Ксюшкины рассказы. Сборник рассказов

Ася Шейн

Ксюша — девочка, которая учится в четвертом классе и уже знает, кем станет, когда вырастет. Она хорошо рисует, много поет, быстро бегает, а еще — умеет быть не такой, как все.На примере Ксюшиных историй читатель узнает:– что такое любовь и дружба,– как справиться со своими страхами, ревностью и жадностью,– как пережить смерть близкого,– и как понять, что для тебя важно.

ПЛАКСА

В моем классе была очень злая девочка Люська. Я даже Люсей ее назвать не могу. Люська и все.

Она всегда тянула руку, чтобы рассказать учительнице, кто списал домашку, кто на самом деле не болеет, и кто проскочил в школу без сменки. А еще, сама обзывала всех, а потом говорила, будто бы это ее обидели.

Люська была внучкой директора школы, и все учителя ее очень любили. А Зоя Степановна, наша классная руководительница, всегда хвалила и ставила в пример.

Но мы не знали никого злее Люськи на всем белом свете. И никто не хотел с ней дружить.

Как-то раз зимой я так долго переодевалась, что опоздала на первый урок. И меня посадили вместе с Люськой, которая обычно сидела одна.

Училась она хорошо, а я — не очень. Но знала, что маму всегда радуют мои отличные отметки. Поэтому, когда учительница начала диктовать слова под запись, осторожно скосила взгляд в сторону люськиной тетрадки. И разборчиво и уверенно переписала все, что там увидела.

Тетради с оценками должны были раздать через несколько дней. И почти всю неделю я ходила в радостном предвкушении того, как мама будет рада моей пятерке. И как с папой мы поедем в цирк, станем есть мороженое и сладкую вату. А еще он непременно покатает меня на спине.

Когда раздали тетрадки, я с нетерпением стала перелистывать страницы в надежде увидеть заветную оценку. Но когда открыла последний исписанный лист — в ужасе замерла. Двойка. У меня была двойка.

Как это возможно? Неужели Люська не такая уж и умная? Я так растерялась, что несколько минут не могла шелохнуться. Но на перемене, когда почти все вышли из класса, я подошла к люськиной парте и аккуратно достала ее тетрадь.

Большими буквами в ней было написано: «Молодец!», и стояла пять.

Неужели я списала у нее не то? Я принесла свою тетрадь и нервно стала сверять каждое слово. Все до последней буквы в наших тетрадях совпадало. И даже почерк был похож. А оценки — разные…

Зоя Степановна застукала меня, подходя к своему столу:

— Ксюша?

Я повернулась к ней, и руки мои дрожали:

— Зоя Степановна, — сказала я слегка нервным голосом, — почему у меня двойка? А у Люси — пять? Все ведь одинаково.

Она нахмурила брови:

— Потому что, Ксюша, каждый получает то, что заслужил. Например, вранье стоит два балла.

Меня будто обожгли ее слова. Стало жутко стыдно, неловко, страшно и захотелось убежать. Слезы полились градом на обе тетради.

— Нечего тут плакать, — строго сказала она. — Иди за парту.

Прозвенел звонок на урок. Люська зашла в класс и увидела свою мокрую тетрадь, а потом и краснощекую меня, сидящую через две парты:

— Ты что сделала? Фууу, плакса! — крикнула она и кинула в меня карандашом.

— Плакса, плакса, — вскрикнуло еще несколько смеющихся детских голосов, и я перестала плакать.

Больше я плакать не буду никогда, — подумала я. — И общаться с противной Люськой — тоже.

Когда я вернулась домой, я не стала говорить маме про двойку. Просто сидела и злилась. Но не плакала.

Не плакала, даже когда сломала любимую кружку. И даже когда вечером упала с санок в сугроб и сильно ушибла колено.

Мама склонилась надо мной, отряхивая снег и пытаясь меня поднять:

— Очень больно? — спросила она. — Давай подую.

— Не надо, — отстранила я ее. — У меня все в порядке. Я не плачу.

— И очень странно, — почему-то развеселившись, сказала она. — Я вот всегда плачу. Особенно когда так больно падаю, еще и лицом в сугроб.

— А я — никогда, — нахмурилась я.

Мама засмеялась:

— Ну, и зря. Если все держать в себе, жизнь будет очень тяжелой.

— Почему это? — удивилась я, но не сдавала своих упрямых позиций.

— Потому что у нас очень много чувств внутри, — улыбнулась она, — и они никуда не исчезают. Они в нас копятся, а когда их становится слишком много — давят. Поэтому плакать — не плохо.

Я залезла обратно на санки. Идти до дома самой было больно.

— Даже наоборот, — мама положила мне на ноги одеяло. — Слезы помогают нам справиться с любой ситуацией, сбросить стресс. Поплачешь, и сразу легче. Поэтому, когда больно и хочется плакать — надо плакать.

— Надо? — спросила я, глядя им в спину.

Папа вез меня домой по заснеженной улице.

— А почему бы и нет? — поддержал он. — Я тоже иногда плачу. Особенно когда смотрю с мамой грустные фильмы.

— И ты тоже? — не поверила я. — Вообще-то, мужчины не плачут!

Я насупилась.

— Все мы — люди! — объявила мама.

— А если вас увидят, и потом назовут плаксами?

Я вспомнила Люську с ее каменным лицом и прищурилась, глядя на маму.

— И пусть назовут! — обернувшись ко мне, сказала она. — Для кого-то твои чувства могут быть неудобными. Но для твоего здоровья они — самое важное. Не нужно заставлять себя не чувствовать. Наоборот, я хочу, чтобы ты знала, что ты всегда можешь ко мне прийти и поплакать. А я тебя пойму.

Вот, Люська злая! — подумала я и обмякла. — И почему я ей поверила, что плакать — стыдно?

И рассказала родителям обо всем, что случилось в школе. А мама гладила меня по голове и совсем не ругала.

А папа потом сказал, что оценки — это не самое главное. Он итак купит мне мороженое и покатает на спине. Главное, просто делать так, как я могу. Хоть на кол, хоть на два, хоть на три, хоть на десять баллов. Но самой!

Я потом весь год вспоминала папины слова. И каждый раз, когда мне не хотелось что-то делать, я говорила себе: «Я могу сделать хоть на кол!». А получалось намного лучше.