Майор Пронин против врагов народа

Арсений Замостьянов

К показу на телеканале «Россия» сериала «Шпионский роман»! ГЛАВНАЯ ПРЕМЬЕРА СЕЗОНА! Советские спецслужбы против иностранных разведок. Новые приключения легендарного контрразведчика Сталинской эпохи майора Пронина, вдохновившего Бориса Акунина на создание его «Шпионского романа» и одноименного телесериала. Шпионский боевик в лучших традициях жанра! Только что закончилась Великая Отечественная война, но на «невидимом фронте» перемирий не бывает. Английские агенты совместно с эстонскими нацистами готовят теракт во время джазового концерта Леонида Утесова, на котором должны присутствовать главы иностранных государств и сам Л.П. Берия. Под подозрение попадает даже знаменитый композитор Дунаевский… Но майор Пронин оправдает невинных и выведет заговорщиков на чистую воду! Майор Пронин «даст джазу» врагам народа, разгадает шпионский гамбит и предотвратит покушение на Берию! Майор Пронин на страже государственной безопасности СССР!

Два эстонца

Сам Иван Николаевич в свой кабинет добирался лестничной трусцой. Лифтов он не любил: замкнутое пространство, в котором всякое может случиться и ты сам себе не хозяин. Да и на физзарядку по утрам не было ни времени, ни желания. А лестница — это отличная разминка.

Дело в том, что ребята Кирия успешно захватили Таама. И привезли его в Москву не поездом, а с оказией на военном самолете. Поэтому он уже был на Лубянке, во внутренней тюрьме. Но сначала Пронин решил допросить одного из ближайших соратников Таама — Тыниса Элоранту. Выходить сразу на Таама было бы опрометчивостью…

Пронин поднялся в свой кабинет, ничуть не запыхавшись. Первым делом он вызвал дежурного и попросил принести кипяток. Поколдовал над заваркой. Затем стал листать толстую папку с делом. Выяснив что-то, приказал привести заключенного Элоранту.

Через несколько минут конвойный ввел в кабинет небритого светловолосого мужчину лет тридцати пяти. Лицо Элоранты — высокорослого детины — выражало тщательно скрываемый испуг.

Пронин встал и, приветливо улыбаясь подконвойному, приблизился к вошедшим.

— Свободны, — отпустил Пронин конвойного. — Проходите, товарищ дорогой. Садитесь.

Элоранта опасливо присел на краешек стула, косясь на стол, где уже стояли расставленные Прониным, два маленьких чайничка с ароматной заваркой, две фаянсовые чашки с блюдцами и тарелочка с баранками.

— Меня зовут Пронин. Иван Николаевич Пронин.

— Я знай-ю, гра-ажданин начальник.

— Это хорошо, что знаете. Вот, дайте-ка, я налью вам чайку. А откуда вы знаете, кто я?

Элоранта промолчал.

— Видите ли, у нас есть общие знакомые. Можно даже сказать, близкие знакомые. Правда, некоторые из них нас покинули. Души их, так сказать, пребывают в мире ином. Так что разговор у нас должен быть душевный. Другого и быть не может. Мы же с вами цивилизованные люди, не так ли? Вы верите в бессмертие души?

Элоранта удивленно кивнул. Пронин расплылся в улыбке:

— Тогда давайте знакомиться ближе. Расскажем друг другу о себе, а? Коротенько. Кто, откуда… У нас это называется — анкетные данные. У вас — черт голову сломит, досье, резюме, консоме… Я вот, например, крестьянский сын, как в пятнадцатом году на Первую империалистическую солдатом пошел, так с тех пор сапог и не снимаю. В шестнадцатом стал большевиком, с семнадцатого служу делу революции. Был ранен. Служу в ЧК с месяца основания комиссии. Воевал на Гражданской. Потом боролся с вредителями, ловил шпионов. Коллективизация, индустриализация — много было работы. Почти всю войну провел в тылу врага. В Прибалтике, в ваших краях. Жены не нажил, детей, кажется, тоже. Был у меня один друг — он мне как сын был. Погиб под Ригой. Погиб в сорок третьем, а похоронили только полгода назад. Фокус. Понятна вам моя биография? — Эстонец кивнул. — А теперь — откровенность за откровенность. Я вас слушаю. Чайку хлебните. Горло-то пересохло у вас, вижу.

Элоранта кашлянул, поправил волосы:

— Откровенность за откровенность — это возможно. Родился в Российской империи, в старом Таллине. Мой отец был, как вы говорите, частный собственник. Владелец модного ателье «Элоранта». У нас одевались самые видные люди города. Чистая пу-пплика. После семнадцатого всех тряхнуло. На отца теперь работали только двое портных. Я помогал ему по коммерческой части. А потом — советизация. Коллективизация. Национализация. То есть ваша революция и ЧК. Отец ушел в Финляндию. Ваши у меня отняли дом, лавку. Немцы пришли — это стала моя власть. Она мне все вернула. Я ей и служил. Теперь попал к вам.

— Я ей и служил… — повторил Пронин. — Надеюсь, вы понимаете, что теперь вам нужно с нами сотрудничать. Нужно помогать нам. Вам это нужно. Вы теперь в этом заинтересованы. Лавки и ателье в Советском Союзе я вам не обещаю. Но могу обещать нечто более дорогое — жизнь. Да. Кстати, могу отправить вас на смерть — это мне проще простого. Но могу и гарантировать жизнь. Согласитесь, лавка в Таллине не стоит вашей жизни.

Элоранта молчал, нервно сжав губы. Голос Пронина звучал буднично, почти равнодушно.

— Вот вы сидите в нашей тюрьме. Заметьте, вас не пытают. Пытки у нас Лаврентий Павлович Берия еще до войны отменил. Это всем известно. Но вас били. — Пронин посмотрел на свой кулак. — Били знатно, хотя и аккуратно. Как говорится в одной русской поговорке: «Поколоти зайца — он спички научится зажигать».

Пронин приподнял указательный палец и ударил им о край стола.

— Так вот, вас били до вчерашнего вечера, не так ли?

Элоранта покорно кивнул.

— Это хорошо. Не то, что вас били, конечно. Это хорошо, что вы признаете, что со вчерашнего вечера вас не били. А знаете, почему вас не били? Это я, майор Пронин, запретил вас бить. Отныне вас никто и пальцем здесь не тронет. Ведь вы хоть и враг, но работать нам следует вместе.

— Не буду я с вами работать. Уж лучше бейте, — без особенной уверенности в голосе сказал Элоранта.

— Дудки. Спички я и сам могу зажигать. Будем работать вместе. А побои мы скоро вообще прекратим. Народ становится образованнее, сознательнее — теперь не плетка нужна, а убеждение. Мы ведь за правду, мы — коммунисты.

— Я вам не коммунист.

— Почему же? Вы слишком плохо о себе думаете. Тоска по справедливости живет в каждом человеке. Коллективизм, интернационализм, равенство. Вот наши прекрасные идеалы. Присмотритесь к себе — разве вы не коммунист?

— Видел я ваше равенство. — Элоранта скривил губы, перебирая в памяти свой тюремный опыт, рассказы старых зэков. — Бывший насильник и вор Рууд стал комиссаром и занимался до войны перераспределением собственности в Тартуском районе. Смею вас заверить, он не изменил свои привычки.

— А вы не путайте идею с реальностью. В церковь тоже не только святые ходили. Но вера в массах была. И Библия. Идеалы. Но была и инквизиция. Крестоносцы. Доносчики, палачи. Так и у нас. Не все такие же хорошие коммунисты, как мы с вами, Яак Элоранта. Некоторые совершенно не хотят, чтобы наши светлые идеалы стали реальностью. Например, фашисты. И они засылают к нам своих агентов, шпионов, сбивают с пути истинного слабоверящих.

Пронин развернулся, быстрыми шагами пересек комнату и что-то взял с полки. Потом сел в кресло. Стал внимательно наблюдать за реакцией заключенного.

— Но мы с вами сегодня не будем говорить о разведчиках и шпионах. И о беглых полицаях и офицерах СС тоже. Об этом мы поговорим в другой раз. Никуда это от нас не уйдет. А сегодня я вам почитаю вслух, а вы слушайте внимательно. Это Тургенев, наш великий писатель.

Пронин раскрыл книгу.

— «Записки охотника». Читали? Элоранта отрицательно покачал головой.

— Вот и просветитесь. Никогда не читать Тургенева — все равно что никогда не любить…

Пронин пролистал книгу.

— С чего начнем? «Хорь и Калиныч»? Нет, это потом. И «Бежин луг» — тоже. Вот. «Чертопханов и Недопюскин». Вещичка препотешная, да и русскую душу открывает ясно. Итак, Иван Сергеевич Тургенев.

Пронин читал с выражением, нараспев. Может быть, он подражал деревенскому церковному пономарю, которого слышал в детстве. Или — кому-нибудь из столичных актеров, за игрой которых майору нередко приходилось наблюдать в последние годы. Особенно выразительно читал он о чудачествах отца — помещика Чертопханова.

«По его понятиям, дворянину не следовало зависеть от купцов, горожан и тому подобных разбойников, как он выражался; он завел у себя всевозможные ремесла и мастерские: „и приличнее и дешевле“, говаривал он: „хозяйственный расчет“! С этой пагубной мыслью он до конца жизни не расстался; она-то его и разорила. Зато потешился! Ни в одной прихоти себе не отказывал».

Элоранта увидел в этой истории намек на свое мелкобуржуазное прошлое. «Впрочем, Советы-то в свое время выдвигали идею хозрасчета, НЭПа. На что же Пронин намекает?» — подумал он.

— «Между прочими выдумками соорудил он однажды, по собственным соображениям, такую огромную семейственную карету, что, несмотря на дружные усилия согнанных со всего села крестьянских лошадей, вместе с их владельцами, она на первом же косогоре завалилась и рассыпалась».

Элоранта оторопел: «Это он что же имеет в мыслях? Германию, которая подмяла под себя всю Европу? Или СССР с его идеей интернационализма? Или намекает на деятельность террористических групп? Мол, развалитесь, какая бы сила за вами ни стояла».

После знакомства с Элорантой можно было ручкаться и с Таамом. На Элоранте Пронин размялся, поймал вдохновение.

Таам был невысокого роста, седеющий брюнет с крючковатым носом и гордым взглядом офицера. «Какие они все же разные, эти эстонцы! А ведь маленький народ!» — подумал Пронин. Таама не били, он не походил на сломленного человека.

— Прошу садиться, Каарел Каарелович! Меня зовут Иван Николаевич Пронин. На каком языке вам удобнее общаться? На немецком или русском?

Таам молчал.

— Ну, побойтесь бога, мой друг, эстонского я не знаю, а переводчик в нашей беседе — лишний. Так что выбирайте.

В глазах Таама мелькнула какая-то мысль. Наконец, он переборол сомнения и произнес:

— Я учился в Петрогра-аде. Знаю по-русски.

Пронин всплеснул руками:

— Да у вас и акцента нет. Просто Малый театр с Александринкой. Вы знаете, меня всегда восхищали полиглоты. Искренне им завидую. Сам с горем пополам знаю немецкий. Ну, и несколько слов по-французски. Еще знаю татарские и грузинские ругательства, но это не в счет. А вот вы — эстонец. И прекрасно говорите что по-русски, что по-немецки. Простите за любопытство, но хотелось бы знать, какие еще языки вам ведомы?

Таам гордо повел плечами, присел на краешек стула. Пронин отметил: «Это — маленькая победа! Сели, так уж и поговорим».

— Я говорю по-английски.

— Вот! Вот это мне и нужно было знать! По-английски! Перспективный язык. Можно понимать сразу и англичан, и американцев, не считая канадцев с австралийцами. Именно эта сторона вашей биографии нас интересует.

Таам скрипуче хмыкнул. А Пронин продолжал:

— Наш общий друг Яак Элоранта — общительный парень. У нас с ним нашелся общий знакомый — генерал Тейлор. С ним всласть можно было наговориться по-английски. Но мне, по темноте своей, пришлось общаться с ним на смеси нижегородского с немецким.

— Меня не интересует Элоранта. Если вы думаете, что Каарел Таам станет вашим информатором — вы ошибаетесь. Я противник вашей власти.

— А вы и не можете ничего нового рассказать мне про генерала Тейлора. При всем желании не можете.

Пронин сунул руку в карман. Эх, неудобно копаться в кармане брюк, когда сидишь в мягком кресле…

— Хотите посмотреть, что у меня в кармане?

Таам всезнающе улыбнулся:

— Бить будете? Кастетом или рукояткой револьвера?

Пронин пожал плечами:

— При чем здесь револьвер? Со мной пистолет Коровина. Обыкновенный маленький «ТК». Но вас я с ним знакомить не собираюсь.

Пистолет Коровина был у Пронина с 26-го года. Он получил это произведение советских оружейников от Дзержинского, из первой партии коровинских пистолетов! Но Пронин крайне редко вынимал свое оружие из кобуры. Зато Пронин достал из кармана нечто, похожее на монетку, и со звоном бросил на стол. Таам вздрогнул:

— Вы?

— Я же представился. Иван Николаевич Пронин.

Таам перешел на шепот:

— Вы работаете на Тейлора?

— Вам это не положено знать. Отдыхайте, мой друг. И ждите приказаний.

Пронин встал и вышел из кабинета, предоставив Таама конвою.

Следующая встреча с Элорантой началась чаепитием. А потом Пронин читал через очки Тургенева… «Между прочими выдумками соорудил он однажды, по собственным соображениям, такую огромную семейственную карету, что, несмотря на дружные усилия согнанных со всего села крестьянских лошадей, вместе с их владельцами, она на первом же косогоре завалилась и рассыпалась».

Элоранта оторопел: «Это он что же имеет в мыслях? Германию, которая подмяла под себя всю Европу? Или СССР с его идеей интернационализма? Или намекает на деятельность террористических групп? Мол, развалитесь, какая бы сила за вами ни стояла».

— «Вздумал он также построить церковь, разумеется, сам, без помощи архитектора. Сжег целый лес на кирпичи, заложил фундамент огромный, хоть бы под губернский собор, вывел стены, начал сводить купол: купол упал. Он опять — купол опять обрушился; третий раз — купол рухнул в третий раз. Призадумался мой Еремей Лукич: дело, думает, не ладно… колдовство проклятое замешано… да вдруг и прикажи перепороть всех старых баб на деревне. Баб перепороли — а купол все-таки не свели… Каждый день, бывало, новую затею придумывал: то из лопуха суп варил, то лошадям хвосты стриг на картузы дворовым людям, то лен собирался крапивой заменить, свиней кормить грибами…»

Пронин читал, а враг народа Элоранта внимательно слушал, пытаясь понять, какой во всем этом резон. «Пороть будут. Крапивой. Голодом морить. Лошадиные хвосты какие-то».

Пронин угадал его мысли и, приподняв очки, прервал чтение:

— Думаете, я сейчас с вами играю, хитрю? Нет, просто я люблю чтение. Ничто так не успокаивает нервы, как чтение вслух. Желательно — из русской классики. Тургенев подходит лучше других. Есть в нем нечто идиллическое. А вы, наверное, предпочитаете другого рода литературу?

Элоранта кивнул.

— Газеты, спортивные журналы? — Пронин выдержал паузу.

— Совсекретные доносы и признания? Будет. Все это у нас еще будет. Подождите. В вашем положении нужно уметь терпеть и ждать. Вы баранки-то берите, не побрезгуйте… Может, привыкли к другим сластям к кофе? Могу эклеры заказать для вас из «Метрополя». Нет, честно, скажите только.

Элоранта смотрел на Пронина. Его спокойная, добродушная речь не предвещала ничего хорошего для нацистского пособника. Нет, Элоранта нисколько не сомневался в коварстве майора. А тот продолжал чтение:

— «Около того же времени повелел он всех подданных своих, для порядка и хозяйственного расчета, перенумеровать, и каждому на воротник нашить его нумер. При встрече с барином всяк, бывало, так уж и кричит: такой-то нумер идет! А барин отвечает ласково: Ступай с Богом!»

Элоранта снова насторожился. Это навело его на мысли о страшных северных советских лагерях для врагов народа. Там тоже люди жили под номерами.

Чтение продолжалось часа два с половиной. В конце рассказа говорилось о веселой попойке в доме Чертопханова-сына. Элоранте так понравилось ее живописное описание, что он даже съел пару баранок.

— Что ж, можно сказать, знакомство наше состоялось.

Пронин, закрыв книгу, откинулся в кресле.

— Не разочарованы?

Элоранта отрицательно помотал головой.

— Хорошо. Будем прощаться. До встречи, товарищ Элоранта.

В комнату вошел конвойный. Пронин кивнул ему и обыденным тоном сказал:

— Повежливее с ним, бить не надо.

А повернувшись к Элоранте, поклонился и добавил с нежнейшей улыбкой:

— До завтра, живодер!

В тишине лубянского кабинета эти слова прозвучали так зловеще, что все синяки, полученные в последние недели, заныли на теле Элоранты.

В камеру он возвращался озадаченный: «Что Пронин имел в виду под словом «живодер»? Намекал на показательный процесс? Что им известно? И, наконец, при чем тут Тургенев?»

После ухода задержанного Пронин, внутренне ликуя, поставил на полку томик Тургенева и допил чай. Поведение Элоранты его удовлетворяло вполне. Это был маленький человек, обиженный, слабый и даже не лишенный искренности. Словом, благодатный человеческий материал для задуманных им игр. Ковров слишком сурово охарактеризовал его как фанатика, способного пойти на смерть ради мести. «Этого совсем не трудно будет развернуть к лесу задом. Тут и Будда не понадобится. А, судя по имеющимся данным, Элоранта в террористической группе Аугенталера был не самым последним лицом. Что касается Таама… Для начала мне поможет медная пуговица, а там уж подумаем».

Спал в эту ночь Пронин спокойно. А вот эстонский коммерсант и диверсант Элоранта долго не мог уснуть на жестких лубянских нарах, пытаясь выговорить по-эстонски эти чертовы великорусские имена помещиков из тургеневского рассказа, которым его потчевал Пронин. Полночи вились над ним, словно два черных ворона, страшный и неуязвимый «Черт-топха-а-анов» и юркий, коварный «Нет-тошо-ю-юскинь». «Высечь надо всех баб! И тебя вместе с ними, гестаповский прихвостень!» — кричал первый, голос которого был удивительно похож на голос следователя Женько, который «аккуратно бил» Элоранту на допросах, опровергая тем самым всякие домыслы о продолжении пыточной политики советских внутренних органов. «Нумер нуль… Нумер нуль… Я покупаю тебя за тысячу немецких марок и три штуки английского полотна!» — настаивал второй, со смазливым лицом Аугенталера. Эсэсовец был похож на какого-то актера из американской мелодрамы с Мэри Пикфорд. Но ведь Аугенталер не может говорить — он мертв, мертв!

Шаги сменяющихся утром караульных разогнали этот шабаш, и Элоранта наконец уснул.