Мадам Арабия

Анна Фро

Уехать на зимовку в Индию и пережить там второе рождение? Да легко! Молодая московская журналистка в период душевного кризиса решает сменить обстановку и провести несколько месяцев на пляжах Гоа. Но поездка на отдых оборачивается серией открытий, и вместо расслабленного безделья женщина обретает то о чем так мечтала – любовь, дружбу и внутреннее равновесие. И все это – на фоне пальм, под жгучим индийским солнцем.

Хуссейн

Наш дом — деревня Калахара, красно-кирпичного цвета трехэтажное здание, окруженное пальмами. Мы — это я и Белка, Джамал и Ли, Хуссейн и Хабиб, Азиз, русский парень Рома и еще несколько человек, которые то вселяются в дом, то выезжают из него так быстро, что мы не успеваем их запомнить. У нас длинные балконы на втором и третьем этажах, на которых удобно по утрам пить масалу и болтать по телефону; крыша, с которой виден двор с парковкой (если смотреть вниз) и звезды (если смотреть вверх). Между двумя крыльями здания — мраморный лестничный пролет, сбоку от дома — манговое дерево. Над подъездом гордо блестят на солнце золотые с голубой отделкой буквы «Happy Residency». Village⁹ Калахара расположена между районным центром Мапса, поселком чуть побольше Пуримом и столицей Панаджи. В нескольких километрах от нас — море. Мы в Индии, штат Гоа.

Просыпаясь каждое утро и глядя из дверного проема в синее небо, я молюсь — без формы и без системы благодарю Бога с неизвестным мне именем. Дом полностью оправдывает свое название — я счастлива в нем, как не была никогда в жизни.

Мы с Саней-Белкой вылетели в Индию в начале промозглого московского ноября 2016-го. Этому предшествовал долгий мрачный период моей жизни, когда я тенью бродила по квартире, не понимая, почему несчастна. Внешне все обстояло великолепно: у меня были здоровые родители, своя квартира в Москве, два высших образования, приличная внешность и престижная работа на телевидении. Близилось тридцатилетие: я с ужасом обнаружила, что все, что у меня есть, не приносит радости. Я вроде была перспективной журналисткой, но по карьерной лестнице как-то не двигалась, славы не хотела и даже ее побаивалась, а деньги особо не любила. Семь лет назад родители помогли купить однушку в зеленом районе, и я засела в ней, как одинокий зверек в клетке: для меня одной она была непомерно огромной, а выйти замуж не получалось, хотя я очень старалась. Мужчины появлялись и исчезали, они были по-своему неплохими, но ни с одним из них не удавалось построить крепкие отношения; я не хотела ребенка настолько сильно, чтобы родить его «для себя». В целом я страдала, но как-то привычно: мне не приходило в голову, что можно по-другому. Все вокруг существовали похожим образом. Я, впрочем, посещала психотерапевта, пытаясь разобраться в себе; были периоды простоя в съемках, когда он оставался моим единственным собеседником на недели. Очередной масштабный проект на работе подошел к концу; наступающая зима с ее холодом и долгими темными вечерами пугала меня до смерти. Я просыпалась по ночам и, глядя в темноте на стену, думала о том, что жизнь проходит мимо.

Белка нашлась сама: она собиралась зимовать в Азии и искала попутчицу. Саня уже была в Гоа и жаждала туда вернуться. Мы обменялись сообщениями в vk (она жила в Архангельской области) и встретились, когда она была проездом в Москве. При виде Белки я вытаращила глаза, выронила ключи на пол и на несколько минут лишилась дара речи.

Между нами не было ничего общего. Ей двадцать, мне вот-вот стукнет тридцать, она из региона, я «из самой столицы!»; она высокая худенькая блондинка с нарощенными ресницами, эффектная, охочая до развлечений, украшений, платьев и мужчин, хищница, подвижная и любопытная, пробующая на зуб все новое; я — полная, низенькая и смуглая, безобидная, словно травоядное, привыкшая изо дня в день опасаться окружающего мира, быть для всех удобной и не выходить за рамки личного «загона». Саня окончила только колледж и работала администратором в салоне красоты; я была увешана дипломами, грамотами и сертификатами об окончании курсов, как породистая овчарка-медалистка, моим главным козырем и наивысшей гордостью был журфак МГУ. Разница в образовании и статусе была очевидной, количество приложенных усилий и потраченного времени — тоже, а итог, как казалось уязвленной мне, — обидно незакономерным. Саня была довольной собой и невозмутимой, я — потерянной и неуверенной. Меня учили много работать и «за это воздастся», к тридцати я устала до смерти и разочаровалась до глубины души. Основанная «ни на чем» самоуверенность Белки, привыкшей брать все, что ей нужно, вызвала у меня прилив раздражения. «Мы не сойдемся», — мелькнуло в голове, когда Саня поставила на пол сумку-портплед и ушла в ванную мыть руки. Совсем не так я представляла себе человека, с которым предстояло прожить полгода в самой тесной близости.

Однако Белке удалось успешно столкнуть меня с мертвой точки. Для меня поездка в Индию была смутной, эфемерной идеей, а для нее — очевидным планом, который она воплощала, не испытывая сомнений. Было стыдно признаться ей в своих комплексах, приходилось изображать невозмутимость и действовать. Помогал в подготовке и мой друг Коля — страстный любитель Индии, мечтавший и сам туда уехать на год-другой. Эти двое синхронно двигали меня в пространстве с силой и энергией локомотивов: Белка присылала ссылки на тематические группы в соцсетях, билеты по скидкам, цены на визы и условия их получения; Коля привозил индийские фильмы, которые смотрел со мной вместе, присылал статьи тех, кто уже съездил, и взывал: «Это же шанс, который выпадает раз в жизни!» Наконец ситуация достигла критической точки: нужно было покупать билеты.

Глубокой ночью Коля забрал меня с подработки — окончательно разочаровавшись в жизни, я бросила журналистику и выживала, подрабатывая бариста в кафе неподалеку. Коля, архитектор по образованию, по ночам бомбил таксистом: он приехал на машине с логотипом и шашечками, привез меня домой и усадил перед экраном ноутбука. Я ерзала на стуле и тряслась.

— Не уходи, пока я не возьму билет… — попросила я моляще.

Он кивнул и сел в кресло рядом. Мы вышли с Саней в скайп и вот так, вися на связи из разных частей страны, купили билеты: Москва, Внуково — Гоа, Даболим.

В следующие дни казалось, что на меня обрушился дом. Я оказалась перед горой дел, которые разгребала одновременно: мы с Колей мотались в магазин стройматериалов, шпаклевали и шкурили стены (холл был недоделан, а квартиру на период отъезда я собиралась сдавать), параллельно я собирала документы на визу и искала девушку, которая жила бы вместо меня и платила аренду. По ночам, с огромным трудом забывшись сном, я видела кошмары, что в Индии выпаду из поезда, меня изнасилуют, я заболею желтой лихорадкой, банковские карты не будут работать, а наличку воры вынесут из дома во время нашего сна. Я много лет проработала в программе, посвященной разным видам социальных проблем, российских и международных; мне казалось, что как только я выйду из привычной, обжитой, хоть и нелюбимой, квартиры, то стану жертвой бед и мошенников всей Земли. Кошмары были настолько реалистичными, что, проснувшись посреди ночи, я обнаруживала челюсть накрепко стиснутой от напряжения: приходилось массировать скулы пальцами, чтобы снять боль. Мне ужасно хотелось променять опасный манящий мир за порогом на тоскливую безопасность, признать: я слабая, я не могу, мне страшно, я сдаюсь! Зарыться лицом в подушку и не выходить из дома: да, несчастная, зато живая!

Обмирая от страха, я все же двигалась в заданном направлении: меняла рубли на доллары, фотографировалась на визу, заполняла анкету (это пришлось делать семь раз!). Каждый шаг вызывал миллион вопросов: что писать в том или ином пункте? Подойдет ли снимок? Какая нужна страховка, учитывая срок пребывания? Я спотыкалась по ночам о банки с растворителем и краской, пила чай с коньяком, виски, валерьянкой и пустырником. Документы приняли, и, хотя я втайне мечтала об отказе, посольство напечатало мне визу — полугодовую, дабл.

Мой багаж был минимален — маленькая сумочка для денег и бумаг, рюкзак с ноутбуком, дорожная сумка, полная антисептиков, тампонов и туалетной бумаги (на каком-то из форумов я прочла, что индусы ей не пользуются, подмываясь после туалета). Из одежды — купальник, платье, штаны, футболка. Все.

Знакомые улыбчиво интересовались: как ощущения накануне отлета? Мне хотелось ответить: «Прогресс — почти не теряю сознание при мысли об этом». Это было правдой — я старалась не думать о будущем, собиралась и считала дни. Я думала, что в принципе могу, если что, сбежать из аэропорта.

Все вдруг разом закончилось: мы отпраздновали мой тридцатый день рождения, доделали с Колей холл, я нашла девушку Олю, которую устроил срок аренды в пять месяцев. В ночь вылета я была абсолютно спокойна, даже спала. Коля дремал на раскладушке рядом. По будильнику мы собранно встали, выпили кофе, и, проверив вещи, я спросила:

— Ну что, повесим напоследок люстры?

И за полчаса до выезда в аэропорт Коля меланхолично отключил в квартире электричество и принялся присоединять плафоны. Закончив, мы сели в машину и покатили по серому шоссе, подпевая звучащему из динамиков Бобу Марли. Во Внуково, поставив вещи в очередь, Коля слегка обнял меня, пожелал удачи и уехал. Через двадцать минут подкатила Саня с молодым человеком Вадимом, который квохтал вокруг нее, как курица вокруг цыпленка; Саня в обтягивающих лосинах и блестящей курточке небрежно от него отмахивалась. Мы попрощались, перемотали сумки пленкой и пошли на регистрацию.

Вылетели чудом: за сутки погода менялась несколько раз, ломая прогнозы и графики: — 7, 0, +2. Взлетно-посадочные засыпало снегом, который сменялся моросью, потом подмораживало, и лужи превращались в лед. В Москве наблюдалось редкое явление — ледяные дожди, из-за которых всё в городе покрылось застывшей водяной коркой. Отменили десятки рейсов в Домодедово и Шереметьево, но нам повезло: поднялись в воздух вовремя, приземлились в транзитном Дубае в срок. На выходе из самолета окатило теплой волной — несмотря на наступившую ночь, держалось +28. По аэропорту вышагивали арабы в белых одеяниях, сидели индусы, русские деловито осматривали полки в дьюти-фри. Кофе стоил шесть долларов, пришлось ограничиться водой и собственными бутербродами (в эконом-классе кормили только за доплату). В полночь самолет вылетел из Эмиратов в Индию.

Перед поездкой я познакомилась по интернету с некоей Людмилой, которая летела в Гоа в пятый раз и на весь сезон. Она проконсультировала, что и как брать, пообещала таксиста, который встретит в аэропорту, и по прибытии — комнату за 300 рупий в сутки, дней на десять, пока не найдем постоянное жилье. Людмила была энергична и деловита, я очень на нее рассчитывала. Что что-то идет не так, я поняла, когда Людмила попросила меня взять нетяжелую, но объемную сумку — с костюмами Деда Мороза и Снегурочки для детей детского садика, который она организует в Арамболе¹⁰. Везти чужие вещи я не хотела (в них могли быть наркотики, драгоценности, контрабанда), но после того, как нам пошли навстречу с жильем и транспортом, отказаться было трудно. Вскоре выяснилось, что сумку нужно забрать у подруги в соседнем районе, так как сама Людмила привезти ее не может. Я попросила Колю заехать, и снежным вечером угрюмый мрачный мужчина в трениках закинул нам весомую поклажу в багажник.

В тот же день, сидя дома на кухне, я получила длинное тревожное сообщение: «Аня, у нас такая ситуация… Мы не рассчитали с весом. Несколько сумок, около 50 килограмм, улетая, пришлось оставить в аэропорту в камере хранения. Умоляю! Заберите их, оплатите камеру хранения и добавьте себе в билеты дополнительный багаж. Я все переведу на карту! Это для детей!»

Нервы, и без того натянутые, напряглись до предела. Из мессенджера одним за другим сыпались сообщения: «Вы — моя последняя надежда!», «Мне остается только умолять!», «Это же вам ничего не стоит, я готова перечислить деньги прямо сейчас!». Но таскать по аэропорту такой вес было проблемой, а учитывая риски, связанные с содержимым, — безумием. При этом я понимала, что отказаться — значит почти стопроцентно остаться без жилья по прилету. И все это — за сутки до отъезда.

Я паниковала, Белка оценила ситуацию быстро и трезво:

— Брать не будем.

И Людмила, получив отказ, больше не писала.

Мы сели в Даболиме в четыре утра по местному времени. Огромная очередь прошла быстро, на визовом контроле нам поставили штамп о прибытии, швырнули на ленту транспортера сумки — Welcome to Goa!¹¹ — и мы, волоча вещи, вышли из стеклянных дверей в теплую и пыльную темноту Индии. За полчаса бесплатного интернета в аэропорту я успела отправить Людмиле сообщение: куда привезти сумку с костюмами? Пришел ответ: оставьте таксисту, который вас забирает. Было ясно: с комнатой нас больше не ждут. По счастью, хотя бы таксист оказался на месте, с табличкой, на которой было криво нацарапано «Anna Frolova». Машина была грязной и засаленной, одна из дверей не работала. Мы затолкали сумки внутрь и поехали по бесконечно длинной дороге со встречными огнями и пальмами. Чтобы получить визу, я и Cаня бронировали на букинге хостел, а потом его отменили. Теперь это был единственный адрес, который имелся на руках.

В Арамболь машина въехала спустя час-полтора. За это время начало светать, и мы расширенными глазами наблюдали виды из окна: туман, пальмы, реки с мостиками и залитые водой зеленеющие поля. Дома ветхие, скособоченные и жалкие перемежались с крепкими элегантными особняками, окруженными цветущими деревьями и лужайками. Стены жилья пестрели красным, фиолетовым, зеленым, желтым; лесенки, перила и отделка белые. Повсюду громоздились горы мусора. Вдоль дорог вереницей стояли скутеры, проезжая часть была раздолбана так, что нас болтало из стороны в сторону до тошноты. На остановках и на земле, в пыли, спали нищие, укрываясь обрывками одежды и картонками, и дремали тощие лишайные собаки.

Резко свернув в переулок, водитель забрал у нас двадцать долларов, высадил во дворике хостела, развернулся и уехал. Мы растерянно озирались. Это было жалкое, скособоченное здание желтого цвета, невозможно грязное, двор закидан пластиковыми стаканчиками и бутылками из-под рома, тут же находилось закопченное здание кухни с черными от сажи жаровнями. Рядом нагло высилась гигантская мусорка. Было безлюдно и тихо. Хостел спал. Мы с Саней молча смотрели друг на друга. Слов не было, как не было ни одной мысли в голове.

— Пойдем на пляж?

Мы спустились по скользкой тропинке между заборами к песчаному побережью. Над Аравийским морем занимался рассвет, небо, обложенное облаками, было серым до горизонта. Вытащенные из воды и накрытые сетями, стояли деревянные, с облупившейся краской лодки. То тут, то там спали коровы, сбившись в стайки. Мы бросили сумки на песок и сели на них; подбежали собаки, завертели головами, прошли мимо ранние рыбаки-индусы. Около часа мы усиленно пытались сосредоточиться. Голова по-прежнему была светла и пуста. Накрыло странное, потрясающее чувство: у нас ничего нет — ни жилья, ни мыслей, ни надежд, зато — безграничный незнакомый мир вокруг. Задул прохладный бриз, у ног плескались волны…

Бессмысленно просидев больше двух часов, мы подхватили вещи и вернулись к хостелу. На стук в двери вышел сонный пожилой индус, который тут же поднял на ноги всю семью — двух сыновей, жену и дочек. Старший сын стал внимательно рассматривать отмененную бронь (мы заявили, что она должна быть актуальна — в нас уже начал проникать индийский дух предприимчивости). Наконец молодой хозяин взял листок с букингом, связку ключей и повел нас куда-то в глубь двора, ловко лавируя между скособоченными столиками и собачьими фекалиями.

Комната, которую нам предложили, была, видимо, предназначена для йогов-аскетов. Из мебели лишь кровать, стул, занавески. Душ совмещен с туалетом. Вентилятор сломан. Белье на кровати застиранное и в пятнах. Цену выставили по местным меркам бешеную — восемьсот рупий. Но мы смертельно устали и были готовы спать хоть на полу. Выложив пятьдесят долларов (хозяин заявил, что либо живем минимум трое суток, либо он нас не поселит), я и Белка еще раз огляделись. Серые от нечистоты подушки было решено обернуть полотенцами, а ложиться отдыхать в одежде. Затянув капюшоны на головах, мы залезли под покрывало, под которым, судя по виду, уже спала тысяча индусов.

Нас разбудил петух. Пернатая скотина надрывала глотку, напоминая: мы в Индии, середина дня в разгаре, пора вставать и идти на поиски жилья. Мы были помяты со сна, я не могла продрать глаза, а на щеке у Белки отпечатался уголок подушки. Вещи лежали на полу горками: единственный стул мы заняли под полотенца, косметику и мои контактные линзы. Отовсюду неслись звуки: слышались шаги, громкие голоса, плач детей, разговоры, гроханье дверей и дребезжание посуды. Стены в доме оказались настолько тонкими, что было слышно, как в соседней комнате кто-то писает. Мы с мучительным трудом вылезли из-под покрывала и выбрались на улицу.

При дневном свете картина была убийственная. Местность ожила, всюду бегали, сидели, ели, чистили зубы, сплевывая прямо на пол, развешивали по веревкам белье. В двух метрах от нашей комнаты располагался ресторанчик, принадлежащий хостелу, — несколько столиков, покрытых клетчатыми скатертями, на каждом свеча в пластиковом плафоне. В креслах и на деревянных помостах балдели нетрезвые гости с бутылками пива. Еду для них таскали из той самой черной кухни у нас под носом.

Было пекло.

Улица Арамболя, на которую мы попали, осмелившись завернуть за угол хостела, шокировала до столбняка: несколько секунд я озиралась, не понимая ни что происходит, ни куда двигаться. Первородный хаос как он есть: по обеим сторонам дороги длинные торговые ряды, в которых висят прямо под солнцем, выгорая, штаны-аладдины, юбки и платья; лежат горы фруктов, продаются кальяны, ароматические палочки, высятся горки чая и специй. По улице невозмутимо идут коровы и несутся, обгоняя друг друга, скутеры. Тут же готовят еду и кладут, грохоча кирпичами, тротуарную плитку. Над всем этим — пыль, крики «Come, come, my friend!»¹², сигналы байков и машин. Все это — в раскаленном дневном зное.

Мы с Белкой шли вдоль дороги, рассматривая свисающие со столбов-трансформаторов провода, перепутанные так сильно, что образовывали над головой что-то вроде паучьей сети. По уличными канавам текла вода, вокруг зеленели буйные заросли, на обочинах попадались клетки с курицами, на решетках которых висели таблички «Chicken center»¹³, виднелись уличные кафе и дома с надписью «to rent»¹⁴. Пару раз встретились офисы банка — они были почему-то закрыты, на дверях белело объявление.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами я, дважды прочитав листочек. — Тут написано, что банк не будет работать еще три дня из-за денежной реформы… Какой реформы?

— Моди¹⁵ изымает из оборота пятисотрупиевые и сотенные купюры, их часто подделывают, — объяснил удачно встретившийся нам русский парень, он как раз отпарковывался от здания банка. — Я по всей округе проехал, банкоматы нигде не работают. Если нужна наличка, идите в меняльную лавку.

Трудно было вляпаться сильнее. Мы прилетели ровно в тот день, когда старые деньги обесценились, а новые еще не поступили в оборот. Прохаживаясь по Арамболю, мы наткнулись на еще несколько отделений, к которым выстроились длиннющие очереди из местных, желавших сдать уже ничего не стоящие денежные знаки. Поменяв небольшую сумму в обменнике на повороте (это оказалась обычная комната, где взяли доллары, а отдали рупии, — ни камер, ни чеков, только продавец отметила что-то в тетрадке), мы купили по пиву и пару ананасов и вернулись «домой», где присели за один из столиков во дворе. Мы были подавлены окружающей реальностью.

Было к полуночи, когда я и моя попутчица решились выйти к морю. Народ с побережья разошелся, пляжные кафе — шеки — стояли полупустыми, между свободных столиков с зажженными свечами ходили индусы-зазывалы, приглашая присесть. В отдалении горел костер и били в барабан, вокруг огня плясала компания. Мы с Саней брели по береговой линии, погружаясь по щиколотки в ласковую воду, и почти не разговаривали. Каждая пыталась представить, что ждет нас впереди.

Следующим утром мы выползли позагорать. Дорога к морю была усеяна коровьими лепешками, скутеры парковались рядом с нашими лежаками, обдавая их песком, а нас — парами бензина. Я брезгливо вертелась на топчане, покрытом замызганным полотенцем, отодвигала в сторонку меню, которое подсовывали каждые пять минут, а от индусок, разгуливающих по пляжу в попытках что-либо продать, мы с Саней отбивались сообща.

— Мадам, парео? — ласково спрашивали индианки, обступив со всех сторон. — Массаж? Хочешь браслет на руку? На ногу? Рисую тебе михенди?¹⁶

Из разговоров выяснилось, что женщины приехали на время сезона, который длится в Гоа с ноября по март. В этот период погода солнечная, без дождей, температура колеблется от +15 ночью до +30 днем, а в Даболиме один за другим приземляются самолеты с европейцами, американцами и русскими. В бедных регионах Индии дел много, а денег мало, туристы в Гоа, зажиточном на общем фоне штате, — один из шансов заработать. «Small-small business»¹⁷, — застенчиво улыбаясь, говорили девушки, качая головой вправо-влево в извечном индийском жесте согласия. Несмотря на настойчивость, они были безобидны, получив отказ, переходили к следующим лежакам и бросались врассыпную, если рядом проезжала машина полиции.

⠀

К вечеру, когда мы вернулись в хостел и я при помощи кипятильника пыталась согреть воду, чтобы помыть фрукты (начитавшись про инфекции, я принимала меры предосторожности), в приоткрытую дверь заглянул Митун, молодой хозяин хостела.

— Мы хотим починить фен!¹⁸ — заявил он, и в комнату тут же ввалились три индуса. Действовали они суетясь и мешая друг другу: один держал лестницу, другой снимал с потолка фен, третий руководил, затем они все вместе устроились на полу и стали сосредоточенно обсуждать механизм. Через час, с горем пополам запустив вентилятор, двое ушли, а хозяин остался, масляно поглядывая на Белку. Она с момента вступления на индийскую землю вызывала у окружающих мужчин восторженную истерику: видя блондинку, они бросали дела, тормозили байки посреди дороги, создавая пробку, напрочь забыв, куда и зачем направлялись. Александра принимала внимание как должное, с достоинством священной коровы, позволяя издали любоваться собой, ухаживать и подкармливать.

— Хотите рыбы? — поинтересовался Митун. — Я знаю хорошее рыбное место, могу показать…

— Аня, поехали! — Белка аж подпрыгнула. — Он свозит, покормит нас, все оплатит, мы развеемся, поболтаем!

Я собиралась, ворча: жизненный опыт подсказывал, что кормят не бесплатно.

Ехать предстояло на байке. Скутеры в Индии, как и во всей Азии, основной вид транспорта, доступный, удобный и смертельно опасный. Движение всюду беспорядочное, шлемы никто не носит, правила не соблюдает, войдя в азарт, водители прибавляют скорость, самозабвенно носясь по плохим дорогам. Лежачие полицейские, натыканные по дорожному полотну, лишь усугубляют ситуацию — байки подпрыгивают и часто вылетают в кювет. На моей памяти был несчастный случай с близким человеком: мой коллега и приятель уехал жить в Таиланд и разбился в ДТП насмерть. Взгромоздившись третьей на белый Митунов скутер, я так боялась, что вцепилась в Саню, сидевшую спереди, мертвой хваткой. Митун дернул ручку двигателя, и мы выскочили из переулка как бешеные. Перед глазами промелькнули слабо освещенные улицы, мы с десяток раз подскочили на speed breakers и затормозили перед кафе с кривой вывеской DREAM FISH. На второй этаж вела заскорузлая от грязи лестница. В зале, просторной площадке со столиками, сидели две компании. Саня заказала рыбу под чесночным соусом, я — дал, самую популярную и дешевую индийскую еду: это чечевица, тушенная со специями и маслом до консистенции соуса, обычно подается с рисом и лепешкой. Митун отказался от заказа, он сидел, болтал и потихоньку приворовывал куски лепешки из моей тарелки и обмакивал в мой дал. Все это наводило на мысли, что индусы — не всегда такие уж галантные кавалеры, как кажется Сане. И точно: попросив bill¹⁹ на стойке у выхода, Митун невозмутимо протянул его нам. Шестьсот рупий, четыреста пятьдесят из них стоила рыба.

— Аня!! — Саня чуть не плакала, доставая деньги из кошелька. — В прошлом году так не было! Здесь всегда баловали девчонок! — И она, сев на влажный от ночного тумана скутер, надулась и замолчала.

Впрочем, долго переживать было не в Белкином характере: моя златовласка с видом недовольной принцессы дернула Митуна за куртку и потребовала, чтобы он отвез нас в Морджим, красивый полукруглый пляж в получасе езды от Арамболя. Нашего «хозяина» не нужно было просить дважды: он стартовал с места так резко, что у меня захватило дух. «Никогда, никогда больше не сяду на скутер, дайте только слезть!» — молилась я, подпрыгивая на ямах, пока мы неслись куда-то между пальм, облитые лунным светом. В глаза летела дорожная пыль, Митун кривлялся, виляя байком из стороны в сторону, что грозило в любой момент обернуться падением наземь. Прошло не меньше двадцати минут бешеной езды, перед тем как я рискнула приоткрыть один сощуренный глаз, затем второй, потом выпрямиться в седле, а потом вдруг разразилась на всю округу громким, счастливым хохотом. Я чувствовала себя ведьмой на помеле, одной рукой я схватилась за Белку, другой придерживала поднятую воздушным потоком юбку. От скорости и видов захватывало дух; по бокам мелькали огни и пальмы, прохожие оглядывались вслед. Мне начинала нравиться Индия.

Два из отпущенных нам трех дней истекли, а мы ни на шаг не приблизились к решению задачи. Посмотрев в Арамболе десяток домов, мы приуныли: все они были с мусорными свалками на задворках, плохо отремонтированные, далеко от пляжа, а стоили в месяц несусветно дорого. Это было традицией — задирать в начале сезона цены до небес в надежде, что кто-то из впервые прибывших купится и заплатит. Утром третьего дня Белка заявила: срочно едем на Багу²⁰. У нее там остались знакомые с прошлой поездки — может, помогут?

Автобус мы ловили у juice-centre²¹: его хозяин лично сделал соки и фруктовый салат, отказался принять старые купюры (притащил из кухни газету и ткнул в статью о реформе), а затем вынес нам табуретки на улицу, чтобы можно было ждать bus²² сидя. Автобус затормозил прямо перед носом: ржавый и облезлый, как жестяная банка, зато увешенный оранжевыми цветами по лобовому стеклу. Втиснувшись среди потных и размякших от жары пассажиров, под индийские напевы мы выехали из Арамболя. Автобусы всегда идут с песнями: почти в каждом на верхних полках лежат колонки, из которых по салону разносятся мелодии. Если динамиков нет, то водитель включает магнитолу в кабине погромче. Басы — самый дешевый транспорт, и ездят на нем самые бедные: пожилые индуски, закутанные в сари, девочки-школьницы в бело-синей форме и с тугими косичками, рабочие мужчины в мятых рубашках и брюках, бабульки с платками-узелками вместо кошельков. Окна в салоне постоянно распахнуты, двери открывает и закрывает кондуктор. Он не только берет плату за проезд, но и следит, чтобы люди устроились, не мешая друг другу, делает внушение, если мужчина сел, а женщина осталась стоять. Формально автобусы разделены на две половины, женскую и мужскую, чтобы при желании можно было не соприкасаться, но басы всегда переполнены, и пассажиры все равно сидят вперемешку. Над кабиной по трафарету выведены краской телефоны экстренной помощи: самое частое преступление в этой в целом мирной стране — изнасилование.

Повиснув на поручне я жадно разглядывала в окошко дома, рынки, расположенные вдоль дороги, мам, везущих детишек, пристроив их на перед собой на скутере. Кондуктор ткнул меня в бок и указал на кабину водителя — там было отдельное свободное сидение для двоих, «вип-зона». Я полезла туда, Белка — следом, и тут раздался крик: стоявшая на выход случайная американка-туристка опиралась на проем, и Белка, захлопывая за собой дверь в кабину, защемила ей пальцы. Женщина выскочила из автобуса в слезах, ругаясь. Мы виновато втянули головы. Позже, на высадке, мне тоже прилетело: снимая вещи с багажной полки, парень здорово врезал своей поклажей по моему затылку. Я пожала плечами, потирая ушибленное место, — что поделать, индийский автобус!

Бас въехал в город через час, спустился по улицам вниз и, круто завернув налево, выбросил нас на бас-стейшн напротив центрального рынка. Это была Мапса²³. Выкатившись кубарем из салона, мы немедленно зажали носы: воняло так, что казалось, вот-вот вырвет. От земли поднимался сильный запах мочи, под ногами чавкала жижа: грязь вперемешку с пищевыми отходами. На парковке громоздились брошенные как попало десятки ярких, блестящих скутеров, люди сновали в проемы между зданиями, кричали, торопились, раскладывали по земле горы сумок и рюкзаков, готовили к рабочему дню магазины с техникой, канцтоварами и неказистые кафе под навесами. Из корзин, укрепленных на велосипедах, и с передвижных стоек смуглые до черноты парни торговали лепешками и бананами. В тени главной арки — входа на рынок сидели и лежали нищие, слева от арки высилось здание общественного туалетного комплекса, где позволялось не только справить нужду, но и помыться, а справа виднелся узкий боковой проход в торговые ряды. У стоящих в ряд автобусов надрывались кондукторы: «Бага, Бага, Бага, Бага! Калангут, Калангут! Панджим! Арамболь, Арамболь, Арамболь, Арамболь!»

— Куда надо? — подскочил к нам индус и буквально запихал в следующий бас, идущий до Калангута. Пляжи в Гоа располагаются в линию, и, чтобы добраться до Баги, нужно сначала попасть на Калангут, а затем пройтись пешком. Пока мы ждали отправления, темнокожий худенький мальчик пытался продать Сане мороженое в окно.

Когда мы добрались в Калангут, сил не было совсем. Шум, жара, толчея и бесконечный путь вымотали, и мы еле тащились по длинной и пыльной улице поселка. Одна ее часть вела к морю, другая поворачивала и тянулась вдоль побережья, на ней была вереница торговых точек самого причудливого вида: от платков на земле, на которых лежали бусы и серьги, и рынка, расположенного в подворотне, до официального магазина косметики Himalaya, принимающего к оплате карты, и базарчика, где продавали ковры и кальяны. Мы шли, рассматривая череду блеклых от солнца одноэтажных и двухэтажных жилых домов, ресторанов и магазинов, из каждого высовывался продавец, крича: «Мадам, мадам! Давай, давай!»

— Вот тот, кто нам нужен, с платками! — обрадовалась Белка, увидев наконец знакомое лицо. Она юркнула внутрь помещения-палатки и уже через пару секунд приветственно трясла руку молодого индуса.

Знакомый оказался продавцом платков и пашмин. Магазин представлял собой навес с полками, на них стопками лежали шали, покрывала и шарфы, пол был покрыт стертым линолеумом. «Платок» усадил нас на стульчики, внимательно выслушал про жилье, созвонился с кем-то и попросил подождать. Сидеть пришлось минут сорок, прежде чем платочник встрепенулся, вскочил и повел нас в соседнее здание, где располагалось жилье.

Мы поднялись на второй этаж серого дома, и там нам открылась картина неописуемая. Пола не было. Этаж ремонтировался, и к «нашей» комнате вела строительная балка, под которой зияла пустота. Пробалансировав над бездной, я и Белка оказались в унылом помещении. Мебель в комнатах покрылась настолько толстым слоем пыли, что предметы теряли очертания, унитаз был сломан, повсюду виднелась ржавчина. Апогей — балкон с видом на свалку. Над свалкой протянута бельевая веревка. На веревке сушились красные трусы.

— How much?²⁴ — сладким голосом спросила я.

— Нравится? — оживились одновременно два индуса, Платок и его друг, «представитель жилья».

Индийская схема проста: если кто-то приводит клиента, то продавец получает доход, а проводник — комиссию, и оба чуяли наживу.

— Есть две комнаты, для вас обеих: первая — тринадцать тысяч рупий, вторая — двадцать тысяч. Пляж в пяти минутах. Хорошо? — И индусы уставились выжидающе.

Мы кивнули — очень хорошо! — и двинулись по балке к выходу. После такого краха мы волоклись по разбитому тротуару еще более уныло, размышляя о своих незавидных перспективах. Что делать? Оставаться у Митуна, которому Саня дала кличку Дурак, и наслаждаться утренним грохотом и засыпанным песком двориком? Или переехать в дом без пола?

— Давай зайдем в ресторан «Garden», это рядом, — утомленно предложила Саня. — Его владелец — другой мой знакомый.

Наученная горьким опытом предыдущего «знакомого», я согласилась неохотно. Мы прошли еще километр, до следующего пляжа — Баги, — и остановились у вполне симпатичного, даже слегка европейского ресторанчика с открытой верандой. На входе, взяв под мышку меню, прохаживался худой верткий парень с нагловатым взглядом черных глаз.

— Где босс?

— Будет минут через десять.

Мы приготовились ждать час, но Брама приехал на удивление быстро, заказал нам за свой счет сок, уточнил размер суммы, которую мы готовы заплатить за комнату, и начал активно звонить. Он был настоящим дельцом. В его ресторане было уютно, неплохо готовили, на столах алели свежие розочки, а на сцене по вечерам пели в караоке. Заведений такого уровня в округе мало, поэтому ценник в меню был в два раза выше обычного, и в итоге место приносило хороший доход. Довольный тем, как идет дело, в следующем сезоне Брама планировал открыть еще один ресторан — уже не в Индии, а на Бали.

— Есть хороший вариант, квартира находится между Мапусой, Калангутом и Пуримом, можно доехать сразу в три поселения, это удобно, если вы захотите работать. Управляющий домом мой друг, сам дом чистый и современный. Поедите — и поедем посмотрим, — переговорив с несколькими собеседниками, сообщил мужчина.

Я сильно проголодалась и еще не была толком знакома с индийской кухней. Брама посоветовал заказать бирьяни, второе по популярности блюдо после дала: традиционный плов с мясом, овощами и специями. Я кивнула и вскоре получила полностью национальное блюдо — огромную миску, полную с горкой и соблазнительно пахнущую, в которой лежал длинный черный волос. Его я выловила, положила на стол и выжидающе посмотрела на хозяина.

— Not good²⁵.

— Да… — Брама крякнул, взял плов, ушел в кухню и, судя по крикам, устроил там короткий яростный разгон.

Плов заменили, и я, не теряя удовольствия, доела его до конца. Брезгливому человеку в Индии не выжить, я быстро адаптировалась к новым условиям и уже бросила кипятить и намывать, надеясь на удачу и крепкость желудка.

Сев в машину, мы стали пробираться на белой «тойоте» Брамы через плотную толпу Калангута. Индийская улица через стекла дорогого авто казалась куда привлекательнее, я и Саня блаженно нежились в прохладе кондиционера и чувствовали себя неловко, занимая кожаные сиденья. В Арамболе не было стиральной машины, и мы три дня ходили и спали в одном и том же.

— Мне кажется, у него в машине пахнет лучше, чем от нас, — шепнула мне в ухо Белка.

Вырулив в поля, Брама вел минут пятнадцать, после чего мы миновали табличку «Village Panchayat Khalakhara» и въехали в мирную, чистую деревню. Брама свернул в глубь квартала, и мы оказались в месте, которое не рассчитывали увидеть в Индии: живописная улица, по обеим сторонам гордо стоят дома с балконами и крышами-площадками, на которых установлены солнечные батареи. Строения окружены ухоженными двориками, где растет аккуратно подстриженная трава и работают веерные поливалки, с наружной стороны заборов радуют глаз пальмы и цветущие красным и розовым гибискусы. Калахару индусы гордо называли «индийским Майами». Когда Брама притормозил у высокого красноватого каменного забора с надписью «Happy Residency», мы в глубине души чувствовали: это наш дом.

Мы поселились в маленькой студии на третьем этаже. Большую часть жилого пространства занимала двуспальная кровать с тумбочками по бокам, в углу стоял платяной шкаф, и рядом с ним — туалетный столик с зеркалом и выдвижным ящиком. Два окна с витыми решетками и плотными шторами смотрели в тихий, заросший травой двор, по которому время от времени стайками прокрадывались странные длиннохвостые зверьки. Вдали за пальмами виднелась церковь, в часы молитвы оттуда доносился звон. В ванной комнате под потолком открывалось окошко, через которое внутрь просовывались зеленые листья. По утрам в эту форточку проникали птичий щебет и первые лучи солнца, освещавшие светлые стены душа. Полы, подоконники и столешница в студии, как и во всем доме, были каменными и приятно холодили тело в жару.

— Постельное белье на кровати есть, вот пульт от кондиционера, я дам плитку и посуду на первое время, — обстоятельно разъяснял домоправитель Кристиан, высокий индус средних лет с темным, огрубевшим от загара лицом. — Наверху никто не живет, там крыша, можно загорать, но будьте осторожны, закрывайте дверь изнутри на замок. В доме живут арабы, они шумные и назойливые, если что — жалуйтесь, и я их выселю.

Так мы впервые услышали слово «арабы» и сразу получили намек на то, что водиться с ними небезопасно. Мы уже были порядком помяты индийской реальностью и поэтому искренне собирались жить как можно тише. Худой парнишка-клинер²⁶, филиппинец Адриан, принес из подсобки под лестницей обеденный стол, конфорку, кастрюли и пару гнутых вилок. Кристиан дал пароль от вайфая, взял сто долларов за полмесяца (рупий по-прежнему было не достать) и ушел, а мы начали раскладывать вещи по полкам.

В первые дни мы покидали комнату лишь по хозяйственным надобностям. В пустую квартиру требовалось все — полотенца, шампуни, коврики, бытовая химия. Сосед, русский программист Рома, посоветовал отправляться за крупными покупками в Мапсу. Мы с Белкой выходили на улицу Калахары к остановке, которая была отмечена панно, сложенным из цветных плиточек. Оно изображало индийскую девушку, несущую на голове кувшин. Когда вдали появлялся автобус, мы выскакивали на дорогу прямо у него под носом и бешено махали руками, иначе его было не остановить. Автобус до Мапсы ехал минут семь — десять: заправка, ряд магазинчиков с хозяйственными мелочами, круговой съезд, розово-белый индийский храм с алтарем, позолотой и цветами (изнутри постройки доносились песнопения) и, наконец, автостанция, с который мы шли либо на рынок, либо гулять по улицам. Каждый квадратный метр города был занят мелкими лавками, продававшими хлеб, завернутый в газету и перевязанный бечевкой, офисами Bank of India²⁷, farmacy²⁸, кондитерскими, магазинами связи и автозапчастей — буквально все можно было купить на одном пятачке, но мы тратили часы, рассматривая вывески и товары, на которых стоял фабричный знак MRP — mахimum retail price. Его наличие и цифры рядом означали, что продавец не может продать продукт в своей лавке дороже, чем за указанную сумму, — полезнейшее введение в условиях постоянного задирания цен. К полудню воздух вокруг раскалялся, лучи становились прямыми, и под ними я и Саня не шагали, а ползали, перемещаясь из тени в тень. Тротуары в Мапсе были из ломанного асфальта и бетонных блоков, по ним приходилось не ходить, а прыгать, и, нагрузившись домашним скарбом, мы возвращались домой еле живыми и подолгу валялись под кондиционером, приходя в себя. Нам стало понятно, почему при аренде жилья его наличие было важнейшим пунктом.

Прилетев в Индию, по сути на море, мы обнаружили, что до него не так-то просто добраться. Ездить на побережье общественным транспортом оказалось сущим мучением. От Калахары до ближайших пляжей — Калангута, Кандолима и Баги — десяток километров, причем сначала нужно трястись в басе, потом идти по уже знакомой длинной улице Калангута, чтобы в конце свернуть через засыпанные мусором кусты на берег. Береговая зона была замусорена больше остальных: и индусы, и туристы ели, курили, пили и бросали отходы прямо на землю. Почему? У индийцев, предполагалось, это было связано со старыми привычками: они веками ели с листьев, которые после трапезы кидали на землю. Перейдя на пластик, местные никак не могли перестроиться, делая то, что у них было в крови. У туристов было другое оправдание: видя, что горка отходов уже лежит, они без зазрения совести ее увеличивали. Почему нет, если все так делают? Правительство штата пыталось бороться, устанавливая урны и мусорные контейнеры, но они были далеко друг от друга, их не хватало, и кучки все равно вырастали в самых неожиданных местах. На пляже это было особенно больно видеть: после прилива мелкий песок сплошь покрывался битым стеклом и пластиковыми пакетами. Отыскав более-менее свободное место, мы с Белкой устраивались на полотенцах, но и тут не находили покоя. Белая девушка — лакомая приманка для праздношатающихся местных, которые подходили один за другим, спрашивая: «Selfee, madam?» Поначалу мы соглашались и покладисто улыбались в объектив, потом узнали, что фото демонстрируются друзьям с пояснением «это моя подружка». Страдали от непрошенного внимания не только мы, а все женщины европейской внешности, иногда даже те, кто сидел со своими молодыми людьми.

Выбраться с пляжа, попав на него, тоже было непросто. Общественный транспорт в Гоа ходит до семи вечера, затем солнце садится, стремительно темнеет, и на дорогах остаются одни такси, частные авто и скутеры. Как-то, любуясь на закат, мы с Белкой упустили последний автобус, и теперь нам предстояло идти до дома пешком семь километров. Находившись за эти дни досыта, мы хорошо представляли, что предстоит. Две девушки на трассе, ночью, одни!.. Я споткнулась о еле заметный в потемках бордюр, застонала от плохих предчувствий, и слева резко затормозил байк.

— Hi, girls. — Африканец в блестящих очках, цепях и заклепках, на новеньком скутере, был лучезарен. — Let’s go to the party!²⁹

— Мы не можем на пати… — мрачно процедила сквозь зубы Саня. Она не говорила по-английски, но это слово знала наизусть. — Нам на рынок надо, за продуктами!

Я перевела. Темнокожий оживился:

— Так садитесь, довезу!

Я предпочла бы умереть от усталости, но ни с кем не связываться: кто его знает, кто этот доброжелатель! Белка умирать не хотела: она уже сидела позади парня, мне оставалось только махнуть рукой и залезть следом. Парень завел двигатель, тронулся и, обернувшись ко мне, что-то прокричал на ходу про своего друга. Я не придала этому значения, а стоило бы! Африканец свернул в бедно освещенный переулок, съехал по нему вниз и, тормознув у здания, сделал короткий звонок; через две минуты на дорогу выскочил еще один блестящий скутер — друг.

— Пересаживайся, — кивнули мне.

Парень, выехавший из-за угла, выглядел как персонаж из кино про банды Нью-Йорка: мускулистый, тяжелый, дерзкий, с блестящей кожей, в темных очках, на пальцах поблескивают массивные золотые кольца-печатки. Он оценивающе осматривал меня с головы до ног. Ехать куда-то с африканцами в незнакомой Индии, в темноте, да еще и поодиночке!.. Я затравленно огляделась, забросила ногу на заднее сиденье и обняла мужчину за талию.

— Меня зовут Боско, — коротко бросил он через плечо, и оба скутера плавно двинулись вперед.

В первые минуты я готовилась прыгать со скутера на обочину. Впереди развилка, парни разъедутся в разные стороны — и тогда бог в помощь. Но мы проскочили мимо разъезда, ничего угрожающего не происходило, я понемногу расслабилась и, прикрыв глаза, позволила себе насладиться дорогой. Вдвоем на скутере — это почти секс. Навстречу ездокам несутся огни, на любом маневре тело вдавливает в тело, и ты чувствуешь кожу, мускулы, одежду, запах своего партнера. Боско водил как гонщик — мы виляли между машин в трафике, затем, выйдя на свободное полотно, за секунды набирали километры. Я с восторгом впитывала новые рискованные впечатления, от остроты которых мороз продирал по коже. Балансируя на грани фола, я впервые ощущала жизнь во всей ее полноте. На парковку перед рынком оба байка свернули одновременно. Я, еще не остывшая от езды, соскочила со скутера с растрепанными волосами, втянула ноздрями густой пряный воздух, широко раскрыла глаза.

В ночной темноте рынок Мапсы потрясал. На нем и днем было колоритно, но темно-синим бархатным вечером он превращался в подобие колдовского вертепа — толпы, яркие сари, фрукты, специи, огни. Тут проезжали между рядов скутеры, женщины нанизывали на нитки цветы, доставая их из корзинок, воняла сушеная рыба, над которой вились стаи мух, на картонках в пыли лежали инвалиды, просящие милостыню, стоял оглушительный гомон и во всех направлениях шли люди. Боско, в отличие от нас, прекрасно ориентировался в окружающем беспорядке: получив запрос на овощи, он уверенно тащил меня за собой, пока не завел в прямоугольное здание; Саня и друг поспешали следом. Это была «элитная» часть рынка — под крышей. По периметру помещения, похожего на склад, располагались столы, на которых громоздились горы моркови, цветной капусты, картошки, салата, свеклы, огурцов, пророщенных семян, перца, помидоров, баклажанов, чеснока, стручковой фасоли, тыквы и даже руколы. Тут же лежали поцарапанные пластиковые тазики для взвешивания и стояли весы. Продавцы и покупатели покрикивали не переставая. Был пик торговли — пятница.

— How much cost tomatoes?³⁰ Тридцать рупий? Два кило! Нет, три!!

Мы с Белкой захлебывались от радости и жадности. Парни едва успевали принимать пакеты, они послушно стояли рядом и выглядели комично: блестящие стразами, накачанные, внушительные и даже слегка угрожающие — и с головы до ног обвешенные сумочками и кулечками. Покупки они относили к скутерам, укладывая в багажник. После овощей мы переместились в лавочку с бакалеей, откуда вышли нагруженные рисом, яйцами и бутылью оливкового масла.

По дороге в Калахару парни заблудились, и мы три раза проехали по району, пока не опознали поворот. На подъезде к дому нас ждало внезапное короткое, но яркое шоу: откуда ни возьмись появилась полиция на служебной машине. Стражи индийского закона прокричали что-то парням, те быстро ссадили нас у ворот, скинули пакеты с продуктами на асфальт и мигом исчезли в переулке, а со двора, размахивая руками, как перепуганная курица, выбежал Кристиан. Почти крича, он заявил, что если мы будем водиться с ЭТИМИ, то лучше выехать сразу, потому что он этого не потерпит. У сопровождавшей нас парочки оказалась дурная репутация — что-то связанное с наркоторговлей. Кристиан кипятился, я извинялась, Саня изображала раскаяние. Мы поклялись, что ноги горячих парней у дома не будет, и тихо уползли, шурша пакетами, в квартиру.

В следующие дни мы старались ходить на цыпочках и никому не попадаться. Боско писал мне одно за другим десятки сообщений, предлагая встретиться, Саню одолевали приятели-индусы. Маскулинные по природе представители этих народов не признавали «нет»: в их традициях девушка была просто обязана отказаться, а мужчина — проигнорировать отказ и усилить натиск. Мы устали объясняться, прекратили им отвечать и сидели в тишине, прислушиваясь к происходящему в доме. По крикам, топоту на нашем этаже и громкой доносящейся снизу арабской музыке было понятно: соседи веселятся. По лестнице плыл странный сладковатый дым — это был, как выяснилось, запах гашиша.

Большой дом был слишком маленьким, чтобы однажды не столкнуться. Неделю спустя я впервые увидела Хуссейна.

Ранним молочно-дымчатым утром мы с Белкой буквально скатились во двор с мраморной лестницы. В руках у нас были пакеты, в пакетах — юбки и сари. Мы торопились на индийскую свадьбу. Приглашение было получено весьма необычным образом. Как-то вечером, лежа на кровати в комнате, мы услышали доносящиеся с улицы звуки голосов и музыки. Мы изрядно утомились от вынужденного одиночества и примерного поведения за эти дни, поэтому переглянулись, набросили платки на плечи и, прячась за углами, как вороватые коты, вылезли наружу. Улица была пуста; поймав случайного прохожего, удалось узнать, что, «должно быть, это фестиваль и в направлении Мапсы». Поплутав по переулкам, мы пересекли Main Road³¹ и увидели посреди поля высокую вычурную арку (такие в Индии обозначают символический вход), за которой светились огоньки. Барабанный бой шел оттуда. Пробежав по грунтовой дорожке километра два, мы свернули на повороте и остановились как вкопанные.

В темном переулке стояла машина с громкоговорителем, ее окружала толпа, били барабаны, и плясали женщины. В воздух то и дело взвивались блестки и конфетти. При нашем появлении повисла секундная пауза. Чье-то потное мужское лицо, украшенное ослепительными усами, повернулось в нашу сторону и гаркнуло:

— Вы будете танцевать?

— Мы? — Мы переглянулись в замешательстве. — Будем…

— Они будут танцевать! — громоподобно и победно взревело лицо.

Ударила барабанная дробь, замелькали золотые браслеты и цветастые сари, со всех сторон полетела пушистая белая пена. Индианки воздели руки вверх, и мы, как единый пестрый звенящий организм, пустились в пляс. На полном ходу мы влетели в канун широкой индийской свадьбы.

До этого дня я ненавидела танцы. Я редко с ними сталкивалась и каждый раз чувствовала себя неуютно. Уличная пляска как досуг в России почти утрачена, человек, который танцевал на людях, в большинстве случаев оказывался пьян. На семейных праздниках близкие начинали приплясывать, тоже лишь пропустив рюмку-другую, чтобы расслабиться. В клубах я почти не бывала: в люминесцентных огнях я чувствовала себя толстой и неуклюжей, скучной и бедной, казалось, все надо мной насмехаются. Где уж тут раскрыться в танце!.. В индийской толпе, бесцеремонно дернув за руку, меня с весельем и любовью затянули в круг счастливых и беззаботных движений, цель которых — не красиво смотреться, а получить наслаждение. Индусы плясали всем телом, двигая руками, головой, ногами, бедрами; нас, гостей, вытаскивали в центр круга — давай! Всем было наплевать на то, кто и как выглядит: фигуры худые и полные, высокие и низкие, полуголые и завернутые в ткани были живыми, свободными и танцем выражали радость. По лицам размазалась косметика, усы шевелились, точки на лбу расплывались — кого это заботило? Мы обнимались с совершенно незнакомыми людьми, отирали текущий со лба пот и чувствовали, как будто попали в гости к близким, крепко любящим родственникам. Я была потрясена тем, сколько внутри меня за годы скопилось живой бурлящей радости, запертой и фонтаном вырвавшейся наружу.

Толпа шла вперед и как поток несла нас. Ко мне приклеилась темноволосая малышка в ярко-синем платье, хорошенькая и застенчивая, она все время вертелась рядом, и ее пришлось прикрывать собой, чтобы не затолкали. Женщины держались ближе к центру, а мужчины и молодые парни танцевали по сторонам, рискуя в любой момент свалиться в придорожную канаву. Мы останавливались у каждого дома, чтобы соседи могли выйти на балкон и одобрительно покачать головой. Время от времени мужчины втирались в женский круг, поднимали над головой стопки денег и потрясали ими — мол, хочешь получить — танцуй! Деньги сыпались веером, купюры падали к ногам, откуда их сразу подбирали.

Местный богач выдавал замуж дочку. Белые люди на индийской свадьбе — к удаче и счастливому браку, а моя Белка к тому же была цветом как молоко, что превращало ее почти в божество, встреченное по пути. Случайное знакомство записали в благодать, и мы должны, обязаны были почтить своим присутствием и саму свадьбу! Доплясав наконец до своего дома, отец невесты торжественно вручил нам приглашения на золотой бумаге и попросил прийти на праздник, причем непременно в сари.

На следующий же день мы помчались в Мапсу. Торговая часть рынка, посвященная одежде, была полупуста, длинные ряды, состоящие из шопов³², просматривались насквозь. Под дуновением ветерка колыхались развешенные от земли до потолка аляповатые платья, юбки и халаты, с полок в разные стороны торчали блестящие туфли, усыпанные плохо приклеенными стразами. По воскресеньям рынок еле-еле работал, большая часть точек была закрыта, а оставшиеся продавцы едва замечали нас, лениво приоткрывая глаза. В полуденный зной некоторые спали, устроившись на тюках товара.

— Привет. — Из соседнего ряда вынырнула молодая индуска. — Что ищешь? Шарф? Платье? Посмотри мой магазин…

Таких индианок на рынке в Мапсе десятки. Большинство прилавков настолько маленькие и расположены так неудобно и далеко, что турист сам не найдет к ним дорогу, а продавать вещи надо. Специальные женщины высматривают в толпе «бледные лица», спрашивают имена приезжих и, завязав знакомство, ведут в лавочки. Сначала мы отмахивались от подобной помощи, потом обнаружили, что она бывает полезна: товар таким образом можно купить дешевле, а найти то, что нужно, — быстрее. Индианка привела нас к столику, на котором лежали сверкающие разноцветные сари, потом к прилавку-платку, расстеленному по земле. Подскочили продавцы и в несколько пар рук ловко упаковали Белку в зеленую с золотым шитьем ткань, перебросили остаток материи ей через плечо — и Саня встала посреди рядов, как белокурая королевна. Под солнечными лучами шитье разбрасывало искры. Удержаться было невозможно, и Белка купила сари, заплатив всего пятьсот рупий. Свое я выбрала в соседнем магазине, где стоящий за деревянным столом мужчина бросил передо мной на прилавок солнечно-желтую, зыбкую, струящуюся ткань. Она блеснула стразами, словно подмигивала. Продавец скинул сотню и наотрез отказался торговаться дальше.

Набегавшись по рынку, мы были неприятно удивлены, узнав, что сари — это еще не все. Девять метров расшитой ткани нужно на что-то крепить, а значит, необходимы нижняя юбка и блуза. Юбки продавались во множестве, они были безразмерными, затягивались на талии веревочкой и стоили девяносто рупий, а вот с блузками выходила незадача. Блуза — персональный предмет женского гардероба, каждая красавица шьет свою, придирчиво выбирая длину рукава и глубину выреза, чтобы одежда идеально облегала изгибы тела, подчеркивая его соблазнительные части. Модели бывают в разной степени обнажающие ключицы, спину и животик, с игривыми кисточками и без. Шить блузку — это дорого: нужно купить ткань и оплатить работу портного. Зато, обзаведясь хорошей блузкой, можно считать вопрос с нарядами решенным на годы: к ней подойдет любое сари. Индианки обожают контрастные сочетания: зеленый с желтым, синий с красным, розовый с оранжевым — и выглядят как экзотические бабочки. Чем ярче цвет и сильнее блеск, тем красивее!

Всю эту премудрость нам поведали продавщицы, отправляя на второй этаж серого здания, где работали портные. Мы поднялись наверх, отыскали лишь одну открытую дверь, и индус, путая английский и хинди, объяснил, что задача невыполнимая. Блуза шьется как минимум четыре дня, а в выходной портные даже не берут заказы, доделывая предыдущие. Мы сдались и купили топики на бретельках, надеясь, что сойдет.

В назначенный день я проснулась рано. Наглаженные топы, юбки и сари лежали в пакетах, на душе было волнительно — свадьба!.. Через час мы были полностью готовы к тому, чтобы выехать на торжество, но транспорта, который за нами обещали прислать, почему-то не было.

Тогда мы еще не знали, что пунктуальность в Индии — такое же парадоксальное понятие, как бедность среди евреев. Индусы никогда и никуда не торопятся, более того, постоянно опаздывают и откладывают на tomorrow³³. Это не связано ни с неуважением, ни с объективными причинами — они просто неторопливые. Зачем в жару спешить? Можно же вспотеть! Ожидание события или встречи может занять от пятнадцати минут до нескольких часов, это считается нормой, ожидающие могут рассердиться, но никто не удивляется. Но мы были не в курсе, а потому, собравшись точно вовремя, растерянно смотрели на пустую дорогу, выходя со двора и снова в него возвращаясь.

Дверь Хуссейновой квартиры, выходящей во двор, была приоткрыта: соседи с любопытством наблюдали за нашими маневрами. Парни сидели на кухне; лысый, гладко выбритый, с саудитской бородкой и лукавыми глазами, Хуссейн щурился на солнце, на соседнем стуле в надвинутой на брови цветной растаманской шапке с выражением самодовольства на лице восседал Хабиб.

— Hiiiiiiiiiii³⁴, — протянул Хуссейн, жестами гостеприимства приглашая нас зайти внутрь, чтобы мы могли передохнуть в тени.

— Хай, — ответила Белка и с любопытством подобралась поближе, игнорируя мои отчаянные знаки. — Аня, давай попросим у них позвонить папе невесты, сил нет торчать на солнцепеке.

Я собралась сказать «не надо, умоляю» (опять, Кристиан же предупреждал!), но она уже шла к открытой двери и жестами указывала на телефон, лежащий на столе. Цоп! — и он в ее маленьких крепких ручках. Молодые люди переглянулись с одобрением.

— Хуссейн, — представился лысый. — А это Хабиб.

— Саня, — ответила Белка. — А это Аня.

Мы переглянулись и дружно расхохотались. Тут во двор въехала долгожданная машина, опоздавшая на полчаса, из нее высунулся усатый веселый Раджа, изогнулся в приветствии, усадил нас в салон, и мы чинно отбыли на праздник.

В доме невесты, украшенном от фундамента до крыши, включая крыльцо и двор, дым стоял коромыслом: кто бегал из комнаты в комнату, кто доставал новые туфли из шкафа, кто гладил штаны, мужчины то тут, то там возникали полуголыми и ничуть не стеснялись, наоборот — задорно поблескивали глазами. Нас проводили на женскую половину. В девичьей стояла кровать, на которой горой были свалены наряды. Женщины вытряхнули на покрывало наши покупки и при виде топиков сокрушенно покачали головами: не пойдут. Посовещавшись, индианки вытащили из гардероба свои вещи, старейшая из хозяек подала мне грязновато-желтого цвета блузку, кивнула — надевай. Вещь с чужого плеча была чуть великовата, и ее натянули ее у меня на груди, закрепив булавками, а затем стали методично наматывать по бедрам золотистую ткань. Рядом той же процедуре подвергалась Белка. После пришла пора макияжа. За дело взялась молодая индуска — она запудрила нам лица тальком, чтобы не блестели, нарисовала стрелки на глазах, наклеила в межбровье блестящую точку, нанизала на руки многочисленные браслеты, а в уши вдела крупные висящие серьги. Под конец меня развернули лицом к зеркалу, висевшему на шкафу.

— Как индийская Барби, — довольная результатом трудов, проговорила мать невесты. — За сколько вы сари купили?

Такой вопрос в западном обществе считается неприличным, но индусы простодушны и похожи на детей в своем откровенном любопытстве.

— Пятьсот и семьсот рупий.

— Хорошие цены, — покивали головами женщины, одобряя нашу рачительность.

— А мое платье стоит три тысячи! — объявила одна из них, украшая пояс тяжелой подвеской — кистью с шариками, золотыми нитями и цветными камешками. Хвастаться богатством в Индии не только принято, но и является хорошим тоном. Иначе зачем оно нужно, правда?

Нас подготовили к свадьбе за пятнадцать минут, и оставшееся время мы слонялись по дому: забрели на просторную кухню, в которой на шкафах стояли огромные медные кувшины («Старинные! Передаются из поколения в поколение!» — с гордостью сказала хозяйка), зашли во внутренний дворик. где парни мыли ноги в ванночке, поднялись на второй этаж в туалет, который оказался дырой в полу. Вскоре нас кликнули и усадили в машину чтобы везти в Hall.

Большинство индийских торжеств проходят в холлах. Это гибрид храма с площадкой для вечеринки: с одной стороны алтарь под крышей, перед которым горят свечи и лежат цветы, потом несколько метров мраморных полов и сцена, которую обставляют соответственно событию. В нашем случае там находились два трона — для жениха и невесты — и лежал красный ковер на полу. Над тронами висели имена будущих супругов — Amit и Preeti. В соседнем дворике, прилегающем к холлу, стояли столы, которые готовили к торжественной трапезе. Мы прибыли в самое начало подготовки — по залу расставляли ряды пластиковых стульев, во дворик сносили огромные воки и стопки тарелок. Приехала машина с водой.

Официальное начало было запланировано на 11:30, а движение началась не раньше половины второго. Жарко было немилосердно, под тяжестью брошки блуза сползала с плеча, мое сари теряло вид, и его несколько раз перематывали. Торжественность грядущего события никого не беспокоила — народ непринужденно гомонил, женщины красились прямо в зале, дети бегали. Когда с меня, чтобы поправить, сняли половину сари, я покраснела, а потом обернулась и обнаружила: всем безразлично. Все свадьбы, на которых я была в жизни, были расписаны по минутам и безупречны по оформлению; эту гости воспринимали как повод очередной раз поплясать и повеселиться. На лицах родителей жениха и невесты не было ни тени волнения, только предвкушение и блеск в глазах.

Машина жениха въехала во двор в облаке дыма от петард, с грохотом от группы барабанщиков, с которых пот катился градом. Гости обступали молодую пару так плотно, что брачующиеся, зажатые в толпе, едва могли дышать. Их поставили друг напротив друга. Ему приготовили подставку под ноги, ей поднесли подносик с серебристыми чашечками, и, черпая оттуда краску, она нарисовала будущему мужу красную точку между бровей. Между молодыми протащили связанные платки, протянули веревку с зелеными листьями, потом все двинулись в зал. Оказалось, на этом первая часть церемонии завершена.

— Кушать, кушать! — махнул нам сияющий Раджа, отец невесты. — Ланч!

Толпа цепочкой потянулась во двор, где работал своего рода кейтеринг: в ряд стояли огромные кастрюли и блюда с едой, причем раздавали ее почему-то барабанщики, сменившие ударные на половники. Два пирожных, два вида риса, две лепешки, жаренные в масле; овощное рагу с нутом, салат. К концу набралась полная тарелка, с которой мы, пользуясь привилегией «белых» гостей, заняли один стол на двоих, хотя все остальные сидели по четверо, шестеро и даже десятеро. Снова никто не стеснялся — женщина по соседству устроилась на перилах ограды и спокойно ела. Кто-то пользовался ложками, кто-то черпал руками. Мне понравился острый соус, Саня его есть не стала, а жирно-сладкие пирожные не пришлись по вкусу нам обеим. Алкоголя не было, как не было и мяса: индусы на свадьбах не пьют и не едят животную пищу, это чистый праздник, где приветствуются фрукты и сладости.

— Давай забежим в туалет, пока туда не встала очередь во все триста человек, — предложила я.

Я вошла в кабинку, единственную для всех на свадьбе, и меня замутило, все поплыло перед глазами. Да, там было грязно, и как! На решетку стока кто-то наложил огромную кучу дерьма, настолько вонючую, что я держалась несколько секунд, а потом меня стошнило на пол. Я выскочила из туалета, вытирая слезы, невольно выступившие на глазах.

— Что такое? — удивилась Саня.

Услышав объяснение, она молча вытащила из сумочки платок и стала заботливо вытирать подводку, размазанную у меня по лицу.

Ланч тянулся медленно и так же медленно заканчивался — гости снова собрались в зале часа через полтора. На сцене в кружок сидели женщины и пересчитывали подарки невесты — столько-то сари, столько браслетов, столько золота. Результаты скрупулезно записывались в тетрадку.

Началась вторая часть церемонии, не менее странная для нас, чем первая. Сначала по сцене несколько мужчин тягали тяжеленные троны, устанавливая их друг напротив друга, потом на них усадили жениха и невесту лицом к лицу. Со лба у новобрачных тек пот, который поочередно вытирали друг жениха и подружка невесты. Затем троны снова переместили, поставив рядом, а перед молодоженами установили шкатулку с рисом, который подожгли. Под завесой дыма начались Семь кругов — ритуал, во время которого новоявленные муж и жена проходили, держась друг за друга, круг, а в перерывах между заходами читались молитвы. Все это время пара была окружена плотной толпой из помощников, родителей, друзей, любопытных детишек и просто интересующихся. Каждый лез, советовал, пытался поучаствовать. Только мы мечтали побыстрее ускользнуть из этого шумного чадного безумия.

— No problem!³⁵ — не потерял присутствия духа Раджа, услышав мольбу. — Но подождите еще полчаса. Я прошу вас благословить молодоженов, а потом мы доставим вас домой!

Я онемела: да, я помню, что белые на индийской свадьбе — это важно, но еще никто никогда не просил меня никого благословлять! Впрочем, отказаться значило обидеть принявшую нас радушную семью до глубины души.

Благословение оказалось простым — мы возложили руки на головы новоиспеченных мужа и жены, прилежно улыбнулись и были запечатлены на общем свадебном фото. Финальным аккордом стала потеря Саниных тапок, которую мы обнаружили, вернувшись к дому жениха и невесты. По индийским традициям перед входом в дом или магазин надо разуться, и мы послушно скинули обувь у порога, когда нас повели наряжаться. К нашему возвращению состав горы обуви несколько раз менялся, и в Белкиных шлепках, украшенных стразами, кто-то ушел. Ситуация для Индии типичная, но немало огорчившая владелицу. Справедливости ради скажу, что Раджа, не желая портить настроение гостей в такой важный день, кинул клич, и через пятнадцать минут тапки нашлись. Их надела немолодая индианка, одна из родственниц мамы невесты.

После этого, усадив на байки по-женски, боком (по-другому в сари было ехать невозможно), нас увезли в Калахару. Мы обе шатались от усталости, у меня было лицо в потеках косметики и грязные пятки. Я так и уснула, не помывшись, и Саня тайком сфотографировала мою черную ступню, торчащую из-под пледа, и обездвиженное глубоким сном тело. «Мой человек превращался в индуса», — философски отметила она.

Индийская свадьба стала для нас посвящением в местную жизнь. Погуляв под барабаны в ночи, мы признали район своим и начали потихоньку к нему привыкать. Прямо напротив нашего дома стояло еще одно здание, принадлежащее Калахара Residency: с такими же красными воротами, но еще и с аккуратным английским газоном и вымощенными плиткой тропинками. На первом этаже этого дома жила индийская семья, занятая повседневными заботами: жена по утрам провожала мужа на работу и развешивала постиранную одежду на капот машины и скутер, припаркованные во дворе. На втором этаже по вечерам светилось окошко, там арендовали комнату русские девушки, которые громко ссорились и устраивали шумные party. Чуть дальше по улице стояли два маленьких домика, в одном обитали супруги, и пожилая жена день за днем сидела на крыльце, перебирая в тазике крупы. В другом устроился Кристиан с родителями, дочкой, женой и бульдогом. Еще один дом, фиолетовый, на повороте на главную улицу, занимала большая семья в несколько поколений: взрослая дочь выходила во дворик, качая на руках ребенка и зажигая ароматические палочки перед алтарем, ее отец дремал на крыльце в кресле-качалке. Напротив их крыльца сохли на веревках одеяла и простыни, чуть в отдалении прятался в траве заросший колодец и цвели розовым пышные кусты. Как-то, выскочив из них, прямо перед нами перебежал дорогу здоровенный серый кабан.

Центральная улица Калахары, через которую шли автобусы с Мапсы до Баги, была небольшой, но на ней разместилось все, что может понадобиться жителям деревни. Под синей, длинной и внушительной вывеской заседал Panchayat — орган местной администрации. В ряд один за другим выстроились несколько продуктовых шопов: четыре ресторанчика, магазин посуды «Mumbai Market», шиномонтаж (возле него сидели измазанные машинным маслом парни), большая бакалея, в которой неизменно толпились мужчины, чтобы купить сигареты; церковь; просторная кондиционируемая аптека, тесный бар, магазин тортов и сладостей с кремовыми пирожными и банками печенья; садик с цветами на продажу и полупустая пекарня. Мы перезнакомились с продавцами и по утрам бегали через дорогу, чтобы купить пару пакетов молока, бананы и дюжину яиц к завтраку. Больше всего нам полюбился магазинчик, где работали полненькая мама и высокая дочка-подросток. В нем было не развернуться, а полочки полны соусов, козинаков и подсолнечного масла. По вечерам жители Калахары и окрестных деревень вылезали на улицу перекусить, поболтать или просто посидеть на парапетах. Нас население Калахары разглядывало с любопытством, но обидеть никто не пытался.

Мы потихоньку осмелели и стали осваиваться и в доме: осматривать двор, вид с балкона и даже выбираться на крышу. Движение в Калахара Residency временами стихало, но никогда не прекращалось полностью. Ворота внизу открывались шумно и с грохотом, так что жильцы, не выходя из комнат, слышали, что кто-то приехал или уезжает. На лестнице то и дело слышались шаркающие шаги, по выходным Адриан или другой молчаливый уборщик мели здание метлой, похожей над длинный тощий хвост: ее делали из мягких метелочек камыша, и она больше размазывала, чем собирала пыль. Крыша, расположенная через пролет, была идеальным наблюдательным пунктом: устроившись на широком бортике перил с чашкой масалы, я часами следила за соседями, за тем, как во двор заезжают байки, а по деревьям и пальмам прыгают белки, размахивая пушистыми хвостами.

В один из вечеров мы настолько расслабились, что оставили приоткрытой дверь в коридор. В нее-то и заглянул лысый Хуссейн.

— Нам скучно, — намекнул он, умильно глядя. — Может, съездим куда-нибудь, выпьем по коктейлю? Мы угощаем!

Лысый и его приятель в шапке вызывали у меня беспокойство. Я бы с удовольствием отказала, но Саня, находящаяся вне поля зрения Хуссейна, изобразила для меня целую пантомиму, означающую «соглашайся!». Она постоянно вовлекала меня в сомнительные мероприятия, которые были, с одной стороны, небезопасными, с другой — колоссально расширяли кругозор. Эти авантюры позволяли увидеть мир разнообразным и объемным, к некоторым его явлениям я сама не рискнула бы даже подойти близко. Белка не имела того опыта и страха, что я, ею двигало любопытство. Тогда я и прозвала ее Белкой. Как меховые зверьки за окном, Саня неутомимо вертелась и всюду совала нос, перескакивая с места на место, едва заскучав. Я торопилась следом, пытаясь, насколько возможно, принять меры предосторожности. Признав Калахару за собственную территорию, Саня жаждала начать жить хоть сколько-нибудь светской жизнью, я была необходима ей в качестве переводчика, поэтому я скорбно застонала, кивнула, сползла с кровати и пошла одеваться.

Роль аниматора выпала тоже мне — Саня, пользуясь незнанием языка, удобно расположилась на заднем сиденье рядом и дремала, я же втиснулась в просвет между передними креслами и, качнув головой в такт арабской музыке, стала расспрашивать молодых людей об их любимом предмете — о них самих. Скоро выяснилось, что Хуссейн и Хабиб — ближайшие друзья; у Хуссейна богатый отец, владеющий несколькими магазинами и домами в разных странах, в том числе в Египте; Хуссейну — тридцать один, Хабибу — тридцать пять, оба курят гашиш, обожают алкоголь, который не могут пить по законам своей страны, Саудовской Аравии, поэтому в Гоа отрываются на полную катушку. Этой информации мне вполне хватило бы для того, чтобы больше никогда с ними не разговаривать, если бы не проскользнуло слово «школа».

Хуссейн и Хабиб, как и другие арабы нашего дома, прилетели по студенческой визе и учились в Академии английского языка. Родители отправляли своих уже вполне взрослых отпрысков за рубеж, чтобы завершить их образование, приучить к самостоятельности и заставить выучить иностранный, необходимый в торговле как воздух. Англия и Европа — далеко, дорого и сложно, а Индия под боком, стоит копейки, а английский является государственным языком. Приехав, я с первого дня была потрясена отсутствием языкового барьера — на английском говорили все, кроме совсем уж бедняков, в школах его преподавали в первую очередь, а хинди — только во вторую, почти все надписи — в учреждениях, на дорогах, в аэропорту — были дублированы на английский. При таком положении дел Индия была наилучшим выбором, как бонус — море рядом. Всеми благами Гоа парни пользовались на свой лад, купаясь, сворачивая косяк за косяком, увиваясь за девчонками, заливая в горло литры пива и в промежутках иногда забегая поучиться.

Я навострила уши. Учить английский за рубежом было моей мечтой со школы. Я копила деньги на Кембридж больше года, но, собрав лишь треть суммы, истощилась и упала духом. В Гоа же месячный курс, по словам лысого, стоил всего семь тысяч рупий, занятия ежедневно, по три часа каждый день — grammar, conversation и vocabulary³⁶. Арабы пообещали отвезти и все показать.

На следующее утро я вскочила по будильнику и выбежала на балкон: Хабиб жил на нашем этаже, через две комнаты, его нужно было разбудить и проконтролировать, чтобы поездка в академию состоялась. Арабы в Индии жили по привычному графику Среднего Востока — просыпались поздно, чтобы пропустить жаркую часть дня, становились активнее к вечерней прохладе, а ложились спать под утро, потому часто прогуливали, не в силах встать к десяти.

Хабиб, как ни удивительно, был уже на ногах. Он одевался под рокера: черные футболки с готическими рисунками, кожанка, джинсы и железные цепочки. Неизменным атрибутом была шапка на затылке, прикрывающая жидкие кудри. Мы спустились во двор, где слегка помятый Хуссейн стоял, прижимая к животу учебник, — был день ежемесячного экзамена. Мы сели в синюю «сузуки» (ее арендовал Хуссейн, а водили по очереди все арабы) и выехали из ворот Калахара Резиденс.

Это был мой первый выезд из Калахары в направлении, отличном от Мапсы, и я взволнованно вертела головой, рассматривая округу. Мы проезжали через улицы поселков, затерянных в пальмовых рощах, мимо особняков в колониальном стиле, окруженных садиками с клумбами. У многих ворот стояли и машины и скутеры — зажиточные семьи предпочитали иметь и то и другое: в машинах с кондиционерами удобно ездить на больше расстояния, а на скутерах — объезжать пробки. Сельский пейзаж украшали белоснежные изящные католические церкви. Гоа около четырех веков был португальской колонией, и следы этого остались в названиях еды (надпись «pão» — «хлеб» можно увидеть на каждом уличном лоточке), в именах с апострофами, (фамилия D’esousa встречалась у каждого третьего), в архитектурных сооружениях и в религии: большая часть населения Гоа — это верующие католики, по выходным посещающие мессу. Впрочем, сомнений в том, что мы в Индии, не было — об этом говорили живописные индианки, наравне с мужчинами кладущие дороги; рисовые поля, затопленные водой, в которых население работало по икры в теплой густой жидкости — дело не только тяжелое, но и опасное, так как водиться в мутной жиже мог кто угодно. На развилке дорог нам попался причудливый механизм с большим колесом: индусы с лязгом выжимали сок из стеблей сахарного тростника, сладкий и мутный. На въезде в небольшой городок Пурим начались салоны мебели (образцы стульев и диванов хозяева выставляли на обочину в пыль), киоски с мороженым, фруктовые лавочки, магазины алкоголя, рестораны — все вокруг казалось новым, притягательным, и я не могла найти себе места от возбуждения, то устраиваясь на переднем сиденье с ногами, то спуская их на пол, глядя то на Хуссейна, то на Хабиба и крутясь как щен, вывезенный на прогулку.

Машина припарковалась у трехэтажного бетонного здания, расположенного между двумя другими: минимаркетом и винным «Palm Leaf». На первом этаже находился ресторан «Navtara», самая известная в Гоа сеть вегетарианских заведений, а вход в школу был через отдельный подъезд, уставленный кадками с растениями, высохшими от жары. Наверх вела узкая светло-серая лестница, которая заканчивалась табличкой: «Англоговорящая академия, аккредитованная Кембриджем». Дверь отворяется — и мы попадаем в небольшой уютный холл. Хабиб подтолкнул меня к невысокой девушке-индуске, сидящей за администраторским столом.

— Вас зовут Ann? Из России? — Рашми смотрела на меня снизу вверх из кожаного кресла, спинка которого возвышалась над ее головой сантиметров на двадцать. Перед администраторшей лежала куча бумаг и папок и светился монитор компьютера. — Сегодня занятий нет, студенты пишут работы… Если захотите учиться, то следующий курс начинается как раз с понедельника. Teacher Lala поговорит с вами, определит уровень и группу. Стоимость месяца — шесть тысяч восемьсот рупий, оплатить нужно сразу, демозанятие у нас не предусмотрено.

Черненькая, гладко причесанная Рашми вернулась к делам, Хуссейн остался сдавать тест, а Хабиб повез меня обратно в Калахару. По дороге домой я напряженно размышляла: хорошая ли идея идти в английскую школу в Индии? Я учила English в России в совокупности лет десять, и воспоминания об этом остались жуткие. Все вокруг твердили, что язык необходим, но преподавали его скучно до зубовного скрежета, чем напрочь отбивали интерес. У меня было в общем счете три репетитора, английский в школе, английский в вузе. Итогом стало чувство, что я изнасилована обучением, знания имелись, но из-за языкового барьера даже ответить в самолете на вопрос «fish or chicken?»³⁷ стоило мучительного труда. Что сможет дать мне никому неведомый институт в Пуриме? Была пятница, впереди для раздумий имелись выходные.

Вечером во дворе я налетела на Хуссейна. Лысый расплылся в улыбке и, не теряя времени, пригласил меня и Саню присоединиться к празднику в честь дня рождения Шейны, который будет проходить у нас во дворе. Я все еще путалась в людях, в изобилии живущих на трех этажах Калахара Residency, и не сразу поняла, о ком речь. Шейной оказалась высокая, худенькая, с усыпанными мелкими прыщиками добрым лицом подружка Красавчика Азиза, выходца из беднейшего арабского государства Йемен. В нашем доме жили парни из разных стран арабского региона — из Омана, Саудовской Аравии, Египта, Йемена. Арабы-йеменцы, прилетая учиться в Индию, зачастую в Индии и оставались: в Йемене шла война, никто не хотел возвращаться на руины, да и родители предпочитали, чтобы дети находились вдали от зоны конфликта. У студентов заканчивались визы, просрочивались паспорта, но обнаружить их было непросто, и молодые люди жили годами на деньги, которые им высылали семьи, либо находили подработку (бывало, и криминального толка) и подружек. Азиз встречался с Шейной, Джамал — с Ли, вчетвером они делили квартиру с балконом в конце третьего этажа. Азиз и Джамал учились в институте, Шейла и Ли хозяйствовали, возложив бытовые затраты на парней: и для тех и для других такой порядок вещей был совершенно естественным. Все вместе ребята составляли две странные пары, где юноши — арабы, а девушки — индианки с китайскими чертами лица (Шейла и Ли обе родом с севера Индии, ближе к Китаю). Эти четверо жили бурно и страстно, то затевая скандалы, то шумно мирясь. С саудитами ситуация была иной — граждане Саудовской Аравии, зажиточной и мирной, досыта нагулявшись, ехали домой.

Спустившись вечером вниз, мы с Белкой отметили, что к организации торжества молодые люди подошли серьезно. Двор был весь увешан серпантином, вдоль длинного здания летали связки воздушных шаров. На красноватую плитку, которой выложена парковка, вынесли из квартир пластиковые круглые столы, и парни-арабы носились туда-сюда, сервируя их к ужину.

— Я б от такого дня рождения не отказалась! — В глазах у Сани плескалась обида.

Я тоже невольно почувствовала себя обделенной. Для меня двор цветами любимый не украшал.

Народ еще не собрался, и мы, постояв, пошли к Хуссейну. В его холостяцкой квартире был бардак, на столе валялись учебники вперемешку с посудой и сигаретами, по углам стояли пустые бутылки (в одном из них притулился и мешок риса), микроволновка была грязная, а на плоском экране шли ролики из ютуба. В ожидании мы развлекались как подростки: я отобрала у Хабиба шапку и надела ее; Хабиб в панике стал искать, чем прикрыть пробивающуюся лысинку, парни подскочили и, собрав ему кудри, завязали хвостик, а Саня сняла все это на телефон. Арабы прикладывались к коньяку, мы — к пиву. Приехала стайка узкоглазых девчонок — подружек Ли и Шейны. Они выпорхнули из машины как птички, блестя зубами и украшениями. Когда со двора донесся веселый шум и звуки лопающихся шариков, стало понятно, что пора выходить наружу.

Это была party в американском стиле. На столики арабы поставили пластиковую посуду, бутылки пива и кока-колы, вынесли два именинных пирога с надписями-поздравлениями кремом, притащили баллончики с искусственным снегом, и через несколько минут всё — снег, конфетти, шарики — полетело в воздух. Когда гости выпили и перезнакомились, столы раздвинули и начались танцы, и снова собравшиеся плясали шумно и беззаботно. В разгар вечеринки Ахмад остановил музыку и церемонно преподнес своей девочке букет и часы. Под одобрительные возгласы друзей Шейла его расцеловала, потом они взяли нож и вдвоем, как на свадьбе, разрезали торт, угостив друг друга первым кусочком. И вдруг кусок торта взвился в воздух и приземлился на кого-то в толпе. По нему, как по условному сигналу, захмелевшие девушки и парни начали кидаться сладким, кормить друг в друга из рук, облизывать пальцы, хохотать во все горло. Я помню каждую деталь, как в замедленной съемке: Хуссейн хватает кусок торта, мажет мне лицо шоколадом, я вырываюсь, перехватываю его за шею и тру бисквитом лысину. Мы мокрые от шампанского и пены из баллонов, липкие, измазанные и счастливые. Это дико, непривычно, странно, но мое лицо в зеркале ванной комнаты светится смехом, девчонки воркуют надо мной, мы помогаем друг другу отмыться. Косметика размазалась, а мокрая майка вся в разводах. Я не могу перестать смеяться, хотя и выпила совсем немного. Вечеринка в самом разгаре, когда в воротах появляется разозленный Кристиан.

— Почему вы не можете устроить ни одной party без криков, визгов и воплей?! Соседи жалуются, хватит, конец!

Уборка была короткой — мусор покидали в бак, столы унесли, а все остальное должен убрать уборщик-филиппинец Адриан завтра утром. Шейла обняла меня за талию, заявила, что все очень-очень рады с нами познакомиться, расцеловала на прощание и уехала отвозить подружек вместе с Азизом. Парни ушли к Хабибу выкурить по косяку, а мы убежали в квартиру, шумно обсуждая вечер. Теперь и дом был наш.

Утром в понедельник в школу никто не встал. Я робко постучалась к Хабибу, но тихий стук не поднял бы даже человека с чутким сном, чего уж говорить о молодом мужчине, который накануне крепко выпил, накурился гашиша и лег спать на рассвете. Я решила ехать сама.

Собираясь, я натянула длинное платье и закрыла голову платком. Индия не строга к туристам, но белая девушка на улице притягивает пристальные взгляды, которых становится еще больше, если она открыто одета. Индианки из хороших семей по-прежнему ни с кем не встречаются до свадьбы, и большинство половозрелых мужчин находится в состоянии постоянного сексуального голода: отсюда и проблема насилия, особенно в отдаленных регионах страны. Зреют юноши рано, а жениться возможность есть не у каждого: свадьба и семья — это очень, очень, очень много денег. Индианки в целом скромно одеваются: национальные наряды, демонстрирующие талию, руки и ключицы, дополняются обильной драпировкой в случае с сари, а курта, состоящая из штанов или лосин и длинной рубашки с разрезами по бокам, и вовсе прикрывает женское тело. Многие накидывают на волосы палантины, платки и шарфы. Русские и европейки, попадающие на пляжи, более раскованны, частично обнажены, иначе воспитаны и, кажется, более доступны. За ними бегут в надежде на дешевое удовольствие, настойчиво добиваясь внимания. Ошеломленные натиском, непривычные к нему, женщины принимают это за страсть, влюбляются в ответ и в итоге остаются с разбитым сердцем: мужчины остывают, пренебрегают легкой добычей и после женятся на своих. Всех тайн запутанных женско-мужских отношений в Индии я не ведала, лишь глубоко стеснялась, попадая под прожигающие взгляды. Индусы и арабы умеют смотреть, как ни одни мужчины на земле: испепеляя, буквально раздевая взглядом. В отличие от Белки, у которой был иммунитет к мужскому вниманию, я и не пыталась носить шорты и маечки, одеваясь в штаны и платья и чувствуя, что и этого недостаточно. Я купила на Мапсе нежный тонкий хлопковый палантин, в который можно было при желании завернуться целиком. Кутаясь в него и закинув за плечи рюкзак, я вышла из дома в восемь утра.

Дорога до Пурима на общественном транспорте оказалась маленьким приключением. Сначала я пылила по улице, уворачиваясь от байков, затем повернула на дорогу, идущую сквозь деревню, которая где-то там, впереди, сливалась с трассой Panjim-Mapusa Road, по которой ходят автобусы до столицы. Я шла по обочине, вздрагивая от постоянных сигналов (машины и байки пользуются клаксоном куда чаще, чем тормозом), и мечтала, чтобы на меня никто не обращал внимания. Смотрели все: женщины бросали работу во дворе, мужчины оборачивались, дети переставали играть и глядели с любопытством. Белая идет!

Спустя десять минут я вышла, как Элли из «Волшебника Изумрудного города», на подобие тротуара, вымощенного желтым кирпичом. По обеим сторонам дороги распростерлись поля, над которыми кружили птицы. Впереди виднелось оживленное движение. Миновав индийскую среднюю школу (шел урок физкультуры, и мальчишки играли в футбол под палящим солнцем), я вышла к дороге и, перебежав ее, буквально прощаясь с жизнью (ну никто, никто не тормозит перед пешеходом!), втиснулась в подъехавший переполненный автобус.

Каждая поездка на индийском басе — это толчея, по спине течет пот, индийские исполнители из колонок то поют, то плачут, пожилые индуски делают наставительные замечания, старушки лезут в салон, втаскивая за собой огромные сумки, задевая пассажиров, и недовольно голосят на весь автобус. Индийские дети на руках мам безмятежно спят, не реагируя ни на какие раздражители. Один раз малыш развалился во сне у меня на плече и пустил слюни. Нарушение личных границ и неудобство в транспорте, которое так раздражало в России, в Индии почему-то совершенно не беспокоило. Индийское общество живое, житейское, общее естественное поведение не кажется чем-то безобразным, ты сам расслабляешься и устраиваешься как удобно, не боясь ни задеть, ни быть задетым. Кондуктор дернул меня, показывая, что пора выходить, и высадил напротив ветхого одноэтажного здания primary school³⁸. Навигатор показывал, что нужно завернуть за угол и пройти вперед по улице.

Я все время сверялась с адресом, который перефотографировала с бумажек Хуссейна. Координаты в Гоа меня убивали. На официальном документе значилось: город Пурим, улица такая-то, и вместо номера дома — «сбоку от ресторана Навтара, напротив Alex bank». По этим описаниям с помощью цивилизованных средств было невозможно ничего найти. Потребовалось время, чтобы понять, как это работает: большинство людей жили на одних и тех же местах всю жизнь и знали округу наизусть, им проще было сориентироваться на крупный магазин или офис, а нужный подъезд отыскать, пройдясь вокруг дома. Город медленно просыпался: мелкие магазинчики на главной улице были еще закрыты, фитнес-центр «Norbert-studio» и магазин детских игрушек не работали, почти все двери стояли запертыми. Я спотыкалась об расщелины тротуара, обходила кусты и коровий навоз и попрощалась с надеждой с утра выпить кофе: в единственном открытом кафе сонный продавец подал мне чашечку приторно-сладкой масалы. Купив в магазине напротив школы тетрадку А4 и ручку, я села на парапете ждать, когда institute откроется. В половине десятого рядом притормозил скутер, с которого спрыгнули два тайца, помоложе и постарше.

— Донат сегодня начинает учебу, — широко улыбнулся мне старший, кивая на высокого худосочного парнишку. — Я приехал его сопровождать.

К открытию вокруг института (все называли его по-разному — institute, academy, по названию — Englaterra или просто school) собралась группа учеников, приехала Рашми, припарковались в переулке преподаватели. Мы поднялись на второй этаж и вместе с Донатом и его опекуном окружили администраторский стол. Рашми с сомнением покачала головой, увидев в моих руках четыре купюры по две тысячи рупий: большие деньги, сдачи у нее не было, и мне пришлось идти в Canara Bank, находящийся через два здания. Отдавая наличные, я попросила Ракшу дать чек и встретила новый недоуменный взгляд. Гоа мал, отношения в его поселках совсем иного рода, нежели в большом городе. Кассовых аппаратов почти нигде нет, и даже при крупных сделках типа аренды дома документы выдаются редко и выглядят полуофициально, но никому и в голову не приходит ставить под сомнение их подлинность. Рашми взяла листочек бумаги, на котором криво нацарапала: «Ann Frolova, 6.800 рупий, оплачено», а потом повела меня к Teacher Lala, кабинет которой находился сразу за Рашминым постом.

Пожилая, чуть полноватая, очень уравновешенная индуска смотрела испытующе и казалась строгой. Она попросила меня написать на доске имя, несколько предложений и, покачивая головой вправо-влево в знак одобрения, определила в группу Upper-Intermediate.

— Садитесь, Энн, занятие сейчас начнется. Если вы будете что-либо не понимать — скажите, и я переведу вас в другую группу, уровнем ниже.

Только не хватало начать учебу с позора! Я испуганно присела на стул с привинченной к нему черной дощечкой-партой. Класс был маленький, с белыми стенами, три ряда стульев, у учительского стола стояла белая маркерная доска, слева от входа находилась дверь в личную туалетную комнатку, а возле моего стула — дверь на балкон. Помещение потихоньку заполнялось учениками. Осмотрев состав класса, я отчаянно натянула палантин на лицо и плечи. Вокруг устраивались поудобнее полтора десятка молодых арабов возрастом от девятнадцати до тридцати лет. Все они с интересом поглядывали на меня. В аудитории я была единственной девушкой.

— Это Энни, она из России, будет учиться с нами, — спокойно представила Teacher Lala и как ни в чем не бывало перешла к грамматике. В ней чувствовалась сила профессионала, готового контролировать любую внештатную ситуацию.

Объясняла Teacher Lala медленно и внятно, и, хотя урок английского шел на английском, я не испытывала сложностей, кроме смущения из-за шепотка за спиной. Задав мне несколько вопросов, учитель кивнула — перевод в группу ниже уровнем, похоже, отменялся.

На перерыве мы выплеснулись в холл. Парни, громко переговариваясь и гогоча, выскочили на улицу, чтобы перекусить шаурмой. Я зашла в туалет, и оказалось, в мужской (к счастью, это была отдельная комната и я не застала никого внутри), страшно покраснела и спряталась на общем балконе до следующего урока. Через стекла балкона было видно парковку и пыльную подвижную улицу, по которой, бесконечно сигналя, неслись машины. Каждый кусочек пространства был утыкан указателями, вывесками, растениями, перилами, прилавками маленьких магазинчиков и закусочных, представляющих собой столик с кастрюлей и контейнерами, куда накладывают еду. На углу возле школы находилась палатка с шаурмой, вращался вертел с мясом, возле него толпились студенты. Рядом стояла стойка, с которой крепкий мужчина продавал бирьяни навынос, сто двадцать рупий за коробочку, к ней прилагался пакетик с молочным соусом. Он состоял из кёрда, молочнокислого продукта, перемешанного с рублеными овощами. Жирный рис с мясом — тяжелая еда, и такая добавка облегчала пищеварение.

Следующим уроком был conversation. Его вела Kate — полная британка лет шестидесяти пяти. Kate громко хрипло смеется и много курит в перерывах, обожает обсуждать гашиш и гомосексуальные отношения, носит кислотные майки — ярко-розовые, бирюзовые, оранжевые — и одну серьгу с длинным пером. Кейт переехала в Гоа лет пятнадцать назад, бросив в Британии карьеру социального работника. Большую часть жизни она ходила по домам, отыскивая брошенных мамами младенцев, перевоспитывала трудных подростков, следила за неблагополучными семьями. В Индии она живет с индусом, много пьет, ест, путешествует по Таиланду и Шри-Ланке, общается с друзьями, шокирует студентов свободомыслием и два раза в году пересекает границу, чтобы продлить визу. Она одновременно грубовата и необыкновенно чувствительна, что старается скрыть экстравагантным поведением.

— Нет такого имени — Anya, — категорично заявляет Kate, представляя меня одноклассникам. — Есть Ann, Anny. Так и будем тебя звать. Итак, Anny, это Усман Ираки, Вафик, Бахтияр Баши, Абдулазиз… А где Хуссейн и Хабиб? Передайте им, что их результаты теста очень плохие.

Я сделала вид, что слышу эти имена впервые.

Третий урок, vocabulary, проводит Рати. Она молоденькая и хрупкая, выглядит доброй и слегка растерянной и все время спешит кому-нибудь помочь. Ее глаза широко распахнуты, как у наивного, удивленного ребенка.

— Энни, у тебя нет учебника? Кто-нибудь, поделитесь… Итак, страница сто пятьдесят четыре, суффиксы… Суффиксы нужны для словообразования…

Рати — молодая мать, телефон в ее сумке все время вибрирует от входящих сообщений. Когда урок заканчивается, она спешно покидает класс, чтобы забрать детей — сына Падму и дочь Парвати, которые ждут в кафе через дорогу. Я собираю сумку и выхожу следом. Голова у меня гудит, а плечи сведены от постоянного напряжения: я боюсь незнакомых мест и незнакомых людей, тут все новое, а я одна. Пока я растерянно озираюсь, пытаясь понять, в какую сторону идти к автобусу, подскакивает, ухмыляясь, Азиз.

— Поехали, довезу тебя до дома!

Я забираюсь на его байк, и мы мгновенно срываемся с места. Азизу всего двадцать, инстинкт самосохранения у него на нуле, поэтому ведет он как чокнутый. Пятнадцать минут — и мы въезжаем в ворота Калахары Резиденс. Дома меня ждет любопытствующая Белка.

Всю неделю я прилежно посещаю школу. Ситуация радикально изменилась: в первый же день Хуссейн, встретив меня на балконе, узнал, что я езжу на автобусе, и хорошенько выбранил, а выбранив, заявил: только с соседями и только на машине. После первой совместной вечеринки я и Белка стали частью neighbourhood³⁹, полноправными жильцами дома и соседями, на которых распространялась забота и защита. Сближение людей в Гоа происходит быстро: сходив два раза в один и тот же магазин, можно быть уверенной, что в третий тебя встретят как старого знакомого, оставят дела и начнут безмятежно обсуждать дождь, неожиданно прошедший в Арамболе, поднявшиеся из-за засухи цены на помидоры и последствия финансовой реформы для всей Индии. В следующий раз можно будет уйти, не доплатив несколько рупий, если мелочи не хватает, или, наоборот, заплатив вперед за еще не поступивший товар: все знают, что ты вернешься, а если нет — где тебя найти. Внутри дома связи завязываются еще стремительнее и прочнее. Достаточно постучать в соседнюю дверь, попросить помощи, поблагодарить, сделать одолжение в свою очередь — и все, вы друзья навеки, можно приходить незваным в любое время и точно так же ждать гостей к себе. После дня рождения Шейны я купила подарок: букет розовых гвоздик, собранный на рынке в Мапсе, и бисквитный пирог, и уже через десять минут после моего прибытия мы с Шейной и Ли пили чай, ели cake⁴⁰ и обсуждали сложности отношений со смазливым Азизом, на котором постоянно виснут посторонние девушки. Мы сталкивались друг с другом по десятку раз на дню, отношения сменялись дружескими, а потом чуть ли не родственными. Из-за тесной связи между жильцами дом был самостоятельным целостным организмом, внутри все делалось сообща. Человек, выезжающий в сторону рынка, получал кучу указаний, что прихватить по дороге для остальных, готовили на несколько квартир сразу, а в школу и вовсе выезжали толпой либо не менее кучно просыпали и прогуливали. Я смекнула, что ездить своим ходом мне далеко и долго, парням требуется кто-то, кто заставлял бы их подниматься на занятия, а ездить с другими студентами прямо-таки положено: «We are neighbours!»⁴¹

Теперь, проснувшись с утра, я прохожусь по теплому скользкому полу вдоль балкона и барабаню во все ближайшие двери: Ахмада, Хабиба, Азиза — и жду, стоя на тканевом коврике у порога, когда внутри появятся признаки движения. Через час на выбор будет целый автопарк, можно прыгнуть сзади на серый полуспортивный байк Джамала, с ветерком прокатиться на черном хищном скутере Азиза или сесть в одну из двух «семейных» «сузуки».

По утрам я чувствую себя принцессой. Надев длинное платье и ожидая, когда меня отвезут в школу, я стою на балконе с чашкой масалы и коробкой фиников, любуясь чистым, умытым рассветом. Передо мной колышется море зелени, под балконом растет дерево шику, его тонкие ветки дотягиваются до перил, так что можно рукой достать коричневые, покрытые пушком плоды. Птицы с синим оперением перепархивают с куста на куст, они захлебываются щебетом, и я жмурюсь от радости. Крайняя дверь на этаже открывается, оттуда выскакивает маленький коренастый Джамал и, пробегая мимо, обязательно отмечает:

— Прекрасно выглядишь сегодня!

И хотя диалог повторяется изо дня в день почти без изменений, я все равно расплываюсь в улыбке. Арабы умеют восхищаться женщинами, к их лестным словам легко привыкаешь: какой девушке не понравится регулярно слушать, что она красавица?

Допив масалу, я возвращаюсь в комнату и перед зеркалом долго закутываюсь в платок, который все вокруг называют хиджабом. Носить покрывало в школу никто не требует, но мне невыносимо неловко в классе с открытой шеей и волосами, как будто я забыла надеть что-то важное из одежды. Арабские парни привыкли видеть женщин закрытыми с головы до ног черной тканью, и они рассматривают меня украдкой, жадно и внимательно. Я инстинктивно усвоила новый жест: дергаю за краешек палантина, прикрывая лицо, чуть кривлю губы, выражая неудовольствие. К тому же хиджаб спасает от лучей на жаркой индийской улице и он мне идет, поэтому я вожусь по полчаса, стараясь, чтобы платок ложился ровными, изящными складками. В финале я мажу губы кокосовым маслом, крашу ресницы и наконец спускаюсь вниз, во двор. Там ждет машина — синяя или белая, в зависимости от того, кто сегодня смог подняться. В синюю, суетясь, прыгает заспанный Хуссейн в футболке и шортах: он только что вылез из кровати и собирается довезти меня до школы и вернуться досыпать. На белой ездит толстый Ахмад, молчаливый, аккуратно одетый и сосредоточенный, я его немного побаиваюсь. Он открывает мне изнутри дверцу, я сажусь на переднее сиденье, и машина трогается. Я еду и украдкой любуюсь собственным отражением в зеркале: словно приличная арабская девушка из богатой семьи, которую брат везет в школу.

Понемногу я перестала бояться заходить в класс, и студенты из общей массы стали распадаться на отдельные лица. Вот Усман Ираки, двадцатитрехлетний полный громкий парень из Ирака, который красиво и гладко говорит по-английски, но чересчур самоуверен и делает ошибки в грамматике. Бахтияр Баши — высокий молодой человек с массивными бровями и правильными чертами лица, молчаливый отличник. Тощий Абдулазиз — худой, похожий на швабру из-за взлохмаченных кудрявых волос, отстающий студент, наш сосед, проводящий дни за курением гашиша. Наша головная боль — Вафик, крикливый и неумный юноша, вечно опаздывающий и объясняющий причины.

— Валлах, Тичер Лала! — кипятится он, когда менеджер школы Кемаль (молодой араб, младший брат владельца заведения Мухаммеда аль-Карима) приводит его в класс, отчитав за пятнадцатиминутное отсутствие в начале урока. — Я старался приехать вовремя, но в Пуриме такой трафик!

— Валлах, — склоняет голову невозмутимая Тичер Лала. Она учит арабов уже десять лет и переняла привычку произносить «Клянусь Аллахом» с мягким сарказмом. — Ты живешь в Пуриме и опаздываешь. Но Энни живет в Калахаре и приезжает каждый день вовремя, как так?

Я склоняю голову. Меня одновременно и смешит глупый вид Вафика, который вращает глазами и, несмотря на строгий запрет, возмущенно балаболит на арабском, и глубоко умиляет отношение Тичер Лала. В моей московской школе меня никто никогда и ни за что не хвалил, успехи принимали как должное, а за ошибки стыдили и наказывали. Тичер Лала обращает внимание на все хорошее, что я делаю, даже если это приезд на урок вовремя. От благодарности у меня на глазах выступают слезы, я ниже наклоняюсь к тетради.

Уроки здесь проходят не так, как я привыкла в России. Вначале учитель обязательно спрашивает, кто отсутствует и почему, комментирует происшествия — кто упал с байка, кто чем болеет, у кого был день рождения и что сейчас происходит в Йемене — родной стране большинства учеников. Преподаватели живо интересуются жизнью студентов, переживают за их семьи, уточняют, в порядке ли близкие. Атмосфера в институте почти домашняя, и это меня поражает, даже шокирует. Привыкнув к социальной дистанции и строгости поведения в России, я недоверчиво наблюдаю за каждым повседневным элементом расслабленности. Вот, переваливаясь, приходит Кейт, фыркает и ругается из-за того, что все места на парковке заняты, а при въезде в переулок ее старый пикап подрезал какой-то глупый индус. Рати объясняет материал, сидя перед аудиторией на стуле и держа обеими руками кружку с чаем, время от времени отхлебывая. Тичер Лала не может найти себе места, она расстроена тем, что любимая футбольная команда проиграла в weekend⁴²: Teacher Lala спрашивает, кто в классе за кого болеет, и тут же пишет на доске, объясняя грамматику на примере футбола. Закончив предложение, она сетует, что от расстройства объелась шоколадного торта. Teacher Lala обожает шоколад, об этой слабости знает вся школа. Я смотрю на пожилую преподавательницу, и в моей голове вспыхивают блестящие фейерверки: учителя опаздывают, принимают мелочи близко к сердцу, смотрят ТВ и любят бисквит. Невозможно, они живые!

Когда Рати предлагает отвезти меня в магазин за учебниками (некоторые мне удалось купить, съездив с Хуссейном в Панаджи, но книги по грамматике по-прежнему не хватает), я совершенно теряюсь. Учитель повезет меня за учебниками? Не расскажет, где их заказать, не поделится адресом, а поедет со мной сама?

— Я проведу вечерние уроки и освобожусь после пяти, — щебечет Рати. Я едва понимаю ее быстрый английский с азиатским акцентом. — Жду тебя у Municipal Garden в Панаджи, хорошо? Заберу оттуда на машине, и мы поедем в «Broadway Books».

Я киваю несколько растерянно. То, что для Рати проще некуда, для меня задача задач: я еще ни разу не ездила одна до Панаджи. Но в Индии многое случается само собой — становясь после школы в очередь к банкомату, я знакомлюсь с Мэттом, автомехаником из Мапсы. Мы обсуждаем денежную реформу, и Мэтт предлагает добросить меня куда нужно. Я соглашаюсь, попривыкнув к тому, что в Гоа предложение помощи часто означает именно помощь, хотя иногда и не бескорыстную, а не попытку похищения. Мэтт подает мне шлем, и мы мчимся сквозь жару в Панаджи, где отправляемся вдвоем на ланч и знакомимся в ресторане с приятной сотрудницей Bank of India, расположенного неподалеку. Она советует заказать корму — острое блюдо из овощей в соусе, — и мы весело едим уже втроем, не замечая, как идет время. Из ресторана переходим в juice-center напротив, где пьем молочные коктейли. Мэтт спохватывается, просит счет и привозит меня к Municipal Garden — маленькому зеленому садику с зеленой лужайкой и памятником индийскому деятелю, с детскими качелями, беседкой, цветущими растениями и скамеечками. Неподалеку высится величественное и при этом легкое белое здание португальской церкви Непорочного Зачатия. Я, сидя на траве, восторженно глазею на окрестности — оглядываю аллею, ряды магазинов, картинную галерею и старинный книжный с тяжелыми дверями в форме арки.

Рати подъезжает к Municipal Garden на здоровенном внедорожнике. В заднем отсеке, похожем на загончик, бесятся Падма и Парвати. Рати с трудом паркуется, ругаясь и не чувствуя габариты авто. Машину купил муж Рати, который сейчас в Лондоне. Он там работает, пытается обустроиться, чтобы забрать к себе семью. Машина выбрана специально для детей, она максимально безопасная, но совершенно неудобная, поэтому Рати все время въезжает в столбики, мнет бока о бордюры и попадает в мелкие аварии. Я сажусь на переднее место, пристегиваюсь, и мы долго плутаем по темным дворам и переулкам. Ориентация у моей учительницы такая же, как и ее чувство пространства.

«Broadway Books» оказывается большим магазином на втором этаже. Пока мы поднимаемся наверх, Парвати прыгает вокруг матери и просит ей купить раскраску.

— Подожди, sweetie⁴³, посмотрим, — воркует Рати, открывая входную дверь.

«Какая нежная мама!» — умиляюсь я про себя.

Из магазина мы выходим часа через полтора.

— Не могу удержаться, когда вижу книги. — Рати пожимает плечами, смущенно улыбается. — Но уже поздно, сейчас будет такой трафик! Я боюсь водить в темноте, водители тут сумасшедшие, а у меня двое детей в салоне… Ты можешь попросить кого-то из студентов забрать тебя? Хуссейна, вы же живете в одном доме?

Я растерянно хлопаю глазами. Как вернуться домой, я не подумала. Автобусы из Панджима до Мапсы ходят чуть дольше, чем пляжные, «аж» до восьми вечера. Но семь уже сейчас, а до автовокзала надо еще добраться. Для Рати, жительницы Гоа, очевидно, что можно попросить помощи у соседей; для меня, выросшей в Москве, это значит беспокоить малознакомых людей по пустякам.

— Мы не настолько хорошо общаемся, — мямлю я в ответ.

— Довезу тебя до дома, — решает Рати.

Мы садимся в машину, игнорируя требования Падмы и Парвати: «Мама, мороженое!» Их детский английский я понимаю без труда. Рати сосредоточенно хмурится, заводит двигатель, включает в салоне музыку, и мы выезжаем на развязку.

— Как тебе Гоа, Энни?

— Потрясающе! — с жаром уверяю я. — Люди общительные, приветливые. У себя в стране я часто чувствую себя одинокой…

— Хочешь поговорить об одиночестве? Спроси меня, что это! — Рати резко переключает передачу. — Мой муж в Англии, я не видела его уже два года, — с горечью добавляет она. — Мы скоро переезжаем, ждем визу. Порой мне так одиноко, особенно в мунсун, я все время с детьми, их не с кем оставить. Впрочем, люди здесь и правда доброжелательные и любят поговорить, но это в том числе и потому, что Гоа мал и делать здесь больше нечего. Если будет скучно — добро пожаловать ко мне, можешь оставаться с ночевкой.

Я смотрю на Рати открыв рот. Такой диалог с учителем в моей стране невозможен: слишком высок барьер, слишком велика дистанция преподаватель — студент. К тому же меня поражает внезапно открывшаяся картина печальной и сложной жизни, неожиданная среди благоухающей природы и общего оптимизма. Очнувшись, я энергично киваю головой, мы в конце концов выезжаем из пробки и мчимся по пустой трассе к Калахара Резиденс.

Первый уик-энд после школы выдался блестящим и шумным. Прогуляв всю учебную неделю (я видела Хабиба в компьютерном классе всего один раз, а Хуссейна не видела, кажется, вообще), арабы решили поразвлечься и поехать на Night Market⁴⁴. Нас, конечно, позвали с собой.

Найт Маркет — еженедельный субботний ночной рынок. Субботний — потому что конец недели, ночной — из-за прохлады и из-за того, что в темноте убогие, построенные из веток шатры, обвешанные фонариками и блестящими игрушками, выглядят эффектно, делая обычное поле в Анджуне похожим на сказочный лес. Ряды на палочном каркасе обтянуты тентами, всюду на обширном пространстве устроены ресторанчики, музыкальные площадки и туалеты, в итоге получается полноценный маленький городок с улицами и магазинами. Прилавки полны одеждой, тканью, зеркалами, перьями, гамаками, ковриками, благовониями и серебром, часть вещей — ширпотреб, но кое-что дизайнерского производства, и сюда любят приезжать европейцы в поисках оригинальных сувениров. Цены — от ста до ста тысяч рупий (на входе я заметила ювелирный прилавок с драгоценностями с бешеными ценниками). В конце рядов, в тупике, что-то вроде фудкорта — сцена, барная стойка и десяток кафешек с греческой, еврейской, индийской и арабской кухней. Гости, сидя на деревянных лавках, смотрят на музыкантов и закусывают.

Найти место для парковки оказалось невозможно: все заставлено. Мы бросили «сузуки» где-то на обочине и ушли в ряды. Глаза, пораженные обилием товаров, яркими красками и блеском, разбегались. Я потянулась и ощупала синий полосатый плед с бахромой, висящий на стене. Продавец-индус, подскочив, назвал цену — 650 рупий.

— Тебе нравится? — У меня за спиной мягко, как пантера, возник Хуссейн. Он внимательно осмотрел плед и обернулся к продавцу. — How much, how much? — Услышав «шестьсот пятьдесят», протянул ласково, с полуулыбкой: — O, why expansive so much?⁴⁵

Торговаться у индусов и арабов в крови. Это что-то вроде национального спорта: продавец пытается продать по максимальной, часто совершенно несообразной с ценностью цене, задача покупателя — сбить ее до критически минимальной. Гости из Европы и Америки, непривычные к торгу, часто стесняются и платят запрошенную сумму либо отказываются от покупки, и то и другое — к великому разочарованию торговцев. Хуссейн имел в Саудовской Аравии свой магазин, и тут, в Индии, нашла коса на камень: сошлись два продавца. Нас ожидало целое представление: Хуссейн миролюбиво и нежно, с юмором, но неумолимо играл на понижение цены, индус сердился, даже психовал, уходил внутрь палатки и возвращался снова. Стоимость на глазах упала до пятисот, затем до четырехсот пятидесяти. Взволнованный индус заявил: четыреста — и точка, ни копейкой меньше! И мужчины ударили по рукам. Дальше по рядам я шла уже с пледом под мышкой.

Спустя сто метров я увидела платье… Оно висело на стенде — темный трикотаж, глубокое декольте, рваный лоскутками низ и открытая спина. После недели ношения хиджаба отчаянно хотелось чего-то смелого, даже неприличного, и я решилась померить. Белка закрыла меня покрывалом, я переоделась и, неловкая и довольная, вышла из-за занавеси. Вокруг одобрительно зацокали языками: толстый Ахмад даже приподнялся со стула, на который успел присесть в ожидании.

— Я оплачу. — Хуссейн решительно отвел мою руку от кошелька.

Пока я пыталась понять, что делается и почему, он отдал деньги, а продавец успел опустить их в карман. Я махнула рукой и, сияя как новенькая рупия, так и вышла в этом платье из магазинчика. Внимание окружающих стало настолько активным, что дальше пришлось идти, прячась за спины приятелей.

Маркет был долгим мероприятием. Толпа медленно перетекала из одного конца в другой, люди мерили, осматривали, обсуждали и причмокивали возле прилавков с едой. Хабиб, Хуссейн, Ахмад скупали побрякушки, пробовали самосы — жареные пирожки из слоеного теста с картошкой и зеленью, вертели в руках блокноты, ароматные палочки и коврики. Дул легкий ветер, было тепло и лениво, никто никуда не спешил. Когда мы выбрались, стояла глубокая ночь. Я так устала, что задремывала на заднем сиденье и положила Хуссейну голову на плечо. Спустя несколько секунд теплая мягкая рука начала осторожно гладить меня по волосам. Я замерла, а затем притворилась, что сплю: я еще не решила, как реагировать. Хуссейн явно пытался за мной ухаживать, оставалось понять: хочу ли я ответить именно ему? Впервые в жизни у меня был большой выбор. Индия с ее теплом, волнением и томностью располагала к романам, окружающие мужчины открыто выражали симпатию, они были заинтересованы в девушках, чем выгодно отличались от большинства тех, кого я знавала раньше. В России я часто сталкивалась с бесконечным списком требований: слишком худая/толстая, не так одета, чересчур юная, уже старая, излишне умная… Быть просто симпатичной, интересной и неглупой было недостаточно. На женщин смотрели как на товар: кондиционный ли? Она свежая? А если нет? Поначалу мы все старались нравиться: тренажерки, косметологи, магазины, каблуки и макияж, пот, усилия, время, деньги. Лично я прошла через несколько механических чисток лица металлическим крючком, на которых ревела от боли во время процесса; курс неприятных и дорогих антицеллюлитных массажей и серию уколов в живот в попытках сделать его не плоским, а хотя бы не выпирающим. Расстройство пищевого поведения и постоянные диеты на этом фоне и вовсе не в счет. Мы шли по одному и тому же пути, а вот его конец был разным — часть женщин превращалась в профессиональных красоток, помешанных на внешности, другая (я), устав от попыток соответствовать идеалу, бросала следить за собой: какой смысл, если все равно не угодишь?

Избыток женщин, дефицит мужчин, из-за которого действительно хорошие люди всегда женаты, а другие, оставшиеся холостыми, даже будучи неухоженными и не слишком успешными, чувствуют себя привилегированными особями, ведут себя капризно и разборчиво. В Индии, густо населенной, темпераментной, горячей, мужской пол не был так требователен. Женщина!.. Волнующая, смеющаяся, в летящей юбке, с игриво вздернутой бровью! Женщина!.. Ее бедра, ее улыбка, ее запах!.. Мужчины выпячивали грудь, напрягали мускулы, помогали с сумками, делали комплименты, сверкали глазами. Даже понимая, что ими интересуются с точки зрения секса, девушки от внимания на глазах преображались: перебирались в платья, начинали краситься и пользоваться духами, они снова чувствовали себя желанными. Каждое усилие было отмечено восхищенными взглядами, ради этого хотелось стараться. В атмосфере общего обожания любовное приключение становилось практически неизбежным.

Мы вырулили на Tito’s Lain — центральную улицу Баги, на которой концентрировались все ночные заведения. Я открыла глаза и, словно «внезапно проснувшись», стала озираться. В отличие от Сани, которая уже посетила половину клубов, я была на Титосе впервые. Tito’s Lain сверкала огнями: каждый метр занимал если не бар, то клуб, если не клуб, то ювелирный. Здесь спускали деньги туристы и плясали выехавшие на каникулы индусы из других штатов, каблуки у девчонок были высокими, платья — вызывающими, а парни — накачанными и вспыльчивыми. У клубов стояла охрана, отгоняя индийскую бедноту, пялящуюся через перила на недоступное веселье.

Хуссейн придерживал меня за локоток, я же искала глазами Хабиба. Этот угрюмый молчаливый парень казался мне загадочным и привлекательным. Его уже с час как не было видно — выйдя с Маркета, он куда-то исчез.

…Хабиб внезапно вынырнул из толпы, поигрывая ключами от байка, и подошел прямо ко мне.

— Поехали покатаемся?

В его глазах был вызов. Мы стояли окруженные плотной блестящей толпой среди потока скутеров, светящихся вывесок, винных бутылок в витринах и баров, гремевших музыкой. Royal Enfield был припаркован рядом — только повернуть ключ зажигания. Я на несколько секунд растерялась: а как же Хуссейн, Саня, остальные? Потом медленно кивнула. На глазах у изумленных приятелей мы сели на байк и плавно выехали с Титос-лейн. Это было очень красиво: мужчина в кожанке, под ним спортивный мотоцикл и сзади девушка в непристойном платье.

Я не знаю, насколько пьян был Хабиб, но ночной полет над дорогой мог стоить нам дорого. Мужчина вел резко и жестко, то разгоняясь за несколько секунд, то так же быстро сбрасывая перед лежачими полицейскими. Волосы Хабиба пахли мужским парфюмом и кокосом. На виражах меня подкидывало, я прижималась к спине араба грудью и сжимала его бедра своими — и чтобы удержаться и чтобы почувствовать теплую волну возбуждения, судорогой пробегавшую по телу. Мы вырулили из города на трассу и погнали по шоссе так, что пришлось прикрыть глаза — ветер вышибал слезы.

Сверкнула перед глазами набережная Панаджи, вся в огнях, на воде плавучие казино, увешенные гирляндами; промелькнули рекламные стенды кинофестиваля с детскими лицами; темным массивом проскочил городской парк. Мы развернулись у тупика, тормознули и уселись на парапете, глядя друг другу в лицо. Хмель от выпитого на маркете пива покидал меня, адреналин в крови падал, и я увидела Хабиба таким, какой он есть — немолодой, не очень красивый и сильно пьяный мужчина. Он раскрыл ладонь и показал плотный темный комок — гашиш.

— За ним я ездил на Арамболь.

Магическое очарование Хабиба окончательно растаяло. Молчаливость, такая интригующая, скрывала ограниченность интересов: Хабиб был сосредоточен на enjoy⁴⁶⁴⁵ и freedom⁴⁷, что для него, как и для многих арабов-студентов, означало пить, курить траву и гаш и гонять пьяным по гоанским дорогам. Я потребовала ехать домой, Хабиб послушно натянул на самые брови растаманскую шапку и снова взялся за руль.

Во дворе Хуссейн снял меня с байка, как потерянное сокровище, отряхнул от дорожной пыли и повел в комнату, в центре которой стояла кастрюля с коричневым варевом. Это был фулль, паста из бобов и специй, дешевая еда арабских бедняков. На плоской сковородке подогревались круглые индийские лепешки. Парни, галдя, окружили емкость и сели в кружок прямо на пол. Я растерянно посмотрела на Саню — еще ни разу в жизни мне не приходилось есть с пола. Она, пожав плечами, бухнулась на кафель, стянула со сковороды лепешку и бесцеремонно полезла в кастрюлю. Мне не оставалось ничего, кроме как последовать ее примеру. Мы ели, залезая все одновременно в густую пищу, в открытые двери комнаты пробивался рассвет. Великая гулянка кончилась.

В следующие недели класс для меня волшебным образом преобразился. В него пришли Муса и Джамиля.

Муса — худенький юноша, высокий и красивый, с тонкими, нежными, почти женственными чертами лица. Он так юн, что пушок над губой едва пробивается, смеется ярко, живо, но беззвучно, открывая рот, как котенок. В классе его дразнят: «малыш», «бэби». Но малыш неглуп, доброжелателен и ироничен не по годам. С соотечественниками ему скучно: он приехал учить английский, а они балаболят по-арабски и не хотят ничего менять. Его единственный приятель — молчаливый и спокойный Бахтияр Баши.

— У меня есть просьба, — говорит Муса. Мы спускаемся вниз по ступенькам после занятий. — Можешь время от времени ходить со мной куда-нибудь, практиковать английский? Дома все соседи арабы, совершенно не с кем общаться.

— Конечно! — Я бодро киваю, хотя на душе немного беспокойно. Муса говорит бегло и правильно, с американским акцентом: он помешан на английском и тайно учил его в Саудовской Аравии, запираясь в комнате и просматривая по ютубу сериалы и клипы. Как часто бывает с внешне правильными подростками, в душе Муса обожает рэп, афроамериканскую культуру и ее развязно-брутальный стиль. В его речи проскальзывает сленг, dunno⁴⁸ и nope⁴⁹, я часто не понимаю паренька, а сама говорю медленно, обдумывая фразу. Поддерживать с Мусой беседу стоит мне труда.

Джамиля пришла в класс тихо, молчаливо заняла крайнее место в последнем ряду. Она была с головы до ног закутана в абайю — темное платье свободного покроя, через которое абсолютно не видно фигуру. На голове темный платок, под которым спрятаны волосы. Увидев девушку, я схватила учебники и пересела со своего первого ряда к ней на последний.

— Hi.

— Hi… — Джамиля говорила едва слышно, стесняясь и отворачиваясь. Украдкой осмотрев меня, спросила: — Ты мусульманка?

— Нет…

— Тогда почему ты носишь платок?

— Стесняюсь… Тут одни парни… — прошептала я. — Они смотрят, мне неловко…

— Да, мальчишки тут бесстыжие, shameless⁵⁰, — подтвердила Джамиля.

Мы посмотрели друг на друга с симпатией. Тичер Лала, увидев нас вместе, чуть заметно улыбнулась.

Помимо Джамили и Мусы, которые учились еще до того, как я пришла в класс, к нашей группе присоединились новички, муж и жена, персы Мирза и Ясмин. Иранская пара была гораздо старше всех остальных: Мирзе около тридцати пяти — тридцати семи, Ясмин на пару лет помладше. Мирза был высоким крепким мужчиной с широкими плечами и прямыми волосами, крашенный в блондина, громкоголосый, уверенный в себе, общительный. Ясмин терялась на его фоне: полноватая модная женщина в укороченных лосинах, накрашенная, она была эффектной, но малоразговорчивой. Когда ей задавали вопрос на уроке, она неизменно сводила ответ к восхвалению мужа. Мирза занимался архитектурой, Ясмин — дизайном, оба мечтали перебраться в Австралию и для этого учили язык.

Основную массу учеников Мухаммед аль-Карим и Кемаль набирали из Саудовской Аравии, Ирака и Йемена по знакомству, через родителей или родственников. Студенты приезжали парами или группами, в Гоа им помогали найти жилье, арендовать байки и следили, чтобы школьники хотя бы изредка являлись в классы — иначе с вопросами об успеваемости отпрысков родители приходили к основателям института. За систематический прогул можно было лишиться визы и быть отправленным домой, но в целом на шалости молодежи руководство института смотрело сквозь пальцы, стараясь не доводить до серьезных разбирательств: чем больше студентов в школе, тем выше доход. Разборками с полицией в случае аварии или неподобающего поведения тоже занимались руководители Englaterra. Случайных студентов вроде меня или Мирзы с Ясмин можно было пересчитать по пальцам, и, как меньшинство, мы приняли общие правила поведения в институте. Они были просты: плати полностью, приходи вовремя и одевайся скромно — девушкам запрещались декольте, а шорты нельзя было носить всем независимо от пола. Впрочем, большинство так и норовило нарушить устав, день за днем получая выговоры от Кемаля.

Мы с Джамилей начали дружить далеко не сразу. Она была так застенчива, что с большим усилием произносила несколько слов. Я тоже стеснялась, но по другой причине — мой английский был слаб, а у Джамили оказался сильный арабский акцент, совсем иного рода, чем индийский, — она произносила слова кратко, грубовато, с сильным «б» вместо «п», и тихо, близко к шепоту, так что разобрать их было почти невозможно. Первое время наша коммуникация сводилась к приветствиям и паре фраз между уроками. На переменках к Джамиле приходил полный неуклюжий парень — Султан, ее родной брат.

— Джамиля, Энни — у вас уже был ланч? Давайте вместе пообедаем, пока у меня не начались остальные уроки, — однажды подловила нас после классов Рати. — Сходим в Golden Palace!

Длинный двухэтажный ресторан находился в пяти минутах ходьбы от школы. Его построил гоанец (отец троих сыновей и почтенный муж) для семейных торжеств и праздников, и поблизости не было ни одного места такого же размаха. Солидное белое здание со своей парковкой и грандиозным парадным входом виднелось издалека, в ланч-тайм в Golden Palace выстраивались очереди и гости сидели на стульчиках у входа, ожидая, когда пригласят внутрь. По выходным в «Паласе» гуляли свадьбы.

В Индии я еще не была в дорогом заведении. Красивую стеклянную дверь нам открыл швейцар в национальной одежде, в просторном зале оказалось прохладно и чисто, под ногами мраморный пол, на столах бордовые скатерти, тканевые салфетки и алые розочки. Два этажа ресторана соединяет массивная лестница, под которой устроены роскошные умывальные комнаты с вытянутыми раковинами. Гости одеты вроде как небрежно, но явно недешево, сидят в основном большими компаниями. «Хватило бы наличных», — промелькнуло в голове. Попривыкнув, что самосу можно купить за десять рупий, а порцию бирьяни — за сто — сто пятьдесят, я почти не тратила и не носила с собой больше трехсот рупий. Но Golden Palace был по-настоящему серьезным предприятием: в нем принимали карты.

Рати сделала общий заказ на нас всех — гарлик наан (лепешка, политая маслом и обсыпанная жареным рубленым чесноком), дал и палак панир — белый сыр панир в шпинатном соусе. Блюда принесли в чеканной посуде, блестящей так, что не отличить от серебряной. В качестве «комплимента» каждому гостю подали нарезанный сладкий лук, лайм и два острых соуса. Порция риса, поставленная в центр, походила на небольшую гору, мы разделили ее на троих и приступили к трапезе.

Индусы, как и арабы, традиционно едят руками — накладывают в тарелку рис, поливают соусом или карри, перемешивают пальцами и слегка прижимают, а получившийся кусочек смеси отправляют в рот. Рати ловко орудовала кусочками лепешки и безудержно болтала, а Джамиля ей вторила. В компании девушек она совершенно расслабилась, стала говорить громче и даже смеяться. Улыбка освещала ее выразительное лицо с ровными бровями и темными глазами. В дружественной обстановке я тоже подуспокоилась, перестала переживать, что не все понимаю в их беседе, и взялась за еду.

Поначалу мне было странно и неприятно есть руками, но я привыкла необыкновенно быстро и начала находить в этом удовольствие. Рубленые кусочки овощей, рис, мясо удобно брать пальцами, и это дает ни с чем не сравнимое ощущение контакта с пищей и собственным телом. Кончики пальцев оценивают консистенцию, температуру, ты вовремя остудишь кушанье и никогда не обожжешь рот, не травмируешь его металлом вилки. Из-за того, что некоторое время уходит на то, чтобы отодвинуть в сторону немного еды, затем спрессовать ее и поднести к губам, люди едят медленнее, спокойнее, лучше насыщаются. Трапеза — целый ритуал, который редко проводят второпях, и едят, как правило, группой. Для этого приспособлено все: огромные порции, рассчитанные на то, что их придется делить на несколько человек; подносы, на которых вносят еду и ставят в центр стола; множество пиал, мисочек и чашечек — в них откладывают понемногу и передают между друг другом. Есть руками — это вполне гигиенично, вопреки расхожему мифу. В зале любого, даже самого низкосортного кафе есть раковина, в которой перед едой моют руки, а после нее — споласкивают лицо, руки и рот, удаляя из ротовой полости остатки пищи. В дорогих заведениях это еще и красиво обставлено — нам в конце ланча принесли чаши с водой для омовения, в которой плавали лепестки роз, и, чтобы вытереться, свежие хлопковые салфетки.

После еды Рати вернулась в школу. Джамиля и Султан категорично отвергли мою попытку ехать на басе (Как можно! Благовоспитанной девушке!), и Султан повез меня домой на байке, оставив сестру погодить в холле школы. У арабов было не принято оставлять знакомую женщину одну, и я начала потихоньку к этому привыкать.

С Мусой на той же неделе мы пошли в кафе. Трогательно курчавый, нескладный, как жеребенок, с рюкзаком на спине, он был так мил, что, глядя на него, руки опускались. Ему не мог отказать никто и ни в чем. В кофейне «Coffe Spot» нас встретили приветливыми улыбками: Муса был там частым гостем и часами просиживал с телефоном и книжкой.

Владельцами Coffe Spot была семейная пара. Муж, по происхождению американец, оформил кофейню по привычному образцу: зал в кремово-коричневых тонах, тяжелые столики из темного дерева. В книжном шкафу валялись книги, шашки и шахматы, возле окна стояли друг напротив друга пара кресел и тумбочки для журналов. Работал wi-fi. На стене висела табличка «Good coffe is а pleasure, good friend is a treasure»⁵¹. За прилавком орудовала полная добродушная индианка, я с любопытством смотрела на кофемашину-полуавтомат за ее спиной: еще совсем недавно я работала за похожим прибором.

— Я умею варить кофе! — похвасталась я. Мы сделали заказ и как раз получили напиток — горький и вялый, молочная пена на нем напоминала плевок.

— Может, попробуешь сделать?

Муса отхлебнул из чашки, хитровато глянул на меня, потом встал, перегнулся через стойку и что-то зашептал индианке на ухо. Та засмеялась и сделала мне знак пройти в зону бара.

Весь персонал приостановил работу и сползся из разных частей зала, чтобы посмотреть на то, как я, фыркая от кофейной пыли, смалываю зерна, формирую кофейную таблетку и ставлю ее в аппарат вариться. Получился такой же плохой кофе, как и предыдущий. Я взяла в руки зерно из кофемолки и обнаружила, что оно пережарено до горелого. Зато на поверхности моей чашки было сердечко, которое все с интересом разглядывали. Муса успел снять этот экспромт на видео: замотанная в голубой платок девушка возилась у агрегата, как неведомый зверек. За полтора часа мы всласть посмеялись, а учебники так и не открыли.

— Вся группа выглядит усталой, — заявила Рати в пятницу. Мы сидели по периметру в классе vocabulary. — Ребята, вы в порядке?

Студенты, общим счетом около десятка, и правда выглядели потрепанными жизнью. Я не высыпалась, пытаясь в одно и то же время ездить на уроки, делать домашние задания, участвовать в жизни Калахара Residency и изучать местную культуру. Утром я рано вставала в школу, после уроков ногами исследовала Пурим или Панджим, возвращаясь домой, готовила нам с Саней обед и ужин, а к ночи оживали арабы и наступало время тусовки. Я сидела над учебниками и наблюдала за плитой, в то время как по этажам бегали соседи, а Белка красилась и наряжалась, чтобы поехать в очередной клуб. Она перезнакомилась со всеми владельцами более-менее престижных заведений, завсегдатаями и барменами. За необычную внешность и веселый нрав ее прямо-таки обожали, бесплатно кормили и поили коктейлями. Саня уезжала на танцы к ночи, а возвращалась под утро, я просыпалась от стука двери и садилась на кровати, чтобы обсудить с ней новости. Остальные в группе также не жалели сил, тратя их на пляжи, бары и home-party⁵². Хуссейна и Хабиба с момента нашего приезда в классе не видели совсем.

— Есть планы на выходные? — допытывалась у нас Рати. — Энни?

— Я бы хотела съездить на ферму специй… — промямлила я. Мы с Белкой слышали что в Южном Гоа есть плантация с пряностями, и собирались ее посетить.

— Да? Здорово! — Глаза у Рати загорелись. — Мои дети обожают это место! Давайте вместе поедем! Джамиля! Только девочки — ты, я и Энни!

Джамиля покачала головой; было непонятно, согласна она или нет. Урок закончился, мы, галдя, вывалились из класса. Было решено созвониться и решить, кто и во сколько выезжает на ферму. Но на плантацию мы так и не поехали. Заболел Хабиб.

О том, что Хабиб нездоров, я услышала несколько дней назад, когда мы с Хуссейном поехали в Панаджи за первой партией учебников. У моего лысого соседа была при себе бумажка с названием снадобья, мы заскочили в аптеку, но лекарство нам не продали, объяснив, что нужен рецепт. Чем именно болен Хабиб, было неизвестно, но к самому этому факту я отнеслась скептически, а к больному — без особого сострадания: конечно, курить столько травы и пить без передышки! Никакой организм не выдержит. Вряд ли что-то серьезное. И вот вечером в пятницу после долгой дискуссии, куда отправиться — в кино или танцевать в клуб «Кейптаун» на Титосе, — Хуссейн спросил:

— Хочешь навестить Хабиба? Мы сначала в больницу поедем.

— Конечно, — сказала я растерянно. Я не знала, что он в больнице. Хабиб по-прежнему был мне симпатичен, хотя чем ближе я его узнавала, тем сильнее разочаровывалась. Честно говоря, индийское лечебное заведение меня в тот момент заинтересовало больше, чем сам Хабиб.

Мы поехали толпой. Арабы — нация, которая все делает сообща: один куда-то собрался — тут же возникает другой, третий, четвертый, и вот уже куда-то несется полтора десятка шумных мужчин. Посещение больного друга — какое-никакое, а развлечение, и по неписаным законам арабского общества все, кто имеет возможность, обязаны проведать знакомого, чтобы он не чувствовал себя брошенным. Я отметила, что этот обычай мне нравится: у русских, как правило, страдальца навещают только самые близкие, а у арабов едут все, и цель не только и не столько помочь, сколько продемонстрировать: ты не один, мы рядом. Собирались я и Хуссейн, а выбрались из Калахары две полные машины.

Мы приехали в большой hospital⁵³ на окраине Панаджи, припарковались во дворе и толпой вошли в огромный стеклянный холл с белыми стенами, на которых были принты «health»⁵⁴ и «happiness»⁵⁵. Было довольно поздно. Длинные коридоры с люминесцентными лампами, аккуратно и, не считая нас, безлюдно. Я поежилась.

— Боюсь этого места, — пожаловалась Хуссейну.

— Я тоже, — сказал он и взял меня за руку. Было неуютно, даже страшновато, и я не отняла ладонь.

Табличка «Emergency»⁵⁶ на входе в отсек, куда мы зашли, раздельные боксы, занавешенные шторами, — все это буквально сбило меня с ног. Я была уверена, что Хабиб ходит и курит, что ему нужно забросить еды и сигарет и развлечь болтовней. Хабиб лежал на койке, прикрытый тонким синим одеялом. На лице тканевая маска, на руке установлен катетер, от которого идет трубка к капельнице. На соседних столах — приборы, мониторы, иглы и вата. Он сильно осунулся, словно высох, и казался невозможно маленьким и беззащитным.

— Эй, мы здесь!

Последующая сцена могла выжать слезы из кого угодно. Парни окружили Хабиба, стали целовать и обнимать, болтая по-арабски, тормошить, подшучивать. Я присела на койку, положила ему руку на плечо:

— Привет. Как ты?

Новости были так себе. Четыре дня назад Хабиб впервые почувствовал сильные боли в животе, но поездку в больницу откладывал. Когда наконец решился, в одном месте не было врача, в другом не приняли, и это задержало госпитализацию еще на некоторое время. Состоявшийся наконец-то осмотр показал, что начали выходить камни из почек, один застрял в протоке и закупорил выход мочи. В клинике Хабибу дали препараты, поставили капельницу, и теперь все ждали доктора. Его вызвали сверхурочно — пятница, вечер, все специалисты по домам.

— Джамал со мной с самого утра, он не ел, не спал. Хороший друг, — улыбнулся Хабиб.

Джамал смущенно завертелся, пожал плечами — что такого! — и побежал куда-то звонить.

Подошла сердитая медсестра:

— Вас слишком много. Возле больного можно находиться только одному человеку, остальные выйдите, пожалуйста!

Мы высыпали во внутренний двор, где стояли в ряд машины скорой помощи. Парни закурили, обсуждая что-то на своем языке. Хуссейн, остававшийся с Хабибом, появился через несколько минут.

— Мне можно туда? — спросила я. — Я хочу посидеть с ним.

Мы вернулись в блок. Хабиб сидел на кровати, в больнице он растерял всю свою брутальность и казался добрым напуганным ребенком. Я в неожиданном приливе чувств приобняла его.

— Ох, не хочу оставлять тебя в этом месте…

— Оставайся со мной, — улыбнулся он.

— Да. Оставайся с ним, я поеду и куплю ему что-нибудь поесть. — Хуссейн направился к выходу.

Мы с Хабибом оказались одни — условно одни, конечно, потому что с одной стороны бокс был открыт, чтобы была возможность наблюдать за состоянием пациента. Хабиб откинул металлический поручень, ограничивающий край постели, и я смогла сесть рядом. Мы смотрели друг другу в глаза, и я чувствовала, что сейчас расплачусь. Глаза у него были большие, теплющие, и было видно, как под маской Хабиб улыбается. Как получилось, что человек, которого я и не знаю толком, стал значить для меня так много?

— Как дела в школе? — спросил Хабиб.

— Хорошо, я и еще одна девушка — единственные женщины в классе, так что приходится носить платок, — рассказывала я. — Завтра с учителем Рати мы собрались на ферму специй…

— Учитель Рати очень хорошая, — кивнул он. — Мы с ней и другими студентами как-то ходили в кино. Думаю, если сегодня меня выпустят, то завтра я смогу к вам присоединиться.

— Хорошо, только скажи врачу все как есть, не скрывай ничего, ладно?

— Я и не скрываю…

До этого Хуссейн говорил, что Хабиб не признался, что курит много гашиша.

В этот момент в бокс зашел высокий, немного хмурый медбрат. Вывел какую-то диаграмму на монитор, взял вату, шприц. Мы оба смотрели на него испуганно, но никаких манипуляций не последовало, мужчина вышел, а мы снова повернулись друг к другу. Сидели держась за руки, и Хабиб осторожно водил пальцем по вене, выступающей на моей кисти.

— Я нашла свой байк! — заявила я. Подустав ездить общественным транспортом я собиралась начать водить скутер и хотела непременно розовый. — Сейчас покажу! — И вытащила из кармана телефон, где была фотография перламутрово-малиновой Vespa, найденной на площадке с надписью «for rent» на Баге. Арендовать скутер стоило четыре-пять тысяч рупий в месяц, но отыскать цвет было сложно, и этот стоил шесть.

— Розовый, да? Мы позвоним завтра, спросим цену, та, что он просит, слишком высокая. А еще, когда меня выпустят, мы сходим в кино….

В бокс стремительно зашли трое мужчин, обступил Хабиба, достали перчатки.

— Позови Джамала! — Хабиб глянул умоляюще.

Меня вытолкнули за ширму. Начался осмотр.

Я выскочила из бокса, набрала номер на разряженном, почти умирающем телефоне. В холл сбежались все. Обступив пост, арабы сосредоточенно рассматривали нарисованную доктором схему. Врачи настаивали на срочной операции.

— Завтра хирург работать не будет, а медлить опасно, может начаться воспаление, — втолковывала сестра. — Решайте сейчас и скажите ответ.

Сумму заломили бешеную — сорок тысяч рупий. И это был не предел — она могла увеличиться, так как было неясно, сколько потребуется медикаментов и суток в стационаре. Парни посчитали, сколько есть общих денег, и выскочили во двор, яростно жестикулируя. Спустя двадцать минут на парковку въехала машина со средних лет арабом и его женой. Он громко разговаривал по телефону и вытирал пот со лба.

— Это очень дорогая больница. Забирайте выписку и поезжайте в G.M.C. hospital. Я поговорил с врачом, он знает свое дело и сделает операцию за символическую сумму.

В тот момент транзакция по карте уже прошла, операция была оплачена, и, как я думала, должна была начаться с минуты на минуту, а может, уже и началась. Но Хабиб вышел во двор на своих ногах, выкурил сигарету. Решение ехать в другое место было принято. Забирая вещи из больницы, мы столкнулись в коридоре со знакомой Хуссейна — Хелен.

— Ты что здесь делаешь? — расспрашивал Хуссейн, быстро обняв ее.

— У меня брат разбился, — коротко бросила она. — Столкнулся с байком. Оба скутера вдребезги, водитель второго умер на месте. Брат лежит в левом крыле, у него повреждено лицо.

Узнав, что мы собираемся в другую больницу, Хелен заволновалась:

— Перевести его туда — очень плохая идея. G.M.C. hospital — худшее место на свете, я была там на днях.

— Там свой врач.

— Ну, смотрите сами. И берегите Хабиба. Рада была познакомиться, Энни.

Мы сели по машинам и снова поехали по Панаджи. В G.M.C. hospital пошел старший араб с женой, я и толстый Ахмад остались в машине на парковке. Я умирала от недосыпа, но заснуть было невозможно: Ахмад включил кондиционер на полную мощность, я мерзла; хотелось есть. Все ждали. Хуссейн принес мне стакан густого сладкого сока с миндалем — бадама. Наконец в третьем часу ночи двери машины хлопнули. Я не поверила своим глазам: на переднее сиденье сел Хабиб.

— Что происходит? — спросила я Хуссейна.

— Хабиб испугался операции. Год назад у него в больнице умерла мама. Он надеется, что если будет пить больше воды и принимать медикаменты, то камень выйдет сам.

Я не поверила ушам. Поднять всех на ноги, обо всем договориться и в конце концов отказаться, так рисковать?! А что, если боли возобновятся? Но это было его решение, все остальные пожали плечами. Хабиб завертел головой, обернулся ко мне, заулыбался.

— Он благодарит тебя за сегодня, — перевел с арабского Хуссейн. — Что ты была с нами, что не ушла.

Я промолчала; я была рассержена таким легкомыслием.

В Калахару мы приехали под утро. Перенервничав за ночь, я и Хуссейн не могли спать: Хабиб ушел в комнату, а мы остались сидеть на кухне, освещенные лампой. Напряжение медленно спадало. Мы коротали время, разбирая арабский алфавит. Хуссейн учил меня писать буквы, расчертив листочек в тетради на строки, чтобы я могла тренироваться; он улыбался. В шестом часу, на рассвете, я поднялась к себе. Мне показалось, что лысый смотрел вслед с едва уловимым разочарованием.

Следующие дни Хабиб выглядел прилично, оживленно болтал с приятелями и часто появлялся на балконе. В один из вечеров он, неожиданно встав передо мной, спросил:

— Я еду в Арамболь на байке. Хочешь со мной?

Я не стала спрашивать зачем, натянула толстовку и спустилась во двор. Хабиб был уже в седле, протянул мне наушник от плеера, я устроилась у него за спиной, и мы выехали из ворот. Хабиб оказался трезв и ненакурен, поэтому вел аккуратно и бережно, но мы все равно неслись рискованно быстро: арабу нравилась скорость и ветер, бьющий в лицо. Ночь стояла такая, какие бывают только в Индии, перед нами вилась бесконечная дорога с битым асфальтом, по обеим сторонам топорщились кусты, попадались безмолвные улицы с закрытыми ставнями магазинов, золотистый месяц висел рожками вверх, над дорогой летел запах жасмина, а воздух был теплым, как остывающий чай. Через час пути под звездами мы вырулили в Арамболь, где высадились на пляже, и Хабиб пошел искать драг-дилера.

Простота отношений людей с наркотиками в Гоа поначалу вызывала у меня шок. Отправляясь в путешествие, я не знала, что штат является последним прибежищем хиппи с их «Sex, drugs and rock&roll». Мода на этот образ жизни, казалось, давно отошла, но в гоанских барах можно было встретить немало постаревших, поседевших мужчин и женщин c пирсингом и тату и в драной одежде. У них были и молодые последователи, которые били в барабаны на закате, плели косички и дреды, курили марихуану и гашиш. В каждом шопе можно было найти полотенце или покрывало с Бобом Марли: употребляя вещества, многие считали, что становятся таким образом ближе к легенде регги. Ароматом гашиша, навязчивым и резким, были полны пляжи: дым плыл над столиками, за каждым углом смешивали, скручивали и предлагали. Попросить косяк было так же просто, как обычную сигарету. Труднее отказаться: сразу за «нет» начинались расспросы: не хочешь гаш, тогда ЛСД? Кислота? Кокаин? Марихуана? На trance party тела танцевали, двигаясь странным, дерганным образом. Наркоманов можно было опознать по глазам: белки наливались кровью, и выражение лица становилось бессмысленным. Из-за веществ на Гоа происходило много печального: ДТП, травмы, драки, секс не всегда по взаимному согласию. Это никого не учило, и, оправившись от травм, мужчины и женщины приходили на любимые настилы с подушками в шеках и устраивались «to relax». Я первое время дико пугалась, потом привыкла. Гашиш стал элементом обычной жизни, в Калахара Residency курили почти все, и из-за повседневности зрелища его острота сгладилась.

Дилером оказался полный молодой мужчина, по виду африканец. Он сидел в компании других темнокожих и арабов. Над пляжем и столом, где расположилась компания, витало характерное облачко. Обмен был быстрым — продавец вытащил из кармана два комочка, Хабиб повертел их в руках.

— Маленькие. В прошлый раз больше были. Давай еще один.

После короткого спора на ладонь Хабибу лег еще один комочек. Он был похож на смолу, коричневый, пластичный и немного липкий, с запахом специй. Завершив обмен, нас усадили за стол, тут же скрутили «заряженную» сигарету, чтобы клиент убедился в качестве продукта. Хабиб сделал несколько затяжек. «Нам же домой ехать», — подумала я с испугом; меня даже испарина прошибла. Я поднялась со стула, подошла к Хабибу сзади, показательно обняла его за плечи:

— Поехали. У меня вечером планы на этого мужчину…

Это был единственный способ вытащить Хабиба из-за стола легально. Все с пониманием ухмыльнулись и задерживать не стали. Доехав до дома и спрыгнув с байка, я зареклась когда-либо еще с ним связываться. Рядом с этим парнем было опасно.

В школе интересовались здоровьем Хабиба. Институт был местом, куда стекалась информация из всех студенческих домов, таких, как наш. Студенты-арабы селились группами, занимая виллу или этаж целиком, и так же вместе выезжали на учебу, закупали продукты на всех и готовили сразу на компанию в одной-двух-трех кастрюлях. Если среди своих становилось скучно, то из одного дома ездили в другой в гости. Когда что-то случалось, слухи и сплетни передавались с немыслимой скоростью и в учебном заведении становились всеобщим достоянием. На вопрос Кейт, что с Хабибом, друзья в классе во всеуслышание заявили: «He can’t pee»⁵⁷. Я, услышав это посреди урока, захлебнулась водой, которую в тот момент отпивала из бутылки. По мне, такая откровенность не лезла ни в какие ворота, но арабы были людьми, близкими к земле, натуралистичными, им обсуждение деликатных моментов не казалось делом интимным.

Из школы домой и обратно перетекала не только информация, но и личные отношения. Поругавшись из-за того, чья очередь мыть посуду, парни могли не общаться на уроке либо, подружившись в классе, проводить вместе свободное время после занятий. Многие, присмотревшись к соседям или одноклассникам, начинали с ними встречаться, а попытки к сближению делали почти все. Как-то Мирза пришел на занятие без Ясмин — она была нездорова. Я в тот день собиралась в Central Library⁵⁸, крупнейшую библиотеку штата Гоа, расположенную в Панджиме. Побывав там однажды, я влюбилась в нее без памяти: белое здание с блестящими металлическими перилами и новенькими пластиковыми окнами высилось в шесть этажей, внутри было украшено скульптурами. В комнатах на первом шли workshops⁵⁹ по искусству, студенческая столовая была оформлена гравюрами Марио Миранды, индийского карикатуриста. Проблема имелась только одна, но серьезная: транспортная доступность. Чтобы добраться до библиотеки, мне нужно было дойти до остановки в десяти минутах ходьбы от школы, поймать бас, проехать до Central bus-station⁶⁰ Панджима и там пересесть на еще один автобус. Поэтому, когда Мирза после уроков предложил подбросить меня, я восприняла это как подарок судьбы. Мы поболтали в пути, и, спустившись с байка, я забыла о Мирзе быстрее, чем поднялась по лестнице. Каждый этаж библиотеки был посвящен своей категории книг, шкафы образовывали бесконечный лабиринт, можно было найти пособия по всем наукам и на всех языках. Я пришла со своими учебниками, отыскала Оксфордский словарь и уселась в конференц-зале, солнечном помещении с открытыми окнами, через которые залетал теплый ветер и виднелись колышущиеся вершины деревьев. За большим столом занимались студенты-инжеры, при виде меня они зашептались и, поднявшись по одному, воспитанно представились. Переполненная новыми и приятными переживаниями, я чувствовала чуть ли не эйфорию. Сообщение от Мирзы вернуло меня с небес на землю: в эсэмэс недвусмысленно говорилось, что он будет рад забрать меня из библиотеки и продолжить знакомство. Я открывала рот, как пойманная рыбина: а как же Ясмин? Я напрочь забыла что Мирза хотя и перс, а не араб, но тоже мусульманин, а значит, для него не предосудительно хотеть еще одну женщину помимо жены. Я резко отказалась и впредь обходила Мирзу стороной, даже в классе не разговаривала без острой необходимости. Один его вид вызывал у меня раздражение.

Казалось, что проблема с почками окончательно забыта. Но выяснилось — Хабиб снова в hospital, уже третьем по счету. Мы приехали туда в самом начале операции, когда Хабиб уже находился в стерильной зоне. Персонал вытеснил нас в предбанник, где сидели вповалку усталые индусы и женщины в сари с детьми на руках. Я и Хуссейн встали на лестнице в сторонке, он небрежно приобнимал меня, а я водила пальцем по его бородке. Мы давно друг к другу присматривались. Когда Хабиб в моих мыслях отошел на второй план, мы стали проводить все время вместе и сейчас стояли, рассматривая друг друга и улыбаясь. На лестнице появился Азиз, он хмыкнул и, глядя на нас, понимающе ухмыльнулся. Я покраснела.

Операция прошла настолько быстро, что мы даже не успели заскучать. Полчаса — и двери операционного блока открываются, и оттуда вывозят Хабиба на каталке. Он что-то трещит, обращаясь к медбратьям, вертит головой и широко улыбается. В палате парни обступают его и целуют в макушку.

Мы навестили его на следующий день. Хабиба поместили в «VIP» — палату — старую, унылую комнату с многочисленными потеками на потолке и стенах. Наша компания явилась, громыхая коробками с пиццей, шаурмой, шурша пачками с сигаретами и бренча бутылками с пивом. Я растерянно смотрела, как парни затыкают простыней зазор под дверью, чтобы в коридор не просачивался запах гашиша. Но он все же просочился, поэтому сначала пришли медсестры, потом охрана.

— Курите?!

— Нет, ну что вы…

Из больницы мы вышли за полночь. Над переулком деревья с раскидистыми кронами переплелись так, что закрывали небо. Из зарослей порхнула стайка летучих мышей, тяжело и бесшумно пролетела сова. Я уже знала, что по-арабски летучая мышь — «хофаш», а сова — «бума». Хуссейн притянул меня за плечи, прижал к себе на секунду, а затем аккуратно усадил в машину. Мы приехали в Калахару, припарковались под его окнами, устроились за столом на пластиковых стульях. Хуссейн провел ладонью по моей щеке:

— Я очень хочу тебя поцеловать. Можно?

— You don’t really want if you ask…⁶¹

И Хуссейн начал меня целовать. Это было мило и немного смешно — мы целовались нежно, и нам мешали носы. Руки у Хуссейна были ласковые и теплые.

— Я пойду, — попыталась встать я.

Хуссейн был проворнее: он поднял меня на руки и понес в спальню.

О чем я думала, сдаваясь так легко? Да ни о чем, собственно, не думала. За дверью была ночь, живая и полная чувственности, и я была такой же. Отошли в сторону сомнения, правила, угрозы и страхи. Не было обещаний, планов и надежд. Хуссейн оказался хорошим любовником, горячим и внимательным, мы любили друг друга просто и открыто. После он завел меня в душ и вымыл как девчонку — намылил гелем, помог смыть мыльную пену, протер мои ушки салфеткой. Сам он оказался чистоплотен и любил воду, как енот-полоскун, — помылся, побрился, натерся кремом, надушился парфюмом. А потом мы сели на байк.

Мы были просто обязаны сесть на байк, потому что к четырем утра оказались зверски голодны! Хуссейн засунул меня в собственную куртку, заботливо нахлобучил на мои мокрые волосы капюшон, и мы вылетели на темную побитую дорогу. У винного он взял нам по банке пива, поцеловал меня мокрыми губами в замерзший нос:

— Зови меня habibi, я теперь твой, а ты моя!

— Вот еще! — фыркнула я и шмыгнула носом. И заулыбалась.

Съев в каком-то баре на двоих огромный бирьяни, мы закутались дома в одеяло и заснули в обнимку. На кухне играла музыка, а я лежа на груди Хуссейна, смотрела на четко очерченную линию его губ и думала, что в жизни не видала ничего красивее.

На следующее утро я уходила огородами. Это был великий позор — собрав по разным углам одежду, мятая, недоодетая, я была очевидно падшей женщиной и кралась по лестнице, молясь, чтобы никто не увидел. Саня, услышав звонкое щелканье ключа, заворочалась в кровати, проснулась и потребовала подробного отчета.

В школе я страдальчески пялилась на доску и на учительницу. Конца мучениям не предвиделось: я две недели назад обещала Сане поход в Goa Trade Center, и был день исполнения обещания.

Goa Trade Center построили меньше года назад на трассе Панджим — Мапса, собрав в нем все, что нужно современному человеку: отделы известных брендов типа «Marks&Spenser», парфюмерию, фудкорты KFC и «Macdonalds». Тут были и индийские марки, AND и «Big Bazar», и гигантский продуктовый, куда в выходные съезжались жители Панджима, Пурима, Мапсы и небольших деревень, чтобы по дешевке закупиться рисом, фасолью, кофе, чаем и сахаром. Незнакомых товаров типа острого маринованного манго или муки из дала была уйма, и мы с Белкой могли часами изучать полки, заполненные посудой, крупами и шуршащими пачками со снеками. Главными достопримечательностями центра были аквариумы с рыбками, которые делали foot massage — ощипывали кожу с опущенных в воду ног клиента. И еще был кинотеатр. Саня хотела в кино, и мы взяли билеты на «Моану». Кинозал оказался неожиданно продвинутым для Индии — с раздвигающимися креслами, подставками под напитки в подоконниках и экраном во всю стену. Единственный минус — адский холод: индусы не знают меры в кондиционерах и везде, где могут, создают холодильник. Пришлось вытащить из рюкзака синий плед, купленный на Найт Маркете, и укрыться им. Плед, платок и бутылка с водой стали вещами, без которых я не выходила из дома.

Перед началом показа зазвучал гимн Индии, при первых же звуках зал готовно встал и начал петь. Мы оглядывались — с кресел поднялись все и выводили слова гимна серьезно и уважительно. Допев куплет до конца, посетители так же дружно расселись по местам.

«Моана» оказалась чудесной сказкой для девочек. Она шла на английском с субтитрами — нечастый случай, большинство фильмов в кино все-таки на хинди. Я как могла переводила Белке, но картинка была так хороша — прелестная героиня, цветы, море, корабли, зелень! — что смысл не имел особого значения. Мы вышли из кино совершенно примиренными с собой и миром. Все было прекрасно — все, кроме одного момента: Хуссейн не звонил. Я надулась, а надувшись, и сама писать ему не стала, вернулась домой и мрачная легла спать. Сообщения в воцапе посыпались около часа ночи: «Где ты? Как день?» «Приходи пожелать мне good night⁶²», — написала в ответ я. Хуссейн пришел и встал в коридоре под нашей дверью, на всеобщее обозрение.

— Неужели обязательно устроиться так, чтобы всем было видно? — негодовала я. Понимая, как быстро разнесутся слухи, я все еще пыталась скрыть что-то от общественности. — Пойдем на крышу!

На крыше мы уединились, защелкнув за собой дверь на замок. Площадка поделена на две части: на большей половине стоят солнечные батареи и водонапорная башня, там просторно, и сверху видна половина деревни. Я больше любила маленькую, уютную, край которой заслоняло манговое дерево. Его ветви переваливались через перила, по бордюру выхаживали вороны и бегали белки. Под открытым небом, казалось, можно целоваться часами, но Хуссейн был нетерпелив, и потянул вниз, к себе в квартиру. Я предвкушала томный вечер со своим новым любовником, но тут началось паломничество! Мы едва успели скинуть одежду в угол, как раздался первый звонок в дверь, за ним еще один, еще. Хуссейн натянул штаны, вышел, вернулся, снял их… звонок. Так повторялось раз за разом — Хуссейн вскакивал, подходил к двери, что-то кричал и возвращался. Оказалось, мой араб был душой и центром тусовки, и, заскучав этой ночью, вся школа парами, тройками и по одному приехала к нему. К утру, когда я, устав от шума, уснула лицом в кровать, в кухню ввалилась целая компания. Хуссейн поцеловал меня в ухо и прошептал:

— Я поднимусь с ними наверх к Ахмаду и вернусь.

Когда я проснулась, его не было. Меня распирало от раздражения. В эту ночь я столкнулась с типичными чертами арабского мужчины: с любовью к бесконечным посиделкам и с «уважением» к друзьям, которые могут прийти когда захотят и делать что хотят и выставить которых ты не имеешь права. Еще одна черта была исключительно Хуссейновой — он мог уйти на пять минут, заблудиться в голубой дали и вернуться через полсуток, а то и не прийти совсем. Я собрала вещи и, не закрывая квартиру, ушла. Хуссейн объявился на пороге студии как ни в чем не бывало, когда я уже приняла душ, переоделась и была готова к выходу в школу. Его глаза были круглыми и невинными.

— Я пришел поцеловать тебя, как ты?

А я устроила разнос. Я возмущалась, размахивая руками на том же самом месте, где вчера требовала не привлекать к нам внимания. До меня дошло, что слово «личная жизнь» можно исключить из лексикона. Хуссейн похахатывал, он был неистощимо добродушен. Дождавшись, когда я закончу ругаться, он нежно чмокнул меня в щечку:

— Ахмад спит. Я тебя сам отвезу.

И, прикурив сигарету и прихватив стаканчик с масала-чаем, посадил меня в машину.

В тот день я собиралась в hospital, и походу предстояло быть тайным. Дело было вот в чем: после секса в интимной области появилось раздражение, и половой акт стал причинять существенный дискомфорт. Помятуя, что мы живем в Индии, а Хуссейн отнюдь не девственник, я решила не искушать судьбу и пойти на осмотр к гинекологу. После школы мы с Саней собрались в Galaxy hospital, одно из лучших лечебных заведений Гоа, к тому же находящееся совсем рядом с Мапсой — то есть предполагалось, что добраться туда легко. Стояла палящая жара — еще бы, три часа дня! — когда мы выползли на автобусную остановку на повороте. Автобусы, как назло, не шли, мы обливались потом добрых полчаса, когда рядом затормозила «ауди». Ветровое стекло опустилось, показав нам два породистых и ухоженных мужских индийских лица.

— Вы стоите уже давно, нам показалось, что нужна помощь, — на безупречном английском заявил один из них. — Вас подвезти?

— Да, нам нужно в Galaxy hospital.

— О, кто-то из вас нездоров?

— Сильная простуда, — расписывала я, устраиваясь на заднем сиденье. — Так много кондиционеров, она не проходит, и я решила провериться…

Разговорчивого молодого мужчину звали Нельсоном. Он был наполовину индус, наполовину бразилец, холост, брутально красив, состоятелен: бизнес в Дубае, фабрика в Китае, дома во Франции и Бразилии. Его британский акцент был идеален — Нельсон получил хорошее образование и стажировался за рубежом. Крутя руль, Нельсон успел мимоходом пожаловаться на одиночество и на то, что его бросила русская girl-friend⁶³, я утешила, что он еще успеет найти настоящую любовь, и мы затормозили у шлагбаума медицинского центра. Я вылезала из машины, когда Нельсон протянул мне толстую пачку денег:

— Возьмите, вдруг будет необходимость в лечении…

— Э, нет. — Я насторожилась и ощетинилась. — Спасибо, не стоит.

— Я не имел в виду ничего плохого! Только хотел помочь. Вы не местные и многого не знаете. Две привлекательные девушки в Индии, без сопровождения — это может быть небезопасно… Запишите мой номер и, если что-то будет нужно, обращайтесь!

Мы попрощались и вошли в стеклянные двери госпиталя. Гелакси, в отличие от старого G. M. C., был чистым и прекрасно обустроенным: светлые каменные полы, сверкающие металлом лифты, ресепшен с англоговорящим персоналом. Впрочем, это оказалась лишь блестящая упаковка: внутри он все равно работал по-индийски.

— Специалиста нет, — огорошила нас девушка-администратор, роясь в документах. — Приходите завтра, после часа.

Но когда на следующий день, запыленные и усталые (в этот раз «ауди» по дороге не попалась, и пришлось ехать автобусом), мы пришли к hospital, его тоже не было.

— Ушел уже. Приходите в понедельник!

— Индийская медицина, — злобно бормотала я, бредя под горку обратно к бас-стейшн. — Хороша, если удастся поймать врача…

У меня было подозрение, что недомогание — только реакция на суровые индийские средства контрацепции и внезапную активную сексуальную жизнь и все пройдет само собой. Я хотела некоторое время попрактиковать воздержание, чтобы не усугублять ситуацию, но это было не так-то просто: когда мы с Хуссейном вернулись с Арамболя и нашу комнату покинул последний гость — вечно одинокий Ахмад, — Хуссейн начал подбираться ко мне.

— No condoms!⁶⁴ — твердо заявила я. Тогда мне показалось, что, если отказаться от индийских презервативов, дела наладятся.

— Нельзя. — Хуссейн улыбался. — Нет, ну правда. Мне еще, когда я женат был, врач сказал: у тебя очень активная сперма, предохраняйся.

— Так ты был женат?!

— Был. Мы были несчастливы вместе и давно развелись. Иди ко мне.

— Но я так не могу, мне неприятно, тогда секс не сегодня. Tomorrow!

— Why tomorrow?⁶⁵

Это был поистине интернациональный диалог. С помощью двух переводчиков — русско-английского и англо-арабского — я объясняла, что не так, потрясая для наглядности школьным учебником, в котором была глава про медицину. В перерывах мы ржали так, что слышал, наверное, весь дом. В конце концов Хуссейн сдался, скорбно покачал головой и пообещал в понедельник лично отвезти меня в hospital. Исполнился ровно месяц, как мы с Белкой прилетели в Индию.

Саня пыталась найти работу и преуспела. Она не скрывала любви к клубной жизни и получила то, что ей по душе: стала выходить в рестораны как party-girl. Компания девушек-россиянок и украинок, молоденьких и хорошеньких, была востребованной. Общаться с ними было и интересно, и престижно, а от девочек не требовалось ничего особенного: сиди себе, пей за счет клуба или мужчин-ухажеров, заказывай самое дорогое из еды, танцуй — то есть то, что Белка и так делала для удовольствия, а в ресторанах за эту «помощь» еще и платили. В итоге заведения делали высокие чеки, мужчины наслаждались вечерами, а девушки оставались сыты и при деньгах — всем выгодно, бизнес цвел. Таких девушек в Гоа была целая компания, работодатели оповещали по WhatsApp, сколько народу требуется на сегодня, — и со всех окрестных деревень съезжались девчонки — условно говоря девчонки, так как возраст варьировался от восемнадцати до сорока. Иногда случались тематические вечеринки, иногда pool party, в целом тусовщицам было интересно и весело, и на жизнь никто не жаловался. Работа появлялась неожиданно, заканчивалась поздно, и Белка, устав каждый раз искать того, кто привезет ее домой, сняла байк. Она въехала во двор Хэппи Резиденс на новенькой синей «ямахе», вызвав приступ восторга у всех арабов двора. Хуссейн и Ахмад дали ей несколько уроков, и Саня начала потихоньку выезжать на гоанские дороги. Свою «Ямаху» она вылизывала, как кошка новорожденного котенка: протирала от пыли, поливала из шланга и ставила под козырек, чтобы не перегрелся.

Мне вождение не давалось: выехав с Азизом в темный пустой переулок потренироваться, я ухитрилась свалиться со скутера в кусты, расцарапать коленку и еле подняла 120-килограммовый байк с земли. Попробовав пару раз, я сдалась — это явно была не моя стезя. Всюду, куда нужно, меня возил Хуссейн. С работой дело тоже шло вяло — я вышла на один день хостес в новый ресторан на Баге, перезнакомилась с официантами и поварами, посовала нос в кастрюли на кухне, разобралась, как платить картами, если нет интерната (в Гоа обрывы электричества — обычное дело), и мне преподнесли неприятный сюрприз: русский хозяин Станислав решил сэкономить и упразднил должность. Мы с Саней отметили это в знаменитом клубе Кубана в тот же вечер, напившись и протанцевав до утра, а на следующий день я стала искать другую подработку. Мне попалась вакансия бармена. На Баге готовился к открытию новый бар, я всегда любила работать с напитками и общаться с гостями и подумала: может, это мой шанс?

Субботним утром я проехала восемь километров на басе, прошла часть пути по берегу, запуталась в рыболовных сетях, испугалась бездомных собак и наконец-то вышла к зданию новехонького отеля, где под зонтиками отдыхала компания — две девушки (одна из них с пирсингом и в дредах), женщина постарше, аккуратно накрашенная и стильная, и пара индусов в деловых костюмах. Напротив них стояли столы, за которыми сидело два десятка парней и девушек — соискателей на позицию. Почти у всех, в отличие от меня, был опыт. Собеседование шло на английском. Я отбивалась довольно бойко, пока один из инвесторов, посмотрев мне прямо в глаза, не спросил в лоб:

— Сколько вам лет?

— Тридцать.

— Простите… — пробормотал индус и опустил глаза, словно услышал нечто постыдное.

В Индии вырастают рано: малыши, едва встав на ноги, перебирают дома крупы, в пять-шесть лет помогают родителям в поле или в магазине, в двадцать женятся. Тридцатилетняя женщина в Индии — мать нескольких детей и управительница дома, увидеть женщину того же возраста соискательницей на барменство — как столкнуться с кем-то несчастным и ущербным.

Нас угостили завтраком, пообещали сообщить ответ, и, выбравшись из отеля, я позвонила Хуссейну. Он примчался, немного поплутав по Баге, и, увидев меня на парковке, бурно замахал руками. Забравшись на запыленное сиденье синей «сузуки», я сразу почувствовала себя лучше — не нужно больше ни продавать себя, ни убеждать никого, что я лучше, чем есть. Хуссейн завращал рулем, и мы поехали в Моджим.

— Как прошла встреча? — Хуссейн бросил мне банку ледяного пива. — Понравилось?

Мы катили под солнцем, щурясь от бликов и любуясь пейзажами. Хуссейн подкручивал ус и улыбался, слушая, как я пересказываю события утра.

— Итак, ты в Индии, у тебя есть учеба, дом, возможно, уже есть работа. И у тебя есть Хуссейн… Ты счастлива?

Я на секунду замолкла, задумавшись, а потом попросила его заглушить мотор. Мы съехали на обочину и стали медленно, долго целоваться влажными и прохладными от пива губами.

Я уже была в Морджиме с Белкой и Митуном; в темноте он не произвел на меня особого впечатления. В дневном свете Морджим оказался широким пляжем с белым песком, он был почти безлюдным, чем отличался от остальных, где в выходные не протолкнуться от загорелых тел. Мы кинули полотенца и, взявшись за руки, побежали в воду. На большинстве индийских пляжей волны сбивают с ног, но Морджим походил на синюю морскую колыбель. Вода слегка покачивала, давая нам возможность стоять в ней по пояс и обниматься. Краем глаза я заметила, как волна слизывает с берега полотенца, и мы бросились ловить пропажу, а потом вместе разлеглись сохнуть. Хуссейн перебирал пальцами мои мокрые волосы, я уткнулась носом ему в плечо, глядя на горизонт.

Телефон звонил. Бесконечные звонки Хуссейна друзьям и друзей Хуссейну начинали меня понемногу бесить. Мне хотелось побыть вдвоем. Наступали сумерки, солнце клонилось к закату, мы перебрались на лежаки под зонтики, и я видела в мечтах томный вечер наедине, но…

— Ахмад, это Морджим! Да, да, приезжайте!

Я представила толпу, которая разнесет наше уединение вдребезги, и отчаянно замотала головой: «Никого не зови! Не надо!!» Мой мужчина то ли не понимал, то ли не хотел понимать, для него присутствие приятелей было естественным, как воздух. Он пригласил всех, но недаром говорят, что Индия слышит просьбы: странным образом молодые люди заблудились в пути и не добрались до пляжа. Мы ехали домой вдвоем, распевая во все горло стоя в трафике. На подступах к Калахаре свернули в Мапсу на ночной рынок: Хуссейн купил себе и друзьям шаурмы, а мне — килограммовый мешок бирьяни с паниром, и этот «вегетарианский плов» я ела руками, сидя в машине. Дома мы направились прямиком в постель, и в эту ночь в дверь никто не звонил и не стучал.

Наутро я проснулась в эйфории: мне снились заснеженные Альпы и серебристо-серый северный олень, фоном звучала приятная мелодия. Таких счастливых снов я не видела даже в детстве. Открыв глаза, я поняла, что музыка течет из кухни: Хуссейн сидел за компьютером, слушая какую-то из симфоний Бетховена. Все мое тело было теплым, расслабленным, мягким, как бывает после глубокого радостного сна. Я благодарно поцеловала Хуссейна в лысину и поехала с Хабибом в школу.

Мы зашли прихватить кофе возле Englaterra. Двухэтажное кафе жило, по сути, за счет стабильного потока преподавателей и студентов: они забегали позавтракать, перехватить что-нибудь на перемене и основательно поесть после уроков. В прохладных залах было полупусто, большинство гостей предпочитали сидеть за столиками на улице, напротив парковки, на которой всегда что-нибудь чинили. Менеджеры знали учеников в лицо, как и мы их: молодой мужчина всегда приветливо мне улыбался и помнил, что я беру капучино без сахара, другая служащая — женщина лет сорока с вечно недовольным лицом — обслуживала так медленно, что под конец я начинала нервничать и пару раз почти опоздала на занятия. В то утро мне навстречу, вскочив с железных стульчиков, бросились Падма и Парвати: Рати ушла в класс, оставив их в кафе под присмотром персонала.

— Энни! Hi, Энни!

Я погладила их по темным головкам. Хуссейн прав: у меня есть все, даже дети, разве еще что-то нужно?

Отсидев два урока, я позвонила в hospital. Прием назначили на 13:30, и я написала Хуссейну эсэмэс, напоминая, чтобы он за мной заехал. Это не было капризом: Гоа — территория с едва развитой системой общественного транспорта, остановки находятся на значительном расстоянии друг от друга и часто — в поле. Ехать куда-либо автобусами — значит убить наповал весь день и обязательно всюду опоздать. Басы ходят так, как хотят их водители, а водители заставляют своих железных коней то нестись, то ползти: надо же и попить воды, и поболтать через окно с кем-нибудь стоящим рядом в потоке. Расписания не существует. При этих обстоятельствах надежда только на друга, который приедет и отвезет.

И он приехал. Аллах и его пророк Мухаммед, этот идиот приехал со всей толпой друзей.

— Выйди из машины, — негромко и грозно потребовала я, наклонившись к нему через ветровое окно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Деревня (англ.).

10

Поселок в Северном Гоа, где селится большинство русских.

11

Добро пожаловать в Гоа! (англ.)

12

Подойди, подойди мой друг! (англ.)

13

«Куриный центр» (англ.) — так в Индии называют магазинчики, в которых продают курятину.

14

В аренду (англ.).

15

Премьер-министр Индии.

16

Традиционный узор хной, который обычно наносится на тело невесты. Сейчас его часто делают для красоты, без ритуального значения.

17

Маленький-маленький бизнес (англ.).

18

Имеется в виду вентилятор.

19

Счет (англ.).

20

Один из самых популярных пляжей Северного Гоа.

21

Буквально: центр сока (англ.) — место, где продаются свежевыжатые соки.

22

Автобус (англ.).

23

Небольшой город, важнейшей частью которого является район рынка и автовокзала.

24

Сколько? (англ.)

25

Нехорошо (англ.).

26

Уборщик.

27

Главный национальный банк.

28

Аптека (англ.).

29

Привет, девчонки! Пойдем на вечеринку! (англ.)

30

Почем помидоры? (англ.)

31

Главная дорога (англ.).

32

Shop — магазин (англ.).

33

Завтра (англ.).

34

Привет (англ.).

35

Нет проблем! (англ.)

36

Грамматика, общение, словарь (англ.).

37

Рыба или курица? (англ.)

38

Начальная школа (англ.).

39

Соседство, район, коммьюнити (англ.) по контексту не подходит. Здесь: комьюнити (англ.).

40

Пирог, торт (англ.).

41

Мы соседи! (англ.)

42

Выходные (англ.).

43

Милая (англ.).

44

Ночной рынок (англ.).

45

Почему так дорого? (англ.)

46

Удовольствие (англ.).

47

Свобода (англ.).

48

Don’t know (англ.) — не знаю.

49

Нет, неа (англ.).

50

Бесстыжий, лишенный стыда (англ.).

51

Хороший кофе — это удовольствие, хороший друг — это сокровище (англ.).

52

Домашняя вечеринка (англ.).

53

Больница (англ.).

54

Здоровье (англ.).

55

Счастье (англ.).

56

Скорая помощь (англ.).

57

Он не может писать (англ.).

58

Центральная библиотека (англ.).

59

Практические семинары (англ.).

60

Центральная автобусная станция (англ.).

61

Ты не хочешь по-настоящему, если спрашиваешь (англ.).

62

Спокойной ночи (англ.).

63

Подружка (англ.).

64

Без презервативов! (англ.)

65

Завтра! — Почему завтра? (англ.)