Ленинградцы. Драма в трёх действиях с прологом и эпилогом

Борис Гуанов

900 дней блокады – малый кусочек жизни тех, кто их пережил. Но каким роковым образом они отразились на судьбе целого поколения! Герой драмы – пьеса лётчика, а после войны журналиста Петра о блокаде. В ней – реалии жизни и характеры ленинградцев той поры. Но опубликовать свою пьесу Пётр не смог и в годы «оттепели»: слишком много отрицательных героев. Пролог и эпилог драмы освещают судьбу Петра до его одинокой кончины уже в XXI в., с ним и судьбу его детища. Драма взывает к современникам: ПОМНИ!

Маме, блокаднице, посвящаю

© Борис Гуанов, 2021

ISBN 978-5-0055-2850-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

1960 год. Весеннее утро с субботы на воскресенье. Убогая комнатка в коммунальной квартире. В углу у круглой печки-голландки лежат дрова. Пара на односпальной железной кровати. Обоим за 30. Пётр в семейных трусах откидывает одеяло, потягивается и садится на край кровати, протирая глаза. Потом вскакивает и выглядывает в приоткрытую дверь.

ПЁТР (бормочет). Опять сортир занят. Мамулька засела на полчаса (тяжело вздыхает)…

Лежащая у стенки подруга поворачивается, открывает глаза и сладко улыбается.

ЗИНА. Милый… Я так счастлива…

ПЁТР (становится на колени перед кроватью, кашляет). Спасибо, спасибо тебе, радость моя… рыжая! Ты — огонь! Ты зажгла меня так, как никто не зажигал! Я весь как новенький! Ты вытащила меня из такой тёмной ямы… полного одиночества (целует её пальчики).

ЗИНА. После нашей встречи в театре, после этой дурацкой пьесы о блокаде… ты не побоялся сказать мне, что это дерьмо с сахарным песочком. Но мы-то знаем, как дело было. Я сразу поняла, что ты мне — родная душа… Расскажи мне о своей жизни. Но только без вранья!

ПЁТР (встаёт). Да чего рассказывать… Обычная история… До войны мальчишкой в кружке ОСОАВИАХИМа увлёкся самолётами. Только закончил лётную школу — война. Воевал здесь, под Ленинградом. В конце концов сбили… Выжил… Но комиссовали. Прощай, авиация!.. Была у меня здесь жена,… хорошая, молодая,… Вера. Но не дождалась меня, умерла в блокаду. Я после госпиталя ещё во время войны поступил на факультет журналистики. Проучился два курса, но исключили… Из-за папаши. Он ведь был дворянин, хотя сменил фамилию и работал простым слесарем на заводе Кулакова. Сам пошёл добровольцем на фронт, прошёл всю войну, да из-за длинного языка попал на лесоповал по 58-ой статье. Там скоро и помер — от туберкулёза. А меня как сына врага народа отправили на 101-ый километр. Там и я подхватил туберкулёз. Женился второй раз, да не удачно, через год развелись… Дочка осталась… Плачу алименты, но уж скоро вырастет… Срок моей ссылки кончился, я переехал в Питер. С тех пор вот один, живу с мамулькой. Работаю в редакции газеты Завода турбинных лопаток. Пишу кое-что для себя, в стол. Вот и вся история… А ты?

ЗИНА (гордо). Я? Я — модельер Ленинградского Дома моделей! Да-а! В журналах моды и мои модели!.. А до войны я была ещё школьницей. Моего папу, одноногого инвалида первой мировой, посадили в 38-ом году в Большой дом по делу «Гознака». Может, слышал? Да вряд ли… Он был бригадиром электриков… Два подлеца-лентяя из его бригады написали на него донос, мол, он призывал бойкотировать выборы в Верховный Совет и рассказывал политические анекдоты. Вот его и замели до кучи, вместе со всем фабричным начальством. Шили дело об антиправительственном заговоре. Все под пытками подписали — и под расстрел, только он за два с половиной года ничего не подписал. А когда сменили Ежова на Берию, состоялся открытый суд, и — чудо! — но его оправдали!.. А один из доносчиков повесился… Отец вышел совсем больной и через полгода, аккурат перед войной, умер от сердечной жабы… Ему всего-то сорок семь лет было… Началась блокада, мать вышла замуж за соседа-поляка, и их срочно депортировали в Сибирь. Поляк-то скоро умер… А я осталась одна в Питере, 17-летней девчонкой… Папа был хозяйственный, наготовил перед войной два сарая дров, так что вся родня — семь человек! — жила и грелась у меня в нашем номере фабричного общежития. Знаешь, такая система… коридорная, с общей уборной на десять очков. Развели они мне клопов и тараканов, а потом стали воровать… Родная тётя у меня карточки спёрла! Вот я всех и выгнала, кроме подружки… Да и та потом отплатила мне чёрной неблагодарностью. Отец перед войной устроил меня на швейную фабрику. Там я своего Сига и встретила,… и поженились… ещё в блокаду. Совсем девчонка была… Не то, чтобы я влюбилась: просто не хотелось помереть, так и не отведав, что такое любовь… Я, конечно, сразу залетела, да с голодухи у меня выкидыш случился… Сиг — потому что тихий как рыба, не пьёт, не курит… Сутками на работе или в райсовете, или в избиркоме, или в суде заседает… По праздникам командует колонной от фабрики… Но в тихом омуте черти водятся! Он работает начальником цеха, а там баб — пруд пруди! Я уж второй раз беременной была, как узнала, что он мне изменяет… Выгнала его сначала, да мама в конце блокады вернулась, привезла денег и уговорила меня, мол, у ребёнка должен быть отец. Я и пустила его обратно, но с тех пор с ним не сплю — противно! Я ушла с фабрики, закончила техникум и работаю в Доме моделей… и очень успешно! Мы с Сигом — совсем разные люди, я даже в театр одна хожу и в Крыму с моими лёгкими тоже одна отдыхаю. Его это устраивает. Он ведь на 17 лет старше меня! Для него покой — прежде всего… Видно, перебесился!.. Сын Витя уже вырос — 16 лет! Так что считаю себя свободной… и молодой! (хихикает) Вот и сегодня я на экскурсии… на Валааме… Хотя… Нет, больше врать не могу! Вечером, сегодня же перееду к тебе!.. Возьму такси… С чемоданами… И насовсем!

Пётр радостно обнимает и целует Зину.

ПЁТР (восторженно). Ты,… ты… моё счастье! (заслышав шум спускаемого бачка, озабоченно) Кажется, освободилось… Я сейчас!

Убегает в туалет. Пауза. Зина, закрыв лицо руками, тихо плачет.

ПЁТР (вернувшись). Ну, тише, тише… Эх, судьба! Везде одни неприятности… Хочешь, я тебе покажу мою пьесу о блокаде? «Сильнее хлеба» называется… Она почти автобиографическая, даже имена главных героев не менял… Думал, после XX съезда её можно опубликовать, да не тут-то было! Вот, пришла рецензия (берёт со стола листок и читает): «Драма о ленинградской блокаде — сейчас может заинтересовать редакцию журнала только в том случае, если произведение на историческом материале решает ту или другую современную проблему. К сожалению, автор увлёкся отрицательными персонажами, и вещь не работает на сегодняшний день. Конечно, в дни осады встречались в Ленинграде такие типы, как спекулянт Аркадий Кириллович или аморальная продавщица Катька. Однако подобные „выродки“ не выступали на передний план, не они делали погоду, не они прославили город Ленина. Другое дело, если бы автор взял хотя бы персонаж, сходный с Катей, и раскрыл бы путь перековки пустой девчонки в условиях труда на оборону. Или сократил бы число отрицательных персонажей, а расширил бы образ Веры (она не плохо задумана). Сейчас же в пьесе много действующих лиц, но центрального героя нет. Идея вещи распылилась: не то Ильинишна, Вера и Николай Иванович — центральные герои, не то Аркадий Кириллович, Катька и Пётр (лётчик, погулявший без Веры)? Словом, дрянные люди заслоняют хороших, а тем самым искажают правду о героях блокады. Автор, бесспорно, способный. Он умеет экономно, действенно обрисовать характеры персонажей, но он пока что не совсем ясно представил идею пьесы. Арест спекулянта и воровки — наиболее слабый вариант развития сюжета на материале героического города. Моральная победа важнее прихода милиционера в конце пьесы. Конец шаблонный, непродуманный. Для драмы важнее выделить один конфликт, одну сюжетную интригу, одну линию столкновения. Если автор хотел показать, что Николай Иванович, несмотря на голод, не расстаётся с книгами и картиной Васильева, то это исходит у него из любви к данным вещам. Когда ленинградцы спасали от пожара государственные ценности, „чужие вещи“ — в этом больше героизма, патриотизма. Словом, автору предстоит усилить идейную сторону произведения. В таком виде пьеса не может заинтересовать журнал. 10-го января 1960 года. Г. Алёхин»… Вот сука! Одно враньё им подавай!… Сегодня воскресенье, время есть… Давай, я тебе почитаю…

Зина, вытирая глаза, кивает головой. Пётр берёт в руки пьесу.

Занавес