Как я не стал хорошим мальчиком

Антон Прус, 2021

Вы знаете, в чём главное отличие ребёнка от взрослого? Нет, дело не в ответственности, не в воображении, и даже не в таланте. Просто ни один ребёнок никогда не был взрослым, но каждый взрослый точно был ребенком! Сборник рассказов "Как я не стал хорошим мальчиком" – это опыт погружения в своё детство, невозможная попытка забыть всё взрослое в себе и попытаться понять себя маленького, себя настоящего, себя незащищённого. Это возможность позаимствовать в своём детстве удивлённый взгляд на мир и поделиться им с теми, кто позабыл как это – быть наивным, всегда одиноким, как это – быть ребёнком…

Добрая Рая и злой петух

Как только я увидел тетю Раю, то сразу понял, что она колдунья. Или Баба Яга, или ведьма. Ну ведь не может быть такого лица у хорошей бабушки! Все сморщенное, темное, на нем большой нос, всякие бородавки, родинки и шишечки. Уши большие торчат из-под платка, да еще при этом волосатые, ну как у нашей собаки Трезора, он на цепи у нас живет в будке рядом с домом. Волосы у него на ушах даже короче, чем у Раи. Я это увидел, пока мама держала меня на руках, у калитки, а тетя Рая зашла поговорить с бабушкой. Ну я и заорал от страха. Страшными были даже не ее лицо и уши, а зубы. Их было три, они были желтые и очень длинные, такие у людей не растут. Только у волков там всяких. А когда Рая говорила, то язык между этими страшными зубами как-то бегал, мокрый такой, и звук такой шлепающий был, как будто у нее чай во рту, или так у детей еще бывает, когда зубы выпадают. Я и сказал ей, когда покричал немножко, что у нее зубы как у волка. Громко сказал. Мама засмеялась, а потом замолчала, а бабушка только рукой рот закрыла. Может зубы прикрывала, но у нее зубы не такие страшные, гораздо лучше. А тетя Рая заплакала, отвернулась, и ушла к себе в избу. Ее изба была совсем рядом с нашей, через дорогу. Перед калиткой был мостик и скамеечка маленькая. А вдоль забора росли сосны с каждой стороны канавы. Но я туда не ходил никогда. Там жил мой враг.

У тети Раи жил огромный петух, примерно с меня ростом. А когда он расправлял крылья, вытягивал шею вверх и начинал кукарекать, или даже кричать, так что все курицы разбегались в стороны, я сразу бежал за нашу калитку. И он был такой же безобразный, как сама Рая. Зубов у него, конечно, не было, а бородавок и шишек на гребешке, и вообще на всей голове было много. Глаза у него были черные-пречерные, а вокруг глаз огненный ободок. Ноги у него всегда были грязные, и он часто бил ими по пыли, грязи, по лужам, ну прямо как конь. У нашей калитки дедушка сделал песочницу, где я играл. Но даже в песочнице, недалеко от калитки, было очень страшно, потому что петух выслеживал меня, опускал голову, и начинал разбегаться, медленно так, но все быстрее и быстрее, потом раскрывал крылья… тут обычно я уже был за калиткой. Однажды я не заметил его нападения, и он очень больно клюнул меня в ногу и в попу. И главное было очень страшно, так страшно, что я не смог дальше бежать, потому что ноги перестали слушаться. Я упал на дорогу лицом вниз, закрыл голову руками и страшно закричал. Хорошо, дедушка выскочил из сарая, услышав мой крик, и с лопатой понесся на петуха. А петух даже не сразу от меня отстал, только увертывался от дедушкиной ноги и продолжал кричать и как-то рычать. Ужасный был день. Больше в тот день я на улицу не выходил. А дедушка пришел домой и сказал бабушке, что сходил к Райке, и сказал ей, что если ее петух еще раз нападет, то он его убьет. Я, конечно, не поверил, что такого петуха вообще можно убить, и решил, что больше на улицу вообще не пойду.

На следующий день родители собрались к прабабушке Мальвине, она жила на другом конце деревни. Но я наотрез отказался выходить из дома. Тогда папа взял и посадил меня на шею. Так высоко петух не запрыгнет, думал я, но все время оглядывался, не бежит ли он за нами? У прабабушки жили злые козы, царапучая и все время шипящая кошка, был глубокий пруд с гнилыми мостками перед ним, в пруду сидели красивые тритоны, вокруг пруда росло много крапивы и кусты крыжовника с огромными колючками, они цеплялись за ноги и ходить там было очень больно, но и не ходить нельзя было, иначе тритонов не увидишь, а зачем еще к прабабушке идти? Ходить по огороду было раньше страшно. Но без петуха все казалось безопасным и очень приятным!

Когда мы вернулись домой к бабушке, у нас в гостях была тетя Рая. Она и бабушка сидели на кухне, а я захотел есть и встал на пороге. Тетя Рая увидела меня, прикрыла рот рукой, хотя видно было, что она улыбается, и спросила строгим голосом:

Что, Антош, не нравлюсь я тебе, не возьмешь меня замуж?

Нет, сказал я, ты же старая!

Она рассмеялась, даже руку от рта убрала, так что я опустил голову, чтобы не видеть ее зубов. Но на всякий случай я тихонько спросил бабушку, можно ли мне не брать ее замуж? Тут все стали смеяться, так что я и не понял, должен ли я теперь жениться на старой Рае или нет, и пошел плакать к маме.

Но потом мы помирились с Раей, потому что петуха она запирала в сарае, и он больше не мог гулять по улице. Он кричал из сарая, наверное, он хотел бы меня заклевать, поэтому и кричал, но выйти не мог и злился в темноте. А подружились мы так. Я играл в песочнице, а Рая сидела на своей маленькой скамеечке, рядом с ней стояла ее коза Зойка, ее звали как мою маму, а рядом с козочкой бегал маленький козленок. Мне очень хотелось его погладить, и я все время смотрел на него. Рая увидела это, и позвала меня: петуха нет, заперт он, сказала она. А Мухтар добрый, он не тронет. Мухтар — это ее пес. Красивый такой, как в фильме про Лесси, только он не бегал, а ходил. Я подбежал к Рае, козе, козленку и Мухтару, погладил козленочка, а он меня немножко боднул. Он был еще совсем без рогов, только маленькие бугорки были на голове, и было не больно. Я спросил, как зовут козленка, и Рая сказала, что ну наверное, Антошка. А я спросил, а его папу, что зовут Борька, как моего папу? Рая долго смеялась, и сказала, что, да, но только никому не говори. Потом Рая мне даже принесла козьего молока, оно было вкусное, но пахло не как коровье, и было густое, почти как кисель.

Я стал дружить с Раей. Часто ходил к ней. А она показала, где у нее растут белые грибы, и сказала, что это секрет, и чтобы я дедушке не говорил, потому что он шустрый, все соберет, и ей не останется. А грибы росли вдоль ее канавы, где были большие сосны, на которых висели вороньи гнезда, и вороны там всегда сидели и громко каркали. Но росли под соснами не только белые грибы, но и сыроежки, и волнушки, и белые грузди, и подберезовики. Я много грибов с ней тогда собрал, но никому дома не сказал, где я это нашел. Дедушка даже хмурился, потому что это же обычно он белые находил на нашем огороде, вдоль забора, а тут я принес. А я все равно не сказал, откуда грибы, и дедушка решил, что это я вдоль забора Раи Злой нашел. Да, я же забыл рассказать, что у нас была Рая Злая. У нее и забор был высокий и такой плотный, что ничего не было за ним видно. И на цепи у нее был не Мухтар, а безымянная огромная немецкая овчарка. И ее дом тоже был через дорогу, через улицу Чкалова, в сторону колодца. Я сразу, по дедушкиным словам, понял, что и к этому забору нужно сходить за грибами. А дружить с Раей Злой мне не хотелось. Она со мной даже не здоровалась никогда. Иногда она выскакивала из своей высоченной калитки с какой-то клюкой, когда я на велосипеде катался с мальчишками и мы кричали громко, наверное. Она бросалась на нас и кричала, что всех нас в тюрьму пересажает, что мы бездельники. И дедушка даже ей однажды при нас сказал, чтобы она не высовывалась из своей норы, не приставала к детям, и что нам надзиратель не требуется. Поэтому вдоль ее забора грибы собирать было страшно, хотя там и правда росли белые, иногда и очень большие. Я ее однажды увидел сквозь забор, она приближалась ко мне со своей клюкой и шипела, что если еще раз меня увидит здесь, то посадит меня в тюрьму за воровство. Я спросил у бабушки, можно ли посадить за воровство, если собираешь грибы со стороны улице, а не на чьем-то огороде. А бабушка сказала, что не нужно ходить к забору Раи Злой, от греха подальше. Не знаю, как она поняла, что я про тот забор спрашивал.

А потом мама уехала в Ленинград. Я не знал, что она уезжает, она мне не сказала. Она просто вдруг позвала меня, и попрощалась. Я сначала не понял, но, когда она взяла сумку и пошла к калитке, тут я страшно закричал, чтобы она меня не оставляла, что я поеду с ней, что мне ей нужно кое-что показать, что нужно к лесу сходить, и на речку, и обязательно с ней, так как она этого ничего не видела. Наверное, я плохо объяснял, да и слова, когда плачешь, не так получаются, как обычно, потому что слезы мешают, и сопли, и как-то икаешь, что ли. И кажется, что мама тебя навсегда оставляет, потому что она ведь не сказала, что она приедет через два дня, не сказала, что к врачу поехала или еще куда-нибудь, а значит она меня бросает! Иначе зачем меня дедушка схватил и держит, и не пускает к маме, и зачем бабушка плачет тоже, разве она бы плакала, если все было бы нормально, как всегда, если бы мама вернулась, то она бы точно не плакала. Да и дедушка вон тоже плачет. Почему тогда все плачут, почему? Потом я очень устал, мама уехала. Я ел суп, а когда смотрел вниз, на тарелку, то видел свои щеки, и ресницы, и нос. И слезы иногда капали в тарелку. Я не доел суп, потому что он был холодный и со слезами. Потом я немножко поспал после обеда, не потому что маленький, а потому что бабушке для нервов нужно после обеда поспать, и она очень рано встает, а я бы балбесничал и мешал ей спать. Во сне я видел козленка, я на нем скакал, а он мне что-то рассказывал, но я не запомнил, что. Когда я проснулся, то бабушки уже не было. Я вышел из дома, повернул за угол нашего забора и сел на мостик через канаву. Стрекотали кузнечики, у забора цвела земляника, но уже были и ягоды, только не совсем спелые. А я смотрел туда, где вдалеке стоял колодец, и еще дальше, где стоял черный дом с красивыми резными ставнями, и еще дальше, где жил огромный дог, такая собака с черными и белыми пятнами, и еще дальше, туда, где жила почтальониха, та, у которой сын очень давно утонул, и она от этого сошла с ума. И дальше, дальше, где была баня, а за баней пивной лягушатник, как его папа называл, а еще дальше была платформа, от которой уезжала электричка с мамой. Электричка, наверное, уже давно уехала, и мама была дома, без меня. Зачем вообще маме быть без меня? Что она может делать без меня? Как она может что-то делать без меня? Вон бежит ящерка, а за ней другая, маленькая. Наверное, это ее сын? Вон вороны на гнездах, со своими детьми. И даже петух у Раи со своими курицами и цыплятами. И козочка с козленком. А мама уехала. В Ленинград. Все расплылось у меня в глазах. Я сорвал недозрелую землянику и съел. Ну и пусть, подумал я. Вот, наемся зеленой земляники и умру. Но много ягод я не нашел. Зато очень проголодался и немножко замерз. Я пошел к бабушке, потому что она меня не бросила, не предала, не уехала. И потому что блинов мне все равно хочется, а умирать нет. И вообще бабушкины блины лучше маминых. У бабушки Шуры, тут, в Любани, блины толстые, румяные, а дедушка ест их со свиными подсоленными шкварками, мне раньше со шкварками не нравилось, а теперь я их ем, как дедушка, только дедушка блин пополам складывает, на вилку накалывает, в блюдечко с теплыми шкварками макает, а они в горячем жире плавают, и сразу в рот кладет. А я так не могу сразу, мне бабушка блины на кусочки режет, и я на эти кусочки шкварки кладу, а потом ем. А еще их хорошо и со сметаной, и с вареньем, и даже просто так, даже холодными. Нет, наверное, пока умирать не буду, пока на свете такие блины бывают!

Мама долго не приезжала, дня три. А еще и дедушка заболел, и его увезли в больницу. А бабушке нужно было его навещать. И тогда бабушка меня спросила, не хочу ли я немножко пожить у Раи, ну, совсем чуть-чуть, одну только ночь. Наверное, бабушка боялась, что я опять начну кричать, как с мамой. Но она же мне все нормально объяснила и про дедушку в больнице с воспалением легких, и то, что ей нужно ему еды отвезти, и с доктором поговорить. И что потом ей нужно на работу рано утром в магазин. Я даже не расстроился, потому что у Раи было интересно, все по-другому и в доме, и в сарае, и в огороде. У нас было очень аккуратно: цветник с ровными грядками и разными цветами — георгинами, флоксами, ноготками, настурциями, да много чего еще. Ровные грядки с картошкой, красивые небольшие яблони, парники. Бабушка постоянно все что-то делала в огороде, а дедушка в сарае. У него даже горн был, и он ковал там оградки для кладбища, если кому нужно было. А у Раи везде валялся мусор, яблони были огромные и с сухими ветками. Курицы были грязные, в огороде были не грядки, а как-то все росло вперемешку — и смородиновые кусты, и морковка. У нас куст ревеня был самым центром огорода, его листы с красными черешками были такими огромными, что даже кошка иногда спала на них, а они не ломались. А когда высоченная стрелка ревеня с мелкими цветками начинала расти вверх, то казалось, она может достать до низких облаков! А у Раи в центре огорода был пруд, покрытый зеленой ряской, и там всегда квакали лягушки.

Так я попал к Рае в дом. Да, там все было совсем другим. Бабушка не то, что кур, она и кота в дом не пускала, он мог ходить только сенях. Что уж про Трезора говорить, он и в дом зайти не мог, он жил в конуре, только иногда дедушка брал его в лес. А у Раи курица ходила по кухне, клевала что-то на полу. Мухтар лежал на полу в доме, и тихонько грыз перекладину табуретки. Рая сказала, что у него зубки болят, он же старенький. Я его погладил, и он тихонько постучал хвостом по полу, а потом лизнул мою руку. Он был очень добрый. Когда Рая пошла за водой на колодец, я решил покататься на Мухтаре, но все не мог на него залезть. Когда он лежал, и я залезал, то после того, как он вставал, я сразу падал, один раз даже головой об печку. Я испугался, но потом оказалось, что печка еле теплая, и бояться было нечего. Наконец Мухтар сел, я сзади залез на него, и взялся за шерсть на шее. Как только он встал я начал сползать и схватил его за уши. Тут вошла Рая с водой, Мухтар радостно завилял хвостом и опустил голову. Тут я и упал чуть не в ведро с водой. Тогда Рая увела Мухтара в сени и заперла его там. Тот немножко поскулил и затих, наверное, уснул.

После обеда я лег на Раину кровать, а она включила радио. Радио у нее было такое большое, черное, с поперечной досочкой какой-то, я раньше такие только по телевизору видел в фильмах про войну. По радио ничего интересного не передавали, и я заснул. После сна мы пошли с за козами на другой конец деревни, там пастух, оказывается, пас коз на поле, и все жители деревни вечером забирали своих коз. Вот почему козы по вечерам приходят домой. А я думал это они сами, ну, гуляют. По всей дороге валялись горошины козьих какашек. Мы шли с козочками, а Рая мне рассказала, что, когда я был совсем маленький, только начал ходить самостоятельно и Зойка была маленьким козленочком, я стал подбирать маленькие круглые какашечки козленка, наверное, подумал, что это конфеты или изюм, и ел их. Целый рот набил ими, и не давал дедушке выковырять их из меня! Я не поверил, конечно, ведь ладно одну какашку, но набить целый рот ими — как это можно, они же по вкусу вряд ли на изюм похожи? Рая только смеялась. Я тоже смеялся, больно смешно было себя представить с полным ртом козьих какашек.

Мы поужинали с Раей, она пожарила белые грибы с картошкой и луком. У нее было вкусное варенье из красной смородины, а чай был невкусный. А потом я лег спать. Я так и не понял, где Рая спала, так как кровать была одна в доме. Но перед сном я попросил ее рассказать мне сказку, и она рассказала про свою жизнь, про мужа, который умер, про войну. Все это было совсем не как в сказке, а, и скучно, и страшно одновременно. Было так странно лежать в жаркой большой чужой кровати. В окне светил другой фонарь, не как у меня в комнате. За ковром, у Раи не было обоев, как у нас в доме, у нее просто были шкаф, комод, полка и ковры на стенах. Но часть стен — это были просто бревна. Так вот за ковром, под кроватью — шуршали мыши, а может крысы. Но приятнее было думать про мышей. И тут я вспомнил, как дедушка разбирал старый сарай, чтобы потом построить новый, и под полом мы нашли маленькое гнездышко с розовыми малюсенькими крысятами. Я взял одного в ладошку и принес бабушке. Я не знал, что бабушка может так громко кричать и быстро бегать. А когда я вернулся к крысиному гнезду в сарае, то увидел дедушку, который рубит маленьких крысят лопатой. Я стоял и плакал. Кричать как бабушка мне не хотелось, но было так жалко крысят, и того, что они слепые, розовые и голенькие, совсем без волосиков, что они жалобно пищали, потому что их мама убежала, как моя мама недавно, что их домик был разрушен, а потом их вообще убили лопатой. Это было очень страшно, очень несправедливо. Я с дедушкой долго потом не разговаривал, хотя он и лук со стрелами мне сделал, и гайку с пером на веревочке в небо запускать научил. И вот я лежал на Раиной постели и мне было хорошо, что ее крысята или мышата в безопасности, как я под одеялом, что их мама, наверное, с ними рядом.

А потом приехала мама. Я ее сразу простил и обрадовался. И мы пошли с ней на рыбалку. Я учил ее ловить, но она очень боялась червяков. Она вываливала из банки червей, а я ругался, потому что их копать было трудно, и вот так разбрасывать их было неправильно, ну не хватит же потом. Вот она вываливала червей в траву, и ждала пока червяк сам наползет на крючок, чтобы забросить его. Ну, конечно, мне приходилось самому насаживать червяка, а то он бы просто уплыл в воде, кто же этого не понимает?! Рыбы мы не наловили, потому что мне приходилось и маме помогать, и червей спасать, и свою удочку забрасывать. Клевало немножко, но я не успевал подсечь и очень расстраивался. Но все равно было так здорово с мамой ловить рыбу. Очень здорово. Жалко, что это был только один раз в жизни, когда мы рыбачили с ней вместе…

А потом лето кончилось. Ну, не прямо сразу, мы с дедушкой и в лес за грибами ходили, и за малиной. И даже на речку, и он наловил много уклеек и плотвичек. И с папой за раками мы ходили, ну, много интересного было. А в конце лета мы набрали цветов в огороде и уехали. Теперь уже бабушка плакала, а я нет. Но я ей сказал, что мы еще приедем, что плакать то зачем, что меня в детском саду ждут, и что скоро зима, и мы приедем тут ледяную горку строить.

Да, конечно, зимой мы приехали. Дядя Сережа, мамин младший брат, вместе с папой построили нам и горку из снега, только мы ее быстро сломали с Мишкой и Валеркой, моими братьями, потому что дрались, ну, кому первому ехать. А он потом еще и целый дом построил: сначала расчистил тропинку вдоль забора, и кидал снег в канаву, где и так снега много было. А потом он в самой канаве сделал тоннель, очень длинный! Мы там как бы жили. Только бабушка нас выгнала оттуда, потому что нас могло бы завалить снегом, и мы бы задохнулись там. А дядя Сережа тогда разбежался и прыгнул сверху на этот дом, и провалился туда внутрь. Он не задохнулся, а засмеялся, а мы закричали, что, ну зачем он такой классный дом сломал? Но все равно это было весело!

Утром я вышел на улицу и пошел к дому тети Раи. Во дворе ее дома были чужие люди, и они сказали, что Рая умерла, а Мухтар убежал. Я спросил про петуха, но они ничего не ответили. На дворе, в снегу, валялось старое черное радио и какие-то вещи. Ни козочки, ни козленка не было. Снег во дворе у Раи был грязный, не как у нас, у нас только веселенький песочек был на скользком снегу, чтобы не упасть. Скамеечку у Раиной калитки занесло снегом, дорожка вдоль забора, там, где я летом собирал грибы — не расчищена. Незнакомые люди ругались. Я вернулся домой. Все смотрели телевизор, там кто-то пел. Я лег на диван рядом с бабушкой, положил голову на ее живот. Я любил ее смешить, чтобы живот колыхался, а моя голова при этом высоко подпрыгивала. Я тогда говорил, что у бабушки в животе лягуха большая, а она еще больше тогда смеется, и мне еще веселее. Но теперь смеяться не хотелось, я думал про Раю, про Зойку и Антошку, про их папу, про то, куда, интересно, это они пропали… Я спросил у бабушки, когда она умрет, но она сказала, что я глупости говорю, и я пошел спать.

Я лежал в постели, в маленькой комнате напротив кухни. Над моей кроватью горела крохотная лампочка в виде красивой розочки — это чтобы мне не страшно было ночью, папа купил. Я думал, что было бы лучше, если бы Рая сказала мне, что она скоро умрет, а не просто исчезнет, как мама, когда она уехала. И лучше бы бабушка рассказала, когда и почему она сама умрет, и тогда бы никто не переживал, что люди умирают, все бы знали, и ждали, готовились. А так мы как крысята умираем, будто был дом у нас, и его не стало, и это так неожиданно для всех. Я представил, что кто-то с огромной лопатой стоит над нами, сначала смотрит, совсем без любви, без сожаления, может даже выбирает кто слабее, а потом опускает ее на нас, и мы исчезаем, так и не узнав, что же будет дальше, не узнав, что потом про нас кто-то вспомнит, как я про Раю, про крысят, про козочек, а на месте, где мы жили, где мы умерли, просто построят новый сарай, и то, что было до этого просто перестанет существовать. И почти уже во сне, я сказал шепотом, что я не забуду тебя Рая, и что ты не баба Яга, что ты даже красивая, но, честно, жениться на тебе я бы не стал, а просто ходил бы и ходил в гости, если бы ты не умерла!

Апрель 2020