моя жизнь здесь — нечто чуждое мне.

Всё, что от меня требуют, всё, чего ожидают, — как клетка, которую я должна принять и полюбить, но не могу. Вспоминаю Райна, его слова, его взгляд, полный уверенности, и во мне что-то зреет — тихое, но сильное.

Свеча мерцает, отбрасывая на стены смутные тени. Я присаживаюсь на край кровати и смотрю в окно на мрачные башни Олтгейма. Город как будто застывает в ночи, словно скованный заклятием. Иногда мне кажется, что сама земля здесь впитала кровь и страх всех, кто пытался вырваться на свободу.

Тишину разрывает тихий стук в дверь. Я подскакиваю, и сердце вдруг начинает биться быстрее.

— Входи, — мой голос звучит глуше, чем я ожидала.

Дверь открывается, и в комнату заходит отец. Его лицо осунулось, а глаза блестят усталостью, словно он провёл бессонные ночи в размышлениях о том, как уберечь нас. Секунду он стоит на пороге, потом входит и закрывает за собой дверь.

— Отец, что с тобой? — я подлетаю к нему, протягиваю руку, но он едва сдерживает её, делая усилие, чтобы удержать равновесие.

— Не нужно, Абигейл, — говорит он с тихой усталостью, стараясь взять себя в руки. — Я сам.

Но по его голосу я понимаю: что-то идёт не так. Это уже не просто усталость или старость — на его лице застыло мучение, словно что-то невидимое сжимает его в ледяных тисках. Он вновь делает шаг, но его ноги подкашиваются, и я, не выдержав, подхожу к нему и кладу руку ему на плечо. Он слабо опирается на меня, а затем вдруг решается.

— Нам нужно поговорить, Абигейл, — шепчет он, и его голос дрожит. — Сейчас.

Не задавая вопросов, я провожу его к креслу, крепко держа за руку. Каждый шаг даётся ему всё труднее. Наконец он опускается на кресло у окна, прикрыв глаза и дыша так, будто только что перенёс невообразимую тяжесть. Я в тревоге стою рядом, и мысли роятся, как тени вокруг.

Наконец он открывает глаза и медленно начинает говорить; его голос с трудом держится ровно.

— Абигейл, есть то, о чём я должен был рассказать тебе раньше… но слишком боялся, — он сжимает мою руку, будто цепляется за этот момент. — Но теперь… у меня уже нет времени.

— О чём ты, отец? Почему тебе так плохо? Ты должен отдохнуть, я позову лекаря…

— Нет! — его голос звучит неожиданно резко, и он напрягается, словно силясь удержаться. — Лекарь не поможет. Ни лекарства, ни отдых. Я сам выбрал это.

— Выбрал? О чём ты говоришь? — я чувствую, как в груди сжимается страх, но его взгляд успокаивает меня, и он продолжает.

— Всё это время я защищал тебя, — начинает он, и в его голосе слышна горечь. — Ты не знаешь, Абигейл, но в тебе есть то, что делает тебя чужой в этом мире. В тебе есть магия, и она угрожает тебе.

— Магия? — я едва сдерживаю крик. Слова отзываются в сознании, как раскаты грома, и мне кажется, что я ослышалась.

— Да, магия, — его голос становится чуть тише, но глаза смотрят прямо на меня. — С тех пор как ты родилась, я знал, что твоя жизнь будет под угрозой. В Ильштрассе магов вырезают без раздумий. В этой стране женщинам нет места для воли, а магам — и подавно. И я… я пошёл на сделку.

Меня пронзает чувство шока. Отец — маг? В моей семье нет магов, никто из нас… никто никогда не говорил об этом! Как он мог столько лет скрывать это? Всё, что я знала о своём прошлом, трещит по швам.

— Ты маг? — я отстраняюсь на шаг, не сводя с него глаз. — Всё это время ты…

Он вздыхает и кивает, словно понимая, как это сложно принять.

— Именно поэтому я скрывал это, Абигейл. Хотел уберечь тебя от правды, но теперь… у меня нет выбора.

Отец замолкает на мгновение, его дыхание становится прерывистым. Я чувствую, как холод пробегает по коже.

— Сделку?

— Я связал тебя заклинанием сокрытия. Эта магия скрывает твою силу от глаз Возрожденных и всех, кто охотится на магов. Но она забирает мои силы, каждый день, понемногу. Сначала я думал, что смогу с этим справиться, но теперь… мои силы уходят быстрее, чем я рассчитывал. И теперь, — его голос совсем тихий, — мне почти нечего отдать.

Мне нужно время, чтобы осознать, что он говорит. Все эти годы он отдавал свою жизнь, чтобы защитить меня от того, чего я даже не знала.

— Зачем, отец? — вырывается у меня, и голос предательски дрожит. — Почему ты решил рассказать мне сейчас?

Он смотрит на меня долгим, вымученным взглядом, и на его лице проступает боль.

— Потому что я не проживу долго. С каждым днём моя жизнь уходит. И я не хочу оставлять тебя одну, не зная, как выжить. Я должен был подготовить тебя к этому, но боялся… боялся, что слишком рано скажу правду.

Мои глаза застилают слёзы, но я держусь, вцепившись в его руку.

— Что мне делать теперь? — едва шепчу я, чувствуя, как мир рушится под ногами. — Если тебя не станет, я останусь одна… Как мне защитить себя?

Отец долго молчит, а потом выдавливает из себя слова, будто это последние силы, что остались у него.

— Я научил тебя всему, что мог. Не только владению мечом, но и тому, как думать, как видеть ложь и чувствовать силу. Когда меня не станет, ты должна будешь выбрать, Абигейл, — его голос становится резче, — или подчиниться этому миру, как того требует закон Ильштрасса… или найти в себе силы пойти против него.

Отец наконец расслабляется в кресле. Его дыхание тяжёлое.

— Абигейл, ты не просто маг, — его голос глухой, словно каждое слово рвёт его изнутри. — В тебе скрыта древняя сила, о которой даже маги не хотят говорить. Ты — носитель духа Пожирателя Жизни.

От этих слов меня бросает в дрожь. С детства я слышала истории о Пожирателе Жизни — маге, что питается магией других, наделённом силой вытягивать жизнь из любого, кто осмелится стоять рядом. Это имя произносили с ужасом — тайное, запретное, как тень над всем Ильштрассом.

— Но как это возможно? — шепчу я, едва веря своим ушам.

Отец с трудом поднимает взгляд на меня. В его глазах я вижу боль и глубокую печаль.

— Ты рождена с этим даром, Абигейл. Это… проклятие, которое передалось тебе. Пожиратель Жизни — это не просто легенда, это сила, которая ищет себе сосуд. Редко, очень редко рождается человек, способный носить её. — Он замолкает, едва дыша, а затем продолжает: — Когда ты родилась, свет вокруг твоей колыбели вспыхнул зелёным. Ты, наверное, не знаешь, но закон Ильштрасса гласит: всех младенцев, озарённых зелёным светом при рождении, следует немедленно уничтожить, чтобы не допустить, чтобы Пожиратель вернулся в мир.

Я ощущаю, как ком встаёт в горле. В этом мире я всегда была лишена выбора, но теперь даже моё собственное рождение было окутано страхом и ненавистью. Вижу, как тяжело даётся отцу этот рассказ.

— Мама… Она тоже знала? — мой голос дрожит.

— Да, — отвечает он. — Именно поэтому мы заключили с ней тот самый союз, о котором мы редко говорим. Мы скрыли тебя от Возрождённых. Но знали, что однажды Пожиратель захочет пробудиться в тебе, что его магия будет искать выход.

— И кто такой этот Пожиратель? — вырывается у меня, хотя сердце подсказывает, что я уже знаю ответ.

Отец закрывает глаза, словно не хочет произносить это вслух.

— Его имя — Апоро, — говорит он, и от одного имени меня охватывает ужас. — Легенда гласит, что он — древний маг, чья душа обречена вечно искать тело, чтобы вернуться к жизни. Апоро живёт на грани между миром мёртвых и миром живых. Он возвращается через тех, кто рождён с даром Пожирателя. И теперь он — внутри тебя.

Чувствую, как холод пробегает по коже, а в сознании проносятся обрывки воспоминаний. Странные сны, голоса, мучающие меня в одиночестве. Всегда, когда я оставалась одна в тишине, в моём сознании раздавался чужой голос — манящий и зловещий. Это был он. Апоро.

— Я думала… я думала, что схожу с ума, — едва слышно говорю, не в силах поверить в то, что это правда. — Что голоса — это просто тени в моей голове.

Отец протягивает руку и кладёт её на моё плечо, словно пытаясь передать последние остатки своей силы.

— Нет, Абигейл. Это не безумие. Это он, и он ждёт момента, чтобы обрести свободу. В тебе — его сила, его тьма. Но он ещё не пробудился полностью. Пока он слаб, и ты можешь подавлять его, но однажды он станет сильнее. И тогда тебе придётся выбрать, сможешь ли ты справиться с этим проклятием.

Молча сжимаю руку на его плече, не зная, что сказать. Пожиратель Жизни, Апоро, дух, питающийся магией и жизнями… И этот древний маг в какой-то мере — я. Тишина разрывается еле слышным эхом его голоса, доносящимся где-то в глубине сознания, словно отголосок далёкого шёпота.

— Маленькая Абигейл… — раздаётся этот зловещий, почти соблазнительный голос, звучащий, как эхо.

Вздрагиваю, и голос исчезает так же внезапно, как и появился. Отец замечает мою реакцию, и в его глазах мелькает тревога.

— Ты слышишь его, да? — едва шепчет он.

Киваю, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Я думала, что всё это — лишь тени, порождённые моей фантазией, но теперь знаю, что это реальность. И в ней есть только одно спасение: отец отдал последние силы, чтобы сохранить мою тайну. Но как долго это может продолжаться?

— Поэтому ты должна выйти замуж за мага, — говорит он с неожиданной решимостью. — Если ты станешь частью союза магов через брак, они смогут помочь тебе справиться с Пожирателем. Только маги могут понять мага.

— Мага? — шепчу я, едва веря в то, что слышу.

Отец кивает.

— Твоя мать, я и Райн давно знали об этом, и все эти годы мы пытались сохранить тебя в безопасности. Вступив в союз с магами, ты получишь шанс защитить себя, когда меня уже не будет рядом.

Понимаю, что это не просто желание семьи. Это отчаянная попытка уберечь меня от силы, с которой я не в силах справиться одна. Возможно, он прав — быть рядом с магами, которые смогут научить меня контролировать Апоро, — это единственная надежда.

Отец медленно поднимается на ноги. Его тело слабеет с каждым движением, и я вижу, что он из последних сил сдерживает боль. Он уходит, оставляя меня в одиночестве.

Остаюсь одна в холодной тишине, и вокруг меня — пустота. В зеркале вижу своё отражение, и тени, мелькающие за моим плечом, — это не просто воображение. Это тень Апоро, это голос, это холодный взгляд мертвеца, притаившегося во мне.

Слова отца всё ещё звучат в ушах: «Ты не просто маг… в тебе Пожиратель Жизни». Проклятье, которое преследует меня с рождения, о котором я не знала до сих пор, теперь цепляется за каждую мысль, впивается в сознание, словно я уже не своя.

Злость пульсирует в груди, острыми толчками разливаясь по телу. Выбегаю во двор, чтобы хоть на миг остаться одна.

Как отец мог это скрывать?

Все эти годы я думала, что обычный человек, связанный законами Ильштрасса, словно раб, а оказалось, что я — нечто другое, опасное. Существо, от которого нужно избавиться. Чувствую, что всё во мне кипит. Рука сама тянется к мечу, и хочется выбросить его, вырвать из себя всю эту силу, если бы только это было возможно.

Где-то вдали слышу шаги. Оглянувшись, замечаю Райна, стоящего на краю двора. Его глаза прикованы ко мне, взгляд тревожный. Он подходит ближе, шаг за шагом, словно боится, что я могу взорваться от одного слова.

— Ты знаешь? — не выдерживаю я, и в голосе слышится всё, что мне хочется крикнуть: ненависть, гнев и отчаяние.

Райн кивает, и его глаза на мгновение опускаются. Вижу в нём отражение того же страха, что грызёт меня изнутри.

— Ты маг, Абигейл, — говорит он тихо, и я замираю, чувствуя, как всё внутри переворачивается.

— Значит, ты знал? — в голосе прорывается нечто тёмное, что я больше не могу сдерживать. — Знала мама, знал отец… и ты. И ни один из вас не сказал мне.

Он вздыхает и, подойдя ближе, кладёт руку мне на плечо.

— Абигейл, это было единственным способом защитить тебя. Ты ведь знаешь, что в Ильштрассе магию не просто запретили — за неё убивают. У нас нет права на неё, и никому, особенно тебе, нельзя говорить о своих способностях. Но…

Райн замолкает и оглядывается, словно боится, что кто-то подслушивает.

— Что? — бросаю я, чувствуя, как внутри разгорается гнев.

— Сегодня в лесу неподалёку будет свадьба магов, — его слова звучат тихо, почти как шёпот. — Тайная церемония. Они собираются там не только для того, чтобы отметить союз, но и чтобы объединиться. Это редкий шанс увидеть магов такими, какие они есть на самом деле — обычными людьми, а не чудовищами, как их рисует Ильштрасс.

— Свадьба магов? — удивление перебивает гнев, и я смотрю на него, пытаясь осмыслить услышанное. — Они рискуют собраться в этой проклятой империи?

— Да, — отвечает он, кивая. — Они всегда рискуют. Но иногда это единственный способ сохранить то, что осталось. Ты сможешь увидеть, что маги такие же, как ты и я. Что, несмотря на страх, они остаются людьми. Я подумал… что, может быть, это поможет тебе.

Его слова задевают меня сильнее, чем я ожидала. Пытаюсь понять, к чему он ведёт, но внутри всё бурлит.

— И что это мне даст, Райн? Зачем мне идти туда, если, как ты сам говоришь, мне нельзя доверять своим силам? Чтобы снова почувствовать себя чужой?

Он смотрит мне в глаза, и его взгляд остаётся твёрдым.

— Ты не поймёшь, что это значит — быть магом, — отвечает он спокойно, — пока не увидишь их своими глазами. Они такие же, как ты, Абигейл. Они живут со страхом, но находят в себе силу бороться. — Он на мгновение сжимает моё плечо. — Я не прошу тебя раскрывать себя. Просто… посмотри. Увидь, что магия — это не проклятие, и ты — не одна такая.

Молчу, обдумывая его слова.

В голове звучат отголоски боли и ярости. Сама мысль о том, что существуют другие, кто не боится, кто продолжает жить, несмотря на этот жестокий мир, будит во мне странное чувство, словно проблеск надежды.