Аватар судьбы

Анна и Сергей Литвиновы, 2015

Когда Варя Кононова предложила своему возлюбленному Алексею Данилову провести отпуск на заброшенной черноморской турбазе в компании новых друзей, он сразу понял: это нужно ей в интересах работы. Ведь недаром Данилов – мощный экстрасенс, а Кононова – сотрудница засекреченной спецслужбы, изучающей всё странное и непознанное. Отдых проходил прекрасно, непонятно только, почему компания, в которой они оказались, запрещает пользоваться мобильными телефонами и на дух не переносит Интернет? И зачем руководителю этой группы, полковнику в отставке Зубцову, понадобились уникальные способности Алексея? Однако Варя даже не успела доложить о происходящем своему начальнику Петренко, как на мирных отдыхающих обрушился спецназ. К счастью, троим – Данилову, Варе и Зубцову – удалось ускользнуть. И бархатное ничегонеделанье неожиданно обращается для них в погоню за разгадкой самых жгучих тайн недавнего прошлого…

Развилка‑2

1962 год

Что произошло с ним дальше, в пятьдесят первом, в оккупированном Энске, Данилов так и не узнал. Взамен, уже на турбазе, в зеленом щелястом домике, рядом с мирно спящей Варварой, он увидел другой сон из той же серии. Потому что происходило все в реальном, до мельчайших деталей, пространстве. С одной стороны, в существующем и очень узнаваемом городе — однако в иной, несбывшейся, никогда не существовавшей действительности.

В этот раз он точно знал, что действие происходит в самом конце октября тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Третьей мировой войны в пятьдесят первом благополучно не случилось. Мир проскочил ту развилку. И он, герой сна, благополучно вырос — теперь ему двадцать два.

Да, в шестьдесят втором Данилов, разумеется, еще не родился. Двадцать два в то время было его отцу. Возможно, он снова переселился в него.

И вот он идет по улице Москвы. (А папаня как раз в то время и проживал, насколько помнилось Алексею, в столице, заканчивал университет.) Точнее, шагает по Садовому кольцу, а еще точнее — по Самотеке, по внутренней стороне кольца, чуть поднимаясь в гору, к Красным Воротам — или, как это место называлось тогда — к Лермонтовской. Слева через дорогу возвышается громада сталинской высотки. По проезжей части несутся автомобили, и они вполне соответствуют времени действия: «Победы», «Москвичи» — четырехсотые, четыреста первые и четыреста вторые. Временами проскальзывают щеголеватые «Волги — двадцать один» (такие, как в кинофильмах «Берегись автомобиля» и «Бриллиантовая рука»), а также старые, еще трофейные «Опели» и «БМВ». Довольно много по сравнению с современностью грузовиков: «ЗИЛов» и даже «КрАЗов». Жужжат троллейбусы. Они и впрямь, как в песне Окуджавы, синие. Пыхтят автобусы — такие же, как троллейбусы: словно со лбом, нависшим над вдавленным вовнутрь ветровым стеклом. Машин гораздо меньше, чем в современности. Садовое кольцо почти пустое, и все авто развивают максимально разрешенную скорость.

Но в тот момент машин даже меньше, чем обычно. И людей на улице тоже немного. Причем всеми владеет если не паника, то чувство, ей предшествующее: некая нервная ажитация и хмурая озабоченность. Все куда-то спешат, хотя спешат каждый по своим делам. И Даниловым тоже завладевает общее чувство: надо успеть, пока не… Но «пока не» — что?

И тут он вспоминает: да ведь его призвали в армию! Ему завтра надо явиться на сборный пункт с вещами. Больше того, в стране объявлена всеобщая мобилизация. Все мужчины призывного возраста должны идти служить. Он, слава богу, заканчивает университет и потому будет взят в армию не как рядовой, а как лейтенант. Зато воевать ему, видимо, придется в самом пекле: согласно ВУС (военно-учетной специальности) он приписан к ПВО, противовоздушной обороне. А до завтрашнего утра ему обязательно надо повидать Ларису. (О, и маму мою звали Ларисой, думает во сне Данилов.) С Ларисой они только что познакомились. Она запала ему в самое сердце, и он не может уйти на фронт, не повидавшись с ней.

Домашнего телефона у нее нет, как нет его и у Данилова. Они вообще в том времени редкость — имеются лишь в квартирах начальников. Но он при первом свидании записал адрес Ларисы. Она живет бог знает где, на улице Ферсмана. Метро туда еще не провели, оно только строится, поэтому придется ехать от станции «Октябрьская» на автобусе.

Он приближается к метро «Лермонтовская». В подземелье входят и выходят озабоченные люди. Тут Данилов замечает стенд — он такие еще застал, когда был маленьким. В советские времена на подобные вывешивали для всеобщего обозрения газеты. Он, помнится, еще спрашивал у папани, для чего так делают, и тот отвечал не очень понятное: на идеологии мы не экономим, нужно, чтобы идеи партии и правительства доходили до всех, не мытьем, так катаньем.

Данилов останавливается у стенда, возле которого застыли, уткнувшись в газету, три-четыре человека, все мужского пола. Один из них отходит, сдергивает с головы кепку, чешет в затылке и с досадой плюет на тротуар: «Все-таки начали, сволочи!» — и прибавляет непечатное ругательство.

На первой полосе газеты под названием «Правда» — большая «шапка». Она гласит: «КТО С МЕЧОМ К НАМ ПРИДЕТ — ОТ МЕЧА ПОГИБНЕТ!» А ниже, чуть мельче: «В результате успешного ракетного удара советских войск разрушены крупнейшие города США». И, одна рядом с другой, размещены три фотографии.

Все они сделаны с высоты птичьего полета — очевидно, с борта советского самолета. На первой — Нью-Йорк, но он превращен в руины. От большинства супернебоскребов остались лишь пирамиды битого кирпича.

Далее — Вашингтон. Та же картина. Белый дом, стела, здание Конгресса сметены с лица земли.

Далее — Чикаго. Такая же разруха.

Ниже — еще один заголовок: «От Советского информбюро». Подзаголовок: «Гавана, от нашего собственного корреспондента». Данилов вчитался в текст: «Вчера рано утром по местному времени американская военщина начала широкомасштабные военные действия против свободолюбивого народа Кубы. Не жалея бомб и снарядов, империализм обрушил на Остров Свободы всю мощь своей милитаристской машины. Массированным бомбардировкам подверглись Гавана, другие города страны. Среди мирного населения имеются многочисленные жертвы. Одновременно агрессивные янки начали высадку на Кубу воинского десанта. Кубинский народ — военные, милиционеры и добровольцы — оказывает отчаянное сопротивление вооруженным до зубов империалистам. На помощь пришли бойцы Советской Армии из расквартированного на острове ограниченного контингента советских войск. В ходе десанта, как сообщают многочисленные источники, американская военщина первой применила тактические ядерные заряды. В ответ главнокомандующий советскими войсками на Кубе генерал армии тов. Плиев, по согласованию с председателем совета обороны товарищем Хрущевым, принял решение применить против США советские ядерные ракеты, размещенные на Острове Свободы. Ракетно-ядерный удар по зарвавшемуся агрессору оказался успешным. Из тридцати пяти запущенных ракет среднего радиуса действия своих целей на Американском континенте достигли двадцать три. Поражены крупные скопления вражеской живой силы и техники, аэродромы, заводы, ракетные установки и нефтебазы. Серьезный ущерб причинен городам Нью-Йорк, Вашингтон, Чикаго, Ричмонд, Филадельфия и ряду других».

А в самом низу страницы — гораздо более мелким шрифтом — еще один заголовок: «Без объявления войны». А ниже следует такой текст: «Союзники США по агрессивному блоку НАТО без объявления войны осуществили акт неприкрытой агрессии по отношению к миролюбивому Советскому Союзу. С территории Турции по нашим мирным городам и селам выпущена целая армада ракетно-ядерных ракет американского производства. Большинство из них были успешно сбиты нашими средствами ПВО. Однако часть их все же преодолела первый пояс нашей могучей противовоздушной обороны и упала на территории СССР. Бомбардировке подверглись города Одесса, Севастополь, Энск, Сочи, Краснодар. Среди советского мирного населения имеются отдельные человеческие жертвы». Чуть ниже подверстана еще одна заметка: «Американские стервятники попытались прорваться на территорию Советского Союза. Несколько десятков бомбардировщиков противника, при поддержке армады истребителей, стремились нанести удар по городу Москве. Однако доблестная ПВО страны встала вокруг столицы мира и социализма несокрушимой стеной. Ни одному самолету противника не удалось прорваться сквозь могучее кольцо нашей ПВО. Ее силами было сбито семь стратегических бомбардировщиков «Б‑1» и три истребителя «Ф‑4». Пилоты взяты в плен или погибли. В бешеной злобе отползая от нашей родной столицы, американские стервятники сбросили свой зловещий бомбовый груз, в том числе ядерный, на советской территории. Пострадали города Калинин, Бологое, Ленинград, Каунас, Рига, Вильнюс. Среди мирного населения имеются отдельные человеческие жертвы».

Вся вторая и третья полоса газеты были отведены огромному материалу под заголовками: «Экстренный совместный пленум ЦК КПСС и Совета Министров СССР». И ниже: «Выступление Председателя Совета Министров СССР, председателя Совета обороны СССР Н. С. Хрущева на Экстренном совместном пленуме».

В сплошном подслеповатом тексте взгляд Данилова наткнулся на неожиданную ремарку: «Оживление в зале. Смех. Аплодисменты». Он заинтересовался: что в речи руководителя страны и партии могло развеселить чиновников, собравшихся в Кремле в столь тяжелый для государства момент? Прочел: «А ракет у нас для вас, господа империалисты и агрессоры, на всех хватит!» И после первого приступа оживления и смеха, охватившего государственных бонз, следовал новый пассаж: «А если у кого-то из наших бойцов или представителей нашего героического народа вдруг под рукой не окажется ракеты, он вас снарядами станет крыть! А выйдет заминка со снарядами — перейдет на пули! А пуль вдруг недостанет — наш народ возьмет бутылки с «коктейлями Молотова» и зажигательной смесью даст вам отпор!» И опять — приступ оживления и аплодисментов в зале. Еще бы, подумалось Данилову, ведь не им же идти в ближнем бою мочить врагов «коктейлями Молотова»!

Чтобы хоть как-то отвлечься, он обратился к четвертой странице — а больше в газетах в ту пору полос и не было, — может, хоть что-то есть менее мрачное? Например, о футболе? Однако последнюю страницу занимали отклики трудящихся под общей шапкой: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Их Данилов читать не стал.

Знакомство с газетой подтвердило самые худшие опасения: началось! Случилось самое ужасное из того, чего боялись в то время. Третья мировая война. И, наверное, даже в гораздо худшем варианте, чем тот, что он увидел (или ему кто-то показал) в пятьдесят первом году. Он хорошо понимал, насколько газеты, особенно военного времени, склонны к эвфемизмам, и не сомневался, что «отдельные человеческие жертвы» в Ленинграде, Энске, Риге и Калинине, о которых сообщала «Правда», на деле означают зверские разрушения, подобные, если не большие, чем те, которые Советская Армия причинила Америке, а также десятки тысяч погибших.

Еще один мужик, стоявший рядом с ним с растерянным лицом, со словами: «Да, брат, дела», — отошел от стенда. Его примеру последовал и Данилов. И тут по всей улице разнесся вой сирен. Вопили они истошно, а вслед за тем послышался механический голос: «Граждане, воздушная тревога!»

Данилов бросился в метро «Лермонтовская». Туда пропускали без билета. Эскалаторы работали, и он спустился вниз, на платформу. Поезда ходили, как ни в чем не бывало. Он сел в идущий до «Комсомольской». В мозгу мелькнуло совершенно мирное и даже ужасно пошлое: «Я не я буду, если в такой обстановке не раскручу Лариску на любовь. Однова живем, как говорится. Завтра мне уходить на фронт. Может, последний раз видимся. Только бы она дома была».

Он доехал до «Октябрьской». Но тут случилась загвоздка: все эскалаторы на станции работали только на спуск. Вверх не поднимали. Народу на платформе все прибывало. Некоторые, особенно женщины, стали возмущаться: «Почему не выпускаете? Мы домой едем! Дети там одни!»

Дежурная по станции принялась их увещевать: «Граждане, да куда ж вы пойдете? Воздушная тревога!» Но ее не слышали, напирали.

Тут подошли пара милицейских, один гаркнул: «А ну-ка молчать! Тихо всем! А то я вам, по законам военного времени!..» Второй картинно расстегнул кобуру и даже вытащил свой «ТТ». Народ слегка отступил. Свара и крики прекратились. В толпе, впрочем, продолжалось переругивание, правда, довольно миролюбивое: «Ты куда, тетка, прешь, в радиоактивный пепел превратиться не терпится?» — «Да чтоб ты, парень, сам сгорел атомным огнем!» Но и тут нашелся дядя начальственного вида, в велюровой шляпе, который гаркнул: «Прекратите, граждане, свои неуместные шуточки!» — и народ пугливо замолк. Что ни говори, москвичи в шестьдесят втором году были гораздо более дисциплинированными, чем полвека спустя.

Наконец выход со станции открыли. Эскалатор заработал на подъем. Видимо, воздушная тревога закончилась. Толпа довольно весело рванулась наверх.

На поверхности никакой войной и не пахло — ни в прямом, ни в переносном смысле. Похоже, что ни один американский бомбардировщик и ни одна ракета опять не прорвались. Кольцо ПВО вокруг столицы мира и социализма, созданное в пятидесятые годы, действовало безотказно. Скоро Данилову предстояло влиться в ее состав — вряд ли новобранцев успеют и захотят увозить далеко.

Тетка в телогрейке у вестибюля торговала дачными астрами, завернутыми в газетку. На нее косились прохожие: совсем вроде не время спекулировать. А Данилову оказалось в самый раз. Не идти ведь к девушке с пустыми руками!

Автобус подъехал быстро, толпа пассажиров успешно его захватила. Кондукторша привычно покрикивала, призывая передавать пятаки за проезд — все так, будто бы и нет никакой войны. И только разглядывая из окна автобуса Ленинский проспект, можно было заключить, что творится неладное. Практически перед всеми магазинами, в особенности продуктовыми, змеились очереди. Из дверей вываливались радостные граждане, успевшие ухватить хоть что-то — как правило, то были тетки с авоськами. В авоськах громоздились бруски сизого хозяйственного мыла, коробки спичек, серые стрелы макарон, пачки «Беломорканала», прозрачные бутыльменты сорокаградусной.

Данилов порадовался, что его никакие дефициты не волнуют — завтра он будет в армии, а там худо-бедно накормят и курева дадут, а больше служивому ничего не надобно.

Тут он поймал взгляд мужика, сидящего спиной к движению (сам Данилов стоял на задней площадке). Тот смотрел на него и его букет довольно долго, не отрываясь, и откровенная злоба читалась в этом взгляде. В ответ Алексей тоже глянул весьма тяжело и понял: где-то он этого мужчину встречал раньше. Хотя за его черты невозможно было зацепиться: невыразительное, блеклое, белесое лицо. Так и не вспомнив, кто это, Данилов отвернулся к окну.

За Калужской заставой автобус свернул налево. Здесь начинались Черемушки — новый район столицы, недавно застроенный пятиэтажками. Возле новостроек торчали палочки саженцев, земля всюду была перерыта. Основу пейзажа, кроме новеньких хрущевок — гордости власти и новоселов, — составляли грязь, кинутые сквозь лужи деревянные лаги, брошенные трубы большого диаметра, забытый бульдозер, оставленный башенный кран.

Сверяясь с адресом на листочке, Данилов стал пробираться к выходу. Бросил еще один взгляд на белесого мужика и вдруг вспомнил: да это тот самый полицай, который хотел поймать его в предыдущем сне — на улице Энска, через минуту после взрыва бомбы! Тот продолжал смотреть на него с нескрываемой ненавистью — такой, которую трудно было выдержать. Казалось, окажись у белесого винтовка — застрелил бы, не раздумывая!

Молодой человек отвернулся и стал протискиваться сквозь толпу к дверям. Их створки со скрипом открылись, и Данилов сошел с автобуса.

Нужная ему пятиэтажка находилась минутах в десяти ходьбы. Адресов на хрущевках не значилось, пришлось расспрашивать старожилов, пробирающихся, как и он, от остановки к подъездам. Народ, обычно в подобных ситуациях радушный, теперь поглядывал подозрительно: не шпион ли? — однако нехотя отвечал.

Наконец вот он, искомый дом: дверь подъезда настежь, разумеется, нет ни домофона, ни консьержки. Он взбежал по лестнице. Квартира на втором этаже. И единственная мысль в башке: «Только бы она оказалась дома!» Звонок, шаги за дверью и — да, это она, Лариса, к которой он так стремился!

Она в очень скромном ситцевом халатике на голое тело — запахивает его у горла, смеется: «Ты? Вот не ждала!» А он протягивает букетик и говорит, задыхаясь от любви и желания: «Я попрощаться. Меня призвали, завтра ухожу на фронт».

Она бледнеет, а он тихонько спрашивает: «Ты одна?»

Девушка утвердительно кивает.

И тогда он, даже не сняв пальто, делает к ней шаг и заключает в объятия. Тело ее нежное, молодое, сильное. И тут, хоть Лариса и Варя совсем не похожи, он понимает, что это тело Вари.

И еще в мозг вдруг проникают откуда-то несколько мыслей, совершенно посторонних, абсолютно не относящихся к этому сну из времен военной Москвы 1962 года.

— Альфа-один, мы выдвинулись, находимся на рубеже, готовы к работе, как поняли меня?

— Я Альфа-два, понял вас хорошо, приближаемся к исходной. Ожидаемся через три минуты, как развернемся, я доложу.

— Понял тебя, Альфа-два, жду твоего доклада по готовности.