Время одиночек

Артем Каменистый, 2010

Великие сражения древности оставили от мира немногое. На руинах расцветает новая жизнь, а старая пытается приспособиться к изменениям. Или приспособить их для себя. Кто-то действительно достиг расцвета, а кто-то уже начинает увядать. Империя слишком стара – она уже начала загнивать. На ее похороны спешат слишком многие – надо успеть добраться до имперских богатств раньше конкурентов. Но не рановато ли зашевелились стервятники?

Глава 1

Карету противно затрясло — верная примета, что выбрались за первую стену: здесь на строительстве воровали гораздо наглее, чем под боком у императора, и на брусчатке приходилось экономить. Дознаватели, не сговариваясь, синхронно ухватились за поручни: на местных колдобинах и в нормальном экипаже можно зубы растерять, а уж в тяжелой полицейской развалюхе и вовсе для этого дела все удобства — рессоры здесь явно чугунные. За окном промелькнул нефтяной фонарь, в его голубоватом, мерзком свете Сеул разглядел обитателей межстенья: парочку каких-то крайне подозрительных личностей в длиннополых пальто. Интересные такие пальтишки — знающие люди много чего под них припрятать могут. Не зря в них щеголяет половина королевской управы и городских воров. Первые режут вторых, вторые режут первых, в темноте да неразберихе иной раз свой своего на клинок сажает.

Младший дознаватель Риолин, по-мальчишески возбужденный от предвкушения знакомства с местом страшного преступления, нервно пробормотал:

— Можно смело останавливаться и хватать эту парочку — явно ворье законченное. Даже кареты нашей не боятся. Обнаглела шваль местная!

Нюхач Бигль, одной ногой уже пребывавший на пенсии, не разделял энтузиазма молодого сослуживца и благодушно протянул:

— Риолин, ну что вы в самом деле! Если человек ночью шатается меж стен, это еще не повод для ареста. Да и много тут разного народу… всех не допросить. Сейчас доберемся до места, а уж оттуда плясать будем, как положено. Вы уж поверьте моему носу: суета — делу помеха. Пусть об этих стража заботится — это ее работа, а мы своей дорогой едем, по своему делу.

Сеул покосился на Бигля с нескрываемым недоверием. Нюхача вытащили прямиком из-за праздничного стола — отмечалась помолвка дочери с писарем Гумби. Так и поволокли их обоих в карету — некого было искать в эту пору. Времени терять нельзя — Дербитто попусту шум не устроил бы, дело явно серьезное. Вином от парочки разило изрядно, а чахлый очкарик Гумби и вовсе сомлел: носом клюет. Если у кабака и впрямь дело непростое, то трудновато будет работать с такой командой. Ну какой толк от пьяного нюхача?

А будь дело простым, Дербитто не стал бы трубить тревогу, тем более через синь. Не паникер Дербитто и не дурак — дурак бы здесь столько лет не продержался. Или ворье в канаву пустит, или отставка пинком под зад — трудновато служить на такой тонкой грани.

Карета остановилась посреди моря света — не меньше сотни городских стражников оцепили трактир Пуго, и каждый при этом держал факел или трубку цветка Ноха.

Сеул, выбравшись из кареты, направился прямиком к сточной канаве — там у парочки тел, накрытых мешковиной, на корточках сидел Дербитто. Про начальника стражи местные поговаривали, что у него на затылке третий глаз, а возможно, и четвертый, что походило на правду: не раз воровской люд норовил ему железо меж лопаток сунуть, но никому это пока что не удалось. Вот и сейчас толстячок оправдал репутацию — не обернувшись на подходящего дознавателя, четко и громко произнес:

— Господин Сеул, осторожнее, пожалуйста. Перед этой бойней дождь хорошенько вычистил мостовую — старой грязи почти не осталось. Так что не затопчите следы. Хотя чего это я вас учу — сами получше моего знаете.

— Ох и кровищи тут! — выдохнул за спиной младший дознаватель.

— Риолин, просто пока постойте у кареты! — приказал Сеул. — Бигль, поработайте со следами, Гумби, записывай все и составляй карту места преступления. Начинай от двери трактира.

— Я бы посоветовал начинать отсюда, — предложил Дербитто. — Чем ближе к трактиру, тем больше следов… и тем интереснее они. Там все началось, а здесь все закончилось. И писать вам, ребятки, долго придется… очень долго. На каждого холодного, что здесь по округе валяются, по четыре бумаги положено — у вас ее может не хватить.

Сеул, встав у Дербитто за спиной, посмотрел, чем занимается глава стражи. Глава стражи занимался не очень эстетичным делом — внимательно разглядывал свежую коровью лепешку.

Дознаватель покачал головой:

— Ливень смел дневной мусор — что тут могла ночью делать корова?

— А кто их знает… коров… видать, дела были у нее свои… коровьи. Нам до ее дел особого интереса нет, а вот то, что она здесь нагадила, — это уже дело наше. Отменная улика… Взгляните, господин старший дознаватель: в дерьмо это наступил кто-то. Хорошо наступил, четко отпечатался — сапог отменно большого размера. Таких лап здесь немного, что сужает круг тех, кто способен был сотворить с этой лепешкой подобное. Мои ребятки были на месте чуть ли не через минуту, и не дураками оказались: успели до башни добежать, синь вытащили — у нас на каждой восьмой башне один колпак из учеников всегда дежурит. Так что город мы сразу прикрыли жестко. И знаете что? На внешних воротах схватили Пуго — бежал наш плут-трактирщик из города на ночь глядя… потянуло его в сельскую местность. И думается мне, что сапоги у нашего Пуго будут в навозе и крови: лапа у него — что у медведя матерого.

Сеул с подчеркнутым спокойствием поинтересовался:

— Дербитто, мне кажется, что городскую управу ваши подняли по тревоге не для того, чтобы мы тут навозом любовались. Я вижу там пару тел, и кажется мне, что это не пьяные у канавы прилегли, а все гораздо хуже. Раз нас притащили сюда, значит, с тихими этими не все ладно. Я, конечно, понимаю, что умерли они не своей смертью, но ради пары тихих сюда бы все живое не согнали.

— Тихих тут не пара… Вы, господин Сеул, еще в трактир не заходили. Но, в сущности, вы правы — я всю бучу поднял из-за этой парочки.

— Что не так с ними? Уж не принцев ли крови здесь прирезали?

— Хуже, господин Сеул, все намного хуже… Взгляните сами.

Дербитто потянул за холст, продемонстрировал дознавателю голову покойника, вернул грубую ткань на место — нечего толпе на такое дело таращиться, пусть даже толпа эта состоит из одних лишь стражников.

Сеулу резко поплохело, и поплохело сильно. Поджилки противно задрожали, а слюна во рту мгновенно стала какой-то кисловатой, с металлическим привкусом. И очень сильно захотелось в уборную. Еле слышно, почти беззвучно, шевельнул губами:

— Зайцы…

— Да, господин Сеул, они самые.

— Откуда… почему… Да что здесь вообще произошло?!

— Я бы и сам хотел это знать…

— Дербитто, это ваш район. И это моя ночь — я сегодня главный дознаватель по городу. Думаю, ты понимаешь, что это значит.

— Тут и дурак поймет — рассвет для нас может стать невеселым… И не только для нас… Оптом упакуют под холст всех, кто спрятаться не успел…

— А эти… эти… уже знают?

— Если и знают, то мне об этом неизвестно. Да и какая теперь разница?

— И правда… никакой. Свидетели есть?

— Нет, конечно, — все разбежались. И я их очень хорошо понимаю… сам поглядываю в сторону ворот…

— Дербитто, нет для нас ворот… На дне моря достанут теперь, если что… Ну что же… Давай к управе — поговорим с этим Пуго… для начала. Если повезет, то на нем вопрос и закроем. Посмотрим на его сапоги…

* * *

— Ты можешь молчать. Или можешь говорить — говорить взахлеб, вспоминая даже те свои паскудные прегрешения, о которых давно позабыл. Можешь звать на помощь. Можешь жаловаться. Можешь требовать, чтобы к тебе привели весь городской совет и всех шлюх, что отираются у второй стены, в придачу, — не вижу разницы между вашими толстяками и этими сифилитичными дамочками. Никто не придет, и никому не нужны твои жалкие жалобы. И сам ты никому не нужен. Все, что ты можешь теперь, — это выплевывать выбитые зубы и корчиться на полу, в луже крови, мочи и блевотины. Моча, блевотина и кровь будут твои собственные — никто здесь тебя этим дерьмом снабжать не станет. И никто — никто тебе не поможет. На тебя сейчас плевать всем — абсолютно всем. Плевать со всех восьмидесяти восьми башен первой стены. И со всех шпилей королевского замка — я и сам не помню, сколько их там, но достаточно много. Ты сидишь передо мною, потея от страха, но, по сути, тебя уже нет — ты никто, ты призрак, ты ошибка Судьбы, непонятно почему отравляющая воздух в этом подвале. Ты даже не умер — тебя попросту забыли еще до рождения твоего. Твое имя выкинули из памяти. А кто не выкинул — тот никогда его не станет вспоминать. А если и вспомнит, то вслух не произнесет. А если найдется тупой кретин, рискнувший произнести его вслух, то сделает это посреди пустыни, закопавшись поглубже в песок и уткнувшись своей тупой мордой в огромную пуховую подушку. И сделает это тишайшим шепотом. И как только он это сделает, то немедленно обмочится. Обмочится так, что на этом месте в пустыне потом возникнет оазис. Уж больно страшно будет твое поганое имечко вслух произносить. И знаешь, к чему я все это тебе, неродившемуся тухлому трупу, говорю? А к тому, что ты, по-моему, так и не понял, во что вляпался. Ты думаешь, это что-то, во что угодила твоя нога у твоего вонючего кабака, — лепешка, оставленная тощей полудохлой коровой. Жиденькая, тоненькая такая лепешка — ведь корова загибалась от язвы, жрала мало, а навоз ее был кровавым. Так думаешь? Если ты думаешь именно так, то мне тебя жаль. Ведь скоро, очень скоро от тебя останется такая же лепешка. Нет, даже пожиже и потоньше. Чахлая лужица блевотины, крови, соплей и дерьма. Вонючая лужица. Такая вонючая, что даже псы, отирающиеся у наружных ворот, будут от нее носы воротить.

Риолин, опрометчиво решив, что потенциальный подозреваемый теперь подавлен полностью и сейчас распоется соловьем, сделал паузу, переводя дух: весь этот монолог он произнес на одном дыхании.

Зря он это сделал — Пуго не из тех слабаков, кого можно запугать потоком пустых слов, причем слов дурацких, — он и сам умел делать это не хуже.

— Господин МЛАДШИЙ дознаватель, если вы намерены начинать мне зубы пересчитывать, то приступайте. Порченых половина, давно пора о новых подумать, да денег синь много запросит, а я не настолько богат, чтобы платить по их живодерским расценкам. С другой стороны, все, что у вас против меня есть, — это мой сапог, запачканный в крови и навозе. Так по таким «уликам» можно смело полгорода посадить в подвал, а вашу управу — так вообще в полном составе. Коровы, знаете ли, имеют обыкновение гадить где приспичит. И почти все они больные, уж даже не знаю почему. Пока своей смертью не сдохла, их гонят в любое время к бойне, и наружная стража этому не мешает. За пару медяков наружная стража не то что больную корову ночью пропустит, а банду черных некров, со всеми их гробами в придачу и тухлыми подругами. А еще есть целая куча относительно уважаемых горожан, которые поклянутся на могиле Первого Императора, что всю эту заваруху я просидел за своей стойкой, не высовывая носа. Я, знаете ли, заварушек перевидал немало и давно уяснил, что нос свой в таких случаях следует беречь. Так что уже завтра меня из вашей управы выпустят, и я прямиком пойду в городской совет. И рот там свой разину. И во рту моем внимательно пересчитают все отсутствующие зубы. Если и ошибутся при этом, то в большую сторону. И выставят вашей живодерне счет за каждый зуб. И счет будет такой, что на деньги эти я себе восемь полных челюстей поставлю с хорошими, крепкими зубами. И счет этот вы оплатите. Оплатите с радостью и с извинениями. И вы, господин МЛАДШИЙ дознаватель, извиняться будете в первых рядах. Извиняться искренне и с заискивающей улыбочкой. А те господа, что за нами через стену поглядывают, будут кивать при каждом вашем слове. А может, даже и в зад меня целовать при этом — все зависит от количества отсутствующих зубов.

— Как он о нас узнал? — вскинулся Дербитто. — Он что, где-то искусства нахватался?

Сеул, не отводя взгляда от допрашиваемого, тихо произнес:

— Да какая тут магия… на синь он явно не тянет. Стены подвала из серого песчаника, а камень Серисетия черен как смоль. Выделяется это окно, а Пуго не из тех идиотов, что дальше своего носа не видят. Да и не первый раз его допрашивают — этот плут с богатой биографией.

— Есть за что его прижать? И что значит «не первый раз»?

— Спорно. Уж за убийцу мы его точно не выдадим. Зайцам он не нужен, и домыслы наши им не нужны. Зайцам нужен убийца. Всем нужен убийца… настоящий убийца. Нет, этого Пуго мы никак не приплетем к делу… Он чист…

— По его роже этого не скажешь. Вид у нее такой, будто и она тоже ворованная. Тем более, говорите, привлекался.

— По архиву, был под следствием во время мятежа Гиора.

— Так там вроде пару зайцев тогда тоже прирезали — попали под горячую руку. Может, понравилось и решил продолжить?

— Тридцать лет без малого прошло. Ты думаешь, зайцы всерьез поверят, что этот жирный кабатчик своими пухлыми ручонками пустил кровь всей их стае?

— Я бы на их месте точно не поверил. Но убийцу-то надо выдавать. Рассвет уж скоро, а мы на месте топчемся. Может, того… при попытке к бегству его, а там бумагу состряпаем и сапоги его покажем. Сдается мне, кровь на них будет не только коровья.

— Дербитто, зайцев такой ерундой точно не обманешь. Они если захотят, то и труп допросят. Хорошо допросят. Труп все расскажет, да еще и пару песен споет… и спляшет при этом.

— Это если захотят допросить. Им же самим перед Лесом, думаю, теперь ответ держать. Может, сделают вид, что все хорошо, и примут нашего кабатчика как главную персону? На месте он был, в мятеже Гиора замарался, на улице крови и навоза нахватался, да и вообще морда у него воровская. Нас его труп устроит как ответ, может, и их тоже устроит?

— Не устроит… Нам нужно закрыть дело, а им нужна правда. И неплохо бы эту правду нам сейчас узнать. Пойдем, Дербитто, поговорим с этим плутом. Похоже уже, что не его допрашивают, а он допрос ведет… Ох и кретин наш Риолин…

— Молод он и глуп, улицы не видел — сразу видать паренька из чистой семейки. Он не пугает, а будто сказки читает сестрам на ночь. Куда ему с Пуго тягаться. Дело, конечно, не мое, но зря вы этого сопляка к Пуго послали.

— Не зря, Дербитто, не зря… Клиент должен расслабиться… хорошо расслабиться. Как расслабится — так и хватай его за шкуру… за мягкую, расслабленную шкуру…

Трактирщик, обернувшись на скрип отворяемой двери, осклабился:

— Здравствуйте, господин Дербитто. Вот беда-то какая: и вам эти заячьи тушки поспать не дали спокойно?

— И тебе привет… Пуго…

— Что, господин главный стражник, тоже мне будете страшные байки про оазисы мочи в пустыне рассказывать или, может, как честные люди поговорим? Хотя какие, в тухлую печень, могут быть честные люди в этом подвале в такую пору?

Стражник попробовал передвинуть табурет ближе к столу, но куда там — приколочено все к полу на совесть. Присел так, как смог, в отдалении, вздохнул:

— Бывают здесь честные, бывают — всех по себе не равняй.

— Если говорить по совести, то честнее меня человека между стенами нет — вы же знаете.

— Пуго, давай без шуток. Не станем время терять — до рассвета недолго осталось. Как рассветет, мы должны будем привести… или принести зайцам убийцу. И признаюсь честно — пока что лучше тебя мы никого на эту роль не нашли. Сам понимаешь…

— Да не дурак я, господин старший стражник, все понимаю. Но понимаю и то, что вам меня зайцам в любом виде не всучить. Не примут они такой гнилой товар. Вы гляньте на меня, внимательно гляньте — ну разве найдется в этом городе дуралей, что поверит, будто я, хорошо всем известный трактирщик Пуго, способен был из кучи зайцев нарезку сделать? Да такого дурака даже на смех поднимать не станут — ну что взять с убогого?

— Да все я понимаю. Но пойми и ты — рассвет на носу, а предъявлять нам некого. Совсем некого. Кроме тебя, конечно. Трактир твой? Твой. Сапог твой? Твой. В мятеже Гиора морда твоя засветилась? Засветилась. И после всего этого пойман ты был моими стражниками у внешних ворот. Куда это ты на ночь глядя из города подался? Уж не от правосудия ли скрыться хотел?

— Господин старший стражник, да вы бы на моем месте так же обхезались — и так же бежали за город, будто за вами дохлая теща некра с алебардой гонится. Тут и дурак поймет: надобно подальше быть от всего этого.

Сеул и в беседу не вмешивался, и не присел — мерным шагом прохаживался по периметру подвальной комнаты, заложив руки за спину. Даже не косился в сторону стола, но не упускал ни единого слова. Уловив в голосе задержанного нервные нотки, понял — тот не дурак и все понимает прекрасно. И понимает, на какой невесомой волосинке сейчас висит его судьба. Пытается казаться невозмутимым, но куда там… Да и поступки его… вроде глупой попытки покинуть город… Нервные поступки… Необдуманные… Пора.

Резко развернувшись к столу, Сеул четко, чеканя каждое слово, заявил:

— Сапоги ваши. Следы ваши. Кабак ваш. Бежать за город пытались вы. Кроме того, в вашем кабаке, в верхних комнатах, нашли немало интересного. К примеру, арбалет. Интересный такой арбалет. Такие легко спрятать под длиннополой курткой, а уж под бандитское пальто и вовсе два можно повесить. А на арбалете том приметное клеймо и вензель хозяина. Хозяина этого оружия уж давно в паре провинций обыскались. Серьезно искали — вдумчиво и настойчиво. А он вот где оказался — в столице, в вашем заведении. И все говорит о том, что не случайно туда забрел, а жил там не один день. И заметьте — арбалет скрытого ношения, как и те, из которых зайцев перещелкали. В подвале вашем комнатку нашли. Интересная такая комнатка с замаскированной дверью. А в комнатке той одиннадцать тюков с шегским сукном. Таможенного клейма на тюках нет. Вообще никакого клейма нет — будто ничьи они. А ведь подобный немаркированный товар — это серьезное преступление против казны.

Риолин, не выдержав перечисления всех гнусных тайн трактира Пуго, вскочил, чуть ли не умоляюще предложил:

— А давайте я ему все же зубы выбью?

— Сядьте, Риолин, — поморщился Сеул.

Пуго, воспользовавшись паузой, поспешно затараторил:

— Вообще-то заведение у меня давно уже не кабак, а трактир — уважаемый трактир. И раз стража на второй стене человека пропустила, значит, и мне не грех такого пускать. Комнаты мои наверху не грязные, клопов не держим. Шлюх тоже не пускаем — у меня приличное заведение. А в приличном заведении в вещах постояльца шариться не принято, так что найди вы там даже склад оружия для полного кавалерийского полка — это не ко мне претензия. А про сукно знать не знаю — я в подвал, кроме как вино проверять, не спускаюсь, не иначе как кто-то из слуг смошенничал, а может, и вовсе с давних времен лежит, еще до меня. До того как я трактир этот прикупил, там был знатный вертеп. И вообще, мы с вами люди не глупые, давайте уж напрямую — раз вы меня еще не придушили и не потащили к зайцам, значит, скорее всего, и не придушите. И сукно это вам вообще на хрен не надо, как и все остальное. Так чего вам от Пуго надобно?

— Правда нам нужна, правда. Вся правда. Все, что ты видел и чего не мог видеть. Вспомни все, вспомни даже, сколько мотыльков ночных кружило у лампы над дверями в кабак. Вспоминай все, с самого начала вспоминай. И рассказывай. Все до последнего слова. Даже не думай что — либо утаить, я это почувствую. И тогда ты умрешь. И труп твой отнесут зайцам. А потом… потом, возможно, умрем мы… и не только мы… И все из-за того, что ты решил скрыть одно-единственное слово. Надеюсь, ты не совершишь такой глупости. А теперь начинай…

— Господин, не знаю, как вас звать, с чего же тут начать…

— С начала начинай. С самого начала.

— Ну если с начала, то он мне сразу не понравился.

* * *

Этот парень не понравился трактирщику сразу. Пуго не первый день провел меж стен и местную публику знал от и до. Нет, парень точно не местный. В принципе это не беда: межстенье — это такое место, где народ вечно мечется от стены к стене, разбавляя этой суетой степенное существование коренных обитателей столичного пограничья. В заведении Пуго всем рады, главное — плати и не бей посуду. А если бьешь чью-то морду, то делай это на улице, за углом. Если вообще прирезать кого решил, так еще дальше отползай — нечего нюхачей на почтенный трактир наводить. Если повадится стража тут чес устраивать — того и гляди, репутацию потеряешь. А не будет репутации — так жить придется на меди: больше торговля пивом не принесет. Серебро — это серебро, его носят люди серьезные, и для них нужно место тихое, с соответствующей репутацией. Вот, например, как трактирчик Пуго. Достойнейшее заведение, полы чистые, столы вытерты, пиво разносит пара смазливых девиц, причем не шлюх, а серьезных девок: за зад ущипнуть попробуешь — можешь и схлопотать, а уж о большем и не мечтай. А самое главное — есть второй этаж, а уж там все вылизано до блеска, и платят не медью.

Серьезные люди туда за серьезными делами приходят. В другом месте за стеной может нюхач сидеть с писарем наготове, а у Пуго не так: у Пуго стены — это стены. И его стены тайны держать умеют. И за это Пуго платят серебром — за порядок и надежность. Если ты снял комнату у Пуго, ты временно стал хозяином маленького замка. Стены здесь тараном не прошибить: ори не ори — не услышит никто. На окнах литые решетки и внутренние ставни. Попасть наверх можно лишь через общий зал, пройдя по лестнице у всех на виду. Чужаку это не светит: день и ночь парочка слуг наготове. По трактиру работают, само собой, но главная задача для этих мордоворотов — разборки с нехорошими посетителями: один постоянно в зале дежурит для оперативного реагирования. Дебоширов они заранее примечают, глаз наметанный — оба в страже поработать успели. Да и сам Пуго хоть и немолод, но силу не растерял — мало кто на ногах больше минуты против него устоит. Удар такой, что хоть дрова им коли — кулак будто гиря. Справляются с проблемами здесь легко.

Днем, до закрытия ворот, в трактире случайного люда хватает. От ворот до ворот народ бегает, покуда светло, а жрать да пить надо — вот и забредают. Фазанов, фаршированных перепелиными языками, здесь не подадут, но зато навалят каши, жареных сосисок, жбан пива поставят — и все за пару медяков. А чего еще надо крестьянам да мелким торгашам?

Вечером ворота закрываются — и все, случайным людям тут делать больше нечего. Наступает время для обитателей межстенья. Чужаков нет — все свои. Тихо становится, спокойно. Зал полупустой. Обитатели верхних комнат спускаются, рассаживаются у столов вдоль стен, поодаль друг от друга, и шепчутся кучками о своих важных делах. Пара завсегдатаев трется у стойки перед Пуго, да порхает со снедью и питьем оставшаяся до закрытия служанка.

Обычный вечер.

А этот тип — необычный. Чужой он. Хрупкий, невысокий, бледный, глаза чистые, наивно-доверчивые, но с затаенной лукавинкой. Ну будто девка переодетая. Одежда хорошая — такие тряпки богатые студенты таскают. И капюшон на голову накинут — так ученики любят бродить… или мелочовка, до сини не доросшая. Студент? Или, может, маг-недоучка? И чего это его занесло сюда в такую пору?

Пуго подманил пальцем Суару. Служанка подскочила к стойке, выжидательно уставилась на хозяина.

— Ты этого хмыря в плаще знаешь?

— Нет, первый раз вообще вижу. Да и какой это хмырь — симпатичный мальчик.

— У, лярва! Об одном только думаешь! Что-то я смотрю, он пьет медленно, кружку ты ему не обновляешь.

— Так он вообще не пьет. Заказал, а не пьет. И не ест.

— Послали боги посетителя — он что, собрался над этой кружкой всю ночь трястись?

— Не знаю. Закрываемся же скоро. Спросить его, снимет ли он комнату?

— Я тебе дам спросить! Бегом на кухню, копуша, — Борт со своими дружками уже поглядывает косо на тебя. Небось ждут горячего!

Старуха Ниба стукнула о стойку кружкой:

— Плесни мне еще, Пуго, и не ругай девочку — она хорошая.

— А не много ли тебе будет?

— Жалко, что ли?

— Да чего мне пиво-то жалеть! И куда тебе только влазит, вся уже провоняла, да и опухла вон как — это у тебя почки уже от пива гниют.

— Пиво дырочку найдет. И вообще мне замуж уже точно не выходить — хочу и распухаю. Наливай давай.

Пуго, поднеся старухе новую кружку, тихо поинтересовался:

— Ниба, а что за мальчишка там сидит, не знаешь?

— Не, Пуго, первый раз его вижу. Вон на него Урций косится — может, знакомы?

— Не смеши — Урций вечно косится на всех, у кого есть яйца, а уж от такого смазливого юнца этот боров и вовсе в восторге. Не нравится мне этот парнишка.

— А мне нравится. Симпатичный он.

— И ты туда же, лярва старая.

— Сам ты лярва. А еще ты кастрат.

— Я бы тебе доказал обратное, будь ты лет на сто помоложе.

— Так я еще столько не прожила.

— Да что ты говоришь! А с виду не скажешь…

Ленивая перепалка привлекла внимание Гика. Жулик пододвинулся поближе, махнул кружкой:

— Ты, Ниба, у нас самая красивая — не слушай ты этого трактирщика, он давно женщин на пивную бочку променял. С чего вам этот малец так интересен стал?

— А ты его знаешь? — вопросом на вопрос ответил Пуго.

— Не сказать чтобы очень… Видел я его утром на рынке, что у ворот, о чем-то он там с Шугером трепался. И Шугер при этом выглядел очень заинтересованным — похоже, продавал этому юнцу что-то.

— Интересно — что?

— Шугер все, что хочешь, тебе продаст. Это же Шугер.

— Не мели ерунду. Шугер если продает, то не репу. Шугер оружием промышляет. Что хочешь тебе достанет — хоть армейское, хоть штучное.

— Так и я о том же: не о репе они трепались. Шугеру репа ни к чему. А парнишка на студентика похож. И по прикиду видно, что родители у него жирные. Но не столичные. Будь столичными — так не бродил бы между стенами, поближе к центру шатался. О чем такому неженке можно было с Шугером говорить? Ножичек, может, купить решил для неверной невесты… Небось и кошелек у него не пустой — к Шугеру с пустым подходить опасно. И вообще на девку похож: худосочный слишком. Пуго, если ты его на ночь выпрешь из кабака, ребятки на улице точно в темноте его за шалаву примут и за угол заволокут. Вот смеху-то будет, когда штаны стащат. Слушай, Пуго, а что за тело там, у лестницы, сидит. Вид у него — будто у гробовых дел мастера. Уж не некр ли он?

Пуго ответил не сразу — Гик, конечно, свой в доску, но язык при нем распускать не стоит. Да и было бы из-за чего — да, постоялец мрачноватый, но человек проверенный, и пакостей от него пока не было. Частенько здесь останавливается, да и друзья его тоже нередко заглядывают. И сам он, и друзья его — все люди благородные, платят исправно, серебром платят и сверху не забывают добавить, отблагодарить. Мрачноватые, конечно, люди и немногословные — даже имен своих никогда не называли. Ну так молчание — это не грех. И на одно лицо все — видать, это семейное дело, не иначе как братья. А уж гробовщики они или некры — это их дело, Пуго в дела постояльцев носа не совал. Нос беречь надо.

— А если и некр, тебе-то какое дело?

— Мне? Мне — совсем никакого.

— Вот и помалкивай. Постоялец этот — человек тихий, но что-то мне говорит, что разозлиться может вмиг. А это нехорошо будет.

— Да уж, бугай знатный. Я его, кстати, вчера видал за заставой. Он чего-то топал к мельнице, вниз.

— Раз топал, значит, надо ему было — ты что-то много болтаешь сегодня.

— Так день хороший — погодка загляденье, душа прямо поет.

— Угу. Полдня дождь шпарил, только сейчас утих. Шутник ты у нас.

Дверь трактира распахнулась резко — будто ногой открыли. Заплясали огоньки светильников, ноздри защекотала влага свежего уличного воздуха.

— Это что за свинья там копытом двери распахивать повадилась? — угрожающе поинтересовался Пуго.

«Свиней» оказалось две. Точнее, двое. Да и не свиней вовсе. Глянув на вошедших посетителей, Пуго прикусил язык. Эх, сразу видно почтеннейшую публику. Ну а что до дверей — так хоть головой рогатой их открывай, им хуже не станет. Двери в кабаке хорошие, крепкие. Вот кто его за язык тянул? Сколько лет прожил, а не научился за словами своими присматривать.

Изучив парочку повнимательнее, Пуго и вовсе насторожился. Одного странного посетителя он еще стерпит, но трое — уж явно перебор: что-то тут сегодня не так. Нет, эти на смазливых юнцов не походили — высоченные, стоят ровно, будто бревна. Не атлеты — хрупковаты, но хрупкость обманчива, будто тонкое тело диких котов. И морды такие же вытянутые и бледные, будто у того парнишки. Да и не морды, а лица. Причем лица ухоженные и также прикрытые капюшонами, надвинутыми на лоб пониже. Одень в платье — и за баб сойдут. Получатся высоченные, плечистые бабы с узкими задницами. Откуда они все тут ночью появились?

Сняв с гвоздика полотенце, Пуго принялся вытирать руки, демонстрируя посетителям готовность к обслуживанию. Посетители на него даже не покосились — так и стояли, внимательно изучая зал. Глянув туда же, Пуго увидел, как черный постоялец еле заметно кивнул. Ах вот оно что — дела у него с этой парочкой. Ну раз дела, то, значит, все нормально и зашли они не случайно. А что до вида их странноватого — так это не его, трактирщика, дело. Дела постояльцев — это свято: пусть хоть с демонами якшаются, лишь бы серебро платили.

Рано Пуго расслабился: загадочный парень не зря его настораживал.

«Студент» встал.

Нет, не встал — будто пружина распрямилась или на тугом луке лопнула тетива. Красиво встал — будто танцор или опытный фехтовальщик. Скользнул вбок из-за стола, единым движением распахивая плащ. Голосом чистым и мелодичным звонко произнес:

— Сидите на месте — и никто больше не пострадает.

Пуго внезапно понял: сиди не сиди — сейчас репутация его трактира пострадает серьезно.

Пуго не ошибся.

Из-под плаща парнишка выхватил два арбалета. Не армейские двужильные монстры, какими кирасу навылет прошибают, а так себе — арбалетишки. Такие таскают хлыщи из управы да ворье понаглее. Если взвести на совесть, то плечи чуть ли не до ложа складываются, и при желании такую дуру даже в рукав можно запихать. Стреляет недалеко, да и попасть трудновато, но шагов за десять — двадцать достать можно.

Так вот что этот четырежды проклятый юнец у Шугера покупал…

Рассказывать в подвале управы приходилось медленно, вспоминая все подробности, а на деле происходило все быстро — невероятно быстро. Сердце не успело четыре раза стукнуть с того момента, как парнишка выскочил из-за стола, а пальцы уже утопили скобы — «студентик» выстрелил с двух рук.

Парочка новых посетителей на месте тоже не стояла — ребятки явно битые жизнью, отпрыгнули от дверей, будто блудливые коты, застигнутые в чулане за пожиранием сметаны. Но куда ты спрячешься от арбалета, если до стрелка неполный десяток шагов?

Арбалеты стукнули одновременно, подпрыгнули в руках от отдачи. Короткие, толстые болты с чавканьем ударили в живую плоть — оба упали синхронно, один тонко, по-женски, вскрикнул. Убили или нет — неясно, но уж не задели точно: всем телом бедолаги приняли сталь, оба не смогли от ударов на ногах устоять.

К пареньку от лестницы ринулся Хоги. Вовремя ринулся: арбалеты разряжены, перезаряжать их очень долго теперь, а в рукопашной у этого стрелка шансов нет — Хоги что кабан-переросток, тупо в доски втопчет полдюжины таких молокососов и не заметит.

Не втоптал.

Парень откинул разряженное оружие, полуобернулся на месте, взмахом руки встретил надвигающийся живой таран, даже не ударил — а так, прикоснулся к лицу. И случилось чудо: ноги громилы оторвались от пола, Хоги пролетел через стол, впечатался головой в стойку, на этом его полет прекратился. И вообще — на сегодня рабочий день Хоги закончился.

Пуго остановил свою руку, тянущуюся за дубинкой. Нет, не стоит этого делать. Палка, залитая свинцом, — аргумент в спорных вопросах неплохой, но не в этот раз. С этим пареньком лучше не связываться — забьет эту палку тебе в такое место, что доктор неделю искать будет.

Вот каналья, а казался таким милым!

— Вам же сказано — сидите на месте, и все будет хорошо, — нервно произнес парень. — Сейчас я выйду — и можете звать стражу.

Через весь зал пролетел стол, сбив по пути пару светильников. Добротный стол из двупальцевых досок — за таким сразу десяток пировать может. Такой от пола оторвать и втроем нелегко, а уж заставить летать и вовсе не получится.

Но у этого постояльца получилось.

Паренек, ловко увернувшись от пролетевшего предмета мебели, посмотрел в сторону «гробовщика» чуток озадаченно, нервно выкрикнул:

— Стой! Я не хочу тебя убивать! Мне нужны были только они — я сейчас уйду!

С таким же успехом мог и со стеной поговорить: черный громила не ответил, молча попер вперед. Не торопясь пошел — не так, как кретин Хоги. Уверенно пошел — отшвыривая с пути перевернутые табуреты и перешагивая через лужи горящего масла, что пролилось из светильников. Дойдет и убьет. Голыми руками убьет.

Три трупа за вечер — репутации трактира хана.

Дальше Пуго на некоторое время отключился. А как не отключишься, если в твоем заведении вдруг ударил гром. Настоящий гром — будто молния над ухом сверкнула. Вроде бы перед этим громом парнишка как-то хитро крутанулся и вроде бы махнул рукой как-то нехорошо. А может, и не было этого. Трудно вспоминать — уж больно сильно громыхнуло. И отбросило Пуго назад, на спину, а там он уже не мог ничего видеть — стойка мешала.

Грохнуло второй раз, яркая вспышка ударила по глазам, заставила зажмуриться. Из пивной бочки вырвало кран, холодная струя ударила прямо в лицо. Как раз кстати — сделав хороший глоток, Пуго рискнул приподняться.

В зале было темновато: все светильники поразбивало. У стены и по центру разгоралось разлитое масло, в его пламени Пуго разглядел тело черного постояльца. Пуго сразу понял — он мертв. Ну не может человек дымиться, будто сырое полено в очаге, и быть при этом живым. Да и запашок очень нехороший — будто цыпленка в огне спалили.

В дверях толкались разбегающиеся посетители и постояльцы. На такой фейерверк стража быстро пожалует, а со стражей народ местный общаться не любил. А Пуго куда деваться? Не бежать же — заведение-то его… так что не было печали…

Выбравшись из-за стойки, Пуго сорвал с ближайшего окна занавеску, подержал ее под струей хлещущего пива, кинулся забивать пламя, пока пожар тут не уничтожил то, что пощадил проклятый мальчишка. Огонь уже успел разгореться и ушел неохотно, заставив Пуго от души надышаться едким дымом.

Убедившись, что языков пламени больше нет, Пуго отбросил занавеску, кашляя и умываясь слезами, вырвался на улицу. Согнулся на крыльце чуть ли не вдвое, закашлялся еще сильнее, пытаясь прочистить легкие. Желудок тут же скрутило судорогой. Инстинктивно, стараясь не наблевать у дверей своего заведения, Пуго просеменил вперед, склонился над сточной канавой — и только тут разрешил утробе очиститься.

Отплевываясь, распрямился, покосился влево. Ну что за день — угораздило его именно сюда блевать приползти! Репутации трактира и так хана пришла, лужа блевотины у дверей дела бы уже не ухудшила.

Оба посетителя, заработавшие стрелы в первые мгновения заварухи, лежали у канавы. Один был мертв — не может человек остаться живым, если ему пробило голову. Второй, очевидно, сумел дотащить его сюда, несмотря на свою рану. Но здесь его силы иссякли — уложив голову убитого себе на колени, мужчина плакал. Плакал страшно — с хрипом, с кровавой пеной. Так плачут перед уходом — умирая.

Страшный плач.

По мостовой зацокали подкованные сапоги — к умирающему и мертвому подошел убийца. Остановившись возле канавы, в шаге от своих жертв, парень бледно улыбнулся и нежным, тихим голосом спросил:

— Элмарен, ты узнаешь меня?

Умирающий с трудом приподнял голову, глянул слепо, непонимающе.

— Вижу, что не узнал. Посмотри внимательнее.

Убийца наклонился, отбросил капюшон, рассыпав по плечам водопад длинных светлых волос.

— Посмотри. Хорошо посмотри. Ты умираешь, но там, куда ты попадешь, ты должен помнить о том, кто тебя туда отправил. И ты будешь знать, что это только начало.

Элмарен дернулся, упал на бок, захрипел, с неописуемым ужасом глядя на убийцу, с натугой простонал:

— Хэ… Хе… Хэеллен… отродье… ты-ы-ы…

Стон перешел в бульканье, изо рта хлынула кровь, началась агония.

Убийца, вернув капюшон на голову, будто в воздухе растворился. Исчез во тьме. Дело это нехитрое — ведь фонарь над входом тоже разбило, а из-за туч ни звезды, ни луна, ни Шрам не достанут.

Пуго и сам не понял, что его дернуло шагнуть лишних два шага и склониться над телами. Наверное, интуиция. Не так выглядели эти парни, не так. Не бывало здесь таких никогда. Не то с ними что-то… совсем не то…

Потянувшись к умирающему, медленно поднял капюшон. Не веря своим глазам, крепко зажмурился, взглянул еще раз. Убедившись, что зрение не обманывает, нервно икнул, на грани слышимости потрясенно прошептал:

— Зайцы… мать их… Зайцы… Хана мне теперь…

Встав, Пуго, шатаясь, потопал в сторону ворот. Он, конечно, не надеялся, что сможет уйти из города. Не уйти ему — его же первого искать теперь начнут. Трактир, будь он неладен… Но и оставаться здесь он тоже не мог.

Надо делать хоть что-то. Нельзя стоять на месте. Нельзя. Плохое это место.

* * *

Тихо журчит вода под старой мельницей. Рабочие сняли с колеса лопасти, а новых не поставили. Незачем ставить — река здесь обмелела, ушла в новое русло. Там теперь строят другую мельницу, получше старой. А сюда никто и не заглядывает, тем более ночью, в предрассветный час, когда вся нечисть озверело ищет добычу, спеша насытиться перед дневной спячкой. А ведь в омутах под мельницами много чего нехорошего прятаться может.

Плохое место. Если бы кто-то в эту пору проходил мимо, то сам убедился бы в этом. Из окон и щелей струится мерзкий синий свет, внутри что-то потрескивает, и кто-то бубнит на неизвестном языке.

Не иначе некры какую-то гнусность творят.

— Целое стало меньше.

— Мы ощутили потерю.

— Наша часть и так мала, а теперь стала еще меньше. Нам больно.

— Твоя боль — боль части и целого. Мне больно вместе с тобой.

— Целое, впусти часть со мной, дай мне прикоснуться. Издалека прикоснуться. Почувствовать.

— Тебе не дадут это осуществить. Ты потеряешь себя в целом. Твоя миссия как части еще не окончилась. Крепись и приблизь миг единения.

— Мне трудно. Но я сделаю все, чтобы объединить часть с целым.

— Найди того, кто сделал целое меньше. И прекрати его существование.

— Мы прервем его существование. Никто не должен делать целое меньше, даже если это часть.

— Целое имеет еще одно дело. Целое посмотрело все, что видело наше новое око. Целое нашло странное.

— Если часть должна знать, что это, то часть готова слушать про странное.

— Око сделало съемку Южного материка.

— Око делало то, что должно было делать. Мы должны сделать материк своим сейчас. И частью целого потом.

— Да, часть, око делало то, что должно было делать. И око нашло радиосигналы в дециметровом диапазоне. Источник сигнала был на Южном материке.

— Око нашло странное.

— Око нашло странное. Око сделало снимки места, откуда излучался сигнал. Око нашло там много странного. Такого странного мы еще не видели. Почувствуй то, что видело целое. Издалека почувствуй. Не приближайся.

— Целое, я хочу стать ближе.

— Терпи. Миг единения еще не настал. Смотри все.

— Я вижу. И мне хорошо. Я чувствую восторг. Я почти прикоснулся к целому.

— Целое ослабляет контакт. Целое недовольно. Часть не должна так сильно хотеть раствориться в целом. Это может мешать нашему делу.

— Целое, это не помешает нашему делу. Часть будет стараться приблизить миг единения.

— Целое верит. Целое показало части все странное, что видело око на Южном материке.

— Часть видит странное.

— Часть должна прийти на это место. Часть должна изучить это странное. И часть должна прекратить существование странного, если оно мешает нашему делу. Если странное не станет понятным — тоже прекратить. Непонятное опасно.

— Да, целое, часть готова.

— Прерываю контакт.

Синее мерцание померкло, рассыпалось жалкими искрами, потухшими почти сразу. Черный человек вышел из здания мельницы. Посмотрел наверх, в сторону городской стены. Скоро рассвет, ворота откроют, и он пройдет в город, растворившись в толпе крестьян и торговцев. И найдет там того, кто сделал целое меньше.

И прервет его существование.