Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

Аnn fon Luger

Петроград в эпоху Новой Экономической Политики. Еще не погасли пепелища Гражданской войны, северную столицу захлестывает новая волна криминала. Сергей Кондратьев и его 1-ая Бригада, идут по следам безжалостных убийц. Ценой собственных жизней, сыщики вступают в яростную схватку с бандитами и «Королём» преступного мира, Ленькой Фартовым.

5. Марухи

Вечером того же дня пухлые женские ручки лениво потянули звоночек. В коридоре послышались струящие голоса, грубый смех, стук каблучков о паркетную доску. Дверь в залу отворилась. На пороге стояли три плюшевые шубки, укутанные ароматами амбры и мускуса. Дверь за ними громко заскрипела. Возникла пауза. Братишки засмущались.

— Знакомьтесь, чижики, мадам Моника Клопп с компаньонками!

— Можно просто Моня.

Дедуля кружился серым мотыльком вокруг девиц, затем подобострастно расцеловал толстые пальцы старшей из них, Моньки, украшенные золотыми кольцами с розовыми и красными камнями овальной формы, мерцавшие в свете тусклых лампочек.

— Общипать меня удумал, старый черт. — Монька расхохоталась.

Мужская половина, онемев, залилась краской. Стол был накрыт на сбагренные портки. К ним уверенным шагом длинных ножек проследовала невиданной прелести и изящества молодая особа. Она держалась прямо и грациозно, подобно дивам Викторианской эпохи.

— Меня зовут Мими. А это Лидочка! — добавила Мими. — Моя товарка.

— Только немного глуховата, — добавила Монька и вновь расхохоталась.

Она по-хозяйски осмотрела присутствующих, и бесцеремонно взяла Пафнутия за грудки, и притянув к себе, грозно шепнула ему на ухо:

— Это что? Ты кого нам подогнал? «Два с боку» я сразу выкупаю! Бросил нас на дворню, постылый?

— Спокойно, мама. Никаких ментят, ма-ра-вихеры се, новехонькие! Раздевайся, проходи, смотри: добротный хавчик, — твердо ей ответил Дед, высвобождаясь, пока девицы расстегивали шубки с каракульчовыми манишками, зазывно улыбаясь молодым людям, красивые и ряженые, словно куколки.

— Мы ненадолго…

— Ну что, цацы, проголодались? — спросил гостеприимный хозяин. — Пожалуйте к столу. — И, поклонившись с нарочитой обходительностью, препроводил марух в залу.

— А вы жрать хотите, деловые? Что у нас на сегодня? — спросила деловитая Монька Клопп.

— Сегодня у нас сосисочки в томатном, есть зельц!

— И мы не с пустыми, — продолжила фрау. — Луде, доставай шампанское, — приказала она одной, та покорно проследовала в коридор.

— Я вам помогу, — вдруг вызвался Гаврюшка, заботливо подхватив нагруженную сумку со спиртным. Лида покраснела и опустила голову.

— А что это за имя странное — Мими? — спросил Варшулевич.

— Машка, наверное, только вон, смотри, как пуху на себя нагоняет… — шепнул ему Ленька.

Мария села справа от Моньки, достала папироску «Штандартъ», обвела присутствующих томным взглядом. Взгляд ее горел черным углем. Леонид почувствовал на себе огонь прицела и быстро отвернулся, его будто бы обдало жаром преисподней.

Варшава поднес к пухлым губам с сигаретой спичку. Маруся одобрительно кивнула.

Тем временем госпожа Клопп налила себе «рыковки» из графина, залихватски ее опрокинула в рот.

В большую комнату вошли: Дед с подносами, Луде несла фужеры, позади нее семенил Гаврюшка с ледяным ведром и бутылкой «Абрау-Дюрсо».

— Маман, не даете мне сдохнуть с голоду!

— Змеи не дохнут… — отозвалась Клопп.

Дед чмокнул Моньку в нарумяненную щеку. Так было принято.

Зазвенело стекло. Попойка набрала обороты.

— За встречу!

— Говори, Дедка, чем нонче разжился?

— Мы празднуем рождение новой банды «Серые шинели».

— Тю! А кто главарь?

— Я, — отозвался Пантелкин.

— А вижу, вижу. Залетный, што ль? — спрашивала Монька, заедая горькую квашеной капустой.

— Тихвинский он, — пояснял Пафнутий. — А так, сам из Петрограда.

— Это как? — И масло тонкой струйкой стекало по мясистому скошенному подбородку, по накрашенным карминовым губам.

— В Тихвине родился — здесь живу, — мрачно ответил Ленька.

— Хм. Живешь? А чем занимаешься? Штык, небось.

— Ну да, с транспортной ВЧК, — пояснил Варшулевич.

— То-то чуйка. У меня на вашего брата глаз наметан.

Монька раскраснелась еще больше, выпив сразу водочки с игристым.

Монька Клопп, как она себя любила называть — фрау Клопп, на самом деле была родом из местечка Гунгербург, что на границе с Нарвой. После продразверстки перебралась в Петроград. Занималась проституцией, теперь держала интересное заведение рядом с площадью Лассаля.

— Фрау очень богата, — шепнул Пантелкину Дед.

— И что с того?

— А то, что она тебе помочь в любом вопросе может… У нее самый престижный «Домъ» в Петрограде, ее знают все.

— Знают все — знает и свинья.

В бельэтаже фрау Клопп располагалась шикарная двухуровневая мастерская по пошиву модной одежды для богатеньких дам и господ. На втором этаже, сразу за примерочными, следовал каминный зал и три комнаты для рекреаций. Там засидевшиеся, скучающие модистки могли скоротать не только вечер свой собственный, но и щедрому господину. В отдельных комнатах были кровать с канделябрами, тумбочки, бар, и в каждой — красный абажур, визитная карточка модистки.

Все это тщательно конспирировалось под незатейливой вывеской «Модный домъ». В ее заведении постоянно наведывались: служащие госбанков и партаппарата, инженеры производств, судостроители, нэпмановские сынки, приезжие мануфактурщики да сословные ростовщики, иностранцы, знаменитые актеры и музыканты.

— Да, у меня лучшее заведение в Петрограде, — сказала, чокаясь, фрау. — В общем, публика у меня разносольная, но элитная! — раздумывала Монька, чем бы еще похвалиться.

«Я хозяйка, у меня порядок и тишина. Деньги льются рекой. В жизни я много что повидала, хоть завтра ложись да помирай, — бродили тупые мысли в ее голове, а тело разобрала пьяная отрыжка. — И проблем вроде нет. Точнее, одна проблема все же есть».

— Без мужика — жизнь не та! — И она с любопытством стала осматривать присутствующий мужской состав.

«Ну, Дед в расчет не пойдет — он мне как отец. Инцест претит. Так, этот сивый, — смотрела она на Варшулевича, — с ним сдохнешь со скуки. Вон те мазурики. — Она глянула в сторону Басса и Гаврикова: — Ну просто пьянчуги! Эх, стоящего бы найти. — Ее поросячий взгляд остановился на Леониде: — Хлопчик что надо! Правда, низковат».

— В корень ушел? — спросила у Леньки толстуха. Все переглянулись, выпучив зенки.

— Потанцуем? — И она встала, поставив толстую короткую ногу на стул, задрала бархатистый подол, демонстрируя французский чулок. Варшулевич аж подавился. Ленька не посмотрел.

— А как к вам попасть на работу, госпожа Клопп? — спросил заинтригованный Басс.

— Ты ко мне попасть не сможешь.

— А пошто? — настаивал тот.

— А потому, мазурик, что у тебя лицо, как говорится, отмеченное природой.

Компания прыснула было со смеху, только Ленька молчал. Он не выдержал:

— Все, кого не устраивала участь прядильщицы на чулочно-моточной фабрике, становятся «жертвами» древнейшей страсти у фрау. В почете незаурядные таланты и внешность, чем сама хозяйка не хвастает. Интересно. А консуматорши балуют клиентов малинкой. Может, и сами не брезгуете водочкой с хлоральгидратом? Потому как в другом состоянии вас не вывезти.

— Твоим, как ты говоришь, маравихерам, Пафнутий, впору брать девок с Глазковой улицы. Они настоящих женщин не видали, — брызгала ядом Монька.

Ленька окатил ее презрительным взглядом.

«Сволочуга, фармазон!» — подумала про себя Клопп.

Компания невольно попала под перекрестный огонь взглядами. Фрау показалось, что Пантелкин смотрит заведомо сквозь нее. «Играет», — лелеялась мысль. Густо накрашенные ресницы, словно лапки паука, захлопали. Тонкие, подведенные красной помадой губы кривились бантом, на лбу залегла яростная складка.

Ленька рассматривал ее пухлые холеные пальцы. Его тошнило от мещанской заносчивости. Она пыталась казаться всем шелихвосткой, все это лопалось мыльными пузырями, потоками гнусностей, что лились в данный момент из нее.

Ленька едва давил в себе приступы подступавшей тошноты, воображение рисовало догадки и бури негодования. Сжал добела кулаки, на лице нервно играл желвак. Перед его глазами встала картинка того, чем занимается Клопп. Как она встречает клиентов, как делит барыш, таскает девок за косы, подкладывая их под липких мужиков. Использует людскую плоть, одновременно одевая и размазывая ее по стенке.

Он посмотрел на Луде, шептавшуюся с Гаврюшкой в стороне. Перевел взгляд на Мари, и их глаза встретились.

Монька это заметила и ему подмигнула. Он внимательно смотрел на нее и удивлялся. Сколь искусно та себя преподносила и сколь поддельна была. В ее маленьких зеркалках не было ничего уже походящего на душу. Для него, еще юного сентименталиста, эта женщина была олицетворением вянущего порока. Ее плоть, смердящая французскими «Коти», отталкивала его. «Наверное, у нее сифилис», — думал Пантелкин, в глубине жалея таких, как она.

Клопп перехватила этот его надменный взгляд. И, ухмыляясь, высказала во всеуслышание:

— Мазы, хватит гакуру бусать. Пора гагар пощупать, да не шваб вокзальных, а отборных марух! — И она протянула было рюмку ему, чтобы чокнуться, и она стала облизывать свой рот с растекшимся алым стеарином, выглядело это забавно.

Леньке вспомнилась клоунада из парка отдыха. «Вот неугомонная». Ленька процедил с отвращением:

— Свинья.

Такой оборот привел ее в большую ярость. Она не терпела отказов. И ей не нравилось, когда это видели и когда вдруг нравился кто-то другой.

«Да кто ты такой? — подумала Монька. — Да я моложе найду! Фи!»

— Так, пора собираться, — скомандовала фрау, шатаясь. — Не знаю, как твоя подруга, Лидка, пошли.

Луде сделала вид, что не слышит.

— Ах так! — вскричала Монька. — С завтрашнего дня ты у меня не работаешь!

Лидия машинально поднялась и направилась в сторону выхода за хозяйкой.

Гавриков подскочил за нею, пытаясь сначала ухватить за руку, затем ринулся вперед, преграждая им путь:

— Она никуда не пойдет!

— Отойди, голяк, — раздраженно фыркнула Клопп.

Лида остолбенела.

— Луде, пойдем!

Девица опустила виновато голову.

— Лида. Ты ведь не раба! — обратился увещевательно Гавриков.

— Что здесь за балаган? — запищал фальцетом Пафнутий.

— Ноги моей здесь больше не будет, старый хрычевник! — ответила ему Клопп.

И дверь хлопнула с такой силой, что петли на ней содрогнулись.

В комнате повисла тишина. Все смолкли. Лидия осталась.

— Анафема! — вскричал старик. — Нельзя одних на пять минут оставить? Опять язык твой поганый! Да, Ленька, к тебе обращаюсь. Зенки-то не прячь.

— Я, Дед, не люблю, когда при моих фраерах со мною так разговаривают. Во-вторых, и что с того-то?

— А то! Знаю Моньку, так она ж будет тебе мстить. На безделицах врагов себе наживешь — паршиво, — сипло скрежетал ему на ухо Дед.

В комнате, пропахшей потом, дорогим парфюмом да испарениями спиртного и махры, невероятно посвежело. Хотя форточек распухших от мороза окон никто не открывал. Вечер продолжился.