В гости через форточку

Артур Кухта

Двенадцать работ в жанре мрачного реализма с проблесками надежды. Несколько лет мы точили ножик русской души. И вот – бьем наконец в грудь читателя, в самое сердце его. Затем, чтоб сделать лучше.

Иллюстратор Камила Садикова

© Артур Кухта, 2017

© Камила Садикова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-8797-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я хорошо помню жаркое лето Южной Каролины, влажный воздух, дом у океана, вечерние разговоры и мечты. Помню веранду, два пластиковых стула, пивные банки под ногами и вид на узкую улицу Кедр.

«Если бы люди превратились в птиц, — думал я тогда. — Нико стал бы павлином».

Два раза в неделю я слышал трескающий звон его мотороллера, видел блестящую макушку и розовые очки. Мой друг болгар одевается пестро: камуфляжные штаны, кислотная майка и шлёпки, которые только через месяц войдут в моду. Если спросить у него: «Кто ты?», он вам гордо ответит: «Я самый лучший». Сначала, кажется, индюк какой-то, но если спросить: «А я кто?», то он и вам ответит, что: «Вы тоже самый лучший».

Не пытайтесь понять. Я не смог.

На вечеринки Нико приходил хлопушкой: громко, весело, с беспорядком после. На наши тихие посиделки — с банками пива и сладкой папиросой, набитой чем угодно, только не табаком. Столько было вечеров, что, кажется, возьми их, скомкай, перекинь через года — уже не соберешь. И всё же, был у нас вечер, который я запомнил слово в слово.

В тот вечер мы были писателями.

Теми самыми, которые не написав и строчки, говорят о миллионных тиражах. Нико рассказывал мне идею первой книги, а я слушал и мысленно поправлял (В писательстве ему я так и не признался). Но не буду говорить, о чём его книга. Для нашего предисловия важно, что у него была ещё одна мечта.

Он хотел остаться в Америке.

А когда смотришь на такой жар и огонь в глазах, тогда порой думаешь: «Да это и моя мечта!». Нико рассказывал про политические убежища, про религиозные школы, про фиктивные браки, про документы, про риск. «Риск небольшой! — уверял он. — Зато потом: лёгкая жизнь, деньги, признание…»

Самые обычные разговоры для студентов по обмену.

Нико удивлялся:

— А ты почему не хочешь остаться?

Почему не хочу? Я хочу. Но писать я хочу больше. Только о чём здесь писать? — спросил бы я его. — Что мне здесь делать, когда вся глина там! Тогда я ещё не умел складывать слова, строить сюжет, выписывать характеры, но твёрдо знал одно: русский дух бесконечен, и только там — дома — я смогу писать.

— Я хочу домой, — пришлось ответить. — Не могу без русских людей.

«Испугался» — прочитал я в мутных глазах Нико. Он затянулся папиросой и сказал:

— Понимаю…

Мы просидели минуту в тишине, после чего я без злобы (уверяю, что без злобы) спросил:

— Да что ты понимаешь-то?

А то, оказалось, он понимает, что у русских людей есть традиции, история, язык, музыка, что у них…

— Тихо-тихо… — остановил я. — Ты другое понимаешь. Ты, Нико, совсем наших людей не знаешь.

— Знаю, знаю… — убеждал он. — У меня есть русские друзья. Я трижды бывал в Санкт-Петербурге. Я…

Нет смысла описывать наш долгий спор, когда он говорил: «Я был в Эрмитаже», а я отвечал: «И что?» Когда он говорил: «Я люблю русские блины», а я отвечал: «Тошнит от блинов». Нет смысла, повторяю, вспоминать те острые слова и грубости. Меня лишь возмущал его железный аргумент: «Раз я был в Петербурге, значит понимаю…»

Да эти приезды, эти Петербурги, казалось мне, только искажают русского человека. Обидно мне стало, что Нико понимает блины, снегурочек, водку, медведей, балалайку и прочее, прочее. Будь моя воля, я бы сжёг все балалайки в одном костре, ведь они мешают увидеть…

— Что увидеть? — злился Нико. — Чего я не понимаю? Покажи. Дай пример.

Что же ему показать-то? — краснел я в ответ. — Что он просит? Это же не камень какой-нибудь. Да если б можно было ткнуть пальцем и сказать — вот она, русская душа, тогда б это не душа была, а кожура. Но ведь показать-то надо! А потому я кивнул на соседний дом и сказал:

— Посмотри на окна. Там даже форточек нет.

Все окна, что мы встречали в Америке, состояли из двух рам и двигались либо вправо-влево, либо вверх-вниз.

— Форточек? — переспросил Нико.

И тогда я объяснил болгарскому другу на пальцах, что «форточка» — это небольшой квадратик в окне, который можно открывать и закрывать, который вроде бы ничего особенного, а всё равно: если птица сядет, то как будто в рамочке.

— Но это не то, — добавил я грустно. — Вот смотри, если ты приедешь в гости к друзьям…

— В Санкт-Петербург.

— Да-да, Нико, в Санкт-Петербург. Если ты приедешь в гости, то тебя встретят, оденут, накормят… Но ведь они ждут тебя, а значит, подметут перед порогом. Понимаешь?

Нико затянулся сигаретой.

— Давай лучше на звезды смотреть, — сказал он равнодушно.

Звезды.

Назло всем болгарам я опустил глаза в пол. Первый час я шевелил ботинком камешки, смотрел на жуков и тараканов; искал там что-нибудь весомее форточек. Что-нибудь: резко! наповал! чтоб русская душа — да вот она. Чтоб одним словом. Бах! Но ведь так нельзя?

«И что меня волнует? — думал я второй час. — Почему я злюсь на болгара за то, что он не русский?»

Мне казалось, что мыслями Нико уже где-то далеко, где-то у себя в Софии, а может и в Нью-Йорке, презентует свой бестселлер на Пятой авеню. Вид у него был мечтательный. Мне даже показалось, что он забыл, о чем мы говорили.

Однако перед уходом Николай сказал:

— Надеюсь, в следующей жизни стану птицей.

Я подумал, что это опять говорит его сладкая папироса, но всё равно спросил:

— Почему?

— Если перед порогом подметают, — сказал он задумчиво. — Остаётся одно: в гости через форточку.