У костра

Антон Рундквист, 2021

Средневековье. Ночь. Развалины старой крепости. Случайно встретившиеся и принадлежащие к совершенно разным сословиям путники, пережидая у костра жуткий ливень, ведут философские беседы о справедливости, счастье и судьбе. Время от времени незнакомцы делятся друг с другом на первый взгляд не связанными между собой историями. Но именно что на первый взгляд – ровно до тех пор, пока разговор не принимает непредвиденный для его участников оборот…

Посвящается

Ивану Николаевичу Рундквисту

(1983–2005)

— Справедливость? — переспросил Алхимик, подбросив пару дровишек, призванных вдохнуть новую жизнь в уже было начавший медленно угасать костер. — Ничего себе вы вопросы задаете на ночь глядя, сэр Рыцарь. Что есть справедливость? Хм…

Трое путников прятались от сильнейшего ливня под навесом в руинах давным-давно заброшенной каменной крепости. Эти люди прежде никогда не встречались, и вместе их свели лишь общая дорога пополам с ненастной погодой. В ином случае вряд ли получилось бы представить столь разношерстную компанию, собравшуюся вокруг одного источника огня. Посудите сами: при каких еще обстоятельствах в нашем современном феодальном обществе с его несомненно прогрессивным сословным делением могли рядом очутиться искушенный в науках Алхимик, благородного происхождения Рыцарь и простоватый крестьянский Мальчик-пастушок? Первый — образованный мужчина лет тридцати пяти, возможно, чуть старше, ибо в его серых глазах, помимо доброжелательности и легкой усталости, отражалась также смесь знаний и опыта, доступных исключительно тому, кто достаточно пожил на свете и многое успел повидать. Без изыска, зато тепло одетый в подбитые изнутри шерстью штаны, знававшую лучшие дни поистершуюся кожаную куртку и накинутый поверх нее сшитый из плотной ткани плащ с капюшоном Алхимик выделялся довольно высоким ростом, но телосложением обладал чересчур худощавым вследствие склонности к длительным пешим странствиям, помноженной на не всегда регулярное и не вполне сбалансированное питание. За несколько дней пути, преодоленного с набитой до отказа торбой за спиной, на впалых щеках и остром подбородке Алхимика проступила колючая щетина, хотя в домашних условиях он предпочитал гладко бриться, дабы во время проведения научных исследований, сопряженных с некоторым риском, случайно чего-нибудь себе не подпалить. С той же целью Алхимик аккуратно подстригал свои темные волосы, не позволяя им отрасти настолько, чтобы они помешали чистоте очередного эксперимента. И будто бы в противоположность хилому ученому, чей облик в целом прямо-таки кричал о привычке заниматься преимущественно умственной деятельностью, закаленный в бесчисленных сражениях Рыцарь имел возможность похвастаться крупными габаритами, могучими широкими плечами и развитой мускулатурой, напоминавшей рельеф какой-нибудь горной местности. Облачен сей славный воин был в прочные, пускай и малость потускневшие после длительной верховой езды металлические доспехи, полностью защищавшие его крепкое тело. Разместившись у костра, Рыцарь счел нужным снять только перчатки да шлем, тем самым явив взору здоровенные мозолистые ладони и огромную тыквообразную голову, украшенную длинными каштановыми прядями, гармонично дополнявшимися густой бородой, в которой гнездо, пожалуй, удалось бы свести и неплохо откормленному грифону. Вообще говоря, обильная лицевая растительность в совокупности с внушительными размерами придавала внешности Рыцаря определенное сходство с изображенным у него же на нагрудной пластине свирепым бурым медведем. На контрасте с внушительным соседом притулившийся с краю Мальчик-пастушок казался совсем уж крохотным — точно пшеничное зернышко на фоне скалы. Миниатюрная фигура паренька буквально утопала в складках явно не по размеру подобранной одежды. Вероятно, «гардероб», состоявший из усеянной заплатками растянутой крестьянской рубахи да широких штанов, туго подвязанных шнурками на поясе и узких лодыжках, достался бедолаге от старшего брата или отца. Чумазый, короткостриженый светловолосый юноша, смотревший на мир чистыми, преисполненными невинности голубыми глазами, усердно тщился разгрызть черствый кусок хлеба, извлеченный из тряпичной сумки. Глядя на Мальчика, трудно понять, каким образом он умудрился не замерзнуть, пока брел до крепости с ношей на перекинутом через плечо ремне, ведь, кроме повязанного вокруг шеи шарфа, из теплых вещей у парнишки более ничего и не имелось.

А погодка, как уже отмечалось, выдалась на редкость паршивая. На протяжении всего дня — и без того отнюдь не теплого — тучи, подчиняясь некоему стратегическому плану, целенаправленно собирались на небе подобно многотысячному войску, готовящемуся к грандиозной битве. После полудня солнце, окончательно сдавшись под их напором, решило устроить себе выходной, а потому в последний раз спряталось за почерневшими облаками и впредь не возвращалось. Поначалу дождик еле накрапывал. Подумаешь, эка напасть! Кому он способен помешать? Однако ближе к вечеру интенсивность его стала резко повышаться. К закату же, определить точное время коего в отсутствие солнца, правда, удавалось скорее интуитивно, разгулялся настоящий ливень. Из-за водяного занавеса дорога становилась едва различимой. Влага мгновенно проникала повсюду, в результате чего холод очень быстро обволакивал человека с ног до головы. И если бы не счастливо подвернувшиеся развалины, то каждому из путников пришлось бы несладко. Мальчик-пастушок, к примеру, наверняка околел бы еще задолго до рассвета. Зато внутри полуразрушенной крепости нашелся закуток размером с комнату в приличном трактире, удачно окруженный с трех сторон предохраняющими от пронизывающего ветра каменными стенами и укрытый чудом сохранившимся навесом. С разведенным внутри костром и обустроенными в качестве сидений бревнами убежище даже приобретало уютные черты. Принадлежащей Рыцарю лошади тоже относительно повезло, поскольку козырек, оставшийся единственным воспоминанием о некогда надежной, а ныне смахивающей на решето крыше, возвышался аккурат над головой животного, привязанного к столбу у входа в сооружение.

— Да, справедливость, — повторил Рыцарь. — Ты горазд языком молоть, и речи твои сладки аки мед, но о чем говорить, о чем философствовать, коли мы с главным не разобрались? Можно без устали рассуждать о должном и недолжном, допустимом и недопустимом, правильном и неправильном, да токмо это все бессмысленным сотрясанием воздуха отдает, покуда мы не поймем: а в чем, собственно, та самая пресловутая справедливость заключается?

— Верно, — согласился Алхимик. — Не определив ключевое понятие нашего с вами диспута, продолжать теоретический спор и впрямь неконструктивно. А вы сами как ответили бы на свой же вопрос?

— Э, нет! У тебя сей трюк так запросто не пройдет. Сам ответа не ведаешь и на меня теперь вопрос переводишь. Видали хитрюгу! Я, может, университетов не посещал, а все ж таки не полный тупица. Тупице, знаешь ли, на поле брани долго не протянуть. И все твои софистские увертки на меня действуют. И да, я читал про софистов — в родовом имении длинными зимними вечерами заняться особо нечем, а библиотека мне от покойного батюшки досталась обширная. Еще бы денег он поболее после себя оставил, так я за упокой его души, небось, и свечку в храме зажечь бы не поленился…

— Вижу, вы весьма начитанный человек. Впрочем, к «софистским уловкам» в полном смысле слова я покамест не прибегал. И, вообще, не питаю к ним любви.

— К софистам или уловкам?

— И к тем и к другим. Мне не нравится, когда в рассуждении, претендующем на логичную стройность, изначально и абсолютно умышленно допускается серьезная ошибка, сводящая на нет достоверность последующих выводов.

— Ха! Дак ты ж сам такой! Постоянно талдычишь о какой-то там справедливости, а где она, эта твоя справедливость? Нету ее. Посему — сплошная ерунда твои размышления! Не лучше софистских.

— Хех, — ухмыльнулся Алхимик. — В чем-то вы, пожалуй, правы, сэр Рыцарь. Не по поводу отсутствия справедливости — здесь нам с вами еще предстоит хорошенько разобраться, — а в плане стройности и убедительности приводимых мною аргументов. Прошу прощения, меня порой заносит. Столько мыслей в голове крутится. Увлекшись, не всегда осознаю, какие из них действительно высказал вслух, а какие лишь представил высказанными, из-за чего рассуждения мои способны показаться стороннему наблюдателю рваными и бессвязными, хотя на самом деле они достаточно логичны.

— Тогда кончай витать в облаках и ответь уже на проклятый вопрос: что есть справедливость?

— Справедливость есть… м-м… равновесие?

— Равновесие?

— Да, точно. Равновесие.

— И в чем же?

— Полагаю, во всем, что касается отношений между людьми. Это как… как соблюдение строгой пропорции при смешивании различных алхимических ингредиентов: переборщишь с одним — получишь пшик, переборщишь со вторым — спалишь лабораторию, а угадаешь с правильным соотношением — добьешься успеха. Только вот подобного рода ингредиентов при уравновешивании самых разнообразных человеческих желаний, стремлений, интересов и потребностей слишком уж много, и, к сожалению, вывести единый рецепт идеального жизнеустройства у меня вряд ли выйдет.

— Иначе говоря, у тебя нет четкого ответа, — подвел итог Рыцарь.

— Видимо, нет. Но я предлагаю общую идею, а уже из нее допустимо выводить частные рекомендации по поводу конкретных жизненных ситуаций.

— Да брось! Идея твоя — пустышка! Ибо под равновесием каждый разумеет что-то свое.

— Поэтому-то, прежде чем отвечать самому, я и хотел сперва узнать вашу точку зрения, сэр Рыцарь. Собрав максимально большое количество различных мнений и сопоставив их, мы можем, если повезет, обнаружить некие общие закономерности. Согласитесь, ведь чувство справедливости в той или иной степени знакомо любому. А значит, мы хотя бы на интуитивном уровне способны понять друг друга, то есть найти определенные точки соприкосновения в виде ряда положений, справедливость коих не будет подвергаться сомнению никем.

— Идеалист, — фыркнул Рыцарь. — Ты — неисправимый идеалист. Всегда, я тебе зуб даю, всегда отыщется кто-нибудь, кто даже эти с превеликим трудом тобою выведенные положения откажется принимать. Взять хоть обычного разбойника с большой дороги. Когда он тебе к горлу приставит холодное лезвие, ты ему начнешь про справедливость, равновесие и всякие там точки соприкосновения задвигать? Тут либо кошелек, либо жизнь, а справедливость и вовсе ни при чем.

— Вы уже говорите о явном нарушении заведенных порядков. Разумеется, разбойничество неискоренимо, однако не зря же оно преследуется по закону. Точно так же должны преследоваться и грубые посягательства на общечеловеческие, принятые по безмолвному согласию если не всеми, то подавляющим большинством честных людей ценности, составляющие ядро справедливости.

— Получается, несогласных ты предлагаешь просто вешать?

От последнего произнесенного Рыцарем слова Мальчика-пастушка, внимательно слушавшего беседу старших, аж передернуло.

— Ну зачем сразу вешать? — бросив взгляд на испуганного паренька, поспешил с опровержением Алхимик. — Существуют, наверно, и иные способы наказать нарушителя.

— По мне, так петля на шее — самый действенный, — почесывая густую бороду, поделился мнением Рыцарь. — Не беря в расчет обезглавливания, четвертования и колесования, естественно.

— Ваше великодушие поистине не знает границ. Тем не менее даже мои собратья по алхимическому ремеслу до сих пор не научились воскрешать мертвых, а потому не стоит лишний раз отнимать у человека жизнь, особенно за не очень серьезные провинности, поскольку смерть означает утрату лицом каких бы то ни было возможностей, в том числе возможности искупления, не говоря уже о возможности исправления вероятной ошибки, допущенной при отправлении правосудии. Мрачный жнец взмахом косы перечеркивает не то, кем ты являлся или что ты сделал, а все то, кем ты потенциально мог стать и что мог сделать. В том-то и ужас смерти — она безоговорочно ставит крест на людских мечтах и надеждах. У живого они есть. У мертвого — нет. Следовательно, жизнь — высшее благо, а смерть — его полная противоположность.

— Но жизнь бывает настолько невыносимой, что многие с радостью предпочли бы с ней расстаться.

— Бывает, — с грустью согласился Алхимик и, будто временно позабыв об окружающем мире, моментально погрузился в пучину внезапно нахлынувших воспоминаний.

— А еще, — не обращая внимания на отреченное состояние собеседника, продолжал Рыцарь, — я лично ничего не имею супротив того, чтоб у гнусного разбойника раз и навсегда отняли, кхм, «потенциальную» возможность и дальше совершать налеты на мирных подданных Его Величества. Будем честны, она чутка вероятнее, нежели возможность искупления. И не зря писал Святой Квентин в своей восьмой книге: «Отъявленных надо вешать». Да-да, сие сочинение мне тоже досталось вместе с остальной отцовской библиотекой, черти бы ее побрали… Эй! Ты меня слушаешь, Алхимик?

— А? Да, конечно… Вы сказали: «Черти бы ее побрали».

— Ну-ну.

— Простите, опять я сам не заметил, как отвлекся на собственные мысли. Видите ли, недавно умер мой друг, и наша с вами беседа неожиданно напомнила мне о его трагической судьбе. Я подумал: каких прекрасных жизненных возможностей он лишился, какой огромный потенциал — особенно творческий — оказался им не реализован.

— Творческий? А кем был твой друг? Художником иль артистом?

— Музыкантом.

— Известным?

— Увы, не особо. Хотя и неимоверно талантливым.

— И что с ним случилось?

— История довольно печальная и не до конца мне понятная. Если вам угодно, я готов ее рассказать.

— Ливень снаружи и не думает ослабевать, а впереди ночь длинная. Почему б не скоротать ее, внимая печальной истории о твоем друге? Вот токмо не помешаем ли мы пареньку? Гляди, он уже вовсю носом клюет.

В ответ Мальчик-пастушок, будто бы сразу взбодрившись, энергично замотал белобрысой головой.

— Я тоже хочу послушать, — произнес он едва различимым тоненьким голоском. И, как бы мальчонка ни старался смущенно отвести взгляд, по-видимому, ощущая некоторую вполне объяснимую неловкость в присутствии господ, заметно превосходящих простого крестьянского отпрыска и по статусу, и по интеллекту, утаить неподдельный интерес, легко читающийся в невинных голубых глазах, у пастушка все равно не получалось.

— Хорошо, — изрек Алхимик. — Итак…

История о талантливом Музыканте, поведанная его другом Алхимиком

Мы познакомились лет пять назад. Тогда мой друг был еще совсем юн, но уже подавал большие надежды. Сблизила нас, конечно же, музыка. Я всю жизнь питал к ней слабость, ибо в музыке находит отражение самая прекрасная математическая гармония. Эх, люблю математику. Она позволяет с помощью абстрактного понятия числа, доступного из всех живых существ только наделенному разумом человеку, предельно объективно описать красоту мира вокруг нас. В наших краях подобная мысль способна показаться дикой, а меж тем на востоке математика, именуемая тамошними учеными аль-джабром, достигла немалых успехов. Обозначение неизвестного числа с помощью букв либо иных символов позволяет решать задачи наиболее общего характера. И если бы разнообразные взаимоотношения людей между собой удалось представить в виде математических формул, то затронутая нами проблема определения сущности справедливости вполне могла бы получить однозначное решение. Представьте себе универсальное уравнение, описывающее идеальную гармонию межличностного взаимодействия! Но, увы, мы, как я отмечал ранее, пока от этого слишком далеки. Зато выразить гармонию звуков посредством музыки нам по силам. Ну, по крайней мере некоторым из нас — тем, кому посчастливилось родиться с соответствующим даром. Мой друг таковым определенно располагал.

Как-то раз я находился проездом в Городе и наведался в один хорошо знакомый мне по прошлым визитам трактир. В тот вечер народу собралось мало, и хозяин заведения решил сэкономить на услугах именитых артистов, а потому позвал выступать неизвестного большинству посетителей юношу, некогда подрабатывавшего в том же трактире мойщиком посуды. Скромный молчаливый паренек лет пятнадцати с меланхоличным взглядом и чуть-чуть не доходящими до плеч темными прямыми волосами, одетый в унылые черную рубашку и черные же штаны, мало походил на прочих музыкантов, как правило, стремящихся выделиться из толпы, облачаясь в пестрые наряды и всячески стараясь привлечь внимание публики своим эксцентричным поведением. Помнится, какой-то из местных исполнителей считал необходимым, вырядившись в дорогущее платье расцветки волнистого попугая, взобраться в начале выступления на стол, громко выругаться, хлебнуть вина, смачно отрыгнуть, с силой разбить опустошенную кружку об пол и лишь затем взяться за лютню. Поговаривают, мол, сей выдающийся артист после удачно отработанной ночной смены обязательно просыпался много позже полудня с гудящей головой, подбитым глазом да в компании минимум двух молодых девушек, чьих имен даже не старался вспомнить. Так вот, мой друг вел себя совершенно иначе. В обычных обстоятельствах вы бы едва ли вообще заметили его присутствие, однако стоило юному дарованию прикоснуться к струнам, как тут же на свет рождалось подлинное волшебство, проигнорировать кое сумел бы разве что глухой, и то не факт. А голос! Чистый, ласкающий слух и такой… искренний, наверно. В любом случае ты безоговорочно верил всякому слову, слетающему с уст этого юноши, когда он исполнял очередную чарующую вокальную партию.

По завершении выступления Музыканта мне захотелось с ним познакомиться поближе. Сперва он не был расположен к светской беседе, но со временем мы разговорились. Я поделился знаниями о математической основе музыки, а юноша рассказал о том, как самостоятельно научился играть на лютне и как порой тексты новых песен сами собой рождаются у него в голове. К несчастью, записать пришедшие на ум слова он не мог по двум весьма прискорбным причинам: во-первых, пергамент и чернила стоили немалых денег, неподъемных для молодого человека, перебивающегося случайными и слишком уж низкими заработками, а во-вторых, грамотой он не владел в принципе. Мне пришлось, потратив часть личных сбережений, нанять ему репетитора. Спрашивается, зачем? Ну, с тех пор между мной и Музыкантом завязалась крепкая дружба, а помогать друзьям — дело святое. Кроме того, я жаждал поддержать наделенного недюжинным талантом парня, ведь в противном случае его дар расковал пропасть зря. А мне подобное жутко не по нутру. Искренне считаю наихудшей участью для любого человека фактическую невозможность реализовать заложенный в нем природой потенциал. В нашем обществе чаще всего препятствиями становятся происхождение и финансы. У Музыканта дела неважно обстояли и с тем и с другим. Да, родившись в Городе, он считался вольным человеком. Впрочем, какая от воли польза в отсутствие хотя бы элементарной родительской заботы? Мать моего друга умерла при родах, а отец-плотник спустя примерно год упал с крыши и сломал себе шею. Так, ребенок с малых лет остался в одиночестве. Его отдали на воспитание в семью Резчика по дереву, принявшего мальчика на условии выплаты ежемесячного содержания из городской казны. Крайне скупого содержания, стоит добавить, то есть о приличной денежной прибавке и речи не шло. Парнишка рос в стесненных условиях, постоянно воюя за лишний кусочек хлеба с многочисленными родными детьми Резчика. Сам же опекун жил за счет изготовления и продажи различных деревянных фигурок, изображавших преимущественно животных: оленей, медведей, собачек, кошечек, лошадей и многих прочих. Однако особым спросом у горожан отчего-то пользовались совы, поэтому каждое утро будущий Музыкант просыпался в окружении десятков выструганных из осины хищных птиц, пока Его Величество не поссорился с соседним королевством, на гербе правителя коего, по роковому совпадению, красовалась именно сова. Сами понимаете, в сложившейся ситуации дела Резчика стремительно ухудшились. Покупатели моментально потеряли интерес к фигуркам, отныне ассоциировавшимся с заклятым врагом, еще вчера, между прочим, считавшимся верным другом и союзником. Возникшие трудности вынудили мастера внести изменения в ассортимент выпускаемых изделий. Для начала значительная часть уже готовых, но неожиданно впавших в немилость сов после доработки инструментами быстренько превратилась в политически нейтральных соколов, разместившихся на прилавке рядом с остальным резным зверьем. Увы, продажи оказались отнюдь не воодушевляющими. Ни соколы, ни медведи, ни даже кошечки не пользовались популярностью у народа. Тогда Резчик решил радикально сменить профиль, забросив разведение деревянной фауны и переключившись на работу с музыкальными инструментами. Полагаю, вы уже догадываетесь, насколько сильно это отразилось на судьбе моего друга. Совершенно верно: впервые он взял в руки настоящую лютню, помогая опекуну собирать ее корпус. В тот момент мальчик и осознал свое истинное призвание. Годы спустя, став достаточно взрослым, дабы за его содержание окончательно отказалась платить Городская управа, тринадцатилетний юноша покинул дом Резчика. На прощание бывший опекун, не на шутку растрогавшись — паренек-то хороший все ж таки попался! — и оттого поддавшись эмоциям, о каковых в последствии не раз сожалел, подарил недавнему подопечному абсолютно новую, накануне только изготовленную лютню. Радость молодого Музыканта не знала границ! Пока не подступило чувство голода. Инструмент был прекрасен, а извлекаемые из него звуки — еще лучше. Тем не менее желающих платить юноше за игру практически не находилось. Нужда в деньгах побудила его временно подыскать иное занятие. Вот он и устроился мойщиком посуды в упомянутом мной трактире. В свободное время Музыкант продолжал практиковаться в игре на лютне и добился в итоге заметного прогресса. Спустя год юноше выпала удача выступить на публике — там же, в трактире. Получилось неплохо, невзирая на малое число слушателей. А позже выступлений становилось все больше, хотя доход от них оставался по-прежнему низким и едва покрывал затраты на жилье и пищу.

И к слову о справедливости. Мой друг никогда не имел реальной возможности продемонстрировать дарованные ему способности перед широкой аудиторией. Я же уверен, что ему хватило бы одной-единственной попытки. Например, в рамках ежегодного турнира городских певцов. К сожалению, принять участие в нем без надлежащих связей и рекомендаций попросту нельзя. С трудом добившиеся успеха и известности исполнители крайне ревностно относились к приобретенному ими положению в обществе и старались любыми средствами ограничить конкуренцию. Следовательно, к выступлению на крупных фестивалях допускались исключительно те молодые музыканты, которые при всем желании не смогли бы затмить мэтров. Таким образом, вроде как создавалась видимость, будто бы новичкам действительно предоставлялся шанс во всеуслышание заявить о себе, когда на самом деле за их счет в очередной раз бессовестно самоутверждались «старики». Мол, смотрите, ребята молодцы, но до нас им еще расти и расти! Довольно противно, согласитесь. Интересно, скольким талантливым парням (а может быть, и девушкам) отказали в допуске к турниру городских певцов за все эти годы? Скольким так и не предоставили шанса? И сколько из них и по сей день прозябает в нищете? А сколько умерло непростительно рано, не дотянув и до тридцати? И мир о них нипочем не узнает… Что ж, хотя бы историю моего друга прослушают целых два человека. А вдобавок в память о нем сохранились его рукописи. Да-да, уроки грамоты не пропали зря! Нанимая репетитора, я на то и рассчитывал. Держать тексты прекрасных песен в голове слишком уж ненадежно. А вдруг что-нибудь с тобой случится? Они ведь исчезнут бесследно, и наша, не побоюсь высокопарных слов, культура, потеряв их навсегда, определенно не станет богаче. Посему, каждый раз посещая Город, я непременно забегал проведать друга-Музыканта в его бедной и крайне аскетично обустроенной комнатке в доме на Нижней улице и приносил с собой подарок в виде набора новеньких гусиных перьев да мной же по особым рецептам изготовленных бумаги и чернил. Подобным способом мне хотелось слегка исправить допущенную в отношении одаренного человека несправедливость: коль скоро у певца мало слушателей, то почему бы не попробовать расширить круг его поклонников с помощью привлечения читателей? Поэзия — тоже искусство. И стихи, написанные моим другом, сами по себе — даже в отрыве от музыки — являлись ценностью.

Узнав же о его внезапной смерти, я перенес сильнейшее потрясение. Казалось бы, мне не впервой терять близких, но с каждым последующим разом проще не становится, тем паче Музыкант был так молод. Ему едва исполнилось двадцать. Он банально не успел реализовать и крохотной доли заложенного в нем потенциала. Упущенные возможности, перечеркнутые надежды — предельно несправедливо и обидно. Подлинная людская трагедия. Малость очухавшись, я вспомнил про записанные на бумаге стихи — последний отголосок жизни моего друга. Домоправитель, сдававший Музыканту комнату, великодушно (то есть всего за пару серебряных монет) позволил мне в ней хорошенько осмотреться. С момента смерти не минуло и недели, и, пускай тело уже поспешили предать земле, обстановка внутри помещения оставалась прежней, словно пребывая в ожидании возвращения постояльца с минуты на минуту. Одноместная жесткая кровать, старый секретер, табурет с подогнутой ножкой и шкаф со скрипучими дверцами не обнаруживали признаков запустения, да и с чего бы? Больно уж стремительно все случилось. К моему облегчению, повсюду вразнобой валялись исписанные с обеих сторон убористым почерком листы. Собрав их и приведя в порядок, я понял, что мой друг, помимо стихов, переносил на бумагу впечатления о текущих событиях из собственной жизни. В итоге получилось некое подобие дневника. Эти заметки у меня с собой — я ношу их в торбе. Сейчас достану… Ага, вот они. Как видите, стопка довольно приличная, при том что автор еще относительно недавно не умел ни читать, ни писать. Воистину говорят: талантливый человек талантлив во всем. Освоившись с грамотой, юноша постепенно вошел во вкус, и со временем количество сделанных Музыкантом заметок стремительно возрастало, благодаря чему мне удалось детально восстановить последние дни жизни моего друга. Однако зачем вам слушать мою вольную интерпретацию, ежели я могу просто зачитать вслух нужные фрагменты? Тогда вы узнаете все подробности из первых уст, а мне гарантированно удастся избежать обвинений в намеренном искажении фактов. Возражений нет? Хорошо, приступим. Кхм-кхм…

20 августа. Пасмурно. С утра болит голова. Грядущий день не предвещает ничего хорошего. Тоскою наполняется мое сердце. Хочется вырваться из плена своего же тела и воспарить духом над грязью и нищетой повседневности. Но куда там? Вечером выступление. Очередное низкооплачиваемое выступление перед пятью–шестью слушателями. Надоело. Спасает лишь красота музыки. Ради нее готов терпеть. И как долго? Неведомо. Впереди не брезжит свет. Мрак. Мрак окружает меня, обволакивает, точно саван. Порой хочется кричать, будто бы крик способен прогнать давным-давно укоренившееся одиночество. Мой друг Алхимик говорит, якобы жизнь есть высшее из благ. А так ли это? И что делать, коли само существование ложится тяжким бременем? Что делать, коли высшее из благ не ощущается благом вовсе? Еще один вечер. Еще одно выступление. А потом? Пустота, заполненная непроглядной тьмой. Затем на смену ей придет невыносимая хандра, иссушающая как тело, так и душу. Она — мой личный инквизитор — примется пытать меня, покуда на горизонте не замаячит следующее выступление, сулящее мимолетную радость, вскоре вновь сменяющуюся беспросветной пустотой и мучительной хандрой. И так каждый раз. Безграничный цикл отчаяния, приправленного робкой надеждой на спасение благодаря святилищу музыки. Как же разорвать сей порочный круг? И жажду ли я вообще его разрывать? Вдруг за пределами круга станет только хуже? Вдруг там вовсе не удастся отыскать никакого утешения, даже скоротечного? Страшно. Да, грустная картина получается у воображаемого художника, рисующего иллюстрации к моей биографии. Мрачное настоящие причиняет страдания, а туманное будущее вселяет страх. Остается терпеть, покуда есть мочи. Покуда есть мочи.

21 августа. Случилось неожиданное. Вчера вечером, придя в трактир, я пребывал в упадническом настроении. Жизнь представлялась серой и унылой. И поначалу ничто не предвещало изменений. Тусклый свет, грязные столы, кислая физиономия хозяина заведения, запах пролитого на пол вина, нудное ворчание посетителей — все выглядело, пахло, слышалось и ощущалось по-прежнему. Сперва, дабы привлечь внимание публики, я сыграл забавную и простенькую для восприятия «Юную пастушку» и получил в награду жиденькие аплодисменты. Далее исполнил чуть менее веселую «Историю кузнеца и портнихи», а после — достаточно серьезную «Балладу заколдованного принца». Наконец, дойдя до моей любимой «Печали по несбывшемуся», я внезапно встретился взглядом с одной из посетительниц. Она сидела в дальнем углу зала, чуть ли не полностью спрятанная в тени. Молодая девушка. Нет! Сущий ангел, старающийся скрыть неземную красоту под невзрачным коричневым капюшоном. Я бы и сам не разглядел Ее лица, не протянись между нами незримая нить, накрепко соединившая мои глаза с Ее небесного цвета очами. Она смотрела прямо на меня, не отрываясь и не моргая. Смотрела пронзительно, проникая в самое сердце. На миг, тянувшийся целую вечность, я напрочь позабыл и о головной боли, и о мраке, и о страхе. Мир сузился до глаз прекрасной девушки-ангела. Я очутился в плену, из коего вовсе не стремился сбежать. Однако мгновение спустя мне пришлось вернуться к реальности. Публика ждала песен. Отлично. Я сыграл и спел лиричную «Печаль по несбывшемуся», как и планировал, а закончив, опять обратил взор к небесноокой незнакомке. По Ее щеке катилась слеза. Получается, ангелы тоже плачут. Но почему? Соринка попала в глаз? Вспомнилось что-то грустное? Может, у девушки неприятности? Или Ее кто-то обидел? Или все-таки дело в моей музыке, по-настоящему тронувшей красавицу? Не хотелось бы поспешно выдавать желаемое за действительное, ох, не хотелось бы. Завершив выступление и попрощавшись со слушателями, я собирался подойти к Ней. К сожалению, Она уже выскользнула через главный вход, будто бы куда-то сильно торопилась, и лишь моя игра до сих пор удерживала Ее на месте. Я выбежал за Ней на ночную улицу. Бесполезно. Без горящего факела в руках определить в такой темноте, в какую сторону от трактира направилась незнакомка, совершенно невозможно. Ладно. Попытаю счастья сегодня. Пускай меня и не приглашали выступать, я все равно наведаюсь в то же заведение в надежде отыскать там Ее. Она же не знает наверняка, буду я снова играть или нет. И, коли Ей действительно понравилась музыка в моем исполнении, есть шанс, что Она придет.

22 августа. Она не пришла. На душе гадко. О чем я думал? Чего я хотел? На что рассчитывал? Что себе навоображал? Не берусь толком ответить. Да и почему меня это вообще волнует? Мало ли на свете девушек с красивыми глазами: хоть небесного, хоть изумрудного, хоть янтарного, хоть смоляного цветов? Полным-полно! Эка невидаль — красивая девушка! Ежели призадуматься, то ничегошеньки особенного в незнакомке и нет. Ну ангел и ангел. Именно так. Всего-навсего самый распрекрасный ангел, явившийся предо мною во плоти. Ангел, за которым я с одинаковой охотой последовал бы и в рай, и в глубины преисподней. Ангел, достойный всяческого превознесения. Ангел, по некоему недоразумению затесавшийся среди нас, грязных, нищих, невежественных, неотесанных и не заслуживающих спасения грешников. Ангел, ангел, ангел… Мне нравится просто повторять слово «ангел», вспоминая о Ней. А раз нравится, так и буду повторять: ангел, ангел, ангел, ангел, ангел, ангел, ангел… Но в конечном итоге Она не пришла. Мой ангел исчез, растворился, и я никогда его впредь не увижу.

23 августа. Ночь на дворе. Не могу уснуть. Постоянно мысленно возвращаюсь к Ней. Пробовал заставить себя поработать. Тщетно. Играть нельзя — соседи жалуются. Тексты писать не выходит. В голове сумбур. Образы всплывают, однако перенести их на бумагу не удается. Вроде бы букв в алфавите много, а их сочетаний и вовсе не счесть. Так отчего же у меня складываются только «ангел», «небо», «очи» и «девушка»? Куда подевались остальные слова? Четырех мне недостаточно для песни, да и не рифмуются они к тому же! Надо отдохнуть. Рассвет уж скоро, а я глаз не сомкнул. Придется принять сонное зелье. У меня, кажется, его еще чуть-чуть осталось. С ним, конечно, стоит обращаться осторожно — его чрезмерная доза способна свалить и быка. Главное, не переборщить.

24 августа. Проспал почти весь день и проснулся уже под вечер. Сонное зелье — спасибо ему — принесло мне несколько часов сладостного забвения. Жаль, по пробуждении все душевные мытарства благополучно вернулись. Хватит! Довольно изводиться! Лучше поиграю на лютне. Завтра выступление, а я к нему совершенно не готов. Кроме того, музыка — мое основное, нет, мое единственное средство утешения.

25 августа. Опять за окном пасмурно и опять с утра болит голова. Я задыхаюсь здесь! У принадлежащих бургомистру собак конура и то больше, чем моя жалкая комнатенка! Воздух! Мне нужен воздух! Улица не спасет. Там постоянно чем-то воняет. Хочется сбежать далеко-далеко из Города, вырваться из заточения его холодных каменных стен, дабы проскакать верхом по бескрайним зеленым полям, искупаться в речке, не отравленной нечистотами, отрастить крылья и, словно птица, свободно парить над лесами, морями и пустынями. Мечты, мечты… Никуда я на самом деле отсюда не денусь. Нигде и никому я не нужен. По-хорошему, я и тут никому особо не нужен, но в Городе меня хоть иногда приглашают выступать. Вот как сегодня. Да, очередной крохотный просвет во мраке повседневности, очередная порция краткосрочно унимающей боль микстуры. Гори оно все синим пламенем!

26 августа. Я жив! Я жив! Небесноокий ангел, протянув руку помощи, вытащил меня из пучины беспросветной меланхолии. Она снова посетила тот трактир! Она, как и в прошлый раз, заняла столик в темном дальнем углу! И Она слушала музыку, вцепившись в меня тем же пронзительным взглядом! А я, аки завороженный, неотрывно смотрел на нее. Пальцам пришлось самим нащупывать нужные струны, ибо глаза мои оказались заняты значительно более важным делом. Отработав обязательную программу выступления, я стремглав ринулся к Ней. Незнакомка уже находилась в дверях лицом к улице, когда я, временно помутившись рассудком и потому позабыв о любых приличиях, едва коснулся Ее рукава. «П-постойте!» — еле слышно слетело с моих уст. Она обернулась, и впервые мне посчастливилось полюбоваться на Ее ангельский лик вблизи. На мгновение я точно бы остолбенел, сраженный представшей взору красотой, и не решался издать ни звука. «Простите, милый юноша, но мне пора, — ответила незнакомка. — Я не вправе задерживаться допоздна». Мне точно не послышалось? Точно! Она и вправду сказала «милый юноша»! «Но увижу ли я вас вновь?» — в отчаянии спросил я. «А… а вы этого хотите?» — растерянно молвила девушка. «Больше всего в жизни!» — не задумываясь выпалил я. «О… ясно… тогда, наверно, приходите завтра сюда же на закате», — проговорила Она и тут же выскочила за дверь. Завтра! Сюда же! На закате! Клянусь, я приду! Разумеется, приду! Теперь вот сижу и с нетерпением жду заката, медленно перебирая струны лютни в поисках приличествующей случаю мелодии — чего-то лиричного и вместе с тем не лишенного оптимизма. Нашел! Я нашел ее! Я нашел Ее!

27 августа. Вчера мы встретились. Я жутко нервничал, но отступать был не намерен ни в коем случае. Она расположилась за тем же самым дальним столиком — как всегда прекрасная, пускай и прячущаяся за капюшоном. С чего же стоило начать разговор? О чем вообще можно беседовать с незнакомым человеком? К счастью, сердце незамедлительно подсказало решение. «Вам нравится моя музыка?» — спросил я. «Очень, — ответила Она. — Особенно та, которая более грустная». «Занятно, — отметил я, — другим слушателям, напротив, подавай песенки повеселее». «Веселые тоже хороши, но грустные звучат искреннее. В них чувствуется неподдельное личное переживание, настоящие эмоции. А вы сами сочиняете тексты?» «Да. Веселые я придумываю, когда пребываю в хорошем настроении. Правда, такое нечасто происходит. Вероятно, поэтому их в моем репертуаре сравнительно мало. Зато грустных — целый ворох! Увы, они пользуются куда как меньшей популярностью у широкой публики». «Странно. По-моему, ваши грустные песни восхитительны». «Вы излишне добры», — смущенно промямлил я, будучи, однако, не в силах оторвать взор от ее пленительных глаз. Постепенно мы разговорились. Девушка вкратце поведала о себе. Она живет и работает служанкой в доме одного из богатейших людей Города. Иногда днем или ближе к вечеру у Нее выдается свободное время, и Она тайком выбирается на улицу погулять. Однообразные домашние хлопоты надоедают, и хочется новых впечатлений, а их в нашем Городе можно приобрести навалом, лишь бы тебя в процессе приобщения к уличной культуре не обманули, не ограбили, не убили или не посягнули на твою девичью честь. И все же, соблюдая известную осторожность — например, утаивая милое личико под непримечательной накидкой, сторонясь наперсточников и не выставляя напоказ кошелек, — вполне реально получить искомый опыт, попутно избежав крупных неприятностей. Тем не менее надолго отлучаться из господского дома Ей нельзя, поскольку утром надо рано вставать, дабы совершить все необходимые приготовления до пробуждения хозяина и его супруги. То есть в придачу к неземной красоте Она еще отличается крайне ответственным отношением к возложенным на Нее обязанностям. Точно ангел! Вне всяких сомнений! Не уверен, сколько по времени мы продолжали беседовать. Вроде бы и достаточно, судя по тому, как оплавились свечи, а вроде и нет, ибо мне определенно не хватило. Так или иначе, настал тягостный момент расставания. Я проводил Ее до богатого господского дома — огромного обнесенного высоким каменным заграждением и обвитого плющом особняка почти на самой окраине Города. Признаться, не часто доводится прохаживаться по столь роскошным районам. Здесь даже пахнет преимущественно цветами, а не лошадиным навозом. Путь от трактира мы проделали неблизкий. Удивляюсь смелости девушки, привыкшей преодолевать подобное расстояние в одиночку после заката. Мало того, что легко нарваться на какую-нибудь местную шпану или просто пьяных мужиков, охочих до приключений, так вдобавок к ним, коли верить слухам, в окрестностях якобы завелись отъявленные разбойники, беспощадно нападающие на въезжающих в Город людей, а потом, переодевшись, скрывающиеся за его же стенами. А значит, каждый встречный на поверку способен оказаться страшным бандитом. Жуть! Без охраны действительно лучше на улицу носа не высовывать. Хвала небесам, мы с девушкой благополучно добрались до места и остановились у запертой дубовой дверцы, еле приметной на фоне массивной ограды. «Это проход для прислуги, — пояснила Она. — Им я и пользуюсь, когда отправляюсь погулять, благо у меня есть ключи». «Воспользуетесь ли вы им завтра?» — с робкой надеждой в голосе спросил я. «Вечером вряд ли, — молвила Она, а прочитав целиком отразившуюся на моем лице эпическую поэму под названием «Отчаяние», не замедлила добавить: — Зато днем мне, наверно, удастся улизнуть». В итоге мы с Ней условились встретиться на Центральной площади. И сейчас, судорожно выводя на бумаге эти строки, я предвкушаю скорое свидание.

Позже. Только-только возвратился домой и тут же схватился за перо. Меня переполняют впечатления, и мне чудится, будто я лопну изнутри, ежели не поделюсь ими хотя бы здесь. Мы с Ней гуляли по Городу. В кои-то веки погода выдалась теплая и приветливая. Удивительно, но знакомые мне с детства грязные невзрачные улочки способны радовать взор! Достаточно было солнцу приласкать их яркими лучами, и они, перестав свирепо щетиниться, принялись одаривать прохожих приятными глазу цветастыми картинами. Или все-таки дело не в погоде? Солнечный свет, разумеется, улучшает настроение — спору нет. Однако сравнится ли он с сиянием улыбки милейшего из земных созданий? При взгляде на Ее лицо кажется, словно бы оно специально создано для счастья, а мой священный долг — мое главное и единственное предназначение в нашем мире, в принципе придающее жизни по меньшей мере крупицу смысла, — заключается в том, чтобы непрестанно дарить Ей это счастье. Звучит безумно, да! Ведь, по-хорошему, мы едва знакомы, и при этом мне все равно! Знаем мы друг друга один день или десять лет — плевать! Я готов пожертвовать чем угодно ради Ее улыбки. А Ее смех! В отличие от слез, кои в силах породить трогательная мелодия, заслужить его непросто, ибо девушка Она благовоспитанная и отпускать скабрезные шуточки рядом с Ней даже в голову не придет ни одному достойному мужчине. Остается уповать на красноречие, а им, хвала Творцу, я не обделен. И надо же какое совпадение: заместо привычной ерунды о мраке и безысходности в голову лезут сплошь веселые мысли! Поразительно! И вот желаемый результат достигнут. Я жадно впитываю Ее смех, и он теплом растекается по моему телу. Клянусь небесами, даже музыка не в состоянии пробудить столь сильных переживаний! Ох, я уже практически богохульствую. Ну и пусть! Раз уж душе угодно петь, то незачем ей в том чинить препятствия! И только неизбежный момент расставания вызвал сиюминутный прилив глубочайшего огорчения, впрочем, подслащенного обещанием увидеться завтра. Завтра! Завтра! Завтра! Не уверен, дотерплю ли. Завтра — это же неимоверно далекое будущее! А сутки — целая вечность. Надо держаться, надо держаться.

28 августа. Я вне себя от счастья! Спокойным шагом передвигаюсь, лишь идя рядом с Ней, а когда мы разлучаемся, даю волю эмоциям и пускаюсь в пляс прямо на улице, ничуть не стесняясь недоуменных взглядов прохожих, а потом в припрыжку бегу домой, точно мальчишка. Ха! Да я и есть мальчишка! Окрыленный юнец, не ведающий ни забот, ни печали, ни усталости! Даже не знал, что во мне столько сил. Им точно требуется выход и немедленно. А возьму-ка я лютню и стану играть, покуда соседи не начнут в негодовании барабанить в дверь!

29 августа. Сегодня в Город приехали бродячие циркачи. Мы посетили представление, и Она пришла в восторг, заразив весельем и меня. Обычно, наблюдая за подобными выступлениями в одиночестве, я не испытывал и тысячной доли тех же положительных эмоций. Наверно, любая радость, коли ее есть с кем разделить, дарит схожие впечатления. Ого! Это что же получается? То есть при разделении радость не уменьшается, а, наоборот, приумножается? Ничего себе! Как тебе такая математика, друг мой Алхимик? Потрясающе! И почему я раньше не замечал? Ясно почему. Ибо Ее раньше не было.

30 августа. Вечером я вновь играю в трактире. Она тоже там будет. Отныне мне безразлично, сколько явится народу. Пять человек, десять, сорок или сотня — все равно. Значение имеет лишь Она. Во имя Нее я намерен превзойти себя. Никогда прежде не играл для кого-то конкретного. Да и музыкой до сих пор занимался исключительно ради музыки. Какая разительная перемена и менее чем за неделю! Удивительно, просто удивительно!

31 августа. Вчера, после того как я в очередной раз проводил Ее до дома, Она сказала на прощание: «Сегодня я услышала самую прекрасную музыку в своей жизни. Спасибо». И поцеловала меня в щеку. Я буквально оцепенел. Обжигающее пламя, возникшее на месте прикосновения Ее нежных губ, проникло глубоко под покрывшуюся мурашками кожу, а добравшись до сердца, разожгло настоящий пожар, не унимающийся и сейчас. Она меня поцеловала! Пускай и предельно невинным образом, но поцеловала! Неужели?.. Нет, боюсь спугнуть удачу. То, что чувствую я, необязательно чувствует и Она. А что чувствую я? Можно ли об этом написать, или еще рано? Стоит ли скрывать правду от самого себя? Экая глупость! Ведь я и так все отлично понимаю. Однако проза не годится, дабы выразить свои эмоции правильно и в полной мере. Посему музыка и поэзия мне в помощь! Давно я не занимался стихосложением, зато теперь нужные слова и рифмы всплывают в голове одни за другими — успевай их ухватить! Оп! Поймал: Существует особое слово // Оно начинается с «л» // К нему обращаюсь я снова и снова, // Когда думаю о тебе. // Сим словом дано описать // Симфонию собственных чувств, // Ибо в нем сплетены и забота, и страсть, // И тепло, и радость, и грусть. // Пускай даже слово известно давно, // И бросаются им без разбора, // Но подходит мне лично одно лишь оно — // Признаюсь сам себе без зазора. // А если закралась ошибка, // И стоит поддаться сомнению? // Вдруг перепутал с возвышенным // Я простое земное влечение? // Но тут вспоминаю небесные очи, // Улыбку, и смех твой счастливый. // И потому возьмусь сказать точно: // Я люблю тебя, моя милая.

32 августа 1 сентября. Мысли скачут, как бешенные. Сегодня днем я пригласил Ее к себе. Волновался безумно! Моя тесная комнатушка не идет ни в какое сравнение с помещениями богатого дома, где Она прислуживает. Бьюсь об заклад, любой из принадлежащих Ее госпоже шкафов с одеждой по вместительности значительно превосходит эту каморку. Однако же лучше здесь, чем в другом месте. Я не хотел, чтобы произнесенное проникло за пределы знакомых мне стен, и твердо решил: нас будет двое. Я и Она. Остальной мир пусть пока подождет снаружи. Новая песня предназначается исключительно для одного слушателя. Усадив гостью на единственный в комнате стул, я принялся играть, стоя перед Ней. Уже со второй строчки дыхание Ее заметно участилось, а из глаз потекли слезы. Не совсем та реакции, которую мужчина надеется получить, делая подобные признания. Возникло желание приостановиться. Нет! Нельзя ему поддаваться! Начатое надлежит закончить! Пропев последние слова и взяв финальный аккорд, я обессиленно опустился на край кровати и отложил лютню в сторону. С мгновение Она помолчала, затем поднялась со стула, сделала шаг, тем самым предельно сократив расстояние между нами, и устроилась у меня на коленях. Я застыл в ожидании. Ее мягкие тонкие руки обвились вокруг моей шеи, а голова опустилась мне на грудь. Боясь совершить какое-либо неосторожное или неверное движение, я продолжал смирно сидеть и с упоением вдыхал медовый аромат Ее изумительных длинных золотистых волос, более не скрытых под невзрачной накидкой. «О, мой дорогой Музыкант! — проговорила Она. — Я тоже тебя люблю. Я полюбила тебя с того самого раза, когда впервые услышала твою музыку». Девушка подняла взгляд. Наши глаза встретились за миг до того, как сомкнулись наши уста. Тот поцелуй я не забуду никогда. Даже если умру и попаду в ад, вечные страдания отныне мне не страшны, поскольку причиняемая ими боль не сумеет перевесить блаженства от воспоминаний о сегодняшнем дне. «Давай уедем», — прошептала Она. «Куда?» — растерявшись, спросил я. «Подальше из Города. Прочь от его грязи и удушливых каменных стен. К лазурному морю. К пальмам и солнцу». «Почему бы и нет», — согласился я. Действительно, почему бы и нет? На кой сдался нам сей проклятый Город? Проводив Ее, на обратном пути я опять и опять прокручивал в голове слово, рискующее превратиться в навязчивую идею: уедем, уедем, уедем…

2 сентября. А можем ли мы? Можем ли мы просто так сорваться с места и устремиться к тем самым морю, пальмам и солнцу? Положим, сорваться нам вряд ли кто-либо помешает. В худшем случае Ее работодатель добровольно не пожелает отпустить свою служанку, тем не менее погоню за нами он организовывать не станет. Надеюсь. Однако есть и прочие препятствия. Главное из них, безусловно, деньги. Дорога — неважно по суше на лошадях или по реке на лодке — обойдется недешево, а по приезде нам же где-то придется жить и на чем-то зарабатывать. Музицирование и здесь не приносит особого дохода, так откуда взяться уверенности, будто в чужих краях дела пойдут лучше? Нет, я не ищу отговорок и готов с любимой девушкой отправиться хоть на край света, ночуя под открытым небом, попивая воду из ручьев да питаясь растущими под ногами ягодами с грибочками. Но о Ней ведь тоже надо позаботиться. В данный момент сбережений еле хватает, дабы прокормить одного себя. Двоих я не потяну. А вдруг родятся дети? А они обязательно рано или поздно родятся, учитывая, какие чувства я к Ней испытываю. Нужен план. Увы, я никудышный планировщик. Вероятно, в том числе поэтому у меня и нет денег. Гадство! Мне даже на бумаге приходится экономить место, практически не оставляя пустот между строками, ибо она слишком ценна, а когда в следующий раз приедет Алхимик — неизвестно. Ладно. Не отчаиваемся. Решение наверняка найдется.

3 сентября. Мы счастливы друг с другом. Но… В глубине души меня терзают муки. Она хочет, нет, откровенно жаждет уехать. Не знаю почему, однако это несомненно так — я вижу по Ее прекрасным и одновременно с тем грустным глазам. Я желаю того же. Город мне опостылел. Он холодный, опасный, лишенный сострадания. Пора уже распрощаться с ним раз и навсегда. Как же нам поступить? Где достать денег? Выступай я хоть каждый вечер, необходимую сумму все равно не скопить и за год. Неужто наши мечты обречены разбиться о скалы суровой реальности? Должен же быть способ.

4 сентября. Никаких идей. Еще и погода испортилась. Весь день льет дождь. Капли барабанят по крыше. Потолок протекает. Подставил жестяное ведро. Теперь капли барабанят еще и по нему. Я люблю эту девушку всем сердцем и потому не вправе обрекать Ее на никчемную жизнь в бедности вместе с жалким неудачником. Впрочем, возможно, все не настолько плохо. Мы по-прежнему регулярно встречаемся, а наши взаимные чувства, подкрепленные общей целью, похоже, со временем лишь усиливаются. Отчего мне только больше хочется побыстрее убраться с Ней из Города. Она заслуживает лучшего.

5 сентября. Перебрав массу вариантов, делаю неизбежный вывод: выхода, по-видимому, нет. Значит, остается просто любить Ее, покуда Она не возненавидит меня за беспомощность.

6 сентября. Я поделился с Ней не отпускающими меня тревогами. «Ох, бедный мой Музыкант, — пожалела Она. — Не печалься из-за этого. Мы с тобой обязательно что-нибудь придумаем». «Я полночи проворочался — придумывал. Коли не капелька сонного зелья, то вовсе б не заснул». «Сонного зелья?» — переспросила моя возлюбленная. «Такая трава, растолченная в порошок, — пояснил я. — Помогает от бессонницы. Я иногда покупаю по дешевке баночку-другую у знакомой старухи-травницы». «И часто тебя одолевает бессонница?» «Время от времени. Разные душевные переживания мешают нормально заснуть. Порой я просто встаю и берусь сочинять музыку, но бывает, что работа совсем не идет и становится хуже: переживания превращаются в пытку. Тогда я предпочитаю принять зелье, иначе рискую свихнуться». «Какой ужас! — Она крепко ко мне прижалась. — Ничего, милый, ничего. Скоро мы отсюда выберемся, и твои мучения прекратятся». Не уверен, в состоянии ли мужчина любить женщину сильнее, чем я любил Ее в тот момент.

7 сентября. «Кажется, у меня появился план, — без прелюдий объявила Она с порога моей комнаты, едва я успел открыть дверь. — От тебя, мой милый, потребуются три вещи: немного сонного зелья, нанять лодку, которая доставит нас вниз по реке, а также целиком довериться мне». «Э-э… — тупо протянул я, ничегошеньки не понимая. — Хорошо. Зелье на полке. На лодку денег кое-как наскребу. И доверяю я тебе безоговорочно. Но хотелось бы узнать…» «Тш-ш-ш, — произнесла Она, приставив маленький изящный указательный пальчик к моим губам. — Еще раз прошу: доверься мне». «Ладно» — за неимением выбора вымолвил я. «Послушай, любимый, — видя мою растерянность, принялась пояснять Она. — У меня есть идея. Ежели все сработает, как задумано, то мы с тобой навеки покинем Город и ни в чем не будем нуждаться, кроме нашей любви. Поэтому завтра вечером ты отправишься к речному причалу, договоришься с лодочником и останешься ждать меня. Оденься потеплее, ибо я могу задержаться, хотя рассчитываю прийти немногим позже полуночи. Обещаешь?» «Конечно, любимая! Ради тебя я готов горы свернуть! Подумаешь — нанять лодку!» В ответ Она улыбнулась, и мы скрепили наш уговор нежным поцелуем.

8 сентября. С утра я собрал дорожную суму. Положил в нее хлеб, сыр, флягу с водой, дневники и набор перьев. Закончив писать, добавлю к ним этот лист и чернильницу. Весь скудный гардероб надену сразу на себя. Лютню повешу на плечо. А более у меня ничего и нет. Я покидаю Город с легким сердцем и не стану по нему скучать. Единственное, волнуюсь за Нее. Зачем Ей понадобилось сонное зелье? И как прикажете истолковать фразу «мы ни в чем не будем нуждаться»? К тому же отплытие предполагается осуществить под покровом ночи. Дурные предчувствия осаждают крепость моего разума. Не замыслила ли Она какую опасную авантюру? Не намеревается ли совершить нечто предосудительное или вовсе противозаконное? Способны ли вообще ангелы на преступление? Во имя любви — пожалуй. А я? Я решусь пойти на преступление во имя любви? Смотря на какое. И исключительно в самом крайнем случае в отсутствие иных вариантов. А сейчас крайний случай? Под угрозой наше с Ней счастье, между прочим. И посему нам дозволено переступить любую черту? Нет, не любую, разумеется. Но некоторые? Да, некоторые. Справедливо ли рассуждать в подобном ключе? А справедливо ли в принципе помещать на одну чашу весов личное счастье двух никому не желающих зла людей, а на другую — закон? Разве каждый из нас не имеет права на счастье от рождения? И разве закон не должен то самое счастье обеспечивать? Поди разберись. Предоставляю философам ответить на перечисленные вопросы. Пускай у них теперь голова болит, а я ухожу. Уезжаю с любимой к лазурному морю. Ох, милая моя, дорогая, ненаглядная, только бы ты не пострадала в погоне за нашим общим счастьем. В случае удачи следующую запись я сделаю, уже находясь вдалеке от Города.

9 сентября. Она не пришла. Я в растерянности. Она не пришла. Разум мутится. Она не пришла. Сказываются усталость и недосып. Она не пришла. Перо дрожит. Она не пришла. Нет, не перо, дрожит моя рука. ОНА НЕ ПРИШЛА! Что случилось? Что произошло? Я сделал именно так, как Она просила. Добрался до причала, нанял лодку и принялся ждать. Я ждал и ждал, ждал и ждал. Полночь давным-давно миновала, а я продолжал ждать. Я ждал и ждал, ждал и ждал. Было холодно. Замерз вусмерть. Однако продолжал ждать. Первым устал ждать лодочник. Он махнул на меня рукой и отправился домой спать. А я продолжал ждать и ждал, покуда над рекой не забрезжили первые предрассветные лучи. Но и тогда не перестал ждать. Наконец солнечный диск показался над водой целиком. Я подождал еще чуть-чуть, а потом в полуобморочном состоянии побрел обратно к себе. Сейчас сижу в своей проклятой комнатушке. За окном утро, плавно перетекающее в день. И я ни черта не соображаю. Где она? Жива ли Она? Почему она не при

За сим, к сожалению, записи моего друга внезапно обрываются. По словам домоправителя, тело музыканта обнаружили вечером того же дня. Оно висело на скрученной в подобие веревки простыне, привязанной к деревянной балке под потолком. Рядом валялся стул. Помешай бы его подогнутая ножка в тот момент… Кхм… Простите. Трудно произнести вслух. Уф… Постараюсь взять себя в руки и обратиться к сухим фактам, а они таковы: согласно свидетельствам очевидцев, обстановка на месте происшествия указывала на то, что Музыкант повесился. Вот. Сам я, естественно, тело не осматривал, ибо, как вы знаете, прибыл в Город уже после похорон, а констатировавший смерть лекарь поведал мне потом, якобы ее причиной стало удушье. В результате стража отказалась проводить дополнительное расследование — самоубийство есть самоубийство. В течение нескольких дней я пытался разыскать девушку, о которой говорилось в дневнике. Однако, имея в распоряжении столь скудное описание, как «небесноокий златовласый ангел», закономерно зашел в тупик. Да, пара посетителей трактира, где выступал Музыкант, подтвердили, мол, видели певца в компании некой юной дамы, но сверх того ничего добавить не смогли. Имени ее я так и не установил. Пробовал порасспрашивать среди прислуги, работающей в богатых домах на окраине, — безуспешно. Похожих девушек много, но ни одна из них не призналась в связи с каким-либо музыкантом, а ни подтвердить, ни опровергнуть их показания не удалось ввиду отсутствия прочих доказательств. Эх, если б только мой романтичный друг был чуть более конкретен и чуть менее ослеплен любовью, делая свои заметки… В общем, в конечном итоге от талантливого молодого исполнителя, не сумевшего ни реализовать богатый творческий потенциал, ни обрести счастья с другим человеком, осталось так непростительно мало, и я надеюсь, вы, выслушав печальную историю Музыканта, в дальнейшем перескажете ее кому-то еще, а те люди, в свою очередь, тоже кому-то ее перескажут, и таким образом она постепенно разойдется по свету, охранив от полного забвения и без того скромное наследие моего друга.

— А мораль? — поинтересовался Рыцарь.

— Какая мораль? — попросил уточнить Алхимик, смочив пересохшее горло глотком родниковой воды из фляги.

— Мы толковали о справедливости, о жизни и о смерти. Тут ты вспомнил о друге-Музыканте. И я думал, ну, в твоей истории, аки в любой притче, прозвучит некая мораль типа «за деяния наши нам всем воздастся по справедливости» или вроде того. А парень просто взял и умер. И из-за чего? Из-за обыкновенной девки? Тоже мне повод вешаться, уж извини меня за прямоту.

— Ему она определенно не казалась обыкновенной, — с грустной усмешкой возразил Алхимик. — Влюбленные в принципе воспринимают мир в искаженном виде. А влюбленные поэты — тем паче. Мой друг обладал очень тонкой натурой. Порой он неимоверно удивлял меня, расстраиваясь по сущим пустякам или, наоборот, восторгаясь всякой незначительной ерундой. Вполне допускаю возможность, при которой сильное переживание, вызванное тем, что девушка не явилась в намеченный час к речному причалу, сподвигло бы Музыканта к совершению… необдуманного поступка.

— А я вот никак не уразумею: почему он сперва ее не сыскал? На кой сразу руки на себя накладывать, не получив для начала от девки объяснений?

— Трудно сказать. Последняя запись сделана им где-то в первой половине дня. На это явно указывает фраза «утро, плавно перетекающее в день». Тело же обнаружили лишь вечером. Посему у Музыканта имелось достаточно времени, дабы разыскать возлюбленную. Далее возможны варианты. Первый: он даже не пытался искать ее. Ежели так, то я соглашусь с вами, и его последующие действия представляются крайне поспешными и нелогичными. Тем не менее, повторюсь, мой друг был существом легко ранимым, и кажущееся нам с вами поспешным и нелогичным ему могло казаться абсолютно нормальным в сложившихся условиях. Вариант второй: он пробовал найти ее, но не сумел. Здесь примерно та же ситуация, что и в первом случае, то есть причина, побудившая Музыканта впасть в отчаяние, приведшее к самоубийству, не до конца ясна. Допустим, он ее действительно не нашел, однако почему бы на следующий день, предварительно хорошенько не отдохнув, не предпринять на свежую голову новой попытки? Юноша ради девушки готов был «горы свернуть». Неужели он бы сдался, не прочесав весь Город сверху донизу? Сомневаюсь. Третий вариант: он пробовал найти ее, не нашел, и отчего-то решил, будто выйти на след девушки невозможно. Хотя сделать подобный вывод после всего одного дня поисков довольно затруднительно. Вариант номер четыре — трагичный: молодой человек узнал о смерти возлюбленной. Нам неизвестно, какую авантюру затеяла девушка и насколько эта авантюра могла быть опасна. Вдруг несчастную и впрямь убили при попытке осуществить нечто по-настоящему рискованное? Или, к примеру, она взяла сонного зелья для себя и, по неосторожности переборщив с дозировкой, уснула вечным сном. Или на нее напали бандиты в темном переулке. Способов умереть у человека, увы, масса. Зато в данном случае мотив самоубийства Музыканта становится наиболее очевидным. Всякий мужчина, потеряв возлюбленную, будет сильно потрясен.

— Но не всякий решит тут же покончить с собой, — заметил Рыцарь.

— Верно. Однако мой весьма чувствительный друг в подобных обстоятельствах наверняка испытал бы, страдания, кои нам с вами и вообразить-то трудно. Впрочем, есть еще последний, пятый вариант: модой человек нашел девушку, при этом она по какой-то неведомой причине его отвергла. Скажем, разлюбила. Или встретила кого-то другого. Либо, не знаю, вовсе никогда не любила Музыканта, а лишь использовала его в неких корыстных целях и, достигнув их, напрочь утратила к нему интерес.

— Во-во! Уже поболее похоже на правду. Я сразу подумал: девка подозрительная. Соблазнила доверчивого мальчишку, а опосля бросила его и смылась — поминай как звали.

— В том-то и загвоздка. Мы понятия не имеем, как ее звали. Кроме того, от меня по-прежнему ускользает одна вещь. Предположим, девушка и правда использовала молодого человека, но для чего? Она его не обокрала, ибо он был беден, записи его не тронула, нигде вроде бы не подставила. Таинственная служанка получила от Музыканта любовь, песню и баночку сонного зелья — невелика добыча. По крайней мере в материальном плане. То же зелье запросто приобрести самостоятельно. Оно не стоит баснословных денег. Так в чем же состояла хитрая афера коварной соблазнительницы?

— Гм, — промычал Рыцарь, нахмурив в мыслительном напряжении густые брови. — Да кто ее разберет? Бабьих мыслей, в отличие от папашиных книг, я никогда читать не умел.

— К чему же мы в итоге приходим? Самыми правдоподобными поводами к самоубийству моего друга я бы назвал варианты четыре и пять. Первые три также вероятны, но в гораздо меньшей степени. Одновременно с тем пятый вариант предполагает определенную вину со стороны то ли чересчур легкомысленной, то ли откровенно подлой девушки, что не вполне соотносится с образом, описанным в дневнике Музыканта.

— Я б его писанине не шибко доверял. У паренька крышу от любви сорвало. «Небесноокий златовласый ангел». Ха! А на самом деле она небось кареглазая рыжуха, притом страшная, аки черт. Любовь превращает мужчину в слепца. Потому-то я при перших признаках от нее и бегу, словно от чумы.

— От любви?

— Ага. Мне лично от девки токмо одного надобно, сам понимаешь. А всякие там цветочки, веночки, записочки, свидания, невинные поцелуйчики, серенады под окнами да прочая шелуха даром не сдались. Ухаживать надлежит за оружием, доспехами и лошадьми, а не за бабами. Любовь же вообще вредна для здоровья. От нее ты слабеешь, становишься уязвимым. В нашем дрянном мире рассчитывать на кого-то, помимо себя, глупо, а поддаваясь чувствам, мужик как бы впадает в зависимость от девки и теряет голову. И, скажу напрямик, в скором времени после этого шансы сыграть в ящик ощутимо возрастают.

— Интересная у вас позиция.

— Не позиция, а опыт. И благодаря ему я жив до сих пор. А твой приятель — мир его праху — угодил в ловушку. Мальчишка запутался в расставленных его бабенкой сетях, точно муха в паутине, и в конце концов умер. Я себе той же участи не желаю. И вот тебе совет, парень, — обратился Рыцарь к чумазому пастушку. — Уболтав девку до сеновала и получив от нее всего, чего хочешь, быстренько одевайся и улепетывай куда подальше.

Налипшая грязь мешала разглядеть, изменилось ли выражение юного лица, но уши у Мальчика отчетливо покраснели от смущения.

— Не самый благородный совет, — поделился мнением Алхимик.

— Зато действенный, — парировал Рыцарь. — Следуя ему, парнишка проживет дольше и веселее.

— И, возможно, никогда не познает истинного счастья…

— Я тебя умоляю! Какое к чертям собачьим счастье? Где ты его видывал? Счастье — выдумка похлеще справедливости. Теперь понимаю, почему вы с почившим Музыкантом без труда нашли общий язык. Называется: встретились два свихнувшихся романтика, по коим одинаково дом умалишенных плачет. Будь добр, прочти еще разок ту строчку, где твой друг толкует о праве на счастье.

— «Разве каждый из нас не имеет права на счастье от рождения?», — процитировал Алхимик.

— То бишь мы типа рождены для счастья? Ха-ха-ха! Не смешите меня! Большинство людей появляются на свет, вырастают, осваивают какое-нибудь полезное либо не очень дело, затем, коли жутко не повезет, женятся, обзаводятся потомством и в любом случае умирают. Главное — не отклоняться от сего нехитрого плана, и тогда ты сумеешь получить от жизни хотя бы маломальское удовлетворение, а замахнешься на большее — рискуешь и того лишиться. Счастье! Довольствуйся тем, что имеешь, и не выкаблучивайся. Твой же Музыкант постоянно беспокоился по пустякам да грезил о чем-то, ему недоступном. Сидел бы смирно, писал веселые песенки, исполнял бы скабрезные куплеты перед подвыпившими слушателями и забот не ведал. Нет же! Ему хотелось быть причастным к великому искусству, испытывать чувства, описанные в дурацких романах, предназначенных к прочтению маленькими глупыми девочками, мечтающими о несуществующих принцах на белых единорогах, и вдобавок он задумал сбежать из якобы ненавистного Города. Результат предсказуем: Музыкант повесился. Но поверь мне на слово, его саморазрушение началось задолго до того, как он набросил себе петлю на шею, ибо парень променял подкинутые судьбой возможности на бессмысленные фантазии о несбыточном.

— Наверно, вы отчасти правы.

— Отчасти? Да я тебе ручаюсь!

— Он действительно любил предаваться грезам. Однако винить его в том я не стану. Нельзя развиваться и самосовершенствоваться, не мечтая о чем-либо, не ставя целей в жизни.

— Ты не путай пустые мечты и ясные цели. Разумеется, к чему-то надобно стремиться, да токмо это что-то должно быть приземленным и практически полезным. Я, к примеру, каждый день упражняюсь с мечом, стремясь отточить мастерство, которое обязательно пригодится в сражении. Мне не нужно мечтать о победе над противником, поскольку я тренируюсь, дабы ее гарантировать. Судьбе оказалось угодно сделать из меня рыцаря. Хорошо. Отнюдь не худшая участь — и на том спасибо. И раз уж так вышло, я намерен с глубоким уважением относиться к своему ремеслу и стараться преуспеть в нем лучше остальных.

— О! Получается, вы — фаталист!

— Кто-кто?

— Фаталист — человек, верующий в предопределенность судьбы. То есть вы считаете участь рыцарства для вас единственно возможной и потому смиренно принимаете ее.

— А как же иначе? — всерьез удивился Рыцарь. — Раз уж меня угораздило родиться в семье мелкого дворянина, то кем я еще мог стать? Священником? А на кого тогда хозяйство оставить? Братьями и сестрами родители меня обделили. Есть токмо племянник, да он малой совсем. Вот и приходится служить. Куда деваться-то? Авось за ратные подвиги рано или поздно милостью Его Величества получу во владение новые земли, а то и небольшой замок. Покамест же денег хватает на поддержание родового гнезда в удобоваримом состоянии — уже неплохо.

— А вам нравится то, чем вы занимаетесь?

— Ты про постоянные разъезды и сражения в непрекращающихся войнах? Не скрою, бывает судьба и похуже. Я хотя бы не скучаю, а победа над очередным врагом приносит удовлетворение.

— В таком случае вам повезло. Будучи в силу сложившихся жизненных условий лишенным выбора, вы честно постарались преуспеть в уготованном для вас ремесле и добились определенного успеха, попутно получая удовольствие от того, что делаете. А подобное бы не произошло, кабы у вас отсутствовали соответствующие природные задатки. Иными словами, предназначенная вам судьбой стезя более или менее соотносится с вашими же природными наклонностями.

— Эк ты завернул… Сразу видать — ученый муж. Послушать тебя, я — прям-таки счастливчик, коих мало.

— Несомненно! Вам действительно улыбнулась удача заниматься тем, чем вы умеете и любите заниматься.

— Не уверен насчет «люблю», но… пускай. В целом соглашусь.

— Отлично. А многим людям так не везет. Скажем, откуда нам доподлинно известно, мол, сын купца обязательно будет успешен в торговле, а сын сапожника — в изготовлении обуви? Вдруг в обоих детях с рождения заложены способности к иным занятиям: у одного — к мореплаванию, у другого — к гончарному искусству? А вспомните моего друга Музыканта. Его знакомство с лютней, по сути, явилось результатом маловероятного стечения обстоятельств. У юноши гораздо больше шансов было или стать плотником, как отец, или до конца дней вырезать животных из дерева, пойдя по стопам опекуна. И тем не менее именно в музыке молодой человек обрел себя.

— И много радости ему это принесло?

— Полагаю, больше, нежели принесла бы работа с молотком и гвоздями либо с однотипными резными птицами. Признаться, вообще не представляю, насколько хорошо или плохо мой друг умел обращаться с инструментами, помимо музыкальных. Я к чему веду: в жизни мы безусловно в значительной мере зависим от нашего происхождения, однако оно не определяет нас полностью. Мы не копии своих отцов хотя бы потому, что у нас есть еще и матери. Если мой отец каменщик, то почему я тоже должен стать каменщиком, а не, к примеру, алхимиком?

— А твой отец каменщик?

— Нет. Я просто назвал первую пришедшую на ум профессию.

— Ясно. И с тобой, и с твоей точкой зрения. Ты б ее пореже вслух озвучивал, а то, неровен час, наткнешься на какого-нибудь дуболома, который предъявит тебе обвинение в измене.

— На основании чего, позвольте полюбопытствовать?

— Ну, по твоим словам, сын не обязан перенимать отцовское дело, а может статься, и вовсе к нему не пригоден. Вовремя не остановившись, ты рискуешь в таковых рассуждениях дойти то мысли, якобы и законный королевский наследник необязательно будет лучшим претендентом на престол.

— А-а… — уловив намек, протянул Алхимик. — По счастью, я ничего подобного не сказал.

— Ох, однажды тебя наверняка поймают за язык да отсекут его вместе с твоей же вольнодумной башкой. Мне-то, положим, плевать. Пускай даже я — верный слуга Его Величества, а иной власти, окромя монаршей, и вообразить не смею, за глупые мысли мечу тебя предавать не собираюсь.

— Вы весьма великодушны, сэр Рыцарь.

— Да брось! Не принимай за великодушие обыкновенное безразличие. Философы-идеалисты типа тебя сродни мухам. Вы, конечно, раздражаете своим жужжанием, но вреда не причиняете практически никакого, ибо никто вас все равно не слушает.

— Э-э… ладно, — не зная, как отреагировать, дипломатично молвил Алхимик.

— Да ты не расстраивайся, — утешил Рыцарь. — Тебя потому пока и не прихлопнули! Ха-ха-ха! Уф… А меж тем наша беседа напомнила мне одну историю. Да-да, свою ты рассказал, теперича моя очередь. Потом, коли не заснем, парнишка нам тоже чего захватывающего поведает: про овец иль коров. Иль про девок на сеновале. Ой, не смущайся ты так, малец! Пошутил я, пошутил. Видел бы ты себя — физиономия красная, аки свекла! Так об чем бишь я? Ах, да. История. Ну-с, приступим…

История о неординарном сыне ординарного конюха, поведанная отважным сэром Рыцарем

Приезжаю я намедни в Город. Он как раз оказался точнехонько на пути к моему имению, куда я нынче направляюсь опосля славной и сокрушительной победы над неприятелем в Юго-Восточных Землях. Ух! И хорошенько же вломили тамошнему Султану! В придачу к кошелю с золотишком я прихватил из удачного военного похода парочку недурственных ковров. Теперича вот везу их домой. Думаю один повесить у себя в опочивальне, а второй расстелить прямиком в холле на першем этаже — пущай гости обзавидуются. Но вернемся к Городу. Люблю в нем останавливаться на денек-другой, побродить по рынку, поглазеть на диковинные товары, привезенные из-за моря, выпить доброго неразбавленного винца в таверне, пообжиматься с красивыми девками в борделе… О черти! Опять мальчишку в краску вгоняю! Ты, паренек, привыкай. Судя по возрасту, тебе пора б уже перестать стесняться и потихоньку начинать открывать новые горизонты, ежели смекаешь, о чем я. К счастью для твоих слабеньких юношеских нервишек, в тот вечер меня на баб не тянуло, а вот побухать в веселой компании настроение вполне располагало. Я частенько так поступаю: наведываясь в питейные заведения, ищу стол, который уже занимают по меньшей мере человека три, подсаживаюсь к ним и в ходе непринужденной беседы за кружечкой вина узнаю последние новости и сплетни. Мудрец скажет: предаваться пьянству вместе с совершенно незнакомыми мужиками — плохая затея. И — разрази меня гром! — будет прав. Посему я давным-давно определил для себя меру, сверх коей крепких напитков не употребляю. Тут есть несколько критериев. Загибаем пальцы. Я должен мочь выговорить правильно и без запинки фразу «вассал моего вассала — не мой вассал» — раз. Должен помнить, где привязал коня — два. Должен суметь молниеносно подняться со скамьи и достать меч из ножен — три. И должен по-прежнему упорно отводить взор от страхолюдных баб — четыре. Нехитрые правила, помогающие, однако, держать себя в рамках дозволенного.

Значится, заваливаюсь я в таверну. Народу полно, музыка играет. Гляжу: у троицы пьянчуг местечко за столом свободно. Спрашиваю, позволено ли уставшему странствующему рыцарю присоединиться к их уютной компашке. Мужики не возражают. Прекрасно. Я присаживаюсь, заказываю вина и мало-помалу включаюсь в беседу с… э-э… имен сих ребят я не то что не помню, скорее, вовсе не собирался выяснять, а ради порядка и стройности повествования нареку каждого из них в соответствии с отличительными внешними признаками, а именно: Гнилозубым, Плешивым и Бородавкой. Начинаем с болтовни о внешней политике. Вы удивитесь, сколь осведомлены о ней заурядные городские пропойцы. Затрагиваем войну с Султанатом. Я хвастаюсь собственными подвигами, благоразумно умолчав о добытых на вражеской земле ценных трофеях — ни к чему здешней шпане знать о моем улове. Шепотки, к слову, быстро разлетаются по свету, и получилось бы печально, дойди хотя б малюсенький намек касательно кошеля с золотом и дорогих коврах до ушей разбойников. Все верно. Не токмо Музыкант слыхивал о бандитах, орудующих в окрестностях. Плешивый вот тоже принимается о них рассуждать:

— Злыдни конченые! — говорит он. — Мне зятек давеча рассказывал, дескать, они на дороге жертву поджидают, затем нападают целой сворой, аки псы бешеные, человека зубами разгрызают да кровь его до суха высасывают.

— Брехня! — возражает Гнилозубый. — Они ж не упыри какие! Обыкновенные призраки. Ага. Типа души убиенных путешественников. Их самих однажды на подъезде к Городу грабанули и умертвили, и с того дня они тупо мстят.

— Кому? — спрашиваю у него.

— Всему миру людскому!

— А причем тут мир людской? — недоумеваю я. — Мстили бы ограбившим и убившим их разбойникам. Других-то на кой трогать?

— Ну, как… — мямлит Гнилозубый. — Они ж призраки! Духи злобные! Им главное — бесчинства творить, а кому — неважно.

— Не-не! — вновь подает голос Плешивый. — Для них главное — кровушки напиться. Кровушки!

— Не порите чушь! — встревает Бородавка. — Упыри, призраки… Еще скажите: ходячие скелеты, иль оборотни, иль заколдованные котята. По моему опыту, страшнее человека на свете нет создания. И разбойники ваши — такие же люди.

— Такие же?! — Плешивый аж поперхнулся. — Ты бы видел…

— Видел что? — не давая договорить, перебивает его Бородавка. — Я ничего не видел. И ты ничего не видел. Никто из нас не присутствовал ни при одном нападении и не могет достоверно описать случившееся.

— Но ведь тела находили растерзанные…

— И ты прям лично их осматривал?

— Нет, я ж не лекарь.

— Угу. Догадываешься, к чему я клоню? Народ ни черта не ведает ни о разбойниках, ни об ихних делах и потому приписывает бандюгам всякую потустороннюю дичь.

— А как насчет умения исчезать бесследно? — вспоминает Гнилозубый. — Совершивши преступление, бандиты точно в воздухе растворяются. Стражники искали, искали, да не нашли ни единого отпечатка ноги либо лошадиного копыта. Спрашивается: отчего же так? Ясно отчего — призраки поработали.

— Ой, да брось ты со своими призраками! — вскипает Бородавка. — Оболтусы они, стражники наши городские, потому и не обнаружили ни фига. Тоже мне следопыты! Надобно было охотников опытных привлекать, а не балбесов этих. А разбойники — гады умные. Сперва жертву внимательно выбирают, затем стремглав нападают, всех поспешно и беспощадно вырезают, забирают добычу и бегом в лес. Тама они награбленное заодно с одеждой, в крови вымазанной, в землю зарывают, сами переодеваются в мирское, а опосля под личиной добропорядочных граждан возвращаются в Город.

— Складно излагаешь, — подмечает Плешивый. — Точно вместе с ними в набеги ходил.

— Не надо быть семи пядей во лбу, чтоб замысел ихний разгадать, — отмахивается Бородавка. — Достаточно чутка башкой подумать да к разговорам вокруг прислушаться, и картина ясная вырисовывается.

— А я все равно не верю, будто люди на подобное способны, — не унимается призраковед Гнилозубый. — Какой же дьявольски изобретательной головой должно обладать, дабы совершать столь выверенные нападения, а потом еще долго и успешно скрываться? Не. Духи. Стопудово духи.

— Ха! — усмехаюсь я. — Люди способны на всякое. И в нравственном, и в умственном, и в чисто физическом плане.

— Эт правда, — подтверждает Бородавка. — Встречалась мне разок бабенка, на вид вроде не шибко крупная, ростом приблизительно по грудь нашему сэру Рыцарю, меж тем теленка спокойно на плечах тащить могла. А взять мальчонку из соседнего дома. Пацан наизусть гербы всех мало-мальски знатных домов описать умеет, хотя даже грамоте не научен. И был ведь еще слепой мужик, смастеривший часы, стоящие у нас на площади.

— О! — восклицает Плешивый. — А помните того парня — Сына Конюха?

— А как же! — отзывается Бородавка. — У кого-кого, а у него котелок варил.

— Кто такой? — осведомляюсь я.

— Колдун! — чуть ли не выкрикивает Гнилозубый. — Еще в раннем детстве, используя заклинания запретные, призвал он демона из преисподней и заключил с исчадием кровью скрепленный договор. Душу, стало быть, обменял на дар нечеловеческий. Приобщился к темным знаниям, простому люду недоступным, и со временем превратился в архимагистра черных демонических искусств.

— Ты че несешь? — не выдерживает Плешивый. — Какой, к бесам, архимагистр?

— Черных демонических искусств. Самых что ни на есть черных и самых-пресамых демонических! Поговаривали, мол, он ради поддержания колдовских сил регулярно жертвы приносил. Начинал со сравнительно мелких мышей да крыс, потом принялся кошек бродячих отлавливать, постепенно перешел на ягнят, а когда вконец обезумел от жажды могущества неестественного, то и безвинными младенцами уже не брезговал.

— Хорош заливать! — призывает Плешивый.

— Я не заливаю, а излагаю факты. А как, скажите на милость, по-другому объяснить умение жалкого Сына Конюха обращаться с большущими числами, аки жонглер с булавами. Вот вы, достопочтенный сэр Рыцарь, можете назвать, сколько получится, сложив тридцать яблок и сорок яблок?

— Семьдесят яблок, — не задумываясь, отвечаю я. — Не ахти какое трудное вычисление.

— Ну, э-э, пожалуй, — нехотя соглашается Гнилозубый. — А коли яблок было б не тридцать и сорок, а тридцать тыщ и сорок тыщ?

— Тогда вышло б семьдесят тысяч. Задача не особо усложнилась. Не понимаю, к чему ты клонишь.

— А вы представьте, сэр Рыцарь, гораздо более запутанные счетные упражнения.

— В смысле, ты сам не в состоянии придумать нормальную математическую задачу и тупо перекладываешь ответственность на мое воображение?

— Извиняйте, я счетным мастерством не владею.

— Я вам обоим подмогну, — спешит на выручку Бородавка. — Положим, нам надо распределить двенадцать тыщ семьсот двадцать восемь солдат по палаткам. Причем каждая палатка вмещает предельно сорок три человека. Вопрос: сколько потребуется палаток?

— И сколько же? — нетерпеливо вопрошает Гнилозубый.

— А вот посчитай, — злорадно ухмыляется Бородавка.

— Погодите-погодите, — пытаюсь сообразить я. — Где-то около трехсот… Больше? Не, не сходится. Значит, меньше… Абак есть? Ладно, обойдусь… Ну-с… Хм-хм-хм… На два умножаем… А дальше? Здесь вычитаем… сорок один… Записать бы… Девять, что ли?.. Ага…

— Долго еще? — интересуется Плешивый.

— Тихо, не мешай! Последняя цифра… Черт! Сбился… Было двести пятьдесят восемь, да?.. Уф-уф-уф… Пять?… Нет… Шесть?… Угу-угу… Итого… Какая вторая цифра?.. Девять? Да, девять! Вместе… два, девять, шесть… Двести девяносто шесть! Да, таков мой ответ: двести девяносто шесть. Ай, башка сейчас лопнет! Хозяин! Подлей-ка винца, а то кружка опустела, а в горле от напрягу пересохло.

— Он правильно сосчитал? — спрашивает Гнилозубый у Бородавки. — Двести девяносто шесть?

— А мне почем знать? — пожимает плечами тот. — Я числа от балды взял.

— От балды? — недоумеваю я. — И как же так у тебя удачно вышло, что результат ровный получился?

— Повезло.

— Ну-ну. — Подмигиваю Бородавке, ибо мужик явно непрост, однако старательно сие обстоятельство скрывает.

— Вы прям молодец, сэр Рыцарь! — хвалит меня Гнилозубый. — Но до Сына Конюха вам, не обижайтесь, далеко. Он подобные задачки мгновенно решал. Даешь ему числа, а он тут же, даже лба не наморщив, с ними всякие фокусы проделывает: складывает, вычитает, помножает, разделяет и прочая, и прочая. Каким образом? Ясно каким: благодаря сделке с демоном.

— Да заколебал ты со своим демоном! — вспыхивает Плешивый. — Откуда паренек в раннем детстве мог проведать о запретных заклинаниях, нечисть призывающих? На заборе в конюшне прочитал? И байки о жертвоприношениях — фуфлыга полнейшая. Пропажу крыс иль бродячих кошек, положим, никто бы не заметил, зато весть о краже и умерщвлении младенцев Город облетела бы стремительно и, наверно, дошла бы в конце концов до начальника стражи, опосля чего тут бы такенный переполох поднялся — мама не горюй! Вот я слышал…

— Начинается, — закатив глаза, молвит Гнилозубый. — Опять сплетни, десять раз с чужих слов перенавранные.

— Уж получше твоих потусторонних бредней!

— Мои бредни, то бишь личные выводы хотя б на житейском опыте и здравомыслии основываются, а не на недостойном веры мнении случайных людей с улицы.

— Да весь опыт у тебя всегда сводится к тому, чтоб любую непонятку свалить на деяние злых духов иль демонов, и якобы иных объяснений не требуется. Ты хоть к какой-нибудь истории сможешь потустороннюю дичь не присобачить? Нет! Умишко твой до сути докапываться ленится, вот и заполняет пробелы ерундой, кою ни подтвердить, ни опровергнуть не удается. Я же слышал, — с акцентом на «слышал» произносит Плешивый, — будто Сын Конюха в действительности-то и не сын Конюха. Мол, Жена Конюха загуляла как-то с одним заезжим университетским ученым. И, значится, родившийся ребенок никакой не архимагистр, а, скорее, магистров бастард! Ха! Усекли? Не магистр, а магистров бастард!

— М-да, потрясающе изобретательная игра слов, — без энтузиазма отмечаю я.

— И от настоящего отца, — продолжает Плешивый, мастер каламбуров, — Сын Конюха перенял способности к наукам.

— Версия куда правдоподобнее истории с демоном, — соглашается Бородавка, — однако никаких подлинных свидетельств ей тоже нету. Окромя того, насколько мне известно, Конюх, трудившийся на местного Богача, самолично попросил знакомого переписчика, заведовавшего принадлежавшей тому же Богачу домашней библиотекой, научить Сына читать. Согласитесь, навряд ли бы мужчина, хоть чуточку сомневающийся в том, что растит своего собственного ребенка, стал бы проявлять к дитю подобную заботу. Думаю, Конюх изначально стремился дать мальчику больше, нежели полагается иметь отпрыску из незнатной семьи. Ну а парнишка оказался смышленый. Буквы освоил почти сразу, а вскоре от чтения учебных текстов, заготовленных наставником-переписчиком, перешел к толстым фолиантам из библиотеки. Хозяин редко посещал собственную книжную сокровищницу. Ему, видать, нравилась именно мысль об обладании теми или иными редкими экземплярами, а не использование их по прямому назначению. Зачастую они приобретались, дабы их поставили на полку и никогда впредь не открывали. Странное отношение к вещам, но мне ль судить о причудах богатеев? Однакось вот благодаря любознательности Сына Конюха некоторым книгам подвезло. Говорю «подвезло», ибо цель существования любого письменного текста — быть кем-то прочитанным. В противном случае — на фига пергамент иль бумагу переводить? Мальчишка-то молодец — быстро смекнул, какую ценность представляют многие из фолиантов, успевших изрядно затосковать по читательскому вниманию. Не берусь судить, чего в той библиотеке понавыискивал Сын Конюха, покуда бегал туда в перерывах между кормлением лошадей и уборкой навоза, однакось там наверняка завалялась парочка трактатов о вычислениях. Тут-то и понеслось! Отныне интерес парнишки сместился с букв к цифрам. А ведь математикой с мальчуганом никто специально не занимался. Он совершенно самостоятельно постигал мир чисел, аки незрячий, на ощупь пробирающийся в незнакомом помещении. Со временем Сын Конюха приноровился считать, притом все подряд: книги, отдельные страницы, строки, слова, буквы, фрагменты мозаики на полу, булыжники на мостовой, маковые семечки в булочках, волоски в лошадиной гриве, блох спине у собаки, песчинки в песочных часах, капли дождя, звезды на небе. Окружающие шутили, дескать, у странного чада пред взором предстают не люди, животные, здания, улицы да деревья, а позаимствованные у восточных мудрецов разномастные изогнутые палочки с черточками, изображающие цифры.

Однажды о резко вспыхнувшей любви Сына Конюха к числам прознал работавший на Богача счетовод. Мужик, по сути, надзирал за всем хозяйством, следя за покупками, продажами, выплатой вознаграждений и стараясь вести предельно подробный учет расходов и доходов. Дело сие было нелегкое, потому как обороту Богача позавидовал бы сам Король. Уследить, чего куда убыло, а чего откуда прибыло, оказывалось порой за гранью людских возможностей. Шутка ли, за месяц от имени и по поручению Богача совершалось с десяток, а то и с сотню сделок по поводу разнообразнейшего имущества! Немудрено запутаться в образующихся таковым способом товарно-денежных хитросплетениях. А в придачу Его Величество непрестанно новые налоги вводит — успевай до кучи с казной расплачиваться. И из года в год положение лишь усложнялось. И вот как-то раз, устав от неиссякаемого потока сообщений об очередных тратах и поступлениях, счетовод пожелал развеяться и впервые за много часов спустился из тесного кабинета во двор, где нашел мальчика, околдованного, ежели судить по рассказам прислуги, чарами математики. Забавы ради мужик подкинул пареньку пару задачек навроде той, которую я задал вам. И, в отличие от вас, друзья, Сын Конюха справился с ними мгновенно. Тогда счетовод придумал условия потруднее, с числами покрупнее да решением в несколько действий. И опять мальчонка, глазом не моргнув, дал верный ответ. Дале в ход пошли задачи с дробными вычислениями. Результат прежний — ни единой промашки! Пораженный счетовод стрелой метнулся в кабинет, а возвратился уже с гигантской книженцией, содержавшей записи о сделках Богача, и предложил чудо-ребенку прикинуть общий размер доходов, ожидаемый в текущем месяце с учетом наличествующих на сегодняшний день сведений. Ясен пень, Сына Конюха блестяще все рассчитал до последнего гроша.

— Рассказываешь так, будто на твоих глазах это происходило, — подмечает Плешивый.

Конец ознакомительного фрагмента.