Песнь праха и безмолвия: когда боги стали тенью

Антон S.A (2025)

В сердце древнего Шумера, где небо и земля ещё помнили поцелуй создателей, разгорелась война, угрожающая разорвать саму ткань мироздания. Боги, рождённые из хаоса Тиамат, обратили свою мощь друг против друга: Энлиль, властитель ветров, Энки, повелитель бездн, и Инанна, чьё сердце вмещало и любовь и ярость, рвали мир на части в битве за власть. Но их распри пробудили древнее зло — саму первоматерию, жаждущую поглотить и творцов, и творение. Когда люди, доведённые до края, выковали клинок, способный ранить божественную суть, исход войны перестал быть предрешённым. Ценой крови, предательства и жертвы, стирающей границу между богами и смертными, рождалась новая эра — где звёзды стали просто звёздами, а человек научился смотреть в бездну, не ища в ней лики богов.

Название отражает ключевые элементы истории:

— «Песнь» — отсылка к мифологическому эпосу, песням жрецов и финальной песне людей, отвернувшихся от богов.

— «Прах» — символ угасания божеств, их превращения в пыль и забвение.

— «Безмолвие» — намёк на клинок «Голос Безмолвия», а также на тишину, наступившую после падения богов.

— «Тень» — метафора их перехода в мифы, звёзды и воспоминания, которые больше не властны над миром.

В те времена, когда земля ещё носила имя Ки, а небо звалось Ану, когда реки Тигр и Евфрат были лишь слезами богов, пролитыми в мирах иных, — в сердце Месопотамии бушевали битвы, от которых дрожали звёзды. Древние глиняные таблички шепчут о временах, когда сами создатели мира, шумерские боги, схлестнулись в яростной вражде. Они, чьими руками были вылеплены горы и выдолблены моря, чьё дыхание рождало ураганы и засухи, теперь обращали свою мощь друг против друга.

Владыка ветров Энлиль, низвергнувший отца своего Ану с престола небес, жаждал утвердить порядок. Энки, бог мудрости и бездн, с его змеиным коварством, плел сети интриг, чтобы отвоевать власть над пресными водами. А Инанна, богиня любви и войны, чьё сердце пылало то страстью, то жаждой мести, бросала вызов даже тени смерти. Их распри раскалывали небосклон, а люди, дрожащие в тени зиккуратов, молились, чтобы боги, увлёкшись собственной враждой, не стёрли с лица земли тех, кого сами же и создали.

Это была эпоха, когда кровь богов смешивалась с грязью первых полей, а их крики становились песнями, которые тысячелетиями пели жрецы. Но никто не помнил, кто первым обнажил меч — может, сама судьба, вплетённая в глину табличек, хотела, чтобы боги сражались, пока не останется лишь прах и легенды…

Но даже в хаосе их схваток рождались новые миры. Когда меч Энлиля, высекающий молнии, сталкивался с трезубцем Энки, поднятым из пучин Абзу, земля содрогалась, рождая ущелья и огненные реки. Горы, словно испуганные звери, бежали от их гнева, а небо, разорванное на клочья, окрашивалось в багрянец закатов, которых ещё не видывало человечество. Даже Нергал, владыка подземного царства Кургала, выползал из бездны, втягивая в свой мрачный танец души павших — не только смертных, но и божеств, чьи силуэты меркли в пылу битвы.

Инанна, чьи длани держали и розы, и копья, вела войну не только силой, но и хитростью. Она украла у Энки «МЕ» — священные законы мироздания, — спрятав их в складках своего небесного одеяния, чтобы лишить врагов власти над судьбами. Но мудрость, вырванная обманом, обжигала, как угли, и богиня, обезумев от боли, наслала на земли чуму, дабы испытать терпение тех, кто осмелился назвать её имя в молитвах. Люди гибли, реки превращались в кровь, а жрецы в храмах Эриду шептали заклинания, смешивая слезы с глиной, пытаясь слепить из неё новых богов — покорных и милосердных.

А в это время Мардук, дитя солнца, чей лик сиял, как десять тысяч раскаленных щитов, наблюдал из глубин вечности. Он копил ярость, впитывая страх смертных и гнев небожителей, готовый вскрыть жилы мира, чтобы напиться хаосом и стать единственным властелином судеб. Но даже он не знал, что битва богов — лишь тень игры Тиамат, первоматерии, что дремала в истоке времён, мечтая поглотить всё, что вышло из её чрева…

Конец ознакомительного фрагмента.