Любовница своего бывшего мужа

Ашира Хаан (2024)

Если между бывшими не все перегорело, то встреча через несколько лет после развода может разжечь не только ненависть и обиду, но и страсть. Но за это время оба слишком сильно изменились — найдут ли эти новые люди друг в друге старую любовь? Сарказма больше, чем юмора, желания реванша больше, чем страсти, любви больше, чем того, что нас разделило. Зимний Кипр, апельсины под ногами, цветущий миндаль и то, чего в жизни не бывает.

Море в такт

Вместо разговора мы молчим.

Я в шоке, а он просто ездит по ночным улицам Лимассола, проскакивая светофоры, тормозя перед пешеходами, то и дело оказываясь на каких‑то окраинах с недостроенными или заброшенными зданиями. Иногда дорогу перебегают черные тени кошек, а под колеса выкатываются перезревшие апельсины.

— Хочешь к морю? — вдруг спрашивает он.

Я молча киваю, не сразу соображая, что он смотрит на дорогу, а не на меня. Но он все равно замечает мой ответ, и мы оказываемся у кромки пляжа. Выбираемся из машины, и я снова вязну каблуками в песке.

История повторяется.

Декорации те же, я та же, партнер по сцене другой.

— Пошли к воде. — Антон тянет меня за руку.

Я мотаю головой, показываю на туфли.

— Так сними, — раздраженно фыркает он.

— Я в чулках, — жалуюсь я. — Противно по песку.

— Так сними чулки! — Он подхватывает меня за талию, сажает на теплый капот и стаскивает мои туфли.

Я снова мотаю головой. Задрать платье? Прямо тут, рядом с ним? Устроить стриптиз с чертовыми чулками?

Антон шипит сквозь зубы:

— Что ты мне там покажешь нового? Ты передо мной пять лет голая по квартире рассекала. Я тебя даже изнутри видел!

Шшшшшух! — вся кровь разом приливает к моему лицу.

Кожа пылает под прохладным морским ветром, но, к счастью, бывший муж этого не видит.

Он хмурится:

— В моей голове это звучало…

— Лучше? — подсказываю я.

— Непристойнее! — досадует он. — А так получается какая‑то расчлененка. Как будто я тебе аппендицит вырезал, а не…

Ай, заткнись, ради бога, я помню!

Когда двое отвязных девственников находят друг в друге собрата‑извращенца, они начинают пробовать все, до чего дотянутся!

Чтобы как‑то отвлечься от воспоминаний, я действительно начинаю снимать чулки. Если быстро приподнять платье, зацепить край пальцами и потянуть вниз, то не так развратно выглядит.

Нормальный человек бы отвернулся, но Антон даже не собирается делать вид, что ему не интересно.

А я хочу к морю. Второй день кончается, а я еще его даже не потрогала.

Я поддеваю край второго чулка, и на мои пальцы ложатся его. Ладонь скользит по внутренней стороне бедра, касаясь нежной гладкой кожи, крайне чувствительной именно в этом месте — у самой резинки.

— Эй! — возмущаюсь я.

— Я просто хочу помочь, а то ты тут устроила стриптиз на весь пляж, — безмятежно врет Антон мне в глаза, но руку опускает, подцепляя силиконовый край, тянет вниз, не забывая проводить ладонью там, откуда только что скатился чулок. Он задерживает мою ступню на несколько секунд в ладони, согревая ее, и только потом выпрямляется.

Но не уходит, оставаясь стоять между моих раздвинутых на капоте бедер. Никуда не собираясь уходить. А то я не понимаю, как это выглядит и на что намекает. Да и он отлично понимает. И это понимание натягивается между нами как струна, дрожит и звенит так, что болит голова.

— Море, — напоминаю я, глядя на то, как его пальцы нервно вяжут узлы на чулке. Я боюсь встретиться с ним взглядом. Вот сорвет все стоп‑краны — и все…

Что — все?

Не хочу об этом думать.

Все мысли о нем я сложила в дальний сундук своего разума, закрыла на десять замков и запретила себе приближаться. Это всегда помогало, я так переживала и смерть бабушки с дедушкой, и папину болезнь, и сбежавшую мамину кошку. Если достаточно долго прятать в этом сундуке то, от чего слишком больно, однажды можно открыть его и обнаружить только горсточку праха вместо острых ножей и ядовитых игл. Всегда помогало. Всегда. Почему не сейчас?

У меня остались только четкие установки — Антон, нам не о чем разговаривать, Антон, у нас нет ничего общего, Антон, пожалуйста, оставь меня в покое.

— Да, море, — соглашается он и снова ставит меня на землю.

На песок.

Теплый.

Надо же — он теплый. Воздух холодный, море наверняка тоже, а песок теплый. Я иду по нему, не оборачиваясь, прямо к темному гладкому чудовищу, ворочающемуся передо мной. Соленому, сильному, прекрасному.

Море лижет ступни. Оно прохладное и настоящее. Оно похоже на счастье.

Я присаживаюсь на корточки и зачерпываю его ладонями. Хочется потрогать воду кончиком языка, попробовать на вкус его соль. Меня останавливает не то, что тут, у берега, оно наверняка ужасно грязное, а то, что я не одна.

Антон подходит и долго стоит за моей спиной, ждет, пока я поздороваюсь и наиграюсь. Это случается быстро — как‑то неуютно с охраной за спиной так интимно общаться с морем.

— Как тебя занесло в мою бывшую компанию? — спрашиваю я, выпрямляясь и одергивая платье.

— Пригласили, — сразу откликается он. — Мне еще название показалось знакомым, проверил — ага, оно.

— И на Кипр сразу?

— Хорошая должность, чего отказываться.

— Тебя вроде бы устраивало в России?

— Обстоятельства изменились, — отвечает уклончиво. Пытать бесполезно, у меня большой опыт бесполезных многочасовых разговоров, из которых выносишь только то, что он сказал в самом начале.

Расспрашивать больше не хочется. Я просто стою и смотрю в темное море, пока оно лижет холодным языком мои ступни.

Хотела бы я, чтобы все было иначе. Прямо сейчас.

— Что ты делала у того отеля? — прерывает неловкое молчание Антон.

— Какого? — попыталась прикинуться дурочкой. Все‑таки он меня заметил, черт!

— Нашего.

— Шла на работу, — сдаюсь я. — А ты?

— Мне там сняли номер, пока я жилье не нашел.

— Он же дорогой!

— Ну, и я не дешевый специалист…

Теперь‑то да.

Только я, как дура, вышла замуж за солдата, а развелась как раз перед тем, как он стал генералом.

Когда мы только поженились, он работал курьером, потому что поступать в Институт управления была дурацкая идея. Кто же мальчику из провинции без денег и связей даст сразу чем‑то управлять?

А я была дизайнером и на хорошей для начинающей девочки зарплате. На нее мы снимали квартиру, не с мамой же моей жить.

Потом он работал каким‑то менеджером по фигне, на зарплате чуть побольше курьерской. И рассказывал мне, какая я талантливая и как ему стыдно чувствовать себя рядом со мной бездарем, ничего не умеющим, кроме как молоть языком.

Потом он перестал этого стыдиться. Стал гордиться. Расти. Карабкаться по карьерной лестнице, приносить офферы с суммами, которые стали перекрывать мою зарплату. Ужасно обидно было развиваться в своей области изо всех сил и все равно оставаться безнадежно позади, потому что в наше время умение болтать языком ценится гораздо больше.

И вот он дорос до высокооплачиваемого специалиста по фигне.

— Очень рада за тебя, — сказала ровно.

Море шумело рядом, успокаивало, настраивало на себя. Дыши, как я, говорило море. Ты же не будешь отрицать, что и сама кое‑чего достигла, говорило море. Ты ведь была счастлива, что сбежала из душных офисов и дресс‑кода. Смотри, говорило море, я так же свободно, как и ты. Неужели ты променяла бы эту свободу на работу с девяти до шести и на изменщика‑мужа? Даже хорошо зарабатывающего мужа? Не в этом ведь было дело.

— Помнишь, мы варили борщ на неделю и однажды забыли его на маленьком огне на ночь, и он почти весь выкипел? И ты плакала — я думал, потому что испугалась пожара.

— А на самом деле, потому что не было денег купить еще мяса, — кивнула я.

Помню. На его курьерскую зарплату надо было покупать проездные, еду и копить на всякую роскошь типа ботинок.

— Да, я помню, что выеживался и требовал каждый день мяса, потому что якобы привык. Я же мужик!

— Конечно, ты выеживался, после пяти лет в общаге мясо ему каждый день. Но я была наивная дура.

— Мне очень стыдно за тот случай, помнишь, когда у тебя не было денег на еду на работе, а я тебе в красках расписывал, какая вкусная была солянка, которую ты приготовила.

— Я не помню даже…

— Я помню. Я тогда поклялся себе, что у меня будет зарплата десять тысяч долларов, а ты не будешь работать вообще.

— Ага, а потом кризис, другой кризис, доллар рос, цель отодвигалась.

— Теперь я зарабатываю двадцать тысяч. Евро.

— Да, неплохо.

Он меня похвастаться позвал? Что вот, без меня у него все получилось, а я не дождалась светлого дня?

Или нет?

На самом деле я, конечно, надеялась…

Я чуть не всхлипнула в голос, когда поняла, на что я на самом деле надеялась.

Господи, как я по нему тогда скучала, просто до слез. Когда уже пережила, когда прошло много месяцев после развода, и я как‑то вернула себе свою жизнь. Я скучала уже не по теплому существу, которое заполняло пустоты в постели, в разговорах, в жизни. Я эти пустоты уже залатала.

Я скучала по нему самому.

Неделями все было в порядке, даже мне самой казалось, что все в порядке. Я улыбалась, ходила на свидания, танцевала на вечеринках, начала зарабатывать деньги фотографией. Это было классно.

А вечером могла сидеть смотреть сериал и вдруг отбросить пульт и завыть в подушку.

Я орала, что никогда не приму его, если он приползет.

Но он все не приползал. Какое унижение.

Неужели это наконец случилось?

— Ты хотел о чем‑то поговорить. — Мое сердце замерло.

— Да, конечно. Я хотел спросить.

О чем он может спросить? Что сказать? Давай попробуем еще раз? Давай забудем? Прости меня? Все‑таки приполз?

— Что?

— Леся, ты очень хорошая. Умная, классная, интересная. И стала еще лучше и интереснее. Ты потрясающий человек.

Мои пальцы холодеют, а сердце заходится в бешеной пляске, никакое море ему не указ. Буду биться как ненормальное, буду, буду, буду! Слезы вскипают в глазах, я успеваю тысячу раз умереть за ту маленькую паузу, что он берет, чтобы набрать воздуха в легкие.

— Давай попробуем стать друзьями?