Ледяная скорлупа

Борис Е. Штерн, 2021

В книге описана технологическая и, частично, социальная история гипотетических жителей глубин спутника Юпитера Европы. Перед взором читателя встают века чужой истории – от седой древности до возникновения технически развитой цивилизации. Европианам предстоит пробить главное препятствие в познании окружающего мира – ледяную скорлупу. Но, оказывается, пробить толстый слой льда бывает проще, чем слой невежества и равнодушия…

Грукабур и Ензидрин

— Хватит! Пора валить из Верхушки к жморам дрынёвым! — выпалил в пространство Зуар Грынь. В ответ вспыхнула искорками стайка люминеток, да прокатилось глухое эхо, отраженное от скал. — Жаль, конечно, что родитель^[1] будет огорчен, он столько сил приложил, чтобы пристроить меня в эту элитную дыру.

Собственно, Зуар Грынь и так был на грани исключения из Высшей школы философии. В настоящий момент он был отстранен от занятий за непочтение к наставнику. Недавно на семинаре зашла речь о крае мира. Наставник утверждал, что край — это место, где кончается твердь, — так сказано в Учении.

— А если поплыть от края вниз, можно будет подплыть под мир снизу? Или там будет стена, уходящая в бездну? — спросил Зуар Грынь.

— Об этом в Учении не сказано.

— Почему не сказано?! Ведь это самое важное! Что такое мир — диск, окруженный со всех сторон водой, или столб с плоской вершиной?

Концы четырех боковых рук наставника стали нервно сгибаться-разгибаться, но Зуар Грынь продолжал:

— А вообще, кто-нибудь видел этот край мира? Мы же со всех сторон окружены темными далями, которые еще никто не осмелился пересечь…

Доложили начальству школы. Зуар Грыню грозил вердикт «непочтение к Учению», за которым автоматически следовало немедленное исключение. Но Наставник сжалился и попросил перефомулировать вердикт на более мягкий, переведя непочтение на свой адрес. Исключение следовало лишь за двукратным «непочтением к наставнику».

Да и жмор с ними, он и впредь не будет почтительно молчать на семинарах по Учению, пускай исключают, зато как хорошо на воле! Зуар Грынь направлялся в долину теплых струй — любимое место, где можно отвести душу. Разгоняешься, врезаешься в струю, бьющую из недр, распластываешь все руки, она подхватывает тебя и, болтая туда-сюда, забрасывает ввысь. Потом уходишь вбок в нисходящий поток, и так — пока есть силы.

Зуар Грынь прибавил ходу, испуская отрывистые локационные посвисты. Как же прекрасен мир! Многоголосый, звучный, откликающийся переливчатым эхом. Пологие холмы, колышущиеся леса длинноленточника, отвесные утесы, горы, долины, вулканы и струи. И всё кишит жизнью! Скалы слева отзываются бархатистым тоном — они покрыты двустворками, надо будет подкрепиться на обратном пути. Впереди высвистываются три ленивых круглобрюха, медленно плывущих наперерез. Скоро он увидит их бледно-розовые светящиеся плавники. Дальше — шестигранные столбы, потом наконец долина теплых струй. Еще дальше начинается подъем — склон Индаргрука. Туда лучше не соваться даже тогда, когда вулкан спит — отвратительно воняет и щиплет глаза. Вулкан надо огибать по большой дуге, но этого не стоит делать — там дальше живут беглые. Говорят, им лучше не попадаться. А еще дальше? Хребет, а за ним, по легендам, живут сизоголовые дикари. А дальше — темные дали; темные потому, что для них нет лоций, потому что там без лоций можно заблудиться и не вернуться. Но ведь протянут лоции в пределы темных далей когда-нибудь! Там наверняка окажется то же самое — горы, равнины. Что дальше? Не этот же дурацкий обрыв, из-за которого он отстранен от занятий! Там те же равнины и горы и так без конца. Тысячи поколений недостаточно, чтобы изучить те края, и всегда найдется место еще дальше — равнины, вулканы, живность, дикари. Бесконечность, чудесная и загадочная — хватит на всех! Бесконечный мир, который был и будет вечно. Дух захватывает!

Вот и круглобрюхи. Как плывут, красавы! Плавно колышут огромными светящимися крыльями, будто не перебираются с объеденного пастбища на свежее, а плывут из прошлой вечности в будущую вечность… Из левой бесконечности в правую бесконечность.

Разминувшись с огромными равнодушными круглобрюхами, Зуар Грынь услышал посвист и сразу узнал по нему друга Амбур Грага, которого уже выгнали из Вышки. Он плыл навстречу, видимо, с тех же теплых струй, и сильно спешил, судя по скорости перемещения.

— Привет, — просигналил Зуар Грынь.

Скоро они встретились.

— Поворачивай назад, там наползла вонь — вот-вот начнется.

Индаргрук просыпается.

— Жалко, так хотел покувыркаться! Теперь это надолго…

Друзья уныло неспеша отправились назад в город — на таком расстоянии от вулкана опасаться было уже нечего. Вскоре они услышали два громовых удара с раскатами.

— Грукабур разгневался, — заключил Амбур Граг, — подождем, послушаем, что ответит Ензидрин.

Гнев Грукабура, бога недр, и Ензидрина, бога небес, наводил священный ужас. Согласно Учению, гнев богов обрушивался на мир, когда народ погрязал в грехах. Все благочестивые жители, услышав гнев богов, были обязаны бросить все дела и молиться десять смен. Но Зуар Грым и Амбур Граг не были благочестивыми жителями. Поэтому им было не столько страшно, сколько любопытно, тем более, что они никогда не слышали раскатов гнева так близко.

Поэтому друзья остановились и стали ждать. И Ензидрин наконец ответил — сверху пришли приглушенные, но объемные раскаты, причем двумя порциями.

— Ензидрин явно халтурит, — заключил Зуар Грым, — по-моему, он просто повторил реплику Грукабура. Мог бы что-то от себя добавить.

— Давай еще подождем, может, они продолжат…

И они продолжили! Грукабур выдал еще три удара — два почти подряд и третий с заметной задержкой.

— Давай засечем время. Считай стуки^[2]. Один, два, три… На сто двадцатом стуке Ензидрин отозвался — сначала длинной серией раскатов, в которой угадывались две волны, потом с задержкой еще одной серией.

— Опять повторяется. Сто двадцать стуков плюс примерно десять до того, как начали считать. Если Ензидрин откликается сразу, то расстояние до него около ста свистов^[3] в один конец.

— Слушай, а может быть, там и нет никакого Ензидрина?! Какой смысл ему повторять за Грукабуром эту грозную ахинею? Может быть, это просто эхо? Может быть, там наверху есть что-то твердое? О, опять! Считаем стуки…

— Сто тридцать пять. То же самое. Но если там что-то твердое, то почему эхо не дает нам его форму? Ведь если я сейчас свистну (что Амбур Граг тут же сделал), ты ощутишь форму скал, что по пути к струям.

— Да, ты прав. Ну а если там наверху что-то бесформенное?^[4] Ну никак это не похоже на перекличку богов. Может быть, и нет никакого Ензидрина? Да и Грукабура выдумали?

— Хорошо, что нас никто не слышит. Мы бы уже заработали по три непочтения на брата. Но слушай, если там нет никаких богов, если наверху просто существует что-то твердое, то откуда берется высотный ужас? Иначе кто-нибудь уже доплыл бы до этого твердого и рассказал об этом.

Зуар Грынь хорошо знал, что такое высотный ужас. Однажды он попробовал подняться за тридевять свистов в мощной теплой струе. Он никогда не испытывал такого восторга, как в тот момент, когда струя подхватила его и, болтая из стороны в сторону, понесла вверх. Он расслабился, отдавшись турбулентному потоку, позволив ему трепать себя, как клок путобородника, — в этом было некое залихватское удовольствие, не омрачаемое мыслью о том, что придется возвращаться вниз.

Но вскоре, когда поток поостыл, эта холодная мысль пришла-таки в голову, отчего Зуар Грыню стало немного не по себе. Он засвистел, что есть мочи, но пространство не отозвалось ни малейшим эхом: твердь осталась далеко в глубине. Зуар Грынь поплыл в сторону, рассчитывая вскоре выйти из восходящего потока и спокойно спуститься в нисходящем. Однако восходящий поток не кончался — он стал медленней, но, объединившись со многими теплыми струями, превратился в широкое вертикальное течение. Беспокойство переросло в страх. Зуар Грынь прибавил ходу, взяв немного книзу, но чувствовал, что его всё равно несет вверх. И тут пришел настоящий высотный ужас. По всему телу пошло покалывание. Зуар Грынь непроизвольно засвистел и затрещал что есть мочи. И эхо пришло, эхо из пустоты нарисовало гигантские щупальца, тянущиеся к нему сверху, потом щупальца исчезли и с небес повалились огромные глыбы, скалы. Он вытянулся стрелой и рванул вниз изо всех сил, которые внезапно удвоились.

Потом он долго отлеживался, восстанавливая силы, поедал донных моллюсков и дожидался, пока пройдет головная боль, прежде, чем вернуться домой.

Амбур Граг в свое время тоже испытал высотный ужас, но уже по своей воле — поднимаясь вверх в спокойной воде до предела, пока ужас не стал невыносимым.

— Думаю, — ответил Зуар Грынь, — в небесах есть нечто твердое и очень важное, что нам не положено видеть. Высотный ужас нужен для того, чтобы мы никогда не увидели ту твердь, иначе случится нечто плохое^[5].

Очевидно, что с такими мыслями Зуар Грынь как ученик Высшей школы философии был обречен. Тем более с его простодушием. Он просто спросил, почему задержка между раскатами гнева Грукабура и ответным громом Ензидрина всегда одинакова. Наставник, сам того не желая, налился багровым свечением и медленно процедил: «Пошел вон!»

Зуар Грынь так и сделал. Плюнув на придворную карьеру, он пошел в подмастерья к своему родителю, vеднику. Каждый раз, как только вулкан подавал признаки жизни, он бросал все дела и отправлялся поближе к нему, считал стуки до прихода эха и записывал результаты. Однако счет вносил свою ошибку — иногда получалось 132 стука, иногда 135, иногда 138. Тогда Зуар Грынь изобрел часы.

У него была привычка всё хватать, толкать, крутить. Родитель обычно подвешивал тяжелые круглые отливки^[6] к потолку на проволоке. Зуар Грынь любил их подкручивать и долго смотреть, как они вращаются туда-сюда, постепенно тормозясь. Благодаря приобретенной привычке считать стуки, он довольно быстро обнаружил, что период кручения отливок не меняется даже тогда, когда они почти успокоились и поворачиваются совсем немного. Это было несложно проверить — Зуар Грынь взял две одинаковые заготовки на одинаковых подвесах, одну подкрутил сильно, другую — совсем чуть-чуть, а потом с удовольствием следил за их синхронным кручением. Достаточно было время от времени легонько подкручивать отливку, чтобы процесс продолжался сколь угодно долго.

Обстоятельный Зуар Грынь отрегулировал длину подвеса так, чтобы крутильный маятник считал именно стуки — те стуки, которые отмерял его мозг по ритму, переданному родителем в наследство. Осталось подождать, когда проснется вулкан. Чтобы зря не терять время, он сложил из камней на отроге вулкана небольшой наблюдательный пункт и перенес туда «часы», что оказалось хорошим физическим упражнением. Через пару сроков вулкан проснулся, время между приходом прямого звука от удара из жерла и началом раскатов сверху оказалось почти постоянным — 133 с половиной стука, если считать за стук период колебаний конкретного крутильного маятника, изготовленного Зуар Грынем. По иронии судьбы именно этот маятник с его периодом в будущем станет эталоном: до потомков дойдет документ с записью, что по данным первых измерений время задержки эха вулкана от неба равна 133,5 стука. Положение жерла вулкана не изменилось, положение «обсерватории» было зафиксировано в документе и подтверждено археологами. Так, по первому историческому документированному определению, откалибруют единицу времени, стук. Никаких астрономических явлений, задающих естественную шкалу времени, на Европе нет.

Судьба Наставника, выгнавшего Зуар Грыня вон, против всех ожиданий оказалась драматичной и яркой. Вопрос ученика засел у него в мозгу как заноза. Пока вулкан извергался и грохотал, он, услышав раскаты, против воли начинал считать стуки до ответного грома, и всегда получал примерно одно и то же. Картина мироздания в сознании Наставника начала рушиться. Самой страшной стала мысль о том, что Учение поддается проверке. И если начать всерьез проверять, ставить вопросы (о том же крае Мира, например) то можно найти ответы не в Учении, а в жизни. И они могут оказаться совсем другими! Тем и был страшен для Наставника тот самый вопрос про небесный гром.

Однажды Наставник почувствовал, что не может больше учить тому, во что сам перестал верить, и сбежал. Его видели вдали от города — там, куда Индаргрук дотянулся своими отрогами. Он поселился в гроте рядом с теплым ключом, среди кустов ароматного лапчатника. С Наставником подружилась пара диких улзеней, изнемогавших от любопытства, так что вряд ли он страдал от одиночества. Наверное, о чем-то думал всё это время. И явно что-то надумал, поскольку оборудовал письменный стол, найдя гладкий камень, надрал кожицы пухловика и начал писать некий труд. Царапал иглой спинокола, чертил некие схемы с треугольниками, проявлял, натирая разрезанным плодом чернильника, обрезал листы. Труд назывался «Трактат о познаваемости мира».

Когда Наставник через четыре срока объявился в городе, он выглядел уверенным и веселым. Даже посвежевшим. Прибыв на Белую площадь, он провозгласил с высоты: «Привет благочестивому Агломагу!» — два десятка досужих горожан резко обернулись, двое узнали его и помахали руками. Затем Наставник сразу разыскал Зуар Грыня, косвенного виновника столь резкого перелома в своей судьбе.

— Ну как, держишь на меня зло?

— Да уж забыл давным-давно, к тому же всё, что ни делается, — всё к лучшему. А то учил бы сейчас юных олухов-аристократов всякой ерунде. А так, смотри, какой прибор сделал — время измеряет.

— Да… Не зря я считал тебя одним из лучших учеников. Ну ты уж прости меня за прошлое. Глуп я был, хотя и учил вас, юных олухов, как ты сам сказал. С тех пор я многое передумал… А сейчас я к тебе не просто так. У меня идея есть. Как раз тут твой прибор пригодится. Ты посчитал стуки между приходом звука от вулкана и от неба.

Конечно, самое очевидное объяснение, что это не боги переговариваются, а эхо вулкана от чего-то там отражается, ты прав. Но тут можно возразить: а если там, на высоте ста свистов над Индаргруком, — дворец Ензидрина, который вторит Грукабуру, как только услышит его гром?

— Прямо как поприк?

— Допустим, как поприк. Суть не в этом. Надо отмести все возражения, так, чтобы у проповедников хобот морщило, когда они заикаются о перекличке богов. Есть хороший способ определить, от чего отражается эхо. На слух это понять сложно — раскаты идут как будто сразу с разных направлений — из широкого пятна, а не из точки. Допустим, эхо приходит только от какой-то точки над Индаргруком, неважно — Ензидрин там сидит, поприк, или нечто твердое отражает звук. Ты же был близко к вулкану, когда насчитал 133 стука. Кстати, на каком расстоянии от жерла?

— Свистов десять, наверно.

— Время на эти десять свистов надо прибавить к задержке. Понимаешь почему?

— Сам же сказал: лучший ученик. А теперь за идиота принимаешь?!

— Хорошо. Значит, путь звука от жерла до неба и назад до твоей обсерватории занимает 140 стуков, 70 — в один конец. Сто с лишним свистов до неба. Возьмем для простоты 100 свистов и 67 стуков. Теперь главное: если слушать издалека, задержка между прямым звуком и откликом будет меньше. Насколько меньше?

— Треугольники рисовать надо. Этому-то ты нас правильно учил.

Как сейчас помню: а квадрат плюс бэ квадрат равняется цэ квадрат.

— Правильно. Допустим, мы в двухстах свистах от вулкана, а Ензидрин висит в ста свистах точно над ним. Грукабур грохнул, и его звук пошел напрямую к тебе вдоль тверди, а еще он пошел прямо вверх, через 67 стуков дошел до Ензидрина, тот тут же гаркнул, и его крик пошел к тебе по прямой. Считаем расстояния. Первый путь — двести свистов. Второй? Ну-ка, вспоминай!

— Чего тут вспоминать — сто плюс сто на корень из пяти — триста двадцать четыре получается. Разница — сто двадцать четыре свиста.

Схема эксперимента, предложенного наставником: как различить эхо вулкана от плоского твердого неба и эхо от объекта над вулканом

— Вот видишь, чему-то я вас полезному все-таки научил. Теперь допустим, что нет никаких грукабуров и ензидринов, а есть над нами и над вулканом необъятное плоское небо. И мы опять в двухстах свистах от вулкана. Вулкан грохнул. Когда придет отраженный звук от неба?

— Раньше всего придет тот звук, что отразится посередине. Берем равнобедренный треугольник, делим его на два одинаковых прямоугольных. Сумма их гипотенуз — 283 свиста, если правильно корень из двух извлек. Разница — 83 свиста.

— Правильно. Ты всегда был способным учеником. Как я переживал, когда тебя выгнал! Делим на скорость звука — мы ее знаем неточно, пусть будет полтора свиста на стук. В первом случае задержка 82 стука, во втором 55. Сможем мы отличить одно от другого?

— Еще как сможем, даже без моего маятника.

— Лучше с маятником. Важен обстоятельный результат, чтобы всё было точно записано, как измеряли, каким маятником, чтобы другие могли повторить и убедиться.

— А как отмерить двести свистов?

— По столбовому пути из Агломага в Ардадзыр. Там отмерен каждый свист. Дорога почти прямая: двести свистов от вулкана будет на сто семидесятом свисте дороги — чуть больше половины пути.

— Погоди, но Индаргрук не любит ждать. Допустим, мы отправимся в сторону Ардадзыра при первых ударах. Сто семьдесят свистов — это восемь, а то и все десять смен пути. А если он затихнет через три смены? Назад ползти, сморщив голову?

— Есть простое решение. Сейчас ты делаешь два одинаковых маятника, чтобы их периоды точно совпадали. Я отправляюсь с одним из них на сто семидесятый свист пути в Ардадзыр. Там поселяюсь. Мне не привыкать жить в уединении. Мне еще многое надо обдумать в тишине. Ты остаешься здесь в Агломаге. Как только вулкан просыпается — за три срока^[7] он точно проснется, а скорее всего раньше, — ты берешь маятник и двигаешь в свой наблюдательный пункт у вулкана. Тут всего двадцать свистов — успеешь. При каждом ударе мы оба для полноты картины измеряем время от прямого звука до отраженных раскатов и записываем результат. После чего я возвращаюсь сюда, и мы объявляем миру о твердом небе, распростертом над нами.

— И нас объявляют еретиками и ссылают в темные дали.

— Ну, ты можешь помалкивать, я объявлю от своего имени. Мне звание еретика очень даже нравится — меня запомнят и оценят потомки. А темных далей я не боюсь: там мне точно никто не будет мешать. У тебя другая задача: сидеть тихо и переписать вот это. А если есть надежные друзья, дай им, пусть они перепишут себе по копии.

Всё примерно так и произошло, развернувшись следующей серией событий.

• Наставник поселился на сто семидесятом свисте пути в Ардадзыр.

• Через полтора срока вулкан начал извергаться.

• Наставник на сто семидесятом свисте измерил задержку эха для 11 ударов, все результаты легли в интервал 50–51 стук. Потом, пока извержение продолжалось, он поспешил к Агломагу и успел замерить задержки на сто двадцатом свисте и на семидесятом. Всё примерно сошлось с тем, что диктовала нехитрая геометрия. Интересно, что на сто семидесятом свисте дороги прямой звук оказался приглушенным и низким, а отраженные раскаты в сравнении с ним — четкими и сильными. К тому же эхо приходило на полтора-два стука раньше расчетного. Это объяснят лишь далекие потомки. Зуар Грынь измерил задержку для семи ударов своим маятником. Оказалось почти то же самое — 133–134 стука. Геометрия с твердым горизонтальным небом подтвердилась.

• Наставник описал результаты измерений в виде приложения к трактату и отправился по всем знакомым, знакомым знакомых и незнакомым горожанам, по торговым площадям и ярмаркам рассказывать о твердом небе и своих измерениях.

• На Наставника донесли, он был объявлен еретиком. Но сослан в темные дали не был, поскольку всегда появлялся неожиданно в непредсказуемом месте и вскоре исчезал неизвестно куда. Несмотря на то, что он успевал от души поговорить с горожанами, выследить и схватить его так и не смогли — пока кто-то донесет, пока прибудет отряд, его уж и след простыл в трехмерном пространстве.

• Зуар Грынь успешно запустил цепной процесс копирования трактата Наставника, который стал популярным. Его боялись показывать открыто кому ни попадя, но с удовольствием давали почитать надежным друзьям и тем более переписать по секрету.

• Потомки действительно запомнили и оценили Наставника, который вошел в историю под прозвищем «Ензивер», что значит «испытатель небес». Его портрет, не имеющий ни малейшего сходства с оригиналом, через двадцать колен был высечен на цоколе монумента героям-покорителям небес в Агломаге.

Примечания

1

Европиане — гермафродиты. При этом им свойственно весьма нетривиальное репродуктивное поведение со своеобразной романтичностью, которая, впрочем, недоступна восприятию человека и потому не освещается в данной хронике. По этой причине претензии по поводу сексизма автором не принимаются.

2

Стук — единица времени европиан, близкая нашей секунде.

3

1 свист равен 1066 метрам. Название связано с пределом голосовой локации европиан.

4

На самом деле объемная картина от небесного эха не возникает потому, что оно растянуто во времени из-за больших масштабов отражателя. Мозг европиан, как и наш, не приспособлен к автоматической обработке медленного сигнала — если замедлить развертку изображения в старом телевизоре в десятки раз, мы перестанем видеть картинку.

5

Высотный ужас — эволюционный ответ на гипертрофированное любопытство европиан. Многие из палеоевропиан погибли, будучи не в силах вернуться с большой высоты.

6

По поводу технологии литья у европиан см. главу «Часовщик и Кузнец».

7

Срок — 1,119 земного года (см. сводную таблицу единиц времени в главе «Пропасть»).