S-T-I-K-S. Цвет ее глаз

Артем Каменистый, 2017

Элли родилась в Улье – окрошке из осколков миров, населенной ордами зараженных, ожившими мертвяками и прочими кровожадными тварями. Но даже в этом хаосе есть порядок. И в одном из самых могущественных государств Улья, Азовском Союзе, создан Цветник, воспитанницы которого, девушки-орхидеи, существуют для того, чтобы ублажать важных господ. Судьба Элли стать супругой Дзена, чудовищного кваза, лидера Западной Конфедерации. Но стоит ли покоряться судьбе, если родилась для свободы и счастья?..

Глава 3

Вечерние посиделки

Цветник не блещет размерами, по сути, это всего лишь одно крестообразное здание, пусть и большое, по меркам стаба, но ничем не выдающееся. К нему примыкает множество пристроек, и все это хозяйство обнесено высокой бетонной стеной с колючей стальной спиралью поверху. Выйти можно через единственные ворота, которые приходится открывать не только перед транспортом, но и ради пешеходов — калитки там нет. За ними стоит караульная будка, обложенная бетонными блоками и окруженная вбитыми в землю рельсами, в ней день и ночь дежурят гвардейцы.

Еще недавно Цветник утопал в зелени, но после недавнего происшествия (в котором я оказалась замешана по уши) в целях повышения безопасности были спилены все деревья. Здание как бы разделось, но, с точки зрения воспитанниц, это пошло ему на пользу. Ведь теперь из окон второго этажа открывался прекрасный, ничем не заслоняемый вид на окрестности.

Обычно разглядывать там особо нечего — со всех сторон стоят некрасивые здания, где располагаются различные важные учреждения Азовского Союза и некоторые представительства союзных объединений кластеров. Считается, что это место является дипломатической столицей региона и центром деловой жизни для сотен тысяч людей, если не больше. Цветник со своей спецификой не очень-то вписывается в такую деятельность. Они тут суетятся сами по себе, а мы живем сами по себе, почти никак друг с другом не пересекаясь.

Но иногда интересно посмотреть на некоторых, очевидно, новых здесь людей, или хотя бы тех, кто только-только узнал, что именно скрывается за невзрачной стеной с розовыми воротами. Мужчин не может не заинтересовать тот факт, что в длинном приземистом здании, со всех сторон увитом диким виноградом, в строгости и порядке воспитываются десятки сформировавшихся красавиц и сотни тех, которых выбрали в слишком нежном возрасте, когда их выдающиеся внешние данные еще не проявились в полной мере. Но опытные сотрудники Цветника знают способы разглядеть в невзрачной куколке восхитительную бабочку, ошибки у них случаются нечасто.

Наблюдать за такими мужчинами забавно. Некоторые просто бросали на Цветник мимолетные взгляды, но взгляды эти были особенные, явно не случайные. У некоторых, чрезмерно возбужденных, доходило до того, что останавливались истуканами и смотрели, смотрели, смотрели в сторону Цветника. Просто не могли оторваться, их взгляды будто прилипали к окнам. Но таким обычно не давали заниматься этим долго, подходили гвардейцы и вежливо или не очень вежливо просили уйти.

Это очень смешило, ведь мужчины видели только верхнюю часть дома, а окна второго этажа открывать запрещено, на них даже ручек нет, требуется особый ключ. Разглядеть кого-нибудь из нас за хитрыми стеклами просто невозможно.

Те, кому разрешено таращиться на цветы из Цветника, занимаются этим не на улице, а во время смотров и прочих мероприятий, куда допускаются лишь избранные господа. Таким важным людям рядовые гвардейцы не указ.

Сейчас мы смотрели не на мужчин. Да и как их разглядишь в сгустившихся сумерках? Даже в обычные времена на улице в такое время стоит темень, а сейчас, когда электричество отключилось после взрывов, и вовсе мрак.

Но было одно исключение — здание министерства ментальных дел. Похоже, именно оно являлось главной целью Братства, они ведь обязаны ненавидеть ментатов, есть за что. Ведь некоторые из этих специфически одаренных специалистов способны мимолетным взглядом вскрыть всю подноготную предателей рода человеческого, скрыть свою сущность от них невозможно.

По крайней мере — так считается.

Один снаряд попал в министерство или несколько — я не поняла. Разве что Дания может ответить на такой вопрос, но не очень-то хочется ее спрашивать — не такие уж важные подробности. Однако кое-что понятно всем — зданию хорошенько досталось, и теперь оно горит. Причем никто не торопится его тушить, ни одной пожарной машины не приехало. Какие-то люди мечутся на фоне огня, но их мало и непонятно, чем именно они там занимаются. Хотя вон — вроде бы понесли кого-то.

Не я одна это заметила, Рианна прокомментировала:

— Покалеченного понесли. А может, даже мертвого.

— Шоколадка, иногда ты даже глупее обезьяны, — в своей излюбленной уничижительной манере ответила на это Миа. — Кому нужны мертвые? Покалеченных сразу спасать кинулись, но только своих. А этого наверняка вытащили из подвала, туда снаряды не достали. Там могут такие сидеть, кто сам ходить уже не может.

Кожа у Рианны не шоколадная, но и белой ее не назовешь. Она стройная мулатка с лучшими в Цветнике ягодицами, и поэтому Миа обожает сравнивать ее с разнообразными видами обезьян, что вызывает встречную негативную реакцию. Но сейчас в ответ ни слова не последовало, Рианна, как все прочие, предпочла промолчать.

Наверняка мысленно ужаснулась, представив, кого именно и в каком состоянии вытащили из зловещих подвалов обители ментатов. Все знают, что пойманных муров, в том числе из Темного Братства, свозят именно туда.

О том, что там с ними вытворяют, знать не хочется. Достаточно вспомнить жуткие неправдоподобные страшилки, чтобы надолго испортить себе настроение.

— Бегом отсюда! — пискнула Лола и, первой бросившись от окна, ухитрилась оступиться на ровном паркете и едва не врезаться в стену головой.

Причем ходит в мягких удобных тапках, вот уж неловкая, так неловкая.

Цветник располагается на большом стабе, так что это здание Азовскому Союзу пришлось возводить самостоятельно, а не дожидаться прилета готового. Готовых в таких местах или не бывает вообще, или они в ужасающе запущенном состоянии. Уж не знаю, где отыскали строителей, но спасибо им преогромное за некоторые огрехи. В том числе за скрипучий паркет и доски лестниц. Может, специально так сделали, чтобы никто не мог бесшумно пробираться к запертым красавицам, может, случайно получилось, но мы могли слышать воспитательниц еще до того, как эти милейшие дамочки поднимутся на второй этаж. Настоящая леди не должна носиться сломя голову, они это вечно подчеркивали своим поведением, и потому какая бы из них сейчас ни направлялась к нам, излишне торопиться не должна.

Мы успели укрыться в спальне. Переодеваться не пришлось, все уже в ночных халатиках, далеко не первый раз позволяем себе вечерние стояния у окон в коридоре, процедура отработана до мелочей. Естественно, воспитательница сейчас слышала шум, но, кроме Вороны, мало кто после такого заглядывает во все комнаты подряд.

Да и чего к нам заглядывать? Ведь все усердно делают вид, что спят. Ну это если двери раскрыть.

Во всех коридорах есть хитрые камеры видеонаблюдения, через них нас прекрасно видно даже в полной темноте, но почему-то ни Ворона, ни другие не собирают с них данных на нарушительниц, что давно уже навело нас на очевидную мысль — лично директриса или кто-то другой, не менее важный, негласно разрешила закрывать глаза на столь ничтожное нарушение распорядка.

Но на мониторы все же поглядывают, слишком долго находиться в коридоре нам не позволяют, кто-нибудь неизбежно начинает подниматься по скрипучей лестнице.

Сейчас камеры, скорее всего, не работают — света ведь нет. Но все равно кому-то не сидится. Должно быть, у воспитательниц свое расписание или у этой электроники автономное питание.

Дождавшись, когда скрип в коридоре стихнет, неугомонная Рианна спросила:

— Интересно, кто там пришел?

— Поднимись, открой дверь и спроси погромче, — буркнула Миа и начала с силой взбивать подушку.

В этот миг с улицы донесся шум, такой же непонятный и угрожающий, как тот, который заставил нас сегодня трястись от страха на холодном паркете в малом зале. Что-то урчащее, шипящее, резкое, ужасающе громко подающее голос через одинаковые короткие промежутки времени. Не настолько оглушительное, как взрывы снарядов, и на пальбу пушек совсем не похоже, но тоже мурашки по коже побежали.

— Это еще что такое?! — испуганно вскинулась Лола.

Та еще трусиха, ей много не надо, но должна признать, что мне и самой от такого шума не по себе. Я понимала, что из всех присутствующих лишь одна может на такое ответить, и так как от природы любопытна, тут же перевела вопрос на нее:

— Дания, что это?

Та ответила без заминки:

— «Град».

— Ты издеваешься?! — вспыхнула Миа. — Какой же это град, ведь грозы нет!

— Такому «Граду» гроза не нужна, потому что это оружие, а не ледяные шарики с неба. Наши стреляют, по кому-то приблизительно полпакета выпустили.

Информация, что град бывает не только ярким погодным явлением, но и оружием, причем применяют его почему-то пластиковыми или бумажными пакетами, меня обескуражила, да и не только меня. Спасибо Дании, она это поняла и уже не первый раз за день, изменив своей молчаливости, снизошла до пояснений без дополнительных вопросов:

— «Град» — это страшно. «Градом» у папы в машине разнесло стекла и радиатор, а первому мужу соседки оторвало половину головы и руку почти на моих глазах. От этой штуки нам больше всего доставалось, много домов вокруг побило, ну и людей тоже. Поодиночке его снаряды редко прилетают, их обычно десятки падают в одно место.

— Снаряды? Так это тоже пушка? — спросила Тина.

— Нет, на пушку совсем не похоже. Это такая машина, как бы грузовая, но вместо кузова у нее пачка труб с заряженными в них ракетами. Хотя пусть будет пушка, какая разница, все равно результат один — взрывает то, во что попадает. «Град» страшнее всего слушать, но когда стреляют наши, так хорошо становится, так хорошо… Вы даже не представляете, как приятно знать, что падать это будет не у тебя перед домом, а у тех, кто день и ночь разносит твой город. Сидишь под стеной и слушаешь: это из гаубицы прилетело куда-то рядом, аж пол вздрогнул; а это стекла от мин звенят; а вот завыло, зарычало раз за разом, — пошли ракеты от нас к ним. И ты отчетливо понимаешь, что это все. Наши узнали, где стоит их батарея, сейчас ее не станет, там все погибнут, сгорят вместе со своими снарядами. После этого станет тихо. Жаль, не навсегда, ведь потом пригонят новых солдат, и опять все завертится. Настоящий конвейер смерти — они убивают нас, наши отвечают, и все затихают, потому что там уже некому стрелять, все мертвые или калеки. А потом брат смеется, всем рассказывает, что у него сестра-блондинка отличает по звуку что, куда и какого калибра полетело. А там ведь ничего сложного, даже музыкальный слух не нужен, это вам не ноты, это гораздо легче.

— Ты сегодня такая разговорчивая, — удивилась Бритни.

— Да я вот просто думаю — ну и зачем это надо? Зачем мне такое знание?

— Это точно наши стреляли? — опасливо уточнила Лола.

— Точно. «Град» ни с чем не перепутаешь… и попадания от него тоже.

— Он, наверное, убивает тех, кто по нам сегодня стрелял, — обрадовалась Саманта. — Они тоже сейчас замолкнут, как те, которые стреляли по улице Даньки.

— До тебя это только сейчас дошло? — не упустила своего Миа. — Саманта, ты просто тормоз, ты наш главный ходячий тормоз, тупости у тебя на семерых хватит.

— Зато я понравилась господину Резкому, — не стала спорить блондинка, прекрасно понимая, что, сражаясь оружием быстрой на язык оппонентки, победить не сумеет. — Ну а ты обещана господину Четвертаку, он толстый и похож на беременную жабу, у него жуткая одышка, он все время потеет, от него несет кислятиной, даже когда нежарко. А господин Резкий такой красивый, и фигура у него идеальная. Ну а если что-то случится с господином Голодом, его назначат командиром гвардии, это все знают. Со временем он обязательно станет очень большим человеком.

Зря она затронула эту тему. Миа очень нервно относится к недостаткам кандидатуры своего будущего супруга, а в том, что касается доставания других, с ней никто сравниться не может.

Вот и сейчас ударила зеркально:

— Саманта, а это ничего, что у господина Резкого уже есть жена? Я промолчу о том, что он не пропускает ни одной юбки, это все прекрасно знают.

— Не говори про него так! Он хороший, ты не видела, как ласково он мне улыбался!

— Дура ты, опилками набитая, он всем улыбался, даже Тине. Ты для него просто юбка, одна из многих.

— Но я на смотре в платье была.

Миа не выдержала, засмеялась зло, некрасиво, совсем не женственно:

— Да ты просто королева дур! В платье она была, вот ведь умора тупая.

Перспектива выслушивать эту перепалку полчаса или дольше меня не вдохновляла, а ведь все идет именно к этому. Такое надо стараться прекращать в самом зародыше, пока не разгорелось до неугасимого состояния, чем я и занялась:

— Может, вы хотя бы разок помолчите? Вот сколько можно гадостей про своих мужчин говорить? Неужели других тем нет?

— Я про своего гадости не говорю, — не сдавалась Миа. — Это наша белобрысая про него вспомнила, видать, влюбилась, покоя ей не дает.

— Она вспомнила, потому что ты просто так на нее накинулась.

— Это я накинулась?!

— Ну не я же. Не трогай ее, всех уже достало, что вы постоянно ругаетесь. И было бы из-за чего… смешно.

Миу у нас не любят, ее лучше игнорировать, она везде найдет повод оскорбиться или придраться. Злопамятная до ужаса, свое обязательно возьмет со временем, ну или достанет беспочвенными насмешками и обвинениями.

Хотя, чего скрывать, далеко не всегда они беспочвенные, ведь то, что она рассказала про господ Четвертака и Резкого, чистейшая правда. А с другой стороны, зачем вообще поднимать такие непростые темы? Наши будущие мужья далеко не святые, они редко блещут прекрасными манерами и красотой или хотя бы намеком на нее, этот факт трудно подвергнуть сомнению. Но признавать в разговоре с другими, что твой избранник — самодовольное земноводное, на которое смотреть тошно…

Нет, такое у нас признавать никто не любит.

Я единственная, с кем Миа даже не пытается поскандалить. У меня свои методы борьбы с такими злюками. С одним таким методом ей пришлось познакомиться чуть ли не при первой нашей встрече. Я тогда нашла способ произвести на нее неизгладимое впечатление при помощи самой примитивной взбучки. Она помнит, что я сильнее, и пока это действует. Поэтому без колебаний вмешиваюсь, когда считаю нужным прекратить перепалки, связанные с нашей черноволосой красоткой.

Но вмешиваюсь аккуратно, стараясь не сильно ее задевать, ведь если доведу до белого каления, она может взбелениться, и мне опять придется доказывать свое преимущество.

Драться — это глупо, но другие способы против нее работают плохо.

Мишель, пользуясь тем, что вспыхнувшая было ссора затихла, тоже решила внести свою лепту в разговор. Она дико помешана на книгах и фильмах и пусть смутно, но помнит, что и того, и другого в прежней жизни было много. Здесь у нас это тоже есть, но в ограниченном количестве, да и выбор специфический, что для нее недостаточно, и потому повернула нить беседы на важную для себя тему:

— Ну и страху мы сегодня натерпелись, но почему-то хочется даже еще больше, и я знаю, что нам сейчас нужно.

Какая-то чудная логика, но даже я, догадываясь, к чему ведет рыжая, притихла, заинтересовавшись продолжением.

— Тина, ты спишь? — спросила Мишель.

— Почему это я должна засыпать так быстро, да еще и под вашу болтовню?

— Расскажешь что-нибудь? Лучше про того типа в маске из человеческой кожи и с бензопилой. Только не запутайся в именах, как в тот раз, так неинтересно.

— Я уже сто раз эту муть рассказывала, — недовольно ответила Тина.

Она сегодня явно не в духе. Да все мы сейчас не в своей тарелке, такой уж день. Впервые за все время пребывания в Цветнике узнали, что здесь не настолько безопасно, как нас постоянно уверяли.

— Ну расскажи, ну пожалуйста, — продолжала канючить Мишель. — Ты же знаешь, что нам никогда не показывают такие фильмы. Нам вообще почти ничего не показывают, а если и включают, то такую ерунду, что противно смотреть.

— Лучше толкни Бритни, пусть она что-нибудь расскажет, у нее неплохо получается.

— У нее все истории отсюда, а не из фильмов. И все какие-то тупые. Мне только одна понравилась — про скреббера, который умел превращаться в человека, но ему нельзя было смотреть в глаза. Вот там жуть так жуть. Ну Тинка, ну давай, рассказывай уже.

— Нет настроения, да и не надо это тебе.

— Это почему же?

— Потому что выйдешь замуж и насмотришься на всякую ерунду до тошноты.

— Я даже не знаю точно, кто будет моим мужем. Вдруг он тоже запретит такое смотреть, и что я тогда буду делать? Ну расскажи, ну что тебе стоит.

— У меня настроения нет. Не пойму, как тебе вообще такое может нравиться. Ужасно глупый фильм, я даже половину сюжета не помню и вспоминать не хочу.

— Это для тебя, Тинка, глупый. Ты когда попала в Улей? Почти в четырнадцать? Это ведь недавно, ты много фильмов помнишь. А я почти ничего не могу вспомнить. Я даже не знаю, сколько мне лет — на глаз определяли.

Не удержавшись, я пояснила:

— Определяли знахари, а они в таких вопросах не ошибаются ни на минуту, так что тебе шестнадцать с маленьким хвостиком, не сомневайся.

— О! Я знаю, что можно рассказать вместо фильма! — внезапно оживилась Мишель. — Сейчас рассказывать будет Лиска. Элли, расскажи, пожалуйста, еще разик. Расскажи, как ты убила того мертвяка куском стекла.

О нет! Неужели опять придется вспоминать эту мерзость и к тому же вслух?!

Некогда изрезанные до костей пальцы жалобно заныли. Раны давно затянулись, белесые шрамы рассосались бесследно, как это неизбежно происходит в Улье, но тело до сих пор помнит страх, боль и отвращение, поэтому я невольно сжалась.

— Да расскажи ты уже, а то рыжая никому спать не даст, она совсем свихнулась на тупых ужастиках, — поддержала Миа. — Лучше уж тебя слушать, чем эту корову с ее бензопилами и тупыми студентками с голыми сиськами.

Хотелось ответить Мии чем-то убойно-колким, но так нельзя, с ней у меня пока что действует молчаливый уговор — она меня никак не трогает, но и я на нее не давлю без веской причины. Что-то вроде вооруженного нейтралитета, где ни одна из сторон не хочет нарушать перемирие первой. Сегодня я уже не раз встревала в ее перепалки с другими орхидеями, приходится обращаться скромнее со своими желаниями.

Да и почему бы не рассказать, что толку отмалчиваться, если нехорошее воспоминание, благодаря любопытству Мишель, вернулось во всей красе и теперь отпустит не сразу? Так что терять уже нечего.

Вздохнув, начала:

— У меня тогда не было выхода, я выбралась из кустов с пустыми руками, и мне очень нужен был тот мертвяк. К тому же он уже меня заметил, пришлось действовать быстро. Чем его можно убить, если вообще ничего нет? Только тем, чего много под ногами валяется. Там обычно один мусор, но и полезное попадается. Например — стекло. Первое попавшееся стекло в таком деле не подойдет. Но его на кластерах много самого разного, везде можно найти. Мертвяки, запертые в своих квартирах, после того как сильно проголодаются, часто вываливаются из окон с любого этажа, ведь у них не всегда хватает ума открывать замки.

А ведь зря я начала рассказывать, на душе все гаже и гаже становится, крупно ошиблась, когда подумала, что этого не случится. Вот ведь Мишель, вот ведь спасибо, змеюка ты бессовестно любопытная!

Но раз уж начала, придется продолжать, истинная леди не должна прерывать свою речь на полуслове.

— То же самое касается машин с запертыми пассажирами и водителями. Иногда в автомобили снаружи врываются матерые, чтобы добраться до людей или слабых зараженных, но стекло там не слишком подходит, оконное гораздо лучше. Оно раскалывается на куски разного размера и формы, нужно найти вытянутый, что я и сделала. Если есть время, его противоположный конец можно чем-то обмотать. Тряпки, бумага, изоляционная лента или скотч, полиэтиленовые пакеты — все что угодно подходит, надо добиться, чтобы вы могли хвататься за стекло, но не порезаться им. Вы должны помнить, что мертвяки опасаются ударов по глазам. Но нас также учили, что даже сильная рана в глазницу вряд ли их убьет. Однако на стадиях переходных от ранних к средним у них начинает меняться скелет и какой-то период глазное дно остается очень слабым, его легко пробить любым оружием. Главное, чтобы при этом достало до мозга, иначе вы получите не труп, а одноглазого и очень злого зараженного.

— И ты бы смогла ударить мертвяка стеклом в глаз? — охнула Саманта.

Уже раз пятьдесят слышала мою историю, но ведет себя так, будто это происходит впервые. Светлая у нас почти всегда такая, это только Миу раздражает, остальным все равно или даже нравится, мы добродушной глупышке многое прощаем.

Миу у нас абсолютно все раздражает, вот и сейчас не стала молчать:

— Не перебивай Лису, овца белобрысая! Достала уже!

— Помолчите обе! — вскинулась Мишель. — Лиска, ну пожалуйста, не слушай никого, продолжай.

— Тихо все! — неожиданно воскликнула Лола. — Кто-то идет!

Хвала скрипучему паркету, я хотя бы на время избавлена от обязанности продолжать рассказ о далеко не самом приятном событии в моей жизни.

А может быть, и не на время. Мишель как пришло что-то в голову, так и уйдет. Способна мгновенно забыть о стекле и мертвяке, переключиться на другое или даже уснуть, как с ней часто случается во время традиционных «говорилок» перед сном.

Дверь без стука отворилась, из мрака коридора ударил луч фонаря, послышался голос Вороны:

— Девочки, вы спите? Просыпайтесь быстрее, вы должны спуститься в смотровой зал.

— Избранных господ привезли? — сонно спросила Бритни.

Она у нас обычно начинает сладко сопеть, едва коснется головой подушки, даже перед самыми интересными разговорами ее сонливость нечасто сдается, вот и сейчас отключилась неожиданно для всех.

Некоторые от такого неуместного вопроса прыснули, я тоже не удержалась. Даже Ворона ответила не своим голосом, почти веселым, а не стандартно-ледяным.

Я почему-то уверена, что она тоже умеет радоваться, как самый обычный человек, просто большая мастерица это скрывать.

— Ну Бритни, ну какие могут быть кандидаты в супруги в столь неурочное время? К тому же к смотрам мы готовимся заблаговременно.

— Прошу прощения, не поняла спросонья.

— Тебе не за что извиняться, ведь это очень мило, что у тебя такой здоровый сон. Даже самый взыскательный мужчина улыбнется, когда ты, проснувшись, скажешь ему что-нибудь в таком духе. А улыбка твоего мужчины — это прекрасно и к тому же полезно для отношений.

— Для чего нам спускаться? — деловито уточнила Тина. — Мы не знаем, что надевать.

— Оставайтесь в халатах, обувь тоже ночная.

— В халатиках?! — изумилась Кира.

Все мы неравнодушны к нарядам, это ведь так естественно, но она на них просто повернута. Предложение спуститься в халате и тапках в святая святых Цветника — любую заставит удивиться, ну а для нее это вообще жесточайший удар.

— Да, в халатах, — подтвердила старшая воспитательница. — Так и идите, ничего страшного в этом не вижу. Халат, между прочим, — весьма эротичное одеяние и к тому же немаловажный элемент атмосферы домашнего уюта. Так что будем считать это маленькой практикой, вы должны уметь правильно использовать любые наряды в любых ситуациях.

У нас одно время работала воспитательница Стелла. Очень красивая и умная женщина, но вот с языком у нее случались проблемы. Хотя выгнали из Цветника не за это, а за то, что попалась на курении в раздевалке возле уличного бассейна. Так вот, она, когда указывала на вульгарность все равно в чем, изредка использовала неприемлемое для истинной леди слово, связанное с крайне пошлой формой визуализации самых интимных подробностей отношений между мужчиной и женщиной. Так вот, я уверена, что мой халатик она бы обозвала в своей манере.

Слово, без сомнения, жутко некрасивое, но в моем случае вынуждена согласиться со Стеллой, а не с Вороной — он вовсе не эротичный, он откровенно порнографический. У других халаты тоже интересные, но доставшийся мне — просто нечто. Я в нем чувствую себя куда больше раздетой, чем когда совершенно голой стою по душем и под наблюдением преподавательницы, специализирующейся на интенсивных методах обольщения, делаю вид, что всего лишь моюсь, а не пытаюсь свести с ума якобы наблюдающего за мной избранника.

Я свой халат недолюбливаю, но не могу не признать, что он мне очень идет, и потому обречена его носить до тех пор, пока не подберут что-нибудь другое. Наверняка — такое же неприличное. Подозреваю, воспитательницы уверены, что в настолько комичном тряпье я никуда не сбегу.

Смешные. Самых разных тряпок в Цветнике хватает, достаточно только руку за ними протянуть. К тому же можно сбежать и вовсе голой, потому что за периметром тряпья еще больше.

* * *

В столь позднее время ниже второго этажа я спускалась лишь однажды, причем в нормальной одежде, а не во фривольном халатике и мягких тапочках. У других вообще опыта подобных вылазок нет, так что лишь присутствие Вороны удерживало нас от бурного обсуждения столь неординарного события.

Ну да, всех воспитанниц, даже самых мелких, выгнали из постелей и привели в сердце Цветника — смотровой зал, зал смотрин, смотровую, смотрильню или даже подсмотрелку-подгляделку. У этого немаленького помещения множество названий, но все они намекают лишь на одно.

Да, нас привели в единственное на свете место, где мы иногда видим тех, для кого нас выращивают. Официально процесс называется воспитанием, но зачем обманывать себя в мыслях, ведь это именно выращивание.

Время от времени назначаются смотрины, обе группы орхидей и часть старших фиалок готовятся к такому событию. Много нервов, все очень пафосно и строго, иногда даже слишком строго, до излишеств во всем, что подчеркивает наши достоинства. В этот зал мы заходим живыми куклами, нас будто отполировывают до зеркального блеска, мы сами себя в зеркале боимся узнать, настолько сильный эффект оказывают максимальное выпячивание всех плюсов своей внешности и тщательная маскировка минусов.

Истинная леди выказывает скромность во всем, что не касается заботы о своей красоте — в этом она та еще бесстыдница, не гнушающаяся самыми сомнительными методами. В таком деле ее ничем не смутить.

Ну или почти ничем, все же какие-то рамки у нас есть даже в этом.

Через порог смотрового зала я переступала с ярко выраженным чувством неловкости. Боже, ведь даже не причесалась, не говоря уже обо всем остальном. И что с того, что все мы одинаково нелепы со своими неподготовленными волосами и легкими халатиками? Истинная леди не должна оглядываться на остальных, и это правильно, ведь той, которая сама является признанным образцом для подражания, брать пример с других глупо.

Девочки до восьми лет в ярких цветастых пижамах, а вот восьмилетние ромашки уже в бесстыдных халатиках, и потому смотрятся ужасно смешно.

Когда-то я тоже была такой, и почему-то тогда смеяться над собой не хотелось. А теперь едва удержалась, чтобы не прыснуть. Какое-то странное ощущение в голове — то смеяться хочется, то грусть накатывает, то апатия. Должно быть, устала, спать пора, но не дают.

В крыло к мелким нам хода нет, поэтому мы их если и видим, то лишь во дворе и только издали. Такого, чтобы все группы собрали в одном месте, я не припомню.

Да у нас вообще никогда не было столь поспешных сборов, уж я-то точно знаю, я тут главная старожилка.

Следующая странность этого дня едва не заставила меня запнуться, как это часто случается с Лолой без малейшего повода даже на самых ровных местах. Но я — не она и потому не сбилась с привычного ритма шагов. Резкие остановки при движении в потоке людей — это неженственно и даже вульгарно.

Но чего мне стоило сдержаться — словами не передать.

Смотровой зал разделен на две неравные зоны. Первая — для избранных господ, она небольшая по площади и с отдельным входом через пристройку. Считается, что в пристройку нам хода нет, и потому мы не можем знать о том, какая в ней обстановка. Но мы, разумеется, знаем чуть ли не все. Знаем даже то, что там имеется комната с бильярдным столом, в ней мужчины курят и употребляют алкогольные напитки. При этом им прислуживают официантки, которых привозят из самого фешенебельного ресторана Центрального стаба.

Нам даже известно, что важные господа иногда занимаются сексом с этими официантками в той же пристройке. Для этого там предусмотрены комнаты со всеми удобствами, но, если верить самым пикантным слухам, иногда хватает зеленого сукна бильярдного стола.

Та половина зала, которая предназначена для мужчин, отделена от остальной невысокой декоративной решеткой — смешной преградой, через которую якобы невозможно перебраться. На моей памяти это попытались сделать лишь однажды, тот важный господин явно переусердствовал в комнате с бильярдом и попытался пробраться на женскую половину, всем своим немаленьким телом ударив в мешающее ему препятствие.

Решетка устояла перед пьяным напором, а не знающего меру господина я больше не видела.

К нам предъявляют высочайшие требования, к тем, кто нас выбирает, они куда меньше, но все же без них не обходится, и, однажды нарушив правило, которое нарушать нельзя, ты больше никогда не увидишь ярко-розовые ворота Цветника со стороны двора.

Хотя, если признаться честно, вряд ли правила обязательны абсолютно для всех господ. Это ведь просто общий список, не учитывающий величину власти, которая сосредоточена в руках отдельных претендентов на получение орхидеи. У некоторых из них возможностей так много, что они могут переписывать любые законы под свои пожелания.

Мужская половина обставлена скромно. Здесь нет ничего розового, и вообще отсутствуют яркие краски, все скучно, лишь два ряда кресел, располагающихся в шахматном порядке, причем один выше, а второй ниже, для этого устроено что-то вроде наклонной ступеньки.

На нашей стороне гораздо веселее. Здесь параллельно рядам кресел протягивается шикарная дорожка, по которой хочется ходить и ходить, ее нежная бархатистая поверхность слезно просится под наши каблучки. Хотя приподнята она невысоко, возникает ощущение, что ты посматриваешь сверху вниз на тех, кто, в свою очередь, таращится на тебя. Это я образно, потому что мы не должны буравить мужчин прямыми взглядами, для этого есть стена за ними и прочие возвышенные детали интерьера.

На дорожку в начале и конце выходят два прохода, от них загибаются скрытые галереи, протягивающиеся по периметру зала, они выводят к большой комнате, где мы сидим в ожидании выхода, наводим последние штрихи на свою красоту и волнуемся-волнуемся-волнуемся.

Это самые напряженные минуты и часы в нашей жизни. От нас требуется показать самое лучшее, что в нас есть, и при этом не опозорить Цветник, что не так просто, как может показаться со стороны.

Если мне когда-нибудь приснится, что я вышла на дорожку в пушистых розовых тапках с помпончиками и в кремовом халатике из воздушной ткани, которую местами приходится придерживать руками во избежание крайней степени пошлого происшествия, я даже не знаю, что со мной случится.

Возможно, умру в тот же миг, не просыпаясь.

Но нет, слава Улью, на дорожку нас не погнали. Нас вообще завели в другую дверь, потом пришлось несколько раз повернуть в узких коридорчиках, чтобы в итоге выйти в место, которое я с первого взгляда даже не узнала.

Вроде бы абсолютно все знакомо, но тем не менее я здесь никогда не была.

Шедшие впереди, осознавая, куда именно мы попали, не всегда могли сдержать эмоции. Пусть и не кричали в голос и не падали в обморок, но охи-ахи доносились со всех сторон. Я чуть тоже не присоединилась к этому хору, ведь было отчего.

Немыслимо. Нас привели туда, где мы не имеем права находиться. Запретная зона, территория мужчин — та самая огороженная решеткой часть смотрового зала, где располагаются их кресла. Вот потому я и не опознала это место с первого взгляда — смущал непривычный ракурс, ну и сознание отказывалось смириться с тем, что нас пропустили туда, где воспитанниц не должно быть никогда и ни при каких обстоятельствах.

Но мы все же именно здесь, к тому же непричесанные и ужасно одетые.

Директриса, заложив руки за спину, прохаживалась по дорожке. Госпожу Флору мы между собой называем Селедкой. Сама не знаю почему, на рыбу она вообще не похожа. Очень даже ничего на вид: холеная, высокая, с шикарными ногами, роскошными светло-каштановыми волосами, чувственными губами и молочной кожей. Разве что есть в ней что-то неуловимо скользкое, но это с первого взгляда не определить.

Поговаривают, и я в это верю, что Селедке больше семидесяти лет, но если об этом не знать, ни за что не дашь ей больше двадцати восьми. Даже тридцать — явная натяжка. Конечно, Улей легко решает возрастные проблемы иммунных, но тут он постарался заметней, чем с большинством других женщин.

Или дело не в Улье, а в секретах поддержания красоты, уж Селедка их знает немало, достаточно оценить ее косметику, где все на месте и нет ничего лишнего.

Дождавшись, когда зайдут последние воспитанницы со своими охами и ахами, директриса резко обернулась в сторону кресел и в своей обычной манере, звонко чеканя каждое слово, произнесла:

— Девочки, присаживайтесь и посидите минутку спокойно, сейчас вы увидите кое-что важное.

Легко сказать «посидите», ведь кресел всего лишь девятнадцать, я за все годы ни разу не видела, чтобы их заняли все до единого, даже пятнадцать зрителей редко набирается. Но нас-то далеко не пятнадцать, если собрать все группы, насчитается больше двух сотен.

Но кресла рассчитаны на мужчин самой разной комплекции, в любое из них две такие, как Тинка, с разбега усядутся, и им не будет невыносимо тесно. К тому же здесь есть массивные подлокотники, на которые тоже нетрудно пристроиться вдвоем с каждой стороны, это даже можно проделать женственно, если не запутаться в свисающих там и сям чужих ногах. Плюс мелкие прекрасно помещаются на коленях, плюс те, кому ничего не досталось, могут стоять позади, обхватив подголовники руками.

Минуты вполне хватило, чтобы кое-как устроились все.

Бедные кресла, такого нашествия они никогда не видели. Как, впрочем, и мы. Причем никто не спешит объяснить, в честь чего совершается столь вопиющее нарушение прежде нерушимых устоев.

Селедка, убедившись, что мы расселись, сказала, уже отворачиваясь:

— Спасибо, что все пришли вовремя. А теперь внимательно выслушайте выступление Герцога.

Директриса что-то нажала на пульте, который держала в руке, черный прямоугольник огромного экрана, укрепленного чуть дальше дорожки и выше нее, расцвел красками стандартной заставки срочных новостей.

Некоторые не удержались от удивленных восклицаний. Дело не в том, что их потряс оживший экран, и без него давно заметили, что свет на первом этаже уже восстановили.

Герцог — главный мужчина Азовского Союза. Единственный, кого нам рекомендуется упоминать без приставки «господин», но обязательно с восхищенным придыханием. Это даже не прозвище, и уж тем более не имя. Это что-то вроде названия должности, которое приклеивается к тебе раз и навсегда, покинуть ее можно только в одном случае.

Когда умрешь.

Герцог может все, абсолютно все, для него нет никаких запретов. Пожелай он заявиться в Цветник, директрисе ничего не останется, как раскрыть перед ним любые двери. Он может выбрать понравившуюся воспитанницу без смотрин, забрав ее прямо из комнаты, в которой застанет.

Да что там говорить, он всех нас может забрать, ему никто не вправе сказать «нет».

Вот только не заберет, потому как многие из нас уже обещаны другим — тем, на кого опирается Герцог. Опору легко потерять из-за такого оскорбления, и что с ним будет дальше? Да ничего хорошего, до нас доносились отголоски давних историй о плохо закончивших лидерах Азовского Союза, которые позабыли о том, что иногда следует проявлять умеренность в желаниях.

К тому же у нынешнего Герцога есть жена, и она выпускница Цветника. Красивая и умная женщина, уже давно с ним живет, и, по слухам, ума у нее столько, что супруг вынужден с этим считаться.

Так что неизвестно, у кого сейчас больше власти — у Герцога или у нее. Многие говорят, что она держит его в таком кулаке, откуда Цветник даже в телескоп не разглядишь.

Так что Герцог — один из немногих облеченных большой властью мужчин, которым или запрещено здесь находиться, или они не появляются у нас по другим причинам. К тому же он крайне редко показывается на телевизионных экранах, лично я видела его там семь раз, последний случился полтора года назад. Нам, конечно, не так часто удается посмотреть местные передачи или хотя бы фильмы из разных миров, но все равно понятно, что этого человека не отнесешь к мозолящим глаза назойливо-публичным личностям.

Ну и что же такое он должен сейчас сказать? Ради чего нас согнали вниз, даже не позволив переодеться?

Присев на подлокотник крайнего слева кресла во втором ряду, я задумчиво уставилась на экран, где демонстрировалась знакомая картинка — какой-то высокий мускулистый воин в странного вида бронежилете из соединенных друг с дружкой стальных деталей попирает ногой извивающегося на засыпанной разнокалиберными гильзами земле развитого зараженного, с силой замахиваясь для того, чтобы ударить прикладом по оскалившейся двойными рядами зубов уродливой голове.

Нарисовано красиво, но до чего же по-идиотски. Судя по характерным признакам, зараженный достиг стадии в классификационной таблице, обозначаемой «yellow-три»^[2], а это серьезно. Каким бы ты ни был сильным воином, но удержать столь опасного монстра, поставив на него ногу, так же непросто, как этой же ногой остановить разогнавшийся грузовик. Разбить прикладом голову, может, и не совсем уж фантастика, но скорость приклада должна достигать значений, сопоставимых со скоростью распространения звуковых волн в атмосфере. Я уж промолчу о том, что автомат при этом может пострадать до неисправимого состояния, а многочисленные дополнительные приспособления, установленные на целом наборе планок, разлетятся по всей округе.

Похоже, тот, кто рисует такую чепуху, если и выбирался за пределы стаба, то лишь ради плановой профилактики статической лихорадки. Нас тоже ради этого время от времени вывозят, но исключительно на зачищенные кластеры во внутренних областях Азовского Союза. Встретить на них опасного зараженного так же непросто, как ночью отыскать мужчину под кроватью в одной из спален воспитанниц Цветника.

Глядя на квадратное лицо, которому художник попытался придать одухотворенное выражение, но выглядело это так же нелепо, как если к экскаваторному ковшу пририсовать глаза, нос, рот и стальной шлем с пучком петушиных перьев, я вдруг почувствовала себя нехорошо. Неудержимая тошнота подступает, причем стремительно. Попыталась успокоить ни с того ни с сего разволновавшийся желудок, при этом картинка начала расплываться, взгляд отказывался фокусироваться на выбранной точке.

И вдруг все прошло, будто вообще ничего не было. Я даже удивиться столь странным симптомам не успела, как нелепая картинка исчезла, вместо нее на нас теперь смотрел Герцог. Одетый в тщательно подогнанный под грузную фигуру темно-зеленый мундир, расшитый золотыми нитями, с непокрытой головой, что ему очень не шло из-за проблемных сальных волос и неравномерной прически лысеющего человека, лицо усталое, отрешенное, но при этом мутные глаза горят нездоровым огнем. Будто это не старый иммунный, а только-только свалившийся из внешних миров новичок, которому не повезло, и он вот-вот переродится в урчащую тварь.

Та самая стадия, когда человек еще осознает себя, но остался всего лишь один шаг до необратимой потери разума.

Герцог смотрел на нас, мы смотрели на Герцога. Несмотря на то что в зале собрались все воспитанницы, воцарилась такая тишина, что можно было расслышать неритмичные звуки далекой артиллерийской стрельбы, доносившиеся с улицы. Где-то не так уж далеко что-то раскатисто бухнуло несколько раз, а затем я отчетливо различила отрывистую очередь из чего-то серьезного, вроде автоматической пушки, и вслед за этим раздалась целая серия негромких хлопков.

Это уже явно недалеко, это очень близко, разве может такое оружие достать до батарей муров? До них ведь не один километр и не десять, если верить Дании. Тогда почему стреляют? Муры подобрались к периметру? Или я что-то не понимаю?

— Работают? По какому-то беспилотнику? — удивленно спросила сидевшая чуть правее Тина, внимательно прислушиваясь к шушукавшимся рядом с ней орхидеям обеих групп.

Похоже, Дания опять дает свои пояснения, а я, к сожалению, устроилась слишком далеко от нее.

— Верные граждане Азовского Союза, в этот трудный час я не мог не обратиться ко всем вам, — после неприлично затянувшейся паузы начал Герцог. — Многие из вас уже знают, что случилось в последние часы. Для остальных поясню — случилось предательство. Ряд гарнизонов северного сектора частично покинул свои позиции, в том числе бросив опорные пункты номер шесть и девять, периметр между ними, речной рубеж и некоторые располагающиеся западнее блокпосты, включая те, что стояли у переправ. Также снято карантинное оцепление со сто сорок третьего кластера, перезагрузившегося сегодня утром, большая часть новеньких все еще остается на его территории, и вскоре почти все они переродятся. Вы могли слышать, что предатели объяснили свое поведение задержками выплаты жалованья, но это неправда. Жалованье, если где-то и задерживалось, то лишь частично, что не доставляло проблем военнослужащим. Все вы знаете, что в боевых условиях не так просто обеспечивать бесперебойную работу финансового аппарата на удаленных рубежах, это обычное явление, и оно никогда не вызывало недовольства. Прямой подкуп офицерского и рядового состава — вот что произошло. Последний вскрытый нами заговор показал, что спецслужбы Черного Братства пустили корни среди некоторых слоев нашего руководства и, к сожалению, мы не успели оперативно выжечь эту скверну дочиста. Как вы, должно быть, помните, я неоднократно предупреждал о…

Да что же это такое — меня чуть в колесо не скрутило от стремительно накатившей тошноты, и перед глазами опять все расплылось. Наверное, мне противопоказано сидеть на подлокотниках в столь вычурной позе. Это, конечно, женственно, но, похоже, оказывает негативное давление на внутренние органы, так что лучше чуть расслабиться и повернуться немного по-другому.

Вот так, теперь напряжения почти нет, да и дурнота отступила. Задумываться над капризами организма некогда, я и так умудрилась пропустить часть интригующего выступления, а Герцог продолжает и дальше выкладывать ужасно интересные вещи.

–…таким образом, враг сумел беспрепятственно выдвинуться к нашим внутренним стабам, провести ряд диверсий и атаковать ряд важных объектов мобильными диверсионными группами. Также имели место обстрелы ствольной артиллерией, в том числе им подвергся Центральный стаб, есть жертвы и разрушения. Понимаю, что непросто после такого сохранять спокойствие, но уверяю, что поводов для волнения нет. Наша артиллерия оперативно накрыла колонны муров, по результатам предварительной разведки, враг понес чудовищные потери в живой силе и технике, в данный момент он спешно отступает в восточном направлении. Только на подходе к шестому опорному пункту Черное Братство оставило два танка, боевую машину пехоты, бронированный тягач, четыре укрепленных автомобиля и тяжелый бульдозер, переделанный в инженерную машину разграждения. Часть этой техники мы сумеем восстановить или используем в качестве запчастей. Также контрбатарейные действия привели к тому, что враг потерял большую часть задействованной в бандитской вылазке артиллерии. Подразделения гвардии уже выдвинулись на передовые рубежи и прямо сейчас наносят сходящиеся удары по беспорядочно отступающим прихвостням внешников, им грозят неминуемое окружение и полное…

Да что же это такое?! Опять?! Я ведь по-другому устроилась, никакого давления не может быть. Необъяснимая, внезапно начинающаяся тошнота, а еще слабость, просто дикая слабость, с полным отключением зрения и слуха. Тошнота неохотно отступает, но слабость не торопится последовать вслед за ней и даже хуже — продвигается дальше, стремясь превратить каждую жилку в рыхлый жгут из безвольной ваты.

Со мной что-то не так.

Слух частично вернулся, но слова Герцога стали странными, они будто из глубокого колодца доносятся и почти не задерживаются в моем сознании. Разве что удается осознать отдельные обрывки, причем сама не понимаю — зачем мне это нужно.

Мне сейчас не до речей нашего правителя, мне плохо, мне жутко плохо, мне так плохо, что словами невозможно передать. Мне нельзя здесь сидеть, мне надо постараться встать и выйти. Выйти отсюда, в этом немаленьком зале почему-то невыносимо душно и тесно.

Покинуть зал в разгар выступления главнокомандующего Азовского Союза — тот еще скандал, но до конца я вряд ли сумею досидеть.

–…таким образом, внутренним стабам совершенно ничего не грозит. Мы оперативно ликвидируем последствия измены, уничтожаем прорвавшиеся шайки, а затем нанесем ответный сокрушительный удар, используя строевые войска, гвардейские батальоны, наемников-рейдеров и вооруженные силы союзников, в том числе и новых. Вот-вот мы получим в свое распоряжение целую армию лучших воинов Призападной Цепи. Вы знаете, что у нас в последнее время возникали серьезные разногласия с этим проблемным регионом, но лучшее, что мы можем сделать перед лицом такой угрозы — позабыть о своих и чужих амбициях, выступить общим фронтом, ударить так, чтобы второго удара не потребовалось. И мы это непременно…

Ужас, ну как же противно он говорит. Должно быть, мне стало дурно именно от его омерзительного голоса. Будь он проклят, будь прокляты все его выступления. После того, что этот лощеный боров изрек с этого же экрана четыре года назад, от нас в три этапа забрали целую толпу фиалок, чтобы те как следует ублажили новых союзников, у которых возраст согласия совсем уж смешной, а институт брака и вовсе отсутствует. Я всего лишь чуть-чуть недотянула до перевода в одну из таких групп, так сильно мне никогда в жизни не везло.

Что же будет после сегодняшней речи? Кому из нас не повезет на этот раз? Враг почти добрался до сердца Азовского Союза, Герцогу придется напрячь все свои ресурсы.

А мы — их важная часть.

— Лиска?! Ли?! Элли, что с тобой?! Да помогите же кто-нибудь, разве не видите, Элли упала и не может подняться! Ей плохо!

Упала? Нет, я просто прилегла на внезапно оказавшийся рядом диванчик. Сама не понимаю — откуда он здесь взялся. Или мне кажется, и это всего лишь пол? Ну да какая разница, я и на полу могу прекрасно поваляться. Мне нужно отдохнуть, как следует отдохнуть. Завтра очередной длинный день, много чего придется сделать, встречать рассвет полагается во всеоружии, а не расклеившейся слабачкой.

Я его встречу. Я не первый день в этом мире, я знаю, на что он способен.

Стикс быстро лечит любые мои недомогания.

Примечания

2

Yellow — желтый (англ.).