#КрымВсем

Артур Ширази, 2021

Середина жизни. Жизнь в этой точке заканчивается или только начинается? Герой предпринимает целое путешествие, чтобы найти себя, неожиданно попадая на нудистский пляж Коктебеля, где оказывается в кругу необычных людей с необычными историями. Много нового он откроет для себя и встретившись с Егором, что ищет свой смысл особым способом, следуя собственной философии бытия. Поэзия, политика, музыка, протестная субкультура, религия и курортная жизнь маленького посёлка – всё смешалось в этом путешествии. А в итоге – то чувство, когда ощущаешь себя в тёплых любящих ладонях чего-то большего, чем то, что можно увидеть и о чём рассказать. И чего, наверное, ищет каждый. фото на обложке -Андрей Шелякин (Феодосия).

Те, кто спорят друг с другом,

просто не умеют любить жизнь.

Их споры и сражения заняли

свободное от любви место в их пустых сердцах.

Сам не помню, откуда это взял…

Есть места в мире, которые

заслуживают только нашей любви.

из путеводителя по Крыму

1.

Ну как же много нужно человеку!

Если разделить его жизнь на месяцы, дни, часы и минуты, то покажется, нужно совсем мало. Встал с утра, поел, пошёл на работу, вечером — семья, по выходным — возможно, друзья, немного развлечений. Мы многое от чего отказываемся, привыкаем делать то, что совсем не хотим делать, и лишь изредка позволяем себе праздник новизны. И почти раз в вечность получаем маленькие подарки судьбы, которые нам кажутся случайными и приходят неожиданно, а потому мы и оценить то их не успеваем по достоинству.

Но ведь каждый день мы встаём с постели не просто так. Мы, на самом деле, просто очень многого хотим. И делаем столько всего в жизни, потому что неосознанно ожидаем, что это приведёт нас к какой-то цели. Даже боль и слёзы нас не останавливают. Иногда счастье приходит и с болью, и со слезами и без них было бы так пусто в груди.

Но самое лучшее доказательство нашей человеческой ненасытности — это не то, как много мы хотим для своего счастья, но как быстро мы забываем моменты этого счастья. Вчерашнее уже не удовлетворяет нас, испытанное — не притягивает, тронувшее нас своей новизной лишь раз, облекается в привычное. И даже ещё вчера совершенное в наших глазах, едва коснувшись сердца, теряет свою девственную чистоту. Нам всегда кажется, что впереди ждёт ещё большее совершенство. В чувствах, мыслях, встречах, идеях, достижениях. И поэтому мы живём.

Эта неуёмная жажда — движущая сила наших дней, без которой ты не сможешь оставаться человеком. Живым человеком.

Я долгое время думал, что пережить высоты своего духа можно только отказавшись от этой своей человеческой сути: хотеть большего. Убей свои желания! — проповедовали те, кого принято считать мудрецами и святыми. Но потом я понял — дело не в том, как МНОГО мы хотим. НЕТ! Не в том. Весь смысл наших дней, как ГЛУБОКО мы можем их прожить. Насколько искренне мы впустим каждый из них в своё сердце.

Да. Мы, люди, очень многого хотим! Для кого-то это проклятье. А может быть это, на самом деле, дар нам. И уже от нас зависит, как мы сумеем принять этот дар. Чувством благодарности в сердце, или пустым, ничего не ценящим умом, загребающим всё в свои дырявые карманы. И только лишь первое превращается в чашу вечного осуществления, которая никогда не иссыхает. Мне иногда даже кажется, а не это ли называют вечной жизнью? Потому что в этом чувстве время теряет для нас свой смысл. Ведь на втором пути, пути ума, мы только и будем, что считать. Своё время! И оно для нас рано или поздно закончится. Смерть — это то, что посчитано и отмерено. И она не обязательно конец всей жизни, она может приходить каждый прожитый день, каждую его секунду. Даже самая маленькая потеря для тех, кто привык отсчитывать своё время — это смерть части их души, и им поэтому приходится всё держать под контролем, потому что отвернувшись, отпустив, они потеряют, останутся ни с чем. А для тех же, кто знает, что их время рано или поздно кончится, это становится самым сильным их страхом. Тут и о счастье-то думать некогда.

И вот всё сводится к тому, можешь ли ты быть счастлив даже со своей ненасытной человеческой натурой. Или ты потеряешься в хаосе её порывов. Моё открытие к середине жизни: натуру мы поменять не можем, никаким преобразованием, работой над собой, управлением и организацией жизни. Мы лишь будем плодить очередные иллюзии, и истощать себя борьбой с самим собой. А вот наполнить свою жизнь более высоким и светлым смыслом, который примирит нас с тем, кто мы есть, и принесёт удовлетворение, всё-таки в наших силах.

Мудрость в том, чтобы понять: всё, что внутри и вокруг, нам дано таким, как есть. Какой-то незримой Волей, божественным потоком изменчивых форм бытия. А мир принятия и любви, которым мы сможем объединить эти формы в своём сердце, то есть переживание счастья — единственное, что мы можем выбирать в этой жизни силой своей человеческой воли — он только наш. Он — всем.

Так к чему я веду?

Ближе к середине своей долгой, как я надеялся, жизни, я вдруг понял, что у меня всё упаковано как надо. Как-то вдруг, можно сказать внезапно, осознал, что программа обычной жизни исчерпана. Своё дело, дом, машина, подросшие дети, счета в банке, даже оригинальное хобби для полной самореализации. И при этом, я вдруг осознал, что всё равно ищу чего-то нового. Не ещё больше денег, более крутую машину, расширения своего бизнеса. Нет. Более глубокого смысла меня, как человека, что ли.

Я стал покупать картины местных художников, которые пробуждали мои чувства. Потом и сам стал рисовать, посещая разовые мастер-классы. Я пересмотрел сотни фильмов в разнообразных жанрах, стал бродить по магазинам и покупать себе неформальную одежду, примеряя порой весьма причудливые, но при этом очень колоритные образы. Начал коллекционировать тюбетейки в поисках своего нового образа. Причин торопиться и успевать ловить мгновения удачи больше не оказалось, внешние достижения перестали быть поводом для гордости, а глубина чувств с опытом только увеличивалась, и ей требовалась какая-то более высокая цель.

Всё дошло до того, что я даже начал работать в своей же организации простым администратором. Настолько статус владельца и директора обесценился для меня, и так сильно захотелось реального общения и простой работы, что сидеть и принимать клиентов в нашем фойе было для меня нисколько не зазорно. Одна знакомая, постоянная клиентка наше фирмы, владелица и директор крупного спа-отеля, как то сказала мне, что это чем-то похоже на регресс и закапывание своих талантов. Но в том-то и дело, я и сам не понимал, а в чём мой талант на сегодня, какой талант я закопал? Что я могу сделать такого, что кому-то станет нужным и будет удовлетворять меня? Короче, я ей сказал, что я так отдыхаю от ответственной работы, и она не стала меня донимать. А на самом деле, я искал. Себя нового.

И вот, тупо просиживая немноголюдные часы в кресле администратора, я пристрастился к ютубу. Особенно мне нравились ролики про путешествия и новые места. И я тоннами пропускал через себя их заманчивую лёгкость и свежесть. Ведь так легко было нажать на кнопку и отдаться обаянию экстравертных ведущих, которые покажут тебе мир красиво!

Нет, конечно, мы путешествовали не только сидя на диване у экрана. Мы любили многодневные походы и легкие прогулки на природе на пару часов. Мы объехали полстраны и с десяток других стран, правда, в основном по делам наших многочисленных проектов. Но чего всё-таки не доставало, так это переживания безусловной свободы, которое зависело бы только от одного: нашего внутреннего чувства и спонтанной потребности в движении.

Мы давно хотели путешествовать, долго и далеко от дома. Чтобы вот так, освободиться от всех дел и, даже не готовясь сильно заранее, как будто к очередному проекту, сесть в машину, нажать на педаль газа, и, разогнавшись, ехать столько, сколько захочется. Останавливаться там, куда притянет. Оставаться так долго, пока будем находить там что-то новое. И так не одну или две недели стандартного отпуска, а месяц, а может и два. Пока не потянет домой.

Наша работа это позволяла. Дети выросли. Всё, о чём мы мечтали в своём маленьком городке на Урале, мы достигли. А жизнь в 40 лет была ещё вся впереди. Потому что только кажется, что самый продуктивный возраст с 20 до 40. Нет. Он всё-таки не продуктивный, а больше потребительский. Молодых так легко возбудить манящей новинкой, и они начинают гоняться за этим. До 40 — лучший возраст для коммерсантов, что хотят тебе продать свой товар. Короче, у нас это давно прошло, и мы настолько оказались свободны от предубеждений общества, касающегося хорошей жизни, что теперь наслаждаться ею хотели так, как просило этого наше простое счастье.

Ютуб показал нам, как это можно было делать. В доме на колёсах. И хоть у нас в России этот стиль жизни и не по климату, да и не по традициям. Но находились люди, что переделывали свои фургончики и катались по континенту, рассказывая о своём опыте.

На полноценный автодом у нас вряд ли хватило бы денег. Поэтому мы собирались купить небольшой минивэн, по минимуму дооборудовать его необходимой мебелью, типа кровати, полочек, небольшого столика, где можно было приготовить себе еду, и ехать, не заботясь о том, где нам переночевать, как поесть. Всё в одном маленьком кузове на колёсах, который скорее можно было назвать автодачей, чем автодомом. Потому что, у нас в России в доме живут, и жилище всегда отражает статус владельца, а на даче отдыхают, в том числе освободившись от условностей статусов и привычек, как бы ближе к себе, к природе.

Короче, в соответствии с нашей потребностью и нашей возможностью, нам нужна была автодача. И нас это полностью устраивало.

Мы нашли свой минивэнчик в соседнем городе. Собрали деньги на предоплату. Договорились о предзаказе и отсрочке покупки, потому что нужно было ещё продать наш любимый кроссовер. Короче, схема была сложная.

И вот, поздним вечером в середине апреля я выехал с пачкой денег, завернутой в цветастый полиэтиленовый пакет, в надежде переночевать у знакомых и на следующее утро встретиться с продавцом, чтобы отдать предоплату.

Ещё днём светило весеннее солнце, разогревая на асфальте пыль, накопившуюся за зиму. Лёгкий ветерок широкими взмахами радостных порывов прилежно выметал её с улиц. Но после обеда, как это бывает в наших широтах, резко похолодало, ветер с чего-то озлобился, пошёл мокрый снег, быстро покрывший улицы города холодной грязной слякотью. И если в городе до самого вечера эта слякоть только обрызгивала машины и прохожих мокрым и вязким месивом, то за городом с наступлением темноты она быстро превратилась в лёд. И этот лёд в секунду разбил все мои планы.

На середине своего пути, катясь с горочки, мою машину закрутило и, сделав эффектный переворот через крышу, она вылетела в глубокий заметенный белой мукой кювет. Хорошо, что был пристёгнут. Со мной ничего не случилось, даже испугаться не успел. А машина вмиг потеряла свой товарный вид, оказавшись без боковых окон, с вдавленной в салон крышей и треснувшим лобовым стеклом.

Всю ночь я связывался с ГИБДД, ждал инспекторов, а потом и эвакуатор и только под утро, обессиленный беспокойством ночи, возвратился домой, поставив покорёженный автомобиль в гараж. Жену будить не стал, она тихо спала на втором этаже дома. Только прилёг на пару часов на диване.

Мне снились узкие улочки, взбирающиеся по склонам крутых холмов, жаркое солнце косыми лучами между горячих каменных стен. В маленьком андалузском дворике темпераментно с чувством танцуют четверо, будто репетируют сцены из спектакля. Чувственные возгласы возбуждённых танцоров. Тягуче слышны слова старинных стихов о вечной борьбе и любви. Я заворожено гляжу, внутри меня светло. Резные линии глубокой аркады окружают дворик. Прорезая слабую тень в её глубине, уходит вверх каменная лестница. Я поднимаюсь по ней, жадно сопереживая действию актеров, которые видны теперь сквозь устремленные вверх арочные проёмы. Но отчего-то ступени всё круче, подниматься всё тяжелее. Я уже падаю на четвереньки и руками тянусь к следующему подъёму, боясь сорваться вниз. Каждая ступень превращается теперь в покатое гладкое бревно, лежащее поперек моего пути. Толстые и тонкие стволы, не понятно как держащиеся в крутом штабеле. И я боюсь, что какое-нибудь из них сорвётся, и я покачусь вместе с тоннами дерева вниз, в узкий колодец серости, из которого стараюсь теперь выбраться.

Когда Леся проснулась, она вытянула меня из этого бесконечного сна своим тихим голосом. Села рядом, положила руки на грудь.

— Ты вернулся?

Глядя ей в глаза, я сообщил, что летнее путешествие не то чтобы отменяется, но будет уже не таким, как мы планировали. Потому что я разбил машину в хлам.

Она сначала не поверила, испытующе с полуулыбкой смотрела, стараясь разоблачить подвох. Потом поняла, что я говорю серьёзно.

У меня самая лучшая жена в мире! Она любит, а потому принимает и поддерживает всегда. Я даже шучу иногда, что сделал в прошлой жизни что-то очень хорошее, что мне досталась такая спутница жизни. А вот она явно проштрафилась, получив в итоге такого мужа, как я. Хоть по поводу последнего она и не согласна со мной. Но с первым утверждением тоже не спорит.

В ситуации, в которой я оказался, разбив машину, всякое можно ожидать от кого угодно. И меньшие случайности меняют облик людей. Но истерик от своей любимой я не боялся. Жалко вот только, что наши планы резались под корень. Леся, как я звал любовь моей жизни, сократив полное её имя Олеся, вроде попыталась расстроиться, подумав, что от поездки теперь надо отказаться. Но я настоял, что куплю билеты на самолёт, и мы всё равно поедем к морю. В Крым.

И так оно и случилось. Вернее, случилось по-особенному.

2.

О Крыме говорили все! Конечно, основные разговоры взбудораженных украинским вопросом жителей страны уже улеглись. Но телеканалы не давали нам забыть, чей теперь Крым. Теперь ведь был построен мост. Стройка века новой России! И слоган «Крым наш!» зажил второй жизнью. Параллельная реальность политических амбиций всегда найдёт повод привлечь к себе внимание.

Но если перестать возбуждаться провокациями, то останется житейское в своей простоте: для нас Крым был всегда тёплым морем, яркой природой, свежими фруктами. Помнится, так было и в советское время, и после торопливого ельцинского развала Союза, когда полуостров достался другому государству, и теперь, когда Украину боялись, жалели, обвиняли, ругали, а Крым «вернулся в родную гавань». А я был рад, что в этот раз полуостров избежал повторения многовековой истории практически непрекращающихся войн за обладание им. И туда можно было ездить.

И вот, мы отправились в Крым через полтора месяца после аварии. Когда продали свой покореженный автомобиль какой-то мастерской на восстановление, когда всё-таки отдали предоплату за новый минивэн, который теперь должен был подождать нас до середины осени, потому что из-за аварии мы потеряли несколько сотен тысяч и не имели возможность выкупить его сразу же. Когда закончили работу и дождались летних каникул. Вот только теперь у нас не было машины, а я заново учился перемещаться в пространстве на маршрутках и автобусах.

С автобуса и началось наше путешествие. До аэропорта в Екатеринбурге, где ночью мы сели на прямой самолёт в Анапу. И солнечным утром начала июня мы уже стояли перед полями алых маков, что цвели вокруг взлётной полосы южного курорта.

Перед отъездом я умудрился купить небольшую экшн-камеру и теперь учился красиво видеть мир на её экранчике. Снимал крупные и общие планы, статично и в движении, находя самые лучшие ракурсы. И когда вышли из здания аэропорта, получив свой багаж, я кинулся в сторону от трассы, где маки были разбросаны бледно алыми островками по всему полю. Вдалеке дребезжал трактор, поднимая облако желтоватой пыли с земли, зачерствевшей без дождя. На Урале холодной весной травка только набрала сил и начала укрывать голую черноту яркой зеленью. Здесь же высокая трава уже высохла и трескуче шелестела на ветру.

Лесю с чемоданом я оставил на обочине. И, увлекшись, не сразу увидел, что к ней подъехал большой белый седан. Когда заметил, что её фигура скрылась за автомобилем, не выключая камеру поспешил к ней. Оказалось, такси. И прямо в кадре, глядя на меня с экранчика камеры, Леся спросила:

— Такси за 400 рублей. Поедем?

А я, не прерывая репортажа, немного работая на камеру, громко согласился. Радостный таксист, молодой кавказец, помог нам с чемоданом, и мы с ветерком полностью открытых окон полетели по гладкой трассе в сторону Благовещенского.

Море было ещё далеко. Зато экзотикой в начале лета для нас были праздничные светлоалые просторы маковых полей, играющие волнами на ветру, и пепельнозолотые глади вызревшей, готовящейся к уборке, пшеницы. На душе было светло и легко от прозрачного солнечного пространства вокруг, от свободы движения к неизвестности впереди.

Я снимал всё. Водитель показывал мне красивые виды, слегка притормаживал, чтобы я успел снять лучший кадр. А потом, когда мы подъехали к воротам гостевого дома в станице, где мы забронировали номер, помог нам c чемоданом, проводив до ворот и не переставая увлеченно рассказывать про море, горы вокруг, достопримечательности Анапы.

Вы скажете, Анапа — не Крым! Соглашусь, — географию я знаю хорошо. Но! Перелёт до Анапы был дешевле, и к тому же, мы очень хотели побывать на песчаных пляжах Бугазской косы, а потом проехать на автобусе под арками новоиспеченного моста, что теперь казались нам парадным входом в наш отпуск!

Ах! Жизнь беззаботных курортников! Тобой можно заболеть сильно заранее долгожданного отпуска и тобой же разрушить жизнь, когда из отпуска уже вернулся. Ты хороша ровно в середине отдыха, когда уже привык, но пока не начал готовиться к тому, чтобы отвыкнуть.

Каждый день мы с Леськой ходили на море, валялись в горячем песке. Потом не спеша брели обратно в номер, беспечно глазея по сторонам на разворачивающиеся вдоль улиц сувенирные лавки, таская с кустов созревшую терпкую черешню и шелковицу. Мы могли устроить себе дневной сон под прохладными струями кондиционера, могли отправиться на лиман, чтобы посмотреть на порхания легких стремительных кайтов, а могли просто беззаботно болтать, качаясь в белых гамаках, что стояли в нашем дворе среди кустов гигантских роз.

А ещё я решил завести свой видеоблог. Идея этого блога пришла ко мне однажды за завтраком. Всё было просто и со вкусом: кататься по красивым и интересным местам России, а может даже и мира, и параллельно рассказывать про темы духовного поиска человека, про интересные места, связанные с этими поисками и их историей. Я даже заготовил на эту поездку пару сценариев, но все никак не мог собраться начитать это на камеру. То слишком жарко, то народу много вокруг, то ещё тысячи причин образовывались вдруг на ровном месте.

Стесняясь своей собственной камеры, я всё-таки сумел записать пару тройку монологов, чуть ли не прячась по кустам. И то, всё это казалось мне каким-то детским лепетом мальчишки, который делает вид, что он знает, как устроена вселенная.

Нет, всё-таки один раз почти получилось, была одна почти удавшаяся решительная попытка. Рано утром, часов в 5, я выбрался из кровати, а затем и из номера, спустился во двор, и на детской площадке залез в маленький деревянный домик высоко на дереве, который больше походил на голубятню. Устроился на жёстком деревянном настиле, сложив ноги по-восточному, закрепил камеру на штативе. Ну и, думая что меня никто не видит и не слышит, успел записать несколько дублей, с трудом представляя себе, что я легко и непринужденно рассказываю о счастье и душевной гармонии воображаемым слушателям. А потом мимо прошёл садовник. Ведь я не подумал, что он встанет ещё раньше. Увидев меня в щелки между досок детского домика, он удивлённо спросил: «А ты чё там делаешь?» Я что-то там придумал, посмеявшись, а он не стал интересоваться подробностями, ушёл. В общем, мне никак не получалось освоиться в роли видеоблогера.

В этот день я утешался видами чёрных фигурок людей в водных костюмах, цепляющихся за разноцветные лепестки, уносящие их вдаль по глади лимана.

Короче, заняться серьёзным делом никак не удавалось. Я сливался с толпами ленивых курортников, единственной целью которых была как можно большая бессмысленность, что они чтили, как награду после рутины обычных будней. И, по большому счету, нам тоже подходила эта беззаботность. Проснуться, позавтракать, прогуляться до моря, после обеда поваляться под кондиционером, вечером посидеть на высоком берегу лимана, глядя на закат. Меня это устраивало.

Так пронеслась неделя. Почти незаметно и стремительно. Впереди была еще неделя летнего безделья в Крыму.

В Крым мы отправились рано утром. До Анапы добрались с попуткой, — местные ребята сами предложили довести. В городе же мы сели на автобус, который часов через пять должен был прибыть в Феодосию. С пересадкой там, мы планировали попасть в Коктебель.

В любое другое время я бы посчитал, что дорога была ужасной. Пробки, постоянные участки ремонта. Краснодарский край обустраивался на волне дорожной революции, объявленной в стране. И, как и во всякой революции, обычным людям приходилось страдать. Но мы ведь никуда не торопились. Так что ужасно скучно, но ехали.

Оживление внесло приближение к крымскому мосту. Когда пошли современные широкополосные развязки, с идеально уложенным асфальтом, а потом нас тормознули на посту, где женщины в форме обходили автобус по периметру, подсовывая зеркальца на длинных штативах под его дно — лучше женщин это, наверное, никто не сделал бы, — я понял, что впереди важный объект федерального значения. После проверки паспортов и выкладывания багажа на чёрную дорожку, уносящую его в утробу интроскопа, нас отпустили, и автобус вырвался на широкую четырёхполосную ленту, висящую над проливом.

Я, конечно же, включил камеру и напросился на складное сидение рядом с водителем, чтобы иметь лучший обзор. Меня пустили без извечного водительского пренебрежения, спокойно и с пониманием. И я предался творческим поискам лучших видов и ракурсов. На приборной панели прямо передо мной было наклеено пару наклеек, типа «Крым наш!». На одной, где были изображены друг напротив друга Хрущёв и Путин, яркими буквами красовалось: «Крым сдал! Крым принял!», и я не преминул сделать переход от этих картинок к виду белоснежных арок, надвигающихся на нас впереди. В радиомагнитоле водителя при этом, как по заказу, солист ДДТ отрывисто рубил слова, которые я уловил только краем своего внимания, занятого съёмкой.

И наш патриотизм не очень высок.

Он не фужер на банкете, не танцор нагишом.

Он не гимны, не марши, не речей песок.

Он наивен, прост и даже смешон.

Он не дубина, не народ, не вождь.

Не чугунный цветок в гранитной руке.

Он там, где мы хоронили дождь.

Он солнце, тонущее в реке…

Чтобы понять смысл, надо было слушать. Мне же было не до того. Позже я нашёл эти слова, потому что они показались мне важными. Но в эти несколько минут летящей под тобой ленты асфальта среди стальных волн, я фиксировал особенное, как мне казалось, событие, которое в целом прошло более буднично, чем я ожидал. За окном автобуса короткими всплесками мелькали столбы освещения на экране скучной ряби серой воды пролива. Десять минут на полной скорости и никакого чуда не произошло, кроме того, что я никогда так быстро не перемещался с Таманского на Керченский полуостров. Хотя галочку внутри поставил: Крымский мост реален, и — грандиозен.

Потом была остановка в Керчи, на которую у нас ушло около часа со всем этим тягомотным движением по узким городским улицам и стоянием на платформе вокзала. А после этого мы выехали на строящуюся трассу «Таврида». Где снова — стояли в бесконечных пробках.

В Феодосию мы опоздали на час. Водитель сослался на дорожные условия на трассе и извиняться за них не стал. Мы же пребывали в некотором шоке: хоть и не очень дорогие, но билеты на следующий рейс пропадали.

Как только мы остановились на платформе автовокзала и вышли с вещами на жаркое солнце, я в первую очередь побежал узнать нашу судьбу, оставив Леську с вещами у ближайшей скамейки. Открыв синюю выкрашенную толстым слоем краски старую дверь с крупными буквами «ДИСПЕТЧЕРСКАЯ», я оказался в прохладном раю помещения с кондиционером. Решительно подошёл к стойке, за которой сидела женщина лет 50, и стал, как мог подробно, описывать ситуацию. Диспетчер, не глядя на меня, слушала, при этом постоянно отвлекаясь на входящих к ней с путевыми листами водителей рейсов. Потом вдруг, совсем неожиданно для меня, флегматично остановила мои объяснения:

— Мужчина. А от меня-то вы что хотите?

Я ей ещё раз стал объяснять, что не по нашей вине, и что билет уже куплен. А она:

— Я этим не занимаюсь, обращайтесь в компанию перевозчика.

Я добавил напору:

— Вот я и пришёл к вам, чтобы узнать, куда мне обратиться, если мы опоздали.

И тут женщина скучающе мне заявила, что автобус, о котором я говорю, ещё не прибыл. И идёт с опозданием в полтора часа из-за пробок на маршруте.

Я ошарашено смотрел на неё. С одной стороны — облегчение. Вопрос разрешался в лучшую сторону. С другой — шок от человеческого невнимания.

— А раньше нельзя было сказать? — я пытался апеллировать к простым человеческим формам общения, но не учёл, что эти люди при исполнении, и давно развенчали смысл человечности, которая им доставляла только проблемы.

— А табло на что висит в зале? — холодным взглядом женщина впервые посмотрела на меня, повысив голос для убедительности. — Рейс задерживается по причине сложных дорожных условий.

— Ладно, понятно всё, — я развернулся и, сдержавшись от своих комментарий в адрес диспетчерши, которые ей, по-моему, вообще были безразличны, вышел на душную улицу. Сервис Крыма приветствовал гостей полуострова запоминающимся приёмом. Мне не в первой, конечно, поэтому я проглотил и быстро забыл. Главное, вроде бы не опоздали на свой следующий автобус.

На посадочных платформах суета и людской гвалт. Непрерывно подъезжающие автобусы даже моторы не глушили, обдавая людей жаркими потоками выхлопных газов. И к ним — струйки людей, просачивающихся в узком проходе решёток ограждений вокруг мест ожидания. Суетливые, изможденные.

По-свойски здесь чувствовали себя только пожилые бабки с табличками «Сдаю Комнаты». Одна из них ругалась с молодым полицейским, который уже не в первый раз абсолютно беззлобно выводил её с посадочных платформ, оправдывая свою настойчивость замыленной фразой «не положено». Бабка скандально вопила:

— Ишь, ты! Молодой, а такой наглый! Ты бабушку дохода лишаешь, куска хлеба! Не стыдно?!

Бабульку потрясывало от возмущения:

— Чтоб и тебе пусто было! Понял? Вот увидишь, моё слово действенное. Вспомнишь ещё!

Другие бабки-зазывалы, что вальяжно сидели на горячих скамеечках вместе с ожидающими пассажирами, успокаивали её, просили не нарываться, а та, неугомонная, им в ответ:

— А ты меня не учи. Я знаю сама, что надо мне делать, а что нет. Что хочу, то и делаю!

Полицейский в очередной раз выводил старушку и удалялся, а бабка снова семенила к выходящим из автобусов новым приезжим, после чего снова выдворялась с платформ терпеливым надзирателем.

Я сидел рядом с Лесей и смотрел на это представление. Бабка явно была не адекватна. Ажиотаж начинающегося курортного сезона приводил к обострению её отклонений.

В конце концов, полицейский предупредил:

— Ещё раз нарушите, отведу в участок.

Устав от этого сериала, я посмотрел на Лесю и предложил:

— Может, пойдём, погуляем?

— Куда? А если автобус придёт? — округлила глаза она.

— А мы его вон там подождём. — Я кивнул в сторону поворота с улицы, откуда весь пассажирский транспорт въезжал к вокзалу. — У того храма.

На противоположной стороне привокзальной площади празднично возвышался церковный комплекс. Я не сразу его и заметил в этой суете. А теперь глаз хотел рассмотреть его в подробностях, такой изысканной была его архитектура.

Казалось, что весь ансамбль был вырезан искусной рукой из белого, празднично сияющего в солнце, камня. Главный храм не взлетал ввысь лёгкими линиями, а уступами широкой пирамиды поднимался к своей верхушке, которую завершал гранёный зеленый купол с золотым крестом. Уступы волнами округлялись островерхими кокошниками, в которых были вписаны изображения крылатых херувимов и лики святых. Яркие разноцветные краски делали их жизнерадостными и добрыми. Невысокая звонница окружена короткой колоннадой из округло утолщенных по середине колонн в старорусском стиле. Такие же были вписаны и в узорные стрельчатые окна.

Храм выглядел резным теремом, белые каменные узоры которого были покрыты драгоценной зеленью кровли, и горящими в солнце пятью свечками крестов.

Я испытывал эстетическое наслаждение работой неизвестного мне мастера. По сравнению с этим шедевром здание автовокзала в лучшем случае выглядело приплюснутым к земле пляжным павильоном. Его стены тоже были выкрашены зеленой краской, как и кровля храма, но смотрелся этот цвет холодным бездушным пятном проходного общественного места. Ещё эти толпы неустроенных людей в транзитном настроении и высокая сетка забора, сковавшая простор площади.

Мы прошли через узкий проход в заборе на выщербленный асфальт старой пешеходной дорожки, идущей вдоль площади. Колёсики нашего чемодана застучали на её трещинах, а сам чемодан каждый раз норовил завалиться в бок, постоянно попадая в неровности. Я укрощал его весь наш короткий путь, и в итоге мы вышли на улицу, остановившись на минуту в теньке большого раскидистого дерева. Слева стояла остановка городских маршрутов, справа — выбеленные стены храмового комплекса.

Я включил камеру и стал снимать сказочный терем. По углам комплекса с этой стороны кованные зубастые волны ограды упирались в массивные башни в виде шахматной туры под покатой кровлей. Мы прошли вдоль улицы к высоким широко распахнутым воротам, которые приглашали войти. Двор комплекса вызывал восторг. Укрытый зеленью виноградников и финиковых пальм, он манил уютом и тишиной. Леся не стала заходить, оставшись с вещами снаружи, я же коротко обошёл кругом главный храм по мощёной дорожке, — таясь возможных запретов, снимал понравившиеся виды.

Резные скамейки, небольшой фонтанчик в стороне от дорожки, белые каменные слоники — нотка далекого востока в оплоте православия. Уже на выходе я увидел массивную табличку: «Архиерейское Подворье митрополита Феодосийского и Керченского». Богато живёт, однако!

Выйдя на улицу, я заметил припаркованный напротив ворот старый фургончик яркого желткового цвета. Видимо, недавно подъехал. Я подошёл ближе. Его борта давно потеряли глянец и ровность покрытия, во многих местах сквозь вздувшуюся краску пробивались мелкие пятна ржавчины.

Боковая дверь была открыта, а хозяина авто рядом не было. Я коротко взглянул вовнутрь. Не смотря на общий бардак и разбросанные прямо от двери и вглубь верёвки, кастрюли, пакеты и пластиковые бутылки, я увидел, что салон фургончика, просто и функционально был переоборудован в жилое пространство. В глубине — широкое лежачее место, шкаф с рундуками и подъёмный маленький столик. Окна занавешены плотной тканью, неровно висящей на стальной проволочке, растянутой вдоль потолка. Заметил я и новенькую светодиодную ленту, приклеенную сверху по периметру салона. До сих пор такие фургончики я разглядывал только на экране ноутбука в ютубе, и первый раз — вживую.

— Привет! Интересно? — сбоку смеялся, глядя на меня, молодой худощавый парень с редкой юношеской бородкой, загорелый до глубокого бронзового отлива суховатой кожи. Грубая, как будто холщовая, рубаха свисала с узких плеч практически до колен. По лбу — тонкой чертой узкий кожаный шнурок, что не давал жидким длинным волосам развеваться на ветерке.

— Очень интересно, — улыбнулся я в ответ. — Хочу себе автодом соорудить такой же, но пока только присматриваюсь, как у других получается.

— Да легко и непринужденно получается, если не по-богатому делать, а как у меня.

Молодой путешественник подошёл к дверному проёму и кинул внутрь ещё одну канистру, на половину наполненную водой. Потом вытер руки о тряпку, висящую на подголовнике переднего сидения.

— Что, тут и кухня есть? — спросил я.

— Ага. И плитка газовая, портативная.

— Отопитель?

— Есть. Автономный, запитанный на топливный бак.

— А с электричеством как?

— Второй аккумулятор через реле подключен к генератору.

— Всё, как я хочу сделать, — мечтательно протянул я.

— Сделаешь, если надо будет.

Молодой водитель легко посмотрел на меня и спросил:

— Сам откуда?

— С Урала. Ждём здесь автобус в Коктебель, который опаздывает.

— А я из Питера. Меня Кит зовут, — парень протянул руку и крепко пожал мою. — Я так-то тут проездом, остановился номера протереть и фары, тоже в Коктебель еду. Подвезти?

— Да у нас куплены билеты уже. Правда, автобус опаздывает уже на час и неизвестно, когда прибудет.

— Тут ехать-то каких-то 20 км, а билет копейки стоит — не жалко. Давай со мной.

Он так легко это сказал, что и мне легко было согласиться. К тому же был шанс чуть больше узнать про его фургончик. Оставалось только Лесю позвать. Я быстро подбежал к ней и перехватил из её рук чемоданную ручку, за которую она держалась.

— Бог с ними, с билетами. Ждать не хочется. Поехали на машине, нас зовут там, — я махнул в сторону жизнерадостного фургончика.

Олеся отдала мне чемодан и молча последовала за мной знакомиться.

— Кит, — коротко представился наш новый знакомый и кивнул.

— Олеся.

— Артур, — я вспомнил, что до сих пор ещё не сказал своё имя.

— Очень приятно. Ну что, согласны?

Я взглянул на Леську. Она явно была не против. И я согласно кивнул добродушному водителю. Кит ловко подхватил наш чемодан, закинув его на кучу бытового хлама в салоне своего авто. Нам он предложил сесть спереди, на два пассажирских сидения.

Громко газанув, мы резко дёрнулись с места и покатили вдоль мелькающих тенями деревьев и солнечным светом зеленых газонов. Фургончик натужно загудел, оставляя позади храм-терем.

— Я не просто так там остановился — перекрикивая шум мотора, начал разговор Кит. — Заехал на храм посмотреть по рекомендации коллег. Я историк, сейчас с археологической экспедицией в Керчи работаем, проверяем участки под строительство трассы. Работы просто куча!

— А в Коктебель зачем? — поинтересовался я.

— Да к друзьям на недельку. Завтра там большой музыкальный фестиваль проходить будет. Отдохну немного. А вы, как я заметил, тоже подворьем заинтересовались?

Кит, не отрываясь от дороги, легко переходил с темы на тему.

— Ага, красивое очень — сказал я.

— Построено в 19 веке в старорусском стиле семнадцатого века. Строилось почти 70 лет на народные деньги жителей Феодосии.

— Ух-ты — только и сказал я. — ты и это знаешь?

— Ага, я же историк.

Вот так, болтая, мы проехали по узким улочкам Феодосии, выведших нас к старой трассе, что прорезала тонкой ленточкой невысокие каменистые холмы, начавшиеся сразу за городом. А дальше щербатый разбитый асфальт то выбегал на высушенные травяные пустоши, то вновь окунался в заросли низкого кустарника. Фургончик трясло, он натужно гудел, тащя нас в гору. Но уже скоро мы вдруг оказались над холмами, выскочив на небольшое плато. Полотно дороги выровнялось более свежим асфальтом, и нас перестало трясти, и в этот момент впереди в сизой дымке показались островерхие вершины. Я сразу узнал очертания Карадага, который я никак не мог забыть с последнего, более 30 лет назад, моего посещения поселка Планерское, что теперь вернул себе название Коктебель. Теперь мы легко летели под горку в долину перед грядой далеких ребристых вершин.

Разговор наш весь путь ни на секунду не останавливался. Отвечая на мой банальный вопрос: «а что нам посмотреть в Коктебеле?», Кит разложил перед нами рейтинг достопримечательностей посёлка и исторических сведений о них. В первую очередь был упомянут М.Волошин. По версии Кита, сто лет назад именно он подарил этому месту статус курорта для людей искусства. Там бывали и подолгу жили многие художники, писатели и поэты, литературные критики, хореографы, актеры, а с недавних пор и известные телевизионщики. Дом-музей, могила Волошина и его жены были в приоритете для посещения. Следом шли природные достопримечательности: Мыс Хамелеон, Тихая бухта, Карадаг, заповедная территория которого была закрыта для свободного посещения, но с биостанции можно было пройти экологическим маршрутом с организованной группой. Отдельно, упомянули гору Клементьева, где ещё в тридцатых запускались первые планеры Сергея Королёва.

— Вот, пожалуй, и всё, — пожал плечами Кит. — Да! Завтра музыкальный фестиваль будет. Можете на него попасть. Модное мероприятие.

— Хорошо, — как человек, не столь далекий от музыкального творчества, я не исключал этой возможности.

— Конечно, Коктебель — это особое место, — перекрикивал рёв мотора Кит. — В первую очередь, ландшафты, природа. В прошлом году прямо на берегу я там встретил одного мужичка. Он подошёл ко мне, извинился, и спрашивает так в лоб, без предисловий: зачем люди едут в Турцию? Я ему говорю, что там природа интересная, море, горы, история опять же древняя у тех мест. А он мне в ответ: «а чем тут хуже?» Я ему — «да, ничем не хуже». А он — «вот и я говорю, ничем! И ехать далеко не надо». «Я вот, — говорит, — живу в Евпатории, а каждую весну сажусь на машину и еду сюда, дышать этим воздухом». «Травы, — говорит, — здесь особенные, целебные». Спрашиваю его: «А что? В Евпатории хуже?». А он: «Да что там такого? Море и ровная степь. Глаз не на что положить». Я ему: «Грязи мол, целебные». А он: «да изгадили уже все грязи санатории эти». Короче, мужик, фанатом Коктебеля оказался. А может просто поговорить хотел с кем-нибудь.

— Понятно — сказал я.

Через 20 минут мы уже пронеслись под металлической узорной аркой с романтическим названием «Страна Коктебель». Всю дорогу я больше слушал нового знакомого, чем говорил сам. Во-первых, инициатива была за Китом, он не переставал рассказывать историю за историей. С другой стороны, болтливый попутчик — находка для путешественника, — этот принцип я вывел давно и регулярно пользовался им. Да и, сказать по-честному, не так часто мы бывали в Крыму, чтобы стать экспертами по этим местам. А сама поездка на море для нас всегда была самоценным событием, так что не до интересных деталей. Что нам рассказывать? Какое море соленое? Или как вода уходит вдаль до самого горизонта, и мы в ней плаваем? Как раньше тряслись трое суток в поездах, чтобы только полежать на горячем пляже и поплавать в воде нормальной температуры? Такое никому не интересно. Да и не такой уж я одаренный рассказчик, чтобы банальные события своей жизни превращать в увлекательную историю. Поэтому больше говорил Кит, а мы слушали, успевая при этом смотреть за окно фургона на крымские ландшафты.

Узнал я, конечно, и про фургончик, на котором ехали, и про раскопки в Керчи, и про тему его аспирантской работы: «Крым в период Великой Болгарии — история полукочевых племен полуострова». В общем, всё, что ему было интересно и важно, он выкладывал, не смущаясь.

Олеся вообще не сказала за весь путь ни слова, будто её и не было рядом. Я иногда брал её за горячую руку, чтобы только убедиться, что она рядом со мной. Она тепло улыбалась мне и снова улетала взглядом в летящую за бортом даль. Она предпочитала молчаливый отдых.

3.

Кит резко сбросил скорость, не доезжая до посёлка, у скромной колоннады с надписью «Завод Коктебель» свернул влево на узкий асфальт, который превратился через какое-то время в старую бетонку. Энергично выкручивая руль то в одну, то в другую сторону и объезжая выбоины, он заставлял фургончик натужно скрипеть. Я же не обращал внимание на дорогу, я смотрел вперед. За невысоким решетчатым забором я увидел вытянутые вверх руки южных тополей, что выстроились на краю густой пышной зелени. Здесь был старый парк, по виду давно заброшенный.

Фургончик медленно зашуршал по мелкой гальке, которая неровно рассыпалась на дороге прямо напротив ржавых ворот, за которыми старые давно не стриженные туи склонились над широкой прямой аллеей, уходящей вглубь зеленой тени. Теперь под их ветками можно было пройти, только склонившись головой почти до пояса.

Я узнал это место. Когда-то здесь был лагерь. Пионерский лагерь, который выплывал теперь из памяти моего счастливого детства. Мне было тогда 12. И я помнил, что эти туи стояли стройными ровно подстриженными рядами, роняя на аллею зелёные свои шишечки. По этой аллеи мы бегали на зарядке и в спортивные дни. Жили в больших бараках из стекла и досок по 20 мальчишек. Ходили в туалет, что стоял в дальнем конце парка, в зарослях у забора. Где-то там, за деревьями был большой стадион, на котором я получил свою первую грамоту за какие-то там творческие достижения.

32 года прошло, если посчитать. И теперь я медленно проезжал мимо ржавой решетки ворот и тенистых заброшенных джунглей. Ничего не сказал попутчикам. Просто решил, что обязательно, как-нибудь надо будет пробраться сюда и пройтись по местам своего детства.

Кит же, что-то насвистывая, уверенно выруливал в сторону моря, мимо каких-то халуп и складов, а может быть гаражей, к яркой жилой высотке, стоящей за парком бывшего лагеря.

Потом он свернул к бетонной стене одного из гаражей и сообщил, что мы на месте. Слева, в узком проходе между строениями, показалась солнечная синь спокойного моря и пестрая рябь галечного пляжа.

— Ой, спасибо, большое спасибо, друг, — Леся через меня протянула руку нашему доброму водителю. Он коротко пожал её и, улыбнувшись во весь рот, сладко, по-детски картавя, ответил:

— Позялуста.

— Правда, Кит! Ты нам как подарок вручился в самый нужный момент, — добавил я.

Кит помог мне с чемоданом, когда я полез в салон, чтобы вытащить его, и между делом спросил:

— А где вы ночевать хотите?

— Да щас найдём какую-нибудь комнатку. Пока ещё не наехали сюда, места должны быть.

— А я тут подумал — айда к нам в свободный город.

— Куда? — улыбнулся я.

— Ну, к нашим, они на пляже стоят чуть в стороне. Мы так называем наше место.

Кит нагнулся и из под лежака вытащил большой, выцветший в пепельно синий цвет, чехол:

— Вот, у меня и палатка ещё одна есть, как для вас тут лежит.

Мы с Леськой переглянулись, и по её глазам я понял, что у неё нет ни одной причины сомневаться в этом варианте нашего проживания.

— Ну… Почему бы и нет.

— Конечно, — ещё больше оживился Кит, — Надоест там, в любое время снимаете комнату со всеми удобствами. А ненужные вещи можете у меня в машине пока оставить.

— Мы там никому не помешаем? — уже открывая чемодан, чтобы собрать всё нам необходимое для дикой жизни, поинтересовался я.

— Спокойно, вы со мной. — Кит вытащил последний убедительный аргумент.

Да мы, в общем-то, и не боялись. Не покатит, вернёмся к варианту из букинга.

Мы собрали в два небольших прогулочных рюкзака свои вещи, пока Кит договаривался с местными о парковке. И через семь минут уже ступили на горячую гальку пустого пляжа и повернули влево, прочь от обустроенной инфраструктуры в сторону пустой голубоватой линии между морем и песчаными обрывами.

Нет, пляж был не то, чтобы совсем пустым. Валялись на нём группками или одиночно местные нудисты. Да. Вот он был обычный городской пляж и в метре от него, за невидимой границей, он вдруг приобретал экзотический формат. Какая-то пожилая тётка трясла своими обвислыми грудями в компании спокойно беседующих мужиков. А чуть поодаль один пожилой пузатик провожал своим голым причинным местом уходящее на закат солнце, раздвинув ноги как лепестки цветка, видимо чтобы пестик тоже получил здоровый загар. А ещё взгляд сам собой нашёл жгучую молодую брюнетку, которая выпятила крутые бёдра в умопомрачительном наклоне и упиралась упругими мячиками грудей в белёсую гальку. Просто она что-то искала в своей сумочке.

Я, забыв даже о шагающей рядом жене, глазел невзначай на это лежбище любителей блеснуть натурой. «А вдруг кто на работе увидит белые места» — подумал я, мысленно усмехнувшись.

— Это ещё мало пока. Через две-три недели здесь тело на теле лежать будет, — заметил мой интерес Кит.

— Читал я про такие пляжи в Крыму, но вижу впервые, — ответил я в своё оправдание.

— Да это тут матрасники собираются. Ну, которые в отпусках как бы отрываются. Настоящие натуристы, те дальше обитают. Они другие. Вы ещё увидите.

Потом Кит вспомнил ещё кое-что:

— Кстати, моду эту Волошин из европ в Коктебель завёз. Прижилась вот, — сообщил нам наш экскурсовод.

Я многозначительно округлил глаза, переглянувшись с Лесей. Она у меня скромница. И никогда не была сторонницей крайностей. Хотя при этом всегда принимала особенности других спокойно, без осуждения. Мне же просто было любопытно.

Через некоторое расстояние слева круто поднимался глинистый, красноватый в послеполуденном солнце, склон, который покрывал узкую полоску пляжа своей тенью. Там людей практически не было. Парочка гуляла и всё. И на пару сотню метров дальше пустота. Туда мы и отправились.

Кит продолжал весело рассказывать о жизни на пляже. Потом махнул рукой в сторону становившихся всё ближе разноцветных пятен, колышущихся на ветру. Это и был Свободный город,

Название лагеря себя оправдывало. Мы подходили к маленькому городку, раскинувшемуся на крутом склоне колыханием разнообразных палаток и шатров, наспех собранных и стоявших тут уже годами конструкций. Там жили. Сизый дымок поднимался вдоль склона от небольшого костерка на пляже. Мелькали фигуры людей. Из лагеря, даже издалека, был слышен крик.

— И что? Ну поставил я тут свой стул. Ты место что ли купил?

— Это моё место! Все об этом знают. Уже много лет я здесь ставлю свой стул.

— А теперь я поставил здесь свой стул! Пляж большой, а привычки полезно иногда менять.

Кит заволновался и ускорил шаг. До лагеря оставалось несколько метров, которые мы пробежали за пару секунд. От крайней палатки нам открылась маленькая площадка с костровищем в центре, вокруг которого стояли разнообразные седалища да и просто валялись белые гладкие брёвна.

В центре круга стояли, в бешенстве глядя друг другу в глаза, два человека: совершенно худой, астенического сложения, и огромный под два метра ростом толстяк. Худой кричал:

— Ну что ты такой упёртый! Как баран!

— Ты. Дрыщ худосочный! — надвинулся на него здоровяк. — Это моё место!

— Да, на тебе твоё место! — мы увидели, как в море, описав широкую дугу по баллистической траектории, полетел лёгкий складной стул. Дрыщ, по терминологии здоровяка, продемонстрировал яростный порыв и зашвырнул мебель далеко в волны.

Толстяк медленно повернулся вслед за стулом, и, увидев его судьбу, неожиданно громоподобно взревел и бросился на врага. Это был его стул.

Каким-то чудом худому удалось увернуться от летящей на него массы и, не дожидаясь стартового сигнала, он рванул вдоль линии волн, пятками взметая за собой мелкие камешки.

Когда толстый, преодолев инерцию, повернулся, его противник набирал скорость уже в пятнадцати метрах от лагеря и не думал останавливаться.

Толстый победоносно выпрямился, из под нахмуренного лба тяжело глянул на свидетелей его победы, стоящих вокруг, и грузно зашагал к воде вылавливать свой стул.

Худой же метров в пятидесяти сбавил ход и теперь просто шёл, удаляясь от лагеря. Он вряд ли ожидал погони.

— Привет! Друзья! — жизнерадостно подал голос Кит.

Все повернулись к нему и, как в один голос, хором ответили:

— Привет!

Потом по очереди подошли, кроме толстого. Каждый обнял.

— Смотрю, у вас весело, — продолжал улыбаться Кит.

— Да уж. Хохочем ежедневно, — вяло прошептала высокая деваха, полупрозрачный балахон которой не скрывал от глаз голую грудь пятого размера с большими темными сосками. Грязно зелёный цвет балахона и копна пепельно черных волос почему-то рождали у меня красочный образ болота, водяных и ведьм. Ведьма продолжала:

— С тех пор, как приехал Кнут, они с Потапом выясняют отношения. Потапа ты знаешь. Ну и Кнут не сдаётся. Артачится.

Она взглянула на нас с Леськой, сперва заметив мою жену и оценив её целиком, потом задержав взгляд на мне.

— Это ребята со мной — дружелюбно повернулся к нам Кит. — В Феодосии познакомились. Это Олеся. Это Артур.

— Вы случайно, не король? — протянула насмешливо болотная ведьма, обращаясь ко мне.

Я только выразительно поджал губы, потому что мне даже сказать пока было нечего, и помотал головой.

— Жаль… — протянула деваха и, томно качнув бёдрами, от чего галька под её пятками скрипнула, поплыла к лежаку у костровища.

Мы за ней. Кит представил нас с Лесей всем, расположившимся вокруг огня.

— Это ПашА. — с ударением на последнюю гласную указал он на бородатого богатыря в полосатом халате, — он у нас оперу поёт.

— Павел, — сочным баритоном представился тот и протянул мне руку.

Это Тошка. — Кит показал на взъерошенного худощавого парня, брови, небритые клочки на щеках и жидкие волосы на голове которого выцвели и делали весь облик его неопределенным. Даже возраст никак не угадывался: то ли молодой, то ли в возрасте.

— Это Лиза.

Девушка, на которую указал Кит, была молодой — это было видно. Но — некрасивой. Немытые волосы, недружные между собой части лица. Зато большие трогательные серые глаза смотрели прямо и честно.

— Ночь — он указал на болотную ведьму. — На другие имена не откликается.

— А это Потап.

Он повернулся к толстяку, который хмуро тащил за собой по гальке мокрый пострадавший в ходе конфликта стул. Поставив его на центральное место прямо перед огнём и с лучшим видом на море, здоровяк грузно втиснулся в проём между подлокотниками седалища и придавил его собой.

— Ну, а там бегает Кнут, — неопределенно махнул рукой Кит в сторону пляжа и опустился на бревно рядом со стулом Потапа.

— Даже не поминай имени его! — обиженно встряхнул губами Потап. — Здорово, кстати.

Он протянул мокрую ещё руку в сторону Кита и пожал его ладонь, едва попавшуюся в пальцы.

— Да. Очень кстати. — Кит, извиняясь, посмотрел на нас с Лесей. — Поздоровайся хоть с гостями. Артур, его жена Олеся.

— Привет, — буркнул Потап, даже не посмотрев на нас. И тут же продолжил своё:

— Нет, он что это думает? Что все полные люди добрые и покладистые? И на всё согласные, когда просят. Я ему покажу, этому огрызку. Обломаю, и останется от него один сучок.

— Ну, прости его, Потапушка, — лениво подала голос болотная колдунья Ночь.

— Не, не прощу! Я исключение! Я злой! И память у меня великолепная на его беду! Он в прошлом году что сказал мне? «Видеть тебя не хочу! Ты БОЛЬШАЯ ошибка природы!». А ещё потом прошептал Ночь тебе: «Как это я такой БОЛЬШОЙ из мамы вылез? Наверное, порвал её». Говорил так, Ночь? Что молчишь?

— Я не помню.

— Вот. Я же говорил, что память у меня хорошая. Я всё слышал тогда. Слух у меня тоже хороший оказался. И теперь фиг ему, а не прощение!

И Потап снова надуто замолчал.

Я ошарашено слушал. Такой натуральной драмы с первых секунд знакомства я не ожидал. Не чувствуя ещё себя своим в этом кругу, сжав губы, молчал. А когда возникла пауза, виновато наклонившись к уху своего проводника, спросил:

— А почему Ночь?

— Я не знаю, — коротко махнул Кит рукой. — Просто, Ночь. Наверное, потому, что она обычно только вечером просыпается, а днём спит.

— Да нет, — ничуть не стесняясь, влезла в наш перешёпот девушка с нормальным именем Лиза, — песню знаешь: «Здравствуй Ночь, Людмила, где тебя носило, я ж тебя кормила…я б тебя убила» и так далее. О чём песня мы не паримся, а её так-то Людой зовут. Ну и внешность опять же. Вот и Ночь.

Я покивал головой, показывая, что всё понял. Это был первый раз, когда я услышал голос Лизы. Он был у неё изумительно тонкий и чистый. Ну, почти как у Алёнушки в старых советских сказках, которые я смотрел в детстве.

— А, Кнут — почему?

— Фамилия у него Кнутов. — Кит посмотрел на Лизу. Та кивком подтвердила версию.

Интересно мне стало, а как меня бы они назвали между собой? Для этого, конечно, нужно было бы быть близко знакомым как минимум сто лет. Новичкам особые имена не дают, иначе это была бы просто издевательская кличка, которых я не мало собрал ещё со школы. Здесь же, как мне показалось, называли не для того, чтобы обидеть.

Как не крути, уже всё это было для меня экстремально ново и интересно. Маленькая бытовая война, коей я был свидетелем, Людмила-Ночь, трясущая без комплексов грудью, детский, ангельский голос Лизы. И вообще, сам нудистский антураж происходящего. Как мне рассказывал Кит по дороге из Феодосии, в отличии от любителей оголиться, которые теснились непосредственно у коктебельского пляжа, натуристы, как они себя сами называли, стояли в стороне от города отдельными группками, уважая пространство друг друга, и оголенностью своей не светили. Тем более днём, когда запросто можно было сгореть на палящем солнце. При этом для каждого из них было абсолютно естественно полностью скинуть свою одежду, или не обращать внимания на голое тело рядом с собой. Что естественно, то не прячут и не боятся — природная философия этой общности людей, которая рождалась не из распутности, а из простоты и порождала собой открытость всякой природной непосредственности.

Вот и сейчас все жители Свободного города были в некотором роде одеты. На них была разномастная одежка: балахоны, накидки, платки, из под которых, конечно, временами проглядывали голые телеса. На ПашЕ был цветной халат, который делал его образ барским и богемным. И только Тошка сидел полностью голым на тёплой к вечеру гальке, поджав коленки к подбородку.

— Есть хотите? — спросила Лиза, обращаясь к нам.

Мы с Леськой благодарно улыбнулись и, как будто извиняясь, что голодные, согласно кивнули.

— Да вы не стесняйтесь. Если уже сидите за нашим костром, считайте, что свои. А своих всегда накормим.

Лиза быстро разлила в огромные эмалированные тарелки какой-то овощной жиденькой похлёбки, которая, не смотря на свой сомнительный вид, пахла просто волшебно. Я сразу вспомнил, что не ел больше 8 часов. И какой же это праздник, вспомнить, что ты жутко голодный, в тот момент, когда тебе предлагают вкусно поесть.

И вот, мы увлечённо стучали ложками по потрескавшейся эмали старых тарелок и тем напросились на добавку. Кит, сидящий левее меня, рассказывал о своих раскопках. Справа, между мной и Лесей, периодически появлялась Лиза и подкладывала нам в тарелки. Остальные по кругу, ПашА, Тоша, Ночь, слушали молодого археолога, заворожено глядя на живые язычки пламени.

Вечер накрыл долину быстро. Никто не заметил, как сумерки усыпили море, и оно, сонное, тихо шелестело волной, перебирая мелкие камешки у кромки пляжа. Когда подбрасывали дров, огонь становился ярче и тёплым светом касался набегающей воды, и она от этого вздыхала и смущённо отбегала обратно к морю. Было тепло и тихо.

Прошло пару часов. Все уже утомились разговорами и просто сидели, уставившись на огонь. И в этой тишине в темноте звонко послышалось шуршание шагов по гальке. На самом краю светлого круга показалась фигура беглеца Кнута.

— Пота-ап… — тихо позвал он. — Ты… это… Прости меня за стул. Разозлился я.

Потап открыл глаза и грозно скосил их в сторону просителя. Недовольно поджал губы и с полминуты смотрел на Кнута, который смиренно ждал своей участи.

— Садись — тихо приказал Потап без видимых признаков милосердия.

Кнут тут же повиновался и сел как можно ближе к огню между мной и Китом. От него пахнуло свежими водорослями и одиночеством. Он жадно потянулся к тёплому огню нашей компании. А Потап снова закрыл глаза и чему-то улыбнулся сам с собой. Может он посчитал себя победителем в этой ситуации, а может ему и без этого было хорошо сидеть тут. Никто не спрашивал его об этом. Да он, судя по виду, и не нуждался в обсуждении своих чувств.

И снова тишина, наполненная нашим покоем, шелестом волн и треском белеющих под напором пламенного жара дров. Редкие слова произносились шёпотом. И только те, без которых не обойтись. В остальном, слушали тихие голоса своей поющей изнутри души. Где ещё их можно было услышать так близко?

И мы так долго проживали этот прекрасный момент, что сил у нас с Лесей ставить палатку для сна уже не осталось. Далеко за полночь, когда где-то за горой только начал угадываться прозрачный лёгкий свет нового утра, все стали расходиться. А мы с Лесей кинули на гальку пенки и, укрывшись одолженной палаткой, утонули в своих счастливых снах.

Спал я беспробудно, и снилось мне под шелест волны что-то очень хорошее. Только в невзрачной серости утра я, улыбаясь, медленно выплыл из своих снов, потому что услышал странный звук. Где-то над нами, среди колючих кустов на обрыве, тягуче, в нос, мужской голос непрерывно тянул «ОМ». Короткое «О» удивлённо вырывалось после небольшого вдоха, и тут же запиралось губным «М», которое в свою очередь, в самой кульминации, казалось звенело от внутренней интенсивности целую минуту.

Голос был тихий, как выдох, но звук покрывал собой пространство далеко вокруг. Или мне просто со сна так казалось в этой предрассветной тишине.

Я удивился на полсекунды, но потом решил считать это игрой снов, что приходили ко мне только что. Пусть они поливают этот мир своим волшебством почаще. Я же, глубже зарывшись носом в палатку, прошептал отдаленному голосу первое, что пришло: «Аминь, брат». И снова провалился из этого мира в свои сны.

4.

На утро, если так можно сказать, потому что солнце уже почти расплескалось дневным жаром по морю и гальке вокруг, я неожиданно проснулся, почувствовав резкие движения Леси под боком. Солнечные лучи припекали её, и она беспокойно ворочалась. Я тоже стал размякшим овощем, веки мои заплыли, и глаза не могли открыться полностью, а голова камнем висела на ослабшей шее. Пришлось совершать усилия, потому что было понятно, что дальше будет только хуже. Я медленно, сначала на четвереньки, потом и на свои ноги, встал и побрёл к ближайшему от пепельнобелёсого остывшего костровища бревну. Сел.

— Завтрак! — жизнерадостно пропела Лиза, тут же нависшая надо мной, и протянула мне жестяную закопченую кружку. В ней плескался бледно заваренный травяной чай, видимо такой же, что мы пили вчера. Я хлебнул из кружки, чай оказался сладким. Как нельзя, кстати, — организму требовалось взбодриться. И я пил и пил, до самого донышка, чувствуя, как тело оживает, и я прихожу в сознание.

Вспомнив о ближнем своём, я повернулся и кинул маленький камешек в бедро Леськи, которая никак не хотела просыпаться.

— Лесенька, солнышко, сваришься. Просыпайся, давай.

— У-у-у. — услышал я в ответ.

Я подобрал ещё один камешек, побольше, и метко метнул его в попу любимой.

— Ы-ы-ы… щас встаю… — не шевелясь, пообещала Леся.

— Могу помочь, — угрожающе предупредил я.

Олеся откинула рукой палатку и, щурясь, села. Пшеничные волосы её спутались в стоячей соломенной копне и медленно заваливались к помятой щеке. Я любовался красотой своей жены. В этот момент она была беззащитна перед моей жадной любовью и поэтому точно её не замечала. Я мог совершенно безответно какой-то своей глубиной сливаться с распахнутой душой близкого мне человека. Который пока ничего не замечал, но явно питался моим чувством. Поднявшись, Олеся поплелась к кромке сверкающей воды и, встав перед ней на коленки, опустила ладошки в прозрачную прохладу. Солёным сияющим всплеском прижала ладони к лицу и пригладила пшеничную копну на голове. Потом по лбу, щекам, шее повела влажными ладонями. Ещё и ещё. Ей нравилось. Она оживала. И сев на пятки, она, наконец, выдохнула морю свои сны, окинув взглядом залив.

Я понял, что тоже хочу свежести. Встал и подошёл к волне, присел рядом с женой на корточки. Умываясь, зачерпывая охапками воду, я вдруг подкинул полные ладони сверкания ввысь. Леся зажмурилась и опустила улыбающееся лицо к груди, вжавшись подбородком и плечами. Я же задрал лицо к небу и смотрел на вспышки маленьких прохладных радуг над головой, которые прорастали высокой кроной и падали вокруг нас звездопадом. Потом, ещё и ещё, я взмывал искры в солнце, пока Леся не подскочила и не убежала к костровищу. Когда я закончил забавляться и вернулся на своё место, она тоже держала в руках кружку с утренним чаем.

— Так откуда вы? — Лиза села перед нами.

— Уральские горы.

— У-у-у, издалека.

— Относительно, — улыбнулся я, — а ты?

— А я из Одессы, — с изысканным звучанием звука «э» после аккуратного «д» произнесла Лиза.

— Украина… — вставил я.

Теперь это слово для нас наполнялось особым смыслом, мелькая в новостных сюжетах.

— Да — просто ответила Лиза.

— Как же ты тут оказалась?

— Да я уже несколько лет сюда приезжаю. После первого курса, когда вырвалась из под опеки родителей, рванула с девчонками автостопом до Киева. Не была там ни разу до того момента. Потом Карпаты. А на следующий год решила в Крым поехать, уже одна. По пути сюда поймала попутку, водитель которой Кита знал, ну и приезжал сюда пару раз. Так тут и оказалась. Вот третий раз сюда приезжаю. После учёбы отдыхаю, а потом ещё и поработать тут остаюсь в каком-нибудь гостевом доме или официанткой в кафе.

Не мог не спросить её:

— Как границу теперь пересекаешь?

— Да нормально. Долго только по времени, но главное, — сильно никто не придирается.

— Ага — что-то похожее на сочувствие вставил я. — сложно сейчас с Украиной. Всё больше разделений.

— Я об этом не думаю. Совсем озвереешь, если будешь слишком часто новости слушать. Жизнь продолжается, только теперь как-то параллельно всему этому.

Лиза всыпала в котелок кипящей воды темно коричневым потоком крупу.

— Ну, хоть гречка нас ещё объединяет, — улыбнулся я.

— В смысле? — улыбнулась Лиза.

— Да, не важно. А другие откуда?

— Потап с Тошей из Краснодара сюда приезжают. Они тут раньше всех были из нынешних ребят. Ещё когда в Крым надо было паромом переправляться, и через границу, в Украину. Тоша мне рассказывал.

— Понятно. А кто они? Чем занимаются? — подала голос Леся.

— Потап с компьютерами связан. Хакер какой-то — улыбнулась Лиза. — Но сюда никогда не берёт ничего с экраном, даже телефон. Говорит, что отдыхает глазами.

— А вот Тоша, — Лиза пожала плечами, — я не знаю, чем он занимается. Вроде, друг Потапа с детства.

Леся снова потянулась и как бы невзначай спросила:

— А Ночь?

— Ночь. Она из Питера, как и Кит. А ПашА, вообще, из Красноярска.

— Да ладно! — вырвалось у меня. — Сибиряк!

— Он оперу поёт в театре. Только вот, попросишь его спеть что-нибудь, говорит, что не любит петь.

— Много тех, кто работает тем, кем не любит. Правда, с оперным певцом — история для меня новая. Обычно, бухгалтера и инженеры встречались.

— Вот кто любит свою работу, так это Кит! Он часами может про свои раскопки рассказывать и про всякие исторические теории.

— Да, мы уже поняли это по дороге сюда — усмехнулся я. — А Кнут?

— Про него я мало знаю. Откуда он — неизвестно. Говорит, что всю страну объехал. Чем занимается? Ничего определенного. Знаю только, что зацепер. С поездами переезжает с места на место.

— В Крым сейчас на поезде не проедешь — вставил я.

— Ну да. Сюда как-то по-другому добрался.

Лиза замолчала, не зная, что ещё рассказывать. Я представил про себя общую картину местного общества. Компания собралась разнообразная и, как мне показалось, несколько андеграундовая, а в некоторых моментах, даже маргинальная. Я пока наблюдал, и не торопился делать выводы. Тем более, что ничего, отвращающего мои чувства, не было. Свобода от условностей у местных обитателей меня увлекала, но не больше, чем новизной впечатлений. Я ещё слишком мало знал этих людей, чтобы судить категорично. С первого взгляда мне понравились только Кит и Лиза. Была в них какая-то простота и бескорыстность общения, детская восторженность жизни. С этими двумя, что были почти вдвое меня младше, я совсем не чувствовал и своих лет.

— Щас обед будем готовить — Лиза потянула большой серебристый пакет.

Со сна и за разговором я и не заметил пакета, всей своей тяжестью навалившегося на белый бок бревна у костра. А в нём оказалась и картошка, и капуста, пачка кетчупа, бутылка растительного масла и ещё что-то по мелочи.

— Это Егор утром принёс. Часто так делает.

— Кто? Егор? — поднял бровь я.

— Да, тоже живёт тут на склоне. Но редко выходит к нам.

— Ой, а может помочь нужно? — вдруг подала голос Леся, оживившись.

— Пойдём картошку чистить, вдвоём быстрее, — улыбнулась Лиза, и ловко высыпала краснобокие гладкие клубни в большую миску.

По-хозяйски смахнув ножички с камня рядом с собой, Леся выпрямилась, и вдвоём они пошли к кромке воды. Я остался сидеть у костровища один. Но ненадолго. Уже через несколько минут сзади пророкотал хрипловатый со сна баритон:

— Доброе утро!

— Добрый день! — не задумавшись над адекватностью своего ответа, ляпнул я.

— Может, и день, — из-за моего плеча вышел оперный певец в ярком просторном халате, потянулся с удовольствием во всю ширь и, хрустнув косточками пальцев, неожиданно для меня скинул своё барское облачение прямо на гальку. Абсолютно голое, немного дряблое обширное тело его смутило мой взгляд, и я сделал вид, что просто смотрю на горизонт вдалеке. Паша, потрясая мягким животом и никого при этом не смущаясь, гордо понес себя к воде. Медленно зашёл в тонкую рябь и с громким охом плюхнулся в море. Широко замахиваясь над головой он уверенно поплыл вдаль от берега, оставляя за собой белёсый след на волне.

— Богема на отдыхе… — тихо прошептал я, следя за темной его шевелюрой, поплавком качающейся над водой.

Девчонки, не обращая ни на что внимания и занимаясь овощами, болтали о своём у воды. Остальные обитатели города выбираться на солнце не торопились. И я решил переместиться с яркого жаркого пляжа куда-нибудь в тенёк. Единственную тень здесь давали редкие кустики, что начинались на краю галечной полосы. Названий их я не знал, а потому про себя назвал акацией, уж чем-то они напоминали мне те кустарники, что в нашем уральском захолустье именовалось именно так.

Я сидел в тени своей чахлой акации, цепляющейся за белесый глинистый склон, и смотрел сквозь солнцезащитные очки в небо. Бледная синь его накрывала бухту, выцветая к горизонту и наливаясь краской в зените. В его просторе плыли огромные хлопковые облака. Вернее, не плыли. Я сделал открытие: они перекатывались. Особенно это было заметно на тех, что большим комком раздувались прямо надо мной. Сизое пузо их, выглаженное нижними ветрами, протягивалось по невидимой поверхности воздушных потоков. А сверху — клубы белой клокочущей ваты раздувались и заваливались на бок. Облако перекатывалось, надув груди и волоча за собой утончающийся хвост.

А ещё я заметил, что чаек почти не было слышно. Замысловато журчал в вышине невидимый жаворонок. Жарко и громко стрекотали местные кузнечики. Вязкий солнечный воздух придавил всё остальное, — дремлющее, молчаливое, неподвижное. Даже море скромно лежало, лениво подставив солнцу гладкую спину.

Торжественно раздувались и перекатывались на бок облака.

Прошло минут пятнадцать. Паша слепя меня своим мокрым на солнце телом, вышел из воды и на самой кромке её плюхнулся в блестящий жизнерадостный глянец, набегающий на гальку. Снизу легкая свежесть, сверху — грелка солнца, высушивающая капли влаги на коже. Я подумал, а не пойти ли и мне окунуться. Только вот пока не решил, сделать это в привычном формате или открыться природе всецело, по примеру Паши. Второе претило мне, первое — традициям этих мест и их обитателей, как я думал.

Пока раздумывал, заметил краем глаз, как со стороны поселка по горячей гальке, аккуратно заметая по ней колышущимися в такт шагов складками изящного палаццо, с которым ярким опахалом играло легкое цветастое парео, к нам приближалась женщина. Вьющиеся локоны волос, какие раньше я видел только в телевизоре, были покрыты невесомым платком. На этом пляже она выглядела тонким чувственным цветком, что прячется от оглушительного солнца. Ловя баланс, длинные её пальцы перебирали струи воздуха, будто опираясь на них в такт шагам. Но, помимо плавности её полёта по пляжу, больше всего меня гипнотизировали огромные перламутровые блюдца солнцезащитных очков над тонкой линией носа. Точно это шёл не человек. Экзотический цветок, что принёс ветер в бесцветную пустыню.

Пройдя мимо девчонок, что чистили овощи, она целенаправленно приближалась к лежащему лицом вниз Паше. Подойдя к нему, она резко остановилась и, видимо что-то ему сказала, потому что тот сначала резко поднял голову в её сторону, потом также быстро встал перед ней во всей своей нагой непосредственности. Женщина дёрнула локонами, на что Паша обоими руками прикрыл уязвимое мужское место и даже как-то сжался в плечах.

Я не слышал ни слова, но догадался, что велась совсем не дружеская беседа. В конце концов, женщина презрительно повела пальцами ниже пояса Паши, и тот, спотыкаясь, заспешил в мою сторону к костровищу, поднял свой халат и замотался в него полностью. Лицо его было не испуганное даже, а потерянное какое-то. Женщина решительно надвигалась на него сзади. Подойдя ближе, — а я уже мог с этого расстояния слышать их разговор, — она сказала:

— Другое дело, Павел. Теперь можно хоть спокойно разговаривать. Здравствуйте, молодой человек.

Она увидела меня, сидящего недалеко. Я, не сводя взгляд с её гипнотических очков, наклонил голову в ответ на приветствие.

Она обошла по кругу костровище и, оценив взглядом надежность конструкции и чистоту поверхности, села в кресло Потапа. Изысканно положила ногу на ногу и вздохнула:

— Как ты тут с твоей одышкой живёшь! Пекло какое-то.

Паша стоял перед ней во весь свой рост, как школьник, которого застукали в постели со взрослым журналом. Он смотрел в сторону и не знал, остаться ему стоять, сесть где-нибудь, или вообще уйти.

Тут, увидев новую гостью, подошла Лиза:

— Здравствуйте, вы к нам?

— Не совсем к вам. Я к Павлу, — дамочка указала острым ногтем на Пашу.

— А мы можем вас чаем угостить, — неуверенно, но по привычке дружелюбно, предложила Лиза.

Тут подошла и Леся, неся кастрюлю с чищеной картошкой. Я не смог оставаться в стороне и тоже подошёл.

— Как много молодых красивых девушек, а ты Павел в компрометирующем виде. Чем не оскорбительный повод для быстрого развода? — женщина засмеялась своей шутке. — Жаль, я не сфотографировала.

Никто не смеялся, и вообще пока не понимал, как реагировать и чего ждать от гостьи.

— Ну, хорошо. Видимо мне нужно самой себя представить. Думаю, Павел сам обо мне не упоминал. Наверное, вообще умолчал о моём существовании, хитрец, — она снова лукаво посмотрела на Пашу и, играя, погрозила ему пальчиком. — Меня зовут Анастасия, я супруга Павла, которую он бросил одну в холодном Красноярске.

Мы по прежнему не знали, как правильно повести себя.

— Ну, да ладно. Я приехала сама.

— Может чаю? — Лиза взяла в руки большую жестяную кружку.

Жена посмотрела на кружку и на Лизу одним долгим многозначительным взглядом и ничего той не ответила. Вместо этого она весело обратилась к Паше:

— Ну, Павел, что же ты молчишь? Представь мне своих друзей.

— Ты зачем приехала? — вместо этого спросил Павел.

— Ну, ты же, дорогой, по телефону разговаривать не желаешь. А ведь у нас есть не улаженные семейные дела.

Женщина приторно улыбнулась, но голос её стал более холодным.

— Я же сказал тебе по телефону, что… — Паша осёкся на секунду, буд-то дыхание перехватил, — не согласен на твои условия.

Губы женщины, сидящей в кресле, сжались в тонкую линию, а лицо в огромных очках стало больше походить на какое-то хищное насекомое. Несколько секунд она напряженно молчала, готовясь, как мне показалось, совершить бросок в сторону своей жертвы. Но потом всё-таки засмеялась:

— Ну не стоит, думаю, это обсуждать в таком широком кругу людей, которые не в курсе наших с тобой дел.

— Это моя квартира. Не твоя, — глубокий баритон Паши, трусливо и неровно выходящий из его груди, делал его ещё более жалким.

И видимо от этой жалкости своей жертвы она не выдержала.

— Я в неё вложила весь свой вкус, и время, и силы! Я! — женщина вскочила и, уже не сдерживаясь и не заботясь о приличиях, кричала прямо в лицо Паше.

— Я превратила твою старую убогую конуру в нормальное место для жизни, я днями ходила по салонам, подбирая шторы, декор, сантехнику, мебель! Ты мне хоть как-то помог? Или похвалил мой вкус? Всё, что есть в квартире, куплено мною!

— Но, на деньги, заработанные мною, — опять несмело вставил Паша.

— А благодаря кому ты их зарабатывал? Где бы ты был, вообще, сейчас? Кем? Я устроила тебя в театр! Я продвинула тебя на ведущие партии! Ты был моей инвестицией в наше семейное будущее, которое я строила! Но ты так и не стал достойным мужем! Мямля и тряпка! А теперь предлагаешь мне отказаться от всего и отдать тебе?

Тонкие черты лица её напряглись, кровь оттекла, обострив побледневшие щёки и подбородок. Ей так хотелось унизить стоящего перед ней человека, что она теперь только наслаждалась присутствием посторонних людей. Пусть теперь и они знают то, что переживает по отношению к нему она. Говорить гадости в лицо, если переступить невидимую черту своих привычек и воспитания, — это наслаждение, хоть мимолетного, но всё-таки превосходства.

— Забирай всё. Но квартира всегда моей была.

— Как ты предлагаешь: вырвать камин из стены? Или итальянское джакузи в ванной забрать? А лепнина или люстра, которая делалась на заказ под конкретную комнату? — её было не остановить. — О чём ты говоришь? Мог бы быть просто благодарен мне и побыть хоть чуть-чуть джентльменом. Ведь, если я уйду, я останусь ни с чем. Всё, что я делала, я делала для нас двоих!

— Ты делала для себя. И оно мне никогда не было нужно.

На крик у костровища из палаток стали выглядывать обитатели Свободного города. Первыми появились Кнут и Кит. Они подошли поближе, но пока не понимали, стоит ли им вмешиваться. Потом показался Потап. У меня мелькнула мысль — чтобы он сделал, если бы увидел эту истеричную самку богомола, сидящей в его кресле минутой назад? Хорошо, что она истерила уже стоя. Тем не менее, Потап своё слово сказал:

— Женщина, на своей кухне будете орать. Вы не у себя дома.

Та осеклась на мгновение и зло оглянулась в сторону Потапа. И тут же презрительно отвела взгляд: Потап стоял нагишом, просто не подумав, что нужно что-то надеть.

— Господи, Содом какой-то! — простонала она.

Тут вышла Ночь. Она тоже была не одета. Подойдя к Паше, она положила ему на плечо руку:

— Это она?

Паша коротко кивнул, поджав губу. Я вообще заметил, что ещё вчера монументально спокойный, он теперь то нервно теребил пальцами рукав халата, то часто моргал или, как сейчас, кусал нижнюю губу.

Его супруга при этом заняла самую агрессивную позу уверенности в собственном превосходстве, какую видимо могла.

— А-А-А! Вот они Адам и Ева снова вместе!!!

Коротко хохотнув, она закончила:

— Ты с ней что ли спишь теперь? Так зачем тебе квартира в Сибири! Милым и рай в шалаше! — развела она руками по сторонам.

Паша побагровел, плечи его расправились, и он впервые поднял горящие глаза. Сказать ничего не сказал, потому что его крупно затрясло. Но вместо него вперёд, как тигрица, готовящаяся к прыжку, выступила Ночь.

— Лучше беги отсюда, — она отвела крутые бёдра и нагнулась за тонким, но плотным паленом у ног.

Супруга Павла осеклась и отступила на шаг. Потом мне показалось, что она сейчас заплачет, потому что опустила тонкий подбородок к груди и подняла руку к лицу. Но она подняла очки на лоб, сощурилась на Павла и сквозь её зубы просочилось:

— Я засужу тебя, понял. — Даже не вопрос. Угроза. Приговор. — Жизни тебе точно не будет.

Потом сделала несколько шагов назад и, будто вспомнив, вытащила телефон и быстро сфотографировала нашу компанию, стараясь захватить в кадре нагих Ночь и Потапа и самого своего супруга, едва прикрытого халатом.

Ночь не сдержалась и замахнулась в её сторону поленом, но всё-таки не кинула. Супруга поспешила поскорее отступить подальше и, гордо задрав подбородок, резко зашагала обратно к поселку.

Все смотрели ей вслед молча.

Минуту мы следили за удаляющейся фигурой, потом я посмотрел на Пашу. Взгляд его блуждал, ничего не замечая, подбородок мелко подрагивал, руки тряслись, судорожно сжав халат, на него вообще жалко было смотреть. Ночь обернулась к Паше и приобняла его:

— Ну, всё хорошо, она ушла, успокойся.

Девушка попыталась привлечь Пашу к себе, но тот буд-то застыл и не мог согнуться к ней. Ступор в теле, ступор в сознании.

— Эй, посмотри на меня, всё хорошо, — Ночь встала прямо перед ним и повернула его взгляд к себе, пытаясь улыбаться как маленькому ребенку.

— Пойдём со мной, тебе нельзя так переживать, всё будет хорошо.

Ночь уговаривала Пашу, увлекая постепенно за собой. С трудом тот сдвинул ноги и сделал первый шаг в сторону палатки. Со спины Паша показался мне сгорбленным обессиленным стариком, нуждающемся в помощи.

Когда парочка ушла, я спросил:

— Что это с ним?

Потап сел в своё кресло, Кнут опустился над костровищем и стал готовить дрова к розжигу:

— Да с ним бывает такое. Чересчур эмоционально всё воспринимает. Неделю назад, когда эта особа ему только позвонила, он даже выключить телефон не сумел, стоял и слушал её вопли в трубке. Потом прямо с телефоном в море пошёл. Утоп бы точно, если бы Ночь его не заметила. Развернула, в палатку к себе отвела. Она его тогда хорошо успокоила. И сейчас успокоит.

— Кнут, помолчи, — Лиза кинула в него полотенце, которое держала в руках.

— А что? Что естественно, то не безобразно.

— Я вообще не в курсе этих дел. Ночь что? С Пашой теперь? — Кит никак не мог переварить ситуацию.

— Да ну вас! Какая разница, вообще! — Лиза отмахнулась от Кита. — Помогла в прошлый раз, пускай и сейчас поможет.

— Вот и я говорю, очень милосердно, — поддакнул Кнут и тут же получил пинок от Лизы.

— Ай, больно же! Вот они, женщины: когда своё мнение считают единственно верным, бьют безжалостно. — Кнут напоказ потирал пострадавшее место. — Жена вот у Паши, к примеру, много хочет, вам не кажется?

— Проблема не в том, что она много хочет, а в том, что они с Пашой хотят разного. — Лиза склонилась над котелком с овощами. — Всегда можно договориться, если не плевать на другого.

Кит и Кнут переглянулись, беззвучным вопросом округлив брови. Они друг друга понимали с одного взгляда. Кажется, своей серьёзной интонацией Лиза их слегка удивила. Но ни один из них не решился сказать что-то вслух.

Постепенно все успокоились, и каждый занялся своим делом. Кнут разжег огонь. Лиза и Леся по очереди нависали над котлом и решали какой приправы добавить ещё. Кит занялся дровами. Потап молча смотрел в горизонт. Из нашей компании только Тоша ещё не появлялся, но уж за него-то никто не переживал вообще.

Я не знал куда себя пристроить и вернулся в тенёк под акацией. В голове от безделья крутились разные мысли: про Пашу, про неожиданное знакомство с женой его, про их квартиру. Вернее, про квартиру Паши, как выяснилось.

Ну вот ни за что не признался бы никому из моих новых знакомых, но я и жену Паши понимал, её резоны и чувства. Она теряла тоже. Только почему-то в итоге так всё некрасиво оборачивалось. Правы вроде все, но ни на чьей стороне я бы оказаться в такой ситуации не хотел. Потому что, никто не прав.

Мне хорошо, конечно, рассуждать. Я эмоционально не вовлечен, мне не нужно выбирать сторону и мне нет поводов бороться, рассчитывая на победу в споре. Но, может быть, подумал я, это и есть нормальный человеческий выход из любого конфликта для любой из сторон.

Сколько людей растрачивают силы и эмоции ради того, чтобы оказаться правым? Сколько люди теряют в погоне за своими ожиданиями? Цели их прекрасны: счастье и удовлетворение. Но непременно в этой гонке находится соперник, и им начинает казаться, что, победив его и первым придя к манящей цели, они станут счастливыми обладателями заветного приза. И будут довольны жизнью.

Но в процессе такой борьбы что-то внутри разрушается. И даже если ты оказываешься победителем и получаешь желаемое, любить это в душе больше нечем. Остаётся от этой пустоты внутри только одно: гордость за себя.

Я много раз слышал, что для богатых цель не деньги. Они лишь трофей, доказательство их победы и средство для новых статусных побед. Вот они и доказывают бесконечно, заводят себя, людей вокруг, всё и всех оценивают только с позиции средства достижения своих целей, а в итоге лишь подпитывают свою гордыню. И вот, им кажется, что им нужно так много, а на самом деле оказывается нужно только одно: гордость за себя перед другими. И всё потому, что пусто в душе.

Вот, если бы счастье в жизни можно было изобразить в виде квартиры, подумал я. В образе дома, в котором мы находимся. Большинство тут же начали бы тащить в этот дом разные вещи, обставлять комнаты, планировать зоны, потому что голое счастье нас не удовлетворяет. Нам нужно непременно показать всем, что оно наше, мы обладатели уникальной жизни, и её такой у других нет и быть не может. Мы изначально играем по правилам соперничества, эмоционально вкладываясь в борьбу, вечно живём беспокойным движением к своему идеалу. А в свой дом, в место своего счастья, возвращаемся только за тем, чтобы принести ещё один трофей. И снова на борьбу. С людьми, с обстоятельствами, с собой. И не факт, что в итоге мы побеждаем. Я даже подумываю иногда, что сам победитель просто не может признаться себе и другим, что и он чувствует, что его победа — лишь обман.

Я сидел, щурясь на беззаботную игру бликов на качающейся глади моря, и задавал себе вопрос: а где выход? Я понимал, что жить борьбой за счастье, — это киношный штамп, подходящий больше наивным подросткам. Умудрённый опытом жизни знает, счастье не нуждается в нашей борьбе. Оно — это точка зрения человека на свою жизнь, а не результат достижений. А вот как осознать это и стать счастливым? Или же, как быть счастливым в этом изменчивом мире, я пока не понимал.

Не понимал и Паша, не понимала его жена. А ребята у костра? Понимали ли они? Я сомневался и в этом. Никто из них не казался мне идеалом счастливой полноценной жизни.

В итоге, я ничего не решил. Меня измучил вселенский масштаб вопроса, и я решил всё-таки сходить искупаться. 33 градуса в тени — это на нас, уральцев, действует отупляюще. В прохладных же объятиях моря я как-то само собой стал счастливее, отпустив свои сомнения, так что волнующий меня вопрос растворился в чувстве сиюминутного и реального. Не моя ли это очередная философская фантазия, которую легко было смыть простой радостью ощущений от теплого моря? Жизнь настоящая всегда сильнее наших фантазий о ней. Иногда эта правда нас, не ждущих подвоха, просто убивает. Иногда — лечит. Как сейчас меня.

К обеду у костра появился Тоша. Ночь, завернутая в цветастое покрывало, молча подошла и села на бревнышко. Лиза без слов протянула ей глубокую тарелку с похлёбкой, которую они соорудили на пару с Лесей. Кнут передал ей кусок подсыхающего на солнце хлеба. Кит поднялся, отошел к своей палатке и вернулся с нераспечатанной упаковкой сосисок. Разорвал её и первой же розоватой тонкой палочкой поделился с молчаливой Ночью, потом предложил всем остальным. Некоторые не отказались и маленькими кусочками стали откусывать сочную прохладную мякоть перед тем, как, обжигаясь, хлебнуть горячего бульона.

Поели почти без слов. Неизменная привычка — каждый вымыл свою тарелку у моря. Потом снова сели вокруг давно потухшего костровища. Потап откуда-то достал бутылку пива и, ни с кем не делясь, лениво потягивал из неё. Я же решил, пользуясь случаем, завязать интересный мне разговор:

— А вот мне интересно узнать про эти места побольше. В смысле истории, традиций.

По началу мне показалось, что мой вопрос останется безответным. Никто не торопился что-то говорить. Но вдруг Потап подал голос:

— Эй, что молчишь, наука? — это он к Киту обращался.

Тот выплыл из своих мыслей и спросил меня:

— А что тебе интересно?

— Да всё! От древности до современных историй.

Кит долгим взглядом обвёл весь залив от Карадага до Хамелеона и протянул:

— Ну-у, да. История этих мест начинается с ранних времён.

— Прости, с каких времён? — протянул Потап, флегматично оторвавшись от бутылки с пивом.

— С ранних, — машинально повторил Кит.

И так он смазано произнёс это слово, что в нём послышалось другое значение, и все вокруг костра грохнули хохотом. Не поняли повода для смеха лишь я с Лесей и сам Кит. Даже Лиза с запозданием хихикнула. Последним понял смысл сам Кит, но лишь презрительно улыбнулся уголком губ. Остальные же не унимались.

— Как хорошо, что теперь эти «сраннии времена» закончились.

— Не. Они тут каждую осень начинаются.

— А по мне, так «срань» никогда не заканчивается, — снова подал голос Потап.

— Ну что вы как дети, в самом деле? — Кит не ждал уже внимания и с обиженным видом сел прямо на гальку.

— Ты разочарован в нашем интеллектуальном развитии, брат? — Кнут изобразил наигранное сочувствие.

— Да. Оно у вас остановилось в пятом классе школы, — зло ответил Кит. — Смеётесь над самым примитивным.

— Ты слишком серьёзен, брат. Прости.

— Видимо узнать историю этих мест сегодня не удастся? — поинтересовался я, посмотрев на Кита сочувственно.

— Аспирант срезался на первом же тезисе, так что, — нет! — Потап был в ударе и останавливаться не собирался.

Кит блеснул в его сторону взглядом, но потом всё-таки усмехнулся:

— Дураки вы.

Вздохнул и спросил в свою очередь:

— Когда пойдём-то?

— Щас, переварим и можно идти. Погулять ещё успеем до начала концерта. — Кнут сполз с бревна на гальку и сыто прислонился к нему спиной.

— Я одеваться, — бодро вскочил Тоша и убежал к палаткам на склоне.

Посидели минуты три. Тоша, громко шлепая, слетел со склона к костровищу, представ пред нами в стильной сиреневой майке с надписью «noise of the see» и в белой шляпе. Сел, стараясь не запачкаться. Стал дожидаться остальных, теребя края своей новенькой одежды.

Ребята же времени не наблюдали. В конце концов, когда Кнут, вставая на ноги, неожиданно для нас едва сдерживаясь отрыгнул, все поняли, что пора. Медленно разошлись. Остались у потухшего костра только я, Леся и Потап. Нам с Лесей приукрашиваться всё равно было не во что. Потап же был безразличен ко всему, кроме своего кресла и остаткам пива. Мы остались молчать втроём.

Уже скоро стали собираться одетые. Сначала парни. Кит в лёгкой белоснежной сорочке с длинным рукавом и копюшоном, накинутом на макушку, Кнут в бежевой рубахе без воротника очень похожей на индийскую курту. Замыкала его образ узбекская вязаная тюбетейка на макушке, которую он, садясь, всё-таки снял и положил рядышком на бревне.

Потап молча встал и, колыхая животом, удалился к себе. Я подумал, что глядя на ребят, наконец-то тоже решил одеваться.

Когда спустились к нам девушки, все парни разом повернулись к ним, оценив их выходной фестивальный наряд. На Лизе шёлковые радужные шаровары сочетались с розовым топом, плотно облегающим бюст. Светлые пышные волосы свои она небрежно сплела вместе и спустила на плечо, собрав локоны ободком по линии головы. Легкий светлый образ получился.

Ночь же вышла в шортах из летней джинсы, мягко обтянувших её широкие бедра, и тёмно синей майке со свободным подолом, края которого свисали прядями неравномерно распущенной бахромы почти до колен. С каждым шагом длинные плети заигрывали с голой, матово блестящей, кожей её коленок. На чёрной буйной копне волос легкая фетровая шляпа котелком. Кит, резко сдернул с головы Тоши его белую шляпу, подскочил к девушке и, играя на публику, потянул край полей к бровям, изображая южного мачо. Ночь едва улыбнулась уголком губ, игнорируя танцевальные позы узкоплечего Кита, ответив ему самим своим притягательным сочным видом. Питерские явно выделялись в этой компании своим шармом.

Ребята встали. Почти все уже были в сборе.

— Ну, чё? Идём? — Тоша деловито упёр руки в бока, вытянувшись перед нами неловкой худобой своего тела.

Все стояли в готовности, Кнут осторожно спросил:

— Паша в состоянии?

— Он не пойдёт. Не ждите, — ответила Ночь.

— Ой! А я босиком собрался. — Кнут развёл руками в сторону своих голых стоп. — Щас, я мигом. — И убежал к палаткам.

К нему навстречу мимо нас прошествовал Потап, облаченный в длинный до пят балахон, который сравнял его упругое пузо с остальными частями тела, и снова плюхнулся в своё кресло. Я решился его спросить:

— Потап, а ты идёшь?

Он, не открывая глаз, лениво промямлил в ответ:

— Да не пойду я. Чё я там не видел?

— Ну, хоть прогуляешься, жирок растрясёшь, — неуклюже пошутил я, поздно поняв, что шутка могла быть понята в издевательском ключе.

— Мой жирок не любит трястись, — спокойно ответил Потап тоном, который позволил мне облегченно выдохнуть. — А музыка эта так орёт, что я её и здесь хорошо услышу.

— Ну что, тогда идём. — Тоша снял с головы Кита свою шляпу и, надвинул её себе на лоб. Ему не терпелось уже тронуться в путь.

Но Потап вдруг открыл глаза и ехидным тоном прямо, что называется в лоб, спросил меня:

— Артур, а ты, вообще, в курсе, к чему они притянули свой концерт? К дню независимости России! — Потап криво улыбнулся, глаза его ожили, он снова легко вскочил на своего любимого откормленного мерина критики. А я стал вспоминать, какое сегодня было число.

— Независимости от чего или от кого, мне интересно? Они 12 июня подписались под отказом от четверти территории своей страны, — всего, чем Россия веками прирастала. И после этого страна окончательно развалилась. О какой независимости они там говорят? И чему в который раз идиотски будут радоваться?

— Ох, друг, тебе лишь бы шашкой махать! — вздохнул Кит. — Слушай, Потап, я, может быть, и соглашусь с тобой, что этот день какой-то не настоящий, но, блин, мне по фиг на них всех! Я, чё, должен теперь всю жизнь свою обессмыслить, переживая по поводу чьей-то глупости? Есть возможность послушать классную музыку, и я приехал сюда ради этого. Вот и всё.

Конец ознакомительного фрагмента.