Добро пожаловать в 5.0

Афанасия Юралевич

Женщина к 50-ти осознает, что она себя растеряла: отражение в зеркале не радует, работа не вдохновляет, дети выросли, отношения с мужем… есть и ладно… привычно, удобно, предсказуемо…И тут жизнь подкидывает ей вызов: любимый муж уходит, с давно нелюбимой работы уходит она сама…Как жить дальше? И бывает ли это дальше, когда тебе уже за?..Главная героиня находит способ научиться заново слушать себя, мир вокруг, свои давно забытые мечты, таланты, тишину и… любовь.

3 глава.

Слушаем других

Чтобы разглядеть себя, нам зеркало необходимо.

Чтобы узнать, на что способны — отражение в других.

Лишь тот, кто наши недостатки нам покажет зримо,

Способен нам помочь избавиться от них.

И не вина того, кто обнаружит и покажет

Потерянные улочки души —

По ним найдем мы путь к себе

и в благодарность скажем:

ты отразил меня, чтоб мне себя найти.

Вита Кисельник. Мать-и-мачеха

(19х30 см, холст/масло 2021 г.)

3.1 Попробуем

Мила собиралась на работу и мысленно снова возвращалась к сообщению от босса про «попробуем решить, что дальше».

С момента отправки сообщения прошло уже больше недели, а директор, редко и налетами появляясь в офисе, ни разу внимания на Милу не обратила — холодное и безличное «здравствуйте» не считается — и про встречу-решение не упомянула.

Слово «попробуем» напрягало Милу больше всего — ведь именно в нём может быть всё что угодно, даже то, чего невозможно ожидать. Начнём с того, что в их компании боссом вообще запрещено использовать слово «попробуем». Каждый раз, когда кто-нибудь в забытьи скажет «попробую», Изабелла несётся к несчастному с карандашом в руках и возгласом: «Ну, попробуй! Попробуй у меня забрать этот карандаш!»

Зрелище не для слабонервных: по авторитетному и единственно правильному мнению директора, пробовать — это не делать, а не делать в их компании невозможно!

Но босс не впервые нарушает собственное правило — как-то раз она уже употребляла эту запрещёнку. Когда Мила и Зоя были в командировке в Лондоне (они тогда ещё работали вместе), босс, из-за непредвиденных обстоятельств вынужденная остаться дома, всё время писала и звонила им с разными указаниями и замечаниями. Среди них и оказалось предложение попробовать позавтракать где-нибудь вне гостиницы…

Они тогда, получив это невозможное слово, сначала с недоумением в глазах переглянулись, а потом сложились пополам от хохота, повторяя сквозь всхлипы: «Попробуйте позавтракать». Эта процедура повторялась ими возле каждого паба, который попадался им на пути, и навеки вошла в арсенал их шуток, повторяемых при каждом случае употребления этого пресловутого «попробую».

Воспоминания о поездке с подругой так согрело и расслабило Милу, что она вовсе не боялась встречи с боссом, тем более — хоть она и не призналась бы себе ни за что — внутренне уже была готова ко всему, в том числе ик увольнению…

Мила почувствовала какую-то внутреннюю силу, словно кто-то более мудрый и самодостаточный внутри Милы точно знал — все будет хорошо! И что удивительно — Мила уже не бросалась спорить и подвергать сомнению уверенность этого своего внутреннего некто.

«Не зря я все-таки приобрела целый тренинг — пять занятий по интуиции не прошли даром», — порадовалась за себя Мила, подъезжая к работе.

Но при таком прогрессе в слушании и понимании — хорошо, ещё не совсем в понимании, но уже точно в принятии пусть и непонятной пока себя — Мила не могла не признавать, что с пониманием других дела у неё совсем не такие успешные.

Другие люди для Милы по-прежнему оставались закрытыми книгами. И даже обложки у них не их собственные, а те, что надела на них сама Мила — надела и дальше никогда не заглядывала, то ли чтобы не разочаровываться, то ли чтобы не очаровываться ещё сильнее.

Так, обложка у книги с директором была иссиня-черная, бархатная, абсолютно уникальная и невероятно дорогая — инкрустированная драгоценными камнями, золотыми скобами, с золотыми буквами и золотым же обрезом. Всё свидетельствовало о том, что это раритет — не всем доступный, не для всех предназначенный, и раз уж вам посчастливилось к нему приблизиться, то падайте ниц и цените каждую фразу, слетающую со страниц этого восхитительного редкого фолианта.

Книга про Зою — это что-то наподобие «Маленького принца»: вроде сказка, а вроде философия. В любом возрасте найдёшь для себя что-то новое и откровенное, при этом каждое открытие будет нести в себе не только глубокий смысл, но и вдохновляющий элемент, способный воодушевить даже самого закостенелого пессимиста взглянуть на мир и поверить, что счастье «можно найти в одной-единственной розе…»

Книга про Лилю — это, скорее, толстенный (неожиданная аллегория — тончайшую во многих смыслах Лилю сравнить с толстенным книжным экземпляром) кодекс поведения Эмили Пост «Этикет»: ответы знает на все вопросы, решения найдет в любой ситуации и никогда, ни при каких обстоятельствах не даст повода усомниться в собственной правоте и изысканности.

Книга про Макса… Ох, эта книга про Макса… От одного воспоминания о муже ёкало сердце и как-то нервно сжимались ладони…

Мила вспомнила, что совсем недавно в книге про Макса появилась новая неведомая глава…

Любуясь заново открытыми в старом компе фотографиями их семейной идиллии, Мила полезла в корзину с надеждой найти там нечаянно удалённые и обнаружила давний доклад Макса, который он готовил к какой-то своей конференции.

Название у доклада было не только непонятным, но и непроизносимым — тем не менее Мила доклад восстановила и полезла его читать: всё, что хоть как-то касалась её любимого мужа, имело сейчас для Милы особый ценный смысл, даже если никакого смысла в этом она не понимала.

Блуждая сквозь совершенно непонятные предложения, представляя, как Макс их строчил на компе, вероятно ночью, Мила вдруг споткнулась о фразу «Моя исповедь».

Неожиданность была такой невероятной, фраза такой неуместной и для Макса, да и для самой Милы неподходящей, что сначала она словно через неё перепрыгнула глазами и лишь спустя пару строчек, осознала — она пропустила что-то, заслуживающее внимания, хоть и невозможное для доклада с непроизносимым названием…

У Милы бешено колотилось сердце, внутренние проводочки словно получили больший, чем способны вынести, разряд тока, и от этого тело странно вибрировало, а на глаза почему-то навернулись слёзы — захотелось мгновенно захлопнуть компьютер, забыть навсегда этот момент и остаться в своей, пусть и не совсем понятной, но понятно непонятной жизни…

— Все уже пришли, открыто, — откуда-то с небес прозвучал голос уборщицы Вали.

Мила поняла, что стоит перед дверью офиса, парализованная неожиданными воспоминаниями о вчерашнем вечере…

— Да, да, спасибо, я чего-то замешкалась, хорошего вам дня, — пролепетала Мила, подняв голову и увидев на лестнице этажом выше знакомую женщину со шваброй.

Сама женщина, её будничный вид с инвентарём и привычная фраза про добрый день пусть немного, но всё же вернули Милу в реальность, и пусть совсем немного, но всё же вселили надежду, что день будет добрым.

3.2 Помощь vs провокация

Мысли про Макса и его «исповедь» словно воробьи, сидящие на соседних ветках — только и ждут, когда Мила потеряет бдительность, чтобы галдящей стайкой налететь на неё, как на хлебные крошки.

Это ощущение угнетало и напрягало — что бы Мила не делала, о чем бы не думала, она словно боковым зрением души ощущала беспрестанное присутствие проблемы и задачи. Она ещё не могла определить для себя, чего больше — проблемы или всё-таки задачи?

Задачей для неё сейчас — помимо того, что необходимо разобраться с самой собой и со своей дальнейшей жизнью — было принять факт ухода Макса и понять, почему и главное — зачем, для чего ей, ему и им нужен был этот уход.

Проблемой же было то, что решать эту задачу Миле приходится самой, без какой-либо помощи и даже, что логично в данных обстоятельствах, без присутствия Макса.

И её неожиданная находка «исповеди» эту проблему, да и задачу, облегчала или наоборот?

С одной стороны, что тут сложного? Тебе прислали подсказку — бери «Исповедь» мужа и читай: находи там ответы на все свои вопросы — что ты пропустила, что не так поняла, чему не придала значения, общаясь с ним в жизни…

Но в мире Милы всё было не так просто — подсказка могла оказаться ловушкой, которая заведет Милу совсем не туда и более того, лишит её права на удачу.

Когда-то в юности Миле попалась компьютерная, по нынешним меркам совсем примитивная игра — даже не в телефоне (тогда таких ещё не было, у Милы и её окружения точно), а на портативной приставке. И хотя Мила никогда не была азартной и охочей до игр, она почему-то решила в неё поиграть.

В игре было несколько уровней, какие-то лабиринты, препятствия, которые необходимо было пройти, воспользовавшись помощью друзей и избегая ловушек врагов.

Больше всего Милу удивило, что помощь в игре выглядела почти также, как и ловушка, и чтобы их отличить, необходимо было включить логику и воображение.

Так, например, можно было долго искать верный путь, а потом, когда казалось, что вроде выходишь на верную тропу, тебе вдруг подкидывали соблазн «срезать», чтобы попасть быстрее туда, куда тебе надо, но это оказывалось ловушкой, в которой ты терял жизни или вообще вылетал из игры.

И конечно, верным в таком случае решением было проигнорировать подсказку и следовать своему выбранному маршруту.

Мила помнила, что никак не могла научиться отличать подсказку-помощь от подсказки-провокации и вынуждена была постоянно начинать игру заново, многократно из неё вылетая.

Потом она проанализировала и поняла, что у провокаций есть свои особенности — подвох прятался там, где плата за помощь оказывалась принципиально недопустимой или несоразмерной.

Так, если требовалось за что-то нужное отдать одежду, то это помощь, а если необходимо было отказаться от друга-коня — провокация; если свернуть с дороги нужно было, чтобы помочь старушке донести воду и там увидеть скрытый проход, то — опять помощь, а если сойти с дороги предлагалось, чтобы наесться сочных яблок, то это уже могло быть провокацией.

Только когда Мила в этом разобралась, выигрывать стало гораздо легче.

И принцип этот она перенесла в жизнь — если ей «посылался» какой-то «знак», казавшийся помощью, то Мила перед тем, как этим «знаком» воспользоваться, всегда проверяла — взвешивала на своих внутренних весах — это помощь, это провокация или это просто случайность, которую её неуёмная фантазия превращает в «знак». Последнее, кстати, часто бывало наиболее вероятным, но не в этот раз — получить в руки ключ к мыслям и чувствам того, кто сейчас занимал почти все её ментальное пространство. Это никак не могло быть случайностью…

Но всё равно оставалось ещё два варианта — помощь или провокация?

Да, «исповедь» ей попалась в руки сама (может, интуиция её привела?) — Мила её не искала и даже не подозревала о её существовании, но всё равно этот текст ей не принадлежит, и разрешения им воспользоваться у неё нет.

Более того, рукопись находится там, где её никто ни за что не нашел бы — что однозначно указывает на нежелание автором ею делиться.

Да и с детства усвоенный урок — не читать чужие дневники — тоже связывал Миле руки.

Можно воспользоваться практически беспроигрышным тестом — поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой: представить, что это её, Милину, «исповедь» нашел Макс в момент их раздора и желания спасти их отношения — хотела бы она, чтобы он открыл её сокровенные записи?

Ответ прятался в содержании дневника — если бы там было то, что поможет и помирит, то конечно, да, а если наоборот?..

Можно мысленно представить себе, как кто-то, кого ты уважаешь и чьему авторитету ты беспрекословно доверяешь, наблюдает, как ты открываешь компьютер, чтобы… Нет, от этой мысли становилось страшно и стыдно, и неважно, кто в этой роли бы выступал — Милин отец, которого она уважала и кому доверяла, или сам Макс, который для неё тоже всегда был авторитетом и человеком, мнению которого она во всем доверяла.

Ещё можно спросить у подруг, но… Миле и от этой мысли становилось не по себе.

Вроде как все тесты указывают на то, что читать «исповедь» Макса — это, как минимум, плохая идея.

Но почему же тогда что-то или кто-то на самом дне Милиной души шепчет ей, что это может быть спасением, совсем неслучайно ей посланным?

— Вам прислали с курьером, — в кабинет Милы, постучавшись, вошла администратор Женя. У неё в руках был большой букет от клиента, которому Мила по доброте своей или слабости позволила сделать в рекламном макете миллион правок, но зато макет получился именно таким, каким его представлял себе сам клиент.

— Цветы, — больше с удивлением, чем с радостью произнесла вслух Мила, — спасибо.

Цветы в жизни Милы были как раз таки хорошим знаком, свидетельствующим о том, что она движется в верном направлении.

— Какое же именно направление моей интуиции верное — читать «исповедь» или не читать? — в голове у неё уже была каша, в душе — тёмная смута.

Мила вдруг почувствовала смертельную усталость — и немудрено: всё это время, пока одна часть её насиловала себя мыслями о неразрешимом личном, другая выполняла не терпящие отлагательства рабочие дела.

— Пора сделать паузу и скушать «Твикс», — сама себе и помощнице Жене, которая ставила на стол букет, пошутила Мила и отправилась в соседнее с офисом кафе. Не столько, чтобы выпить там кофе, сколько, чтобы просто пройтись и, возможно, движением физическим остановить эмоциональный поток внутри себя.

3.3 Формула любви

Звуки улицы тут же переключили Милу на новую волну и дали ей столь желанную и недостижимую ранее передышку.

Она словно выбралась из какой-то тёмной пещеры на волю: здесь всё было жизнью — бурлящей, цветущей и звучащей!

Птички чирикали про свободу.

Ветер шевелил верхушки деревьев про высоту.

Машины, пусть не так отчетливо, как ночью, но тоже напоминали: «Ших-Ших, жив-жив».

Стук собственных каблуков им поддакивал.

А детский смех на просторах парка веселил и убеждал, что конца у жизни нет.

Подставив лицо ветру и солнцу, вобрав в себя, как губка, все эти живительные звуки, Мила вновь почувствовала себя лёгкой и даже счастливой — она словно сбросила в омут непрестанно движущегося пространства свою боль и тяжесть, и они там растворились, рассыпались на миллионы частиц и вернулись к Миле созидательными звуками.

Парочка молодых родителей с годовалым карапузом вернула Милу к Максу, но уже совсем с другими воспоминаниями.

Когда-то еще в далёкой юности они лишь фантазировали на тему брака и любили представлять, какая у них может быть семейная жизнь. Насмотревшись зарубежных фильмов, они репетировали взаимные клятвы — может где-то даже сохранился клочок бумаги, на котором они по очереди записывали свои варианты — и вот среди этих почти детских клятв:

любить друг друга, даже если или когда будут ненавидеть,

не убегать друг от друга, даже если или когда будет очень сложно —

была и клятва:

говорить друг другу правду, даже если или когда эта правда может ранить…

«Даёт ли этот пункт мне право узнать правду Макса, которую он от меня спрятал наверняка потому, что она может причинить мне боль?» — снова вспомнив свою дилемму с «исповедью», задумалась Мила.

— Макс нарушил обещание «не убегать», а я размышляю, подходит ли ситуация с нечаянно найденным, спрятанным от меня текстом, под обязательство про правду?! — приближаясь к истерике, подумала Мила, идя вдоль дороги, на которой машины терпеливо и не очень стояли в ожидании зелёного светофора.

Из открытого окна одной из машин доносились звуки музыки — давнишней песни Пугачевой «Не отрекаются любя».

Мила остановилась, прислушалась — по телу побежали мурашки, в душе запорхали бабочки:

«Как же я его люблю, как же я по нему скучаю… Как же важно мне его дождаться — дождаться и встретить не упреками и вопросами, а объятиями и своими ответами: почему поменялась, почему стала такой невнимательной и глухой…»

Светофор уже давно горел зелёным, машина с неожиданной подсказкой уже давно умчалась по своим делам, а Мила все стояла на обочине и наслаждалась вернувшимся к ней, затопившим всю её душу, таким забытым и таким знакомым ощущением любви.

И тут же в голове всплыла давным-давно найденная и бережно сохранённая в сознании Милы фраза: «Если кто-то один из двоих уходит, то другому стоит просто ждать, чтобы тому, кто ушёл, было к кому вернуться».

«Красиво, — возвращаясь в офис и в мир своих мыслей, подумала Мила, — но сейчас в этих словах для меня столько условностей — а что, если тот, кто ушел, не вернётся, а что, если тому, кто остался, было нужно, чтобы его оставили и совсем не для того, чтобы снова встретиться?..

На свете восемь миллиардов людей — зачем ждать того, кто захотел от тебя уйти?

Почему нам кажется, что мы будем счастливы только с кем-то, кого мы выбрали когда-то?…» — вопросы, как тараканы из щелей, заполонили Милино пространство, выталкивая из него бабочек и мурашек.

«Нет, — Мила остановила тараканов и себя, — сейчас мне необходимо понять лишь какие мои поступки или их отсутствие привели к тому, что Макс ушёл, а уж потом…»

Из-за угла сознания послышался провоцирующий шёпот оставшегося таракана:

«Но ты же не одна — в паре вас двое, значит, и ответственность — на двоих, и чтобы понять причину случившегося, надо знать мотивы обоих. Свои ищи, копай, а мотивы Макса наверняка есть в его тайном тексте, и ты их можешь узнать, чтобы понять вас двоих и, возможно, даже помочь вам обоим», — Мила чувствовала, как снова погружается во тьму своих страхов и неопределённостей.

«Может, взять и выкинуть компьютер одним махом, чтобы убрать соблазн, или отдать его Вале — придумать, что она там что-то натыкала и он снова завис… Пусть заберёт его себе, — при мысли о Валентине ей стало как-то совсем неловко и Мила отказалась от этой идеи.

— Сейчас мне нужно понять себя одну и понять себя в паре с Максом — интересно, это два разных человека или один и тот же?»

Мила уже сидела в офисе.

На неё глядел чёрный экран её компьютера.

Мила смотрела на свое еле заметное отражение в нём.

Удивительно, как устроено: человек сам себя не видит — для этого ему необходим посредник — гладкая поверхность зеркала или другой человек. Иначе ведь никак — только отражаясь в чём-то или ком-то, мы видим самих себя.

Но ещё более удивительно то, что как только мы приближаемся к своему отражению в другом, мы забываем, что это — наше отражение. Нам начинает казаться, что все изъяны, которые мы вдруг разглядели — это не мы, — это якобы всё в том, кто отражает. Либо зеркало нам кажется кривым, либо человек, что нас отразил, кажется если не плохим, то уж точно не подходящим, и мы готовы пуститься на поиски нового «зеркала», даже не подумав, что любое другое зеркало в прямом и переносном смысле будет отражать одно и то же — нас самих.

Влюблённость даёт нам возможность приукрасить и самих себя, и свои отражения.

Любовь же обнажает и соединяет — ты больше не можешь укрыться от своего отражения, даже если оно тебе вдруг перестает нравиться. И у тебя по сути остается два пути — принять то, что видишь, как прекрасное, благословенное и жить счастливо с радостью и благодарностью, развиваясь и меняясь сначала внутри себя, затем в отражении, или возненавидеть отражение и обречь себя и того, кто тебя отражает, на страдание.

Мила видела немало таких пар, которые страдали, стараясь друг друга не замечать, либо постоянно выливали свою ненависть через конфликты — от ссоры по поводу немытой чашки до обвинения в измене… Но суть оставалась прежней — вы все также смотрите на самих себя и вините зеркало за несовершенство.

Получается, вечная книга права: «Полюби ближнего своего как самого себя».

И полюби — в значении действия — заботься, понимай, принимай, береги, уделяй время, оказывай внимание, проявляй доброту, дари, благодари, балуй, обнимай, целуй…

И не ожидай от другого того, чего нет в тебе.

Мила вдруг вспомнила свою истерику перед зеркалом, в котором она себя не увидела — отражающаяся там старая грустная безжизненная тетка ей не только не понравилась, а вообще показалась незнакомой. Мила не протянула ей руку, Мила от неё отвернулась и ушла, как и Макс…

Хочешь вернуть Макса, верни себя саму.

3.4 Формула дружбы

«Как же все сложно в этих любовных отношениях — то ли дело дружба — вот если бы это была «исповедь» Зои или даже Лили, можно было бы не взвешивать, и просто взять и читать. Ведь мы договорились — всё, что может быть использовано для помощи, должно быть и использовано, даже с риском кого-то обидеть, — Милины мысли вышли на новый виток.

— В любви словно появляется какая-то другая нота, какие-то другие ожидания — в любви мы становимся ближе, но в то же время и опаснее, что ли, друг для друга. То, что было возможно простить в дружбе, в любви становится кинжалом, способным разорвать в клочья связывающие нас сосуды, — Милина жизнь продолжала двигаться без неё, а сама Мила продолжала размышлять. Она уже вернулась с работы домой, уже вроде расслабилась и замедлилась. Сама Мила, возможно, но не её мысли — они продолжали свою упорную работу, —

от кого больше зависит чувствительность любви — оба погружаются в эту небезопасную пучину или достаточно лишь одного участника любовной истории-истерии?

Возможно ли сохранить лёгкость дружбы в соединительных тканях любви или эта небезопасная вовлечённость и делает любовь любовью?..

Конец ознакомительного фрагмента.