Палома

Анн-Гаэль Юон (2020)

Испания, деревушка Фаго, 1920-е годы. Каждый год молодые девушки уходят на сезонные заработки во Францию, пересекая границу пешком по крутым склонам Пиренейских гор. Юная Роза отправляется в это опасное путешествие с одной лишь целью: устроиться на обувную фабрику по пошиву эспадрилий во французском городке Молеон. Новая жизнь станет для нее настоящим испытанием, пока судьба не приведет ее в дом удивительных женщин — экстравагантных парижанок, ценящих свободу и шикарные наряды. Они помогут раскрыться ее талантам, подарят дружбу и поддержку, столь необходимые в мире, где всем заправляют мужчины. Этот роман искрится, как шампанское, погружая читателя в атмосферу беспечных межвоенных лет — эпоху Чарли Чаплина, Коко Шанель и безудержного джаза. Но, несмотря на драгоценности, деньги, славу, сестра так и не простила меня. За то, что выбрали меня. За то, что спасли меня. Любовь не исключает ненависти, Палома. Особенности Дизайнерская бумага, высокое качество печати. Лиз, я в жизни не видела ничего прекраснее, чем эти две женщины в гостиной. Эта сцена напоминала картину какого-то великого художника. Каждая деталь композиции казалась тщательно продуманной. Ткани, формы, оттенки. Все перекликалось друг с другом в удивительной гармонии. Румянец на щеках был отражением пламени в камине. Зеленые глаза Колетт светились перламутровым блеском, как нитка жемчуга на шее королевы.

21

Три женщины и Люпен жили среди растений, книг и подвязок для чулок. Мадемуазель Тереза вставала первой, готовилась к занятиям, проверяла диктанты. Мадемуазель Вера засиживалась до поздней ночи, склонившись над пишущей машинкой в клубах сигаретного дыма. Когда она куда-то отлучалась, я тут же вскакивала со стула, чтобы взглянуть на лист бумаги, заправленный под каретку, всегда один и тот же — безупречно белый, не считая цифры «1», расположенной по центру. Одинокая, прямая, как спичка, эта цифра, казалось, изо всех сил пыталась разжечь творческий потенциал старой девы.

Мадемуазели были совершенно не похожи друг на друга. Мадемуазель Вера была стройной, мадемуазель Тереза — пышной. Одна взбалмошная, другая серьезная. Сколько лет им могло быть? В мои пятнадцать, Лиз, все, кому за сорок, казались антиквариатом. Но мадемуазель Вера выглядела менее древней. Возможно, дело было в губной помаде, крашеных волосах или сигаретах, которые она все время курила.

Казалось, эти две женщины знали друг друга всю жизнь. Когда одна начинала фразу, другая торопилась ее закончить. Они постоянно обо всем спорили, приходя к согласию лишь по одному вопросу: как следует заваривать чай. И все же отношения между ними были наполнены той же нежностью, которая связывала меня и Альму.

Мисс Вера заполняла пепельницу окурками, Колетт — гардероб платьями, а мадемуазель Тереза — библиотеку книгами. Я же пользовалась возможностью читать все, что попадалось мне под руку, надеясь, что когда-нибудь тоже смогу курить, не кашляя.

Я смирилась с холодным безразличием Кармен в мастерской, хотя, как ты понимаешь, меня это не радовало. Я была очень счастлива в доме мадемуазелей, но знала, что в конце концов мне, как и всем остальным ласточкам, придется вернуться в родную деревню.

Я много работала и откладывала все заработанные деньги. В обеденный перерыв я читала книги, отобранные для меня мадемуазель Терезой, а иногда, если Колетт настаивала, отправлялась с ней в магазин одежды на главной улице. Там продавали в основном рабочие блузы и фартуки — все же мы были в деревне, — но попадались и товары для богатых горожанок.

Я внимательно рассматривала платья, аксессуары, украшения и обувь хозяйки магазина — как выяснилось, большой поклонницы Роша и Жана Пату (эти парижские кутюрье и парфюмеры были невероятно популярны в те годы). За шитьем мне приходили в голову новые оригинальные модели эспадрилий, с каблуками, вышивкой и лентами. В свободное время я их зарисовывала. Здесь будет атласный бант, там шнурки, обхватывающие лодыжки. Кроме того, меня вдохновляли чудесные шляпки, которые местные жительницы надевали по воскресеньям.

Но, несмотря на все то время, что я проводила с Колетт, мне никак не удавалось ее разговорить. Однажды, не выдержав, я пристала с расспросами к Бернадетте. Дело было воскресным утром. Я, единственная во всем доме, готовилась к мессе. Бернадетта возилась на кухне — я же говорила тебе, Лиз, что эта женщина была гениальным кулинаром? — а я завтракала, пытаясь не обращать внимания на ужасную головную боль. Накануне мы торжественно распаковали чудесный патефон, который Люпен привез неизвестно откуда на день рождения мадемуазель Веры. Бернадетта присоединилась к нам, и по такому случаю мы все принарядились.

— А вот скажи мне, Бернадетта, — начала я, макая хлеб в миску. В отсутствие мадемуазель Веры, которая по воскресеньям обычно не появлялась раньше полудня, великолепие завтрака было сведено к минимуму. Вся эта пышность соблюдалась только ради самой королевы в память о ее лучших годах.

— Чего ты хочешь от Надетты?

Я вытерла молоко с подбородка и на своем лучшем французском спросила:

— Что здесь делают мадемуазель Вера и Колетт?

Бернадетта, взглянув одним глазом на меня, а другим на стол, снова уткнулась в раковину. Я вскочила со стула и обхватила ее руками. Ее жилет, застегнутый до самой шеи, благоухал мылом.

— Я обещала никому не рассказывать о том, что здесь происходит! — воскликнула она, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.

— Ну же, Берни, Колетт не хочет ничего говорить, а мне больше не у кого спросить…

Бернадетта делала вид, что не слышит меня, но, как и все, кто вынужден молчать, она умирала от желания поговорить. Поэтому я добавила:

— А то я скажу мадемуазель Вере, что ты делаешь с Гедеоном в ее отсутствие, чтобы добиться тишины.

Она обернулась, покраснев, как помидор.

— Да чтоб тебя!

Бернадетта устало вытерла руки полотенцем, поставила на стол бутылку и придвинула стул.

— Налей-ка мне! А то у меня голова там, где у кур яйца.

А затем, сделав большой глоток, она начала рассказывать.