Зона отчуждения

Антон О'скоттский, 2010

У каждого писателя есть самый первый рассказ. Может быть, не самый лучший, зато самый любимый. Первенец, с которого все началось. Насколько рассказ хорош, судить читателю. В недалеком будущем железные дороги заменила СВТ – система вакуумной транспортировки. Вокзалы обезлюдели, а прилегающие территории превратились в свалки. Посреди одной такой свалки с незапамятных времен стоит паровоз. Никому до него нет дела, кроме детей и Николая. Он один верит, что паровоз поедет и целенаправленно идет к своей цели. В конце концов, паровоз действительно покидает тупик, но все складывается совершенно не так, как предполагал Николай.

Четырнадцатый тупик носил гордое имя «улица Железнодорожная», а четыре вагона сизо-зеленого цвета звучно именовались домами.

Николай жил в последнем вагоне, загнанном в тупик до упора. Там скапливалась вся грязь, а осенью тропинка вдоль вагонов, на которых вместо «Москва — Уфа» значилось «ул. Железнодорожная», превращалась в небольшое болото. В мутные окна просвечивали номера «домов».

Николай поднялся по скрипучим ступеням деревянного крыльца и вошел в свой тамбур. Во второй половине вагона, куда вел противоположный тамбур, жил его школьный друг Петр, который постоянно заходил в гости после работы.

Николай закрыл за собой дверь, разулся и прошел в «квартиру» — половину вагона, поделенную на кухоньку, спальню матери и небольшой зал, где Николай ночевал, устроившись на сохранившейся нижней полке. Сейчас на «диванчике» сидела мама, постаревшая раньше времени, и смотрела телевизор, не отрываясь от вязания.

— Явился! — завела она старую пластинку, — в доме опять есть нечего, а он по помойке шляется, железяки подбирает! И не надейся — золота там точно нет!

Николай, не обращая внимания, привычно сбросил потертый серый плащ с большими карманами, в которые помещались не только руки, но и еще много чего полезного. Он придвинул столик и стал выгребать из карманов свои находки: гайки, болты, большую скобу из латуни, несколько шариков от подшипников, почти не тронутых ржавчиной. Горка на столе росла. Мать ворчала. Николай не обращал внимания.

Когда карманы опустели, и плащ занял привычное место на спинке стула, Николай стал придирчиво рассматривать добычу. Почти сразу гайки находили свои болты, шарики отправились в отдельную коробку, где их накопилось уже штук сорок. Самое пристальное внимание Николай уделил латунной скобе. Она тускло поблескивала в свете заходящего за окном солнца. Непонятно, для чего она предназначалась в прошлом, но в будущем Николай обязательно найдет ей применение — в этом не было никаких сомнений.

Мать медленно поднялась и направилась к холодильнику:

— Сколько я тебя, дармоеда, еще кормить буду?! Это ж немыслимо — вдвоем на одну пенсию жить!!! А ты — ни копейки в дом! Только железяки всякие!!! Уже весь дом ими завален, а ты все тащишь и тащишь!!! Хоть бы на металлолом сдавал, так нет же — все под кровать! Куда они тебе?!

— Мама! — перебил ее Николай, — ты ведь знаешь, что в седьмом тупике?

— Знаю, — устало согласилась она. В седьмом тупике с незапамятных времен стоял громадный паровоз, некогда выкрашенный в ту же зеленую краску, что и вагоны на улице Железнодорожной. Поговаривали, что он стоял там еще до того, как вагоны стали называть домами, а тупик — улицей. Мама и сама в детстве любила там поиграть в машиниста бронепоезда.

— А ты знаешь, что он настоящий?!

— Он всегда там стоял…

— Потому, что никто не хотел на нем ехать! — перебил Николай, — кроме детей.

— Ты его и с места не сдвинешь, — проворчала она, — да и куда ты на нем поедешь?!

— Не знаю, — хмуро ответил Николай.

— А я знаю! — всхлипнула мама, — в психушку! Вот куда!!!

В дверь постучали, и, не дожидаясь приглашения, ввалился Петр — румяный, запыхавшийся, в синей спецовке сортировочной станции, на груди которой значилось: «Петр Васнецов. Машинист II кат.»

Все, кто жил на Железнодорожной улице, работали на сортировочной станции. Поезда давно отошли в прошлое, как дорогие и нерентабельные механизмы. Теперь их заменила СВТ — система вакуумной транспортировки. Рядовые работники просто сортировали контейнеры для отправки, стараясь отправить каждый раз не больше и не меньше допустимой массы грузов. Петру же посчастливилось дослужиться до машиниста маневровки — он подводил готовые составы к нужным шлюзам СВТ и осторожно загонял их в трубу. Работа сложная и ответственная, но желающих занять привилегированное место было хоть отбавляй. Поэтому на работе Петр был сосредоточен и никого к себе не подпускал. Зато после смены он выпивал сто грамм и лучился счастьем.

Таким Петр был и сегодня, значит, еще один день прошел успешно, и, похоже, он рассчитывал на небольшую премию…

Петр вынул из кармана бутылку «Пшеничной», стилизованную под старую, советскую, и кусок колбасы. Потом добавил к ним буханку хлеба и макароны. Несмотря на то, что, по его мнению, и Николай мог тоже неплохо зарабатывать, — с его-то тягой к технике, — он старался помогать, как мог.

Мама забрала макароны и ушла в кухоньку греметь кастрюлей и дуршлагом. Петр присел на краешек стула напротив Николая. Тот отложил скобу на полочку, где уже громоздилась куча непонятных деталей, смел рукавом со стола оставшийся металлолом в коробку и уставился на друга. Не каждый день Петр приходил вот так, с бутылкой. Тем более, что зарплата еще не скоро — неужто премию дали?

— Что, добрый начальник деньжат подкинул? — съехидничал Николай.

— Не… Премия только в четверг будет. Давно просто не сидели. Мать все ругается?

Николай неохотно кивнул.

— Я ее понимаю, — вздохнул Петр, — и тебя я тоже понимаю…

Николай недоуменно посмотрел на друга. Тот свинтил крышку с бутылки и разлил в подставленные Николаем рюмки. Сам Николай не очень любил выпить, но с лучшим другом был не против.

— Иду я, значит, сейчас мимо седьмого тупика. Ну, вроде, все как обычно: детишки резвятся, стреляют, крутят что-то. Тут гляжу — стоит хмырь какой-то, рассматривает. Я сначала подумал, из наших механиков кто-нибудь. Но ведь я их всех в лицо знаю, а этого в первый раз вижу! И одет странно — вроде форма какая-то, да только не знаю я такой формы: брюки, китель, кажется. Синее, поношенное, но чистое. Странный хмырь, короче. Ну, я возле него притормозил, дай, думаю, от греха подальше шугану его. А он поворачивается ко мне и говорит: «Паровоз должен ездить!» И глаза как-то странно блестят — ну прямо, как у тебя, когда ты в железках своих копаешься!

— Паровоз должен ездить, — задумчиво произнес Николай, протянулся к полочке и достал оттуда замасленную книжку с пожелтевшими страницами.

— Паровоз должен ездить, — повторил он и чокнулся с Петром.

***

Свалка начиналась у третьего тупика и тянулась вдоль железнодорожного полотна, уходящего в неизвестность. В далеком детстве — не то в три года, не то в пять — отец сказал Николаю: «Запомни, все, что нужно тебе, не нужно простым людям, и они это выкидывают. А ты можешь найти это на свалке!» Отца Николай почти не помнил, образ практически стерся. Он только помнил, что после этих слов через день или через неделю отец исчез. Мать не желала о нем говорить, но иногда Николаю казалось, что она замечает в нем какое-то сходство с отцом. Но какое?!

Николай шел по свалке, как обычно, в своем потрепанном плаще, засунув руки глубоко в карманы, перебирая пальцами подобранные детали. Он смотрел под ноги, и не сразу заметил, что очутился слишком близко к городу, почти на краю свалки. Его увидели раньше и окликнули.

Два милиционера, не то охранявшие город от крыс со свалки, не то просто забредшие сюда по малой нужде. Тот, что повыше, с тремя звездочками на погонах, махнул призывно рукой и повелительно крикнул:

— Молодой человек! Подойдите-ка сюда!

Николаю ничего не оставалось, как подчиниться. Он прошел мимо крайних куч мусора и остановился перед блюстителями порядка. Те брезгливо рассматривали его.

Конец ознакомительного фрагмента.