Буратино. Правда и вымысел

Борис Конофальский, 2023

Якобы юмор. Писал книгу двадцать пят лет назад, сейчас мне книга кажется грубой, пошлой и самое неприятное, глупой. В общем я вас предупредил. Претензии не принимаются, деньги не возвращаются.

Глава 3

Накануне, или как получаются дети

Утренняя болезнь, отравление сивушными маслами, остаточная алкогольная интоксикация — можете называть это явление как угодно, название не изменит сути и тяжесть этой болезни. Простонародное же название этого явления — похмелье. Если вы пережили хоть одно похмелье, вы поймёте бедного старика Карло. Впрочем, не до конца, ибо тяжесть похмелья Карло Джеппетто носила характер лёгкого предсмертия.

Сильнейшие спазмы сосудов головного мозга развивались на фоне коронарной недостаточности средней тяжести, на фоне обострённого рвотного рефлекса и жесточайшего ослабления стула.

В общем, Карло страдал, а его почти лысая голова была пунцовой, а веки глаз, выражаясь языком поэтов, — ворота души, были ядовито-лиловыми. Дыхание тоже было ядовитым и настолько, что воздух, вырывавшийся из его отравленных лёгких, по убойной силе вряд ли уступал парам синильной кислоты.

Джеппетто открыл глаза и издал протяжный, трубный стон. Этот стон исходил из самого сердца и был пронизан неизъяснимым трагизмом. В пустой комнате стон прозвучал по-могильному глухо и по-могильному безнадёжно, ибо на него никто не откликнулся.

Карло несколько секунд лежал молча, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, и, когда их до конца ощутил, издал ещё более трагичный стон.

И, о, чудо! Рядом что-то хрюкнуло или всхрапнуло.

«Может, крыса» — тяжело, словно напильником по мозгам, в его голове шевельнулась мысль. И тут же другая, менее болезненная, озарила его: «Не-е, крысы не хрюкают, это что-то другое. Вот набраться бы сил и посмотреть».

Но где их набраться, сил-то нет, сердце и так стучит во всех частях тела, даже в пересохшем горле. И тогда Карло снова застонал, ибо это была единственная малоболезненная операция, на которую был способен его организм. Стон получился долгий, переливчатый, затухающий, как гудок уходящего вдаль паровоза. И очень одинокий какой-то, скорбный даже.

И не менее скорбный был ответ — тишина. Тишина висела в пыльной, провонявшей перегаром и чесноком, комнате.

«Чтобы вы все сдохли, как мне нужно выпить, — подумал Карло. — Вот так вот люди и умирают, а их потом ни одна зараза не хватится целую неделю, пока они не завоняют весь квартал и их не пожрут мухи. И ведь ни один крокодил не стукнет в дверь и не скажет: «Карло, а не надо ли тебе опохмелиться?» Чтобы вы все сдохли, я вам всем припомню, вы ещё все спляшете у меня сиртаки на собственной селёзенке и прочих почках».

Он опять протяжно застонал и, к его удивлению и восторгу, что-то совсем рядом шевельнулось. Нет, это была не крыса, это шевельнулось так, что скрипнула ещё добротная кровать. И окрылённый надеждой Карло застонал что было сил, вложив в этот стон всю боль души, что накопилась у него за утро. И какова же была его радость, когда он услышал грубый, женский голос — музыку.

— Да что же вы, синьор Карло, ревёте, как стельная корова, всё утро. Что вы там себе думаете, что вы там Карузо какой-нибудь? Всю ночь с вами мучилась, да ещё и утром не даёте поспать. Спите вы уж что ли.

Эта речь показалась Карло спасительной песней, свежим ветром гор. «Всё не так уж плохо», — подумал Карло и прохрипел сдавленно:

— Надо выпить.

Фраза немым вопросом повисла в воздухе и осталась без ответа. Ещё бы, ведь в ней не было ни силы, ни энергии, а только вялое заискивание и просьба. Поняв свою ошибку, Карло отбросил трусливый тон просьб и уже прорычал, насколько мог рычать человек в его состоянии:

— Выпить дай!

— О, Господи, когда же вы нажрётесь, всю ночь жрали-жрали, жрали-жрали, а утром не успели глаза продрать, а уже снова жрать этот ром поганый. Спите уж что ли, а не то, не ровён час околеете, и лежи потом с вами, с мертвяком, как дура.

— А ты и есть дура! Выпить дай!

— Ой, да ну вас! — окончила разговор неизвестная дама и заскрипела кроватью, очевидно, поворачиваясь к Карло задом. — Спите уж что ли.

Но Джеппетто был не из тех, кто легко сдаётся. Собрав всю волю и наплевав на подкатывающую к горлу тошноту, он сжал кулак и что было сил ткнул им в сторону собеседницы. Ткнул и попал во что-то мягкое.

— Дай выпить, а то убью.

— Да что же это такое, всю ночь пил и дрался, а утром опять спозаранку за вчерашнее принялись. Ни стыда, ни совести у человека, — закудахтала дама, — да где я вам выпить возьму, если вы вчерась весь ром дожрали, что ничего не осталось. И дерётся же ещё, кобель старый, прямо мёдом не корми, дай ему кулаками людей с самого утра потыкать. Иначе, видно, ему и дня не будет.

— Выпить, — ответил Карло, чувствуя, что силы его на исходе.

— Вот раздирает его, окаянного. Нету, я вам итальянским языком говорю. Нету.

— Выпить, — не сдавался Джеппетто.

— Да чтоб вас геморроем раскорячило, — взвизгнула женщина и соскочила с кровати. Карло услышал, как её босые ноги шлёпают по грязному полу, а потом и увидел её. Это была шестнадцатилетняя толстуха, дочь мясника с соседней улицы, которую Карло спортил ещё два года назад, но имени которой сейчас вспомнить не мог.

Девка, не стесняясь наготы, шарила по комнате, но не очень-то спешила.

«Быстрее, дура, что же ты тянешь кота за известно что, — думал Карло, наблюдая за ней, — ну вот, корова, стала теперь в носу ковырять, стоит, дурища, выковыривает, а я помираю».

Но он мог только думать и смотреть, а вот что-нибудь сделать или хотя бы сказать не мог, сил просто не было.

А девка, наковырявшись в носу, вытерла палец о пышное бедро и продолжила поиски.

— Была же бутылка, — приговаривала она, — он же вчерась ею на меня замахивался. Может, там хоть что-то осталось. Ну и грязь тут у вас, синьор Карло, у нас в свинарнике чище, и крыса вон дохлая валяется с позапрошлой субботы.

«Да шевелись же ты, толстомясая, какая там ещё крыса, чтоб ты сама сдохла», — с тоской подумал Карло и вдруг услышал дивную музыку, музыку катящейся по полу бутылки.

— А, да вот же она, она под кроватью, — обнаружила ёмкость девица.

«Лишь бы не пустая, хоть чуть-чуть, хоть капельку», — с надеждой и замиранием сердца думал Джеппетто.

Ему повезло. В бутылке кое-что было. Содержимого было мало, но оно было. Этого бы хватило на то, чтобы поставить его на ноги.

— Давай! — прохрипел он, протягивая руку, откуда только силы взялись.

— Нате.

Рука Карло тряслась, как хвост замерзшей собаки, но он капли не пролил. Горячая жидкость проникла в его измученный организм и растворилась там, принося с собой облегчение. Облегчение приходило постепенно и не было окончательным. Сначала перестало бешено колотиться сердце, оно снизило обороты и заработало в почти нормальном режиме, а через две-три минуты чуть-чуть опустила и голова, тошнота отошла. Джеппетто на глазах оживал, и с улучшением самочувствия к нему постепенно стал возвращаться рассудок. Он взглянул на голую девку, которая стояла около окна, что-то жевала и наблюдала за чудесным исцелением.

— Ты бы хоть срам свой чем-нибудь прикрыла, лахудра бесстыжая, — наконец произнёс Карло, тем не менее, отдавая должное прекрасным формам.

— И-и, чегой-то вы набычились, сами же меня спортили, — возмутилась девка, — а вчерась так на меня бутылкой замахивались, когда я заголяться не хотела.

— Оденься, — Карло уже достаточно пришёл в себя и даже сел на кровати, — оденься, да за пивом сходи.

— Денег давайте, — отвечала девка, даже и не думая одеваться.

— Деньги? — Карло наморщил лоб. — Ты это… Сходи к трактирщику, пусть в долг даст, — но в его голосе не было уверенности.

— Да кто это вам в долг даст, вы умом, что ли с рома совсем повредились?

— Молчи, коровища, не тебе, мясничихе, судить о моём уме, ты лучше одевайся и иди к трактирщику. И себе пива в долг возьми, и мне принеси.

— И-и, да вы и вправду рехнулись или меня за дуру наблюдаете, — девица даже рассмеялась, — сожрёте пиво вы, а долг трактирщик на меня запишет. Ох же, и хитрый вы кобель.

— Ты не лайся, не лайся, — примирительно произнёс Карло, — не хочешь — не ходи, так хоть мои штаны найди.

Девка подняла с полу тряпку, видимо, штаны, протянула их Карло, а сама отошла в сторону и стала с любопытством наблюдать, что будет дальше. На её не особо умном лице вдруг появилась тень иронии. А Джеппетто тем временем стал вертеть в руках то, что ему дала девка. Честно говоря, что-то общее со штанами в этой материи было, только вот Карло не мог понять что.

— Это что? — спросил он, и в его голосе чувствовалось недовольство. Джеппетто вдруг стал подозревать, что девка над ним издевается.

— Как что, — девка захихикала, — известно что, это же портки ваши давеча были.

— Какие же это штаны, дура, это же выкройка.

— Сегодня это, может, и выкройка, а вчерась портки были, — продолжала хихикать девка.

— А кто же мне их так? — Карло повертел материю в руках. Материя была добротная, прочная, из такой паруса шьют, а вот нитки гнилые, швов не удержали. — Какой козёл мне штаны распустил?

— А что же, известно какой, — скалилась толстуха.

— Ну и какой?

— А то вы не знаете какой?

— Скажи, кто мне штаны изуродовал, а то убью, — начал свирепеть Карло.

— Да что вы придуриваетесь, сами всё знаете.

— Дура! — заорал Карло. — Или ты мне скажешь, или я отобью тебе твой толстый зад и твою глупую морду хлеще, чем твой папаша отбивает отбивные.

— Что вы свирепствуете, я вам ваши штаны не драла, — перепугалась девка, — это же трактирщик так с вами.

— Как? — продолжал злиться Карло. — Как он это сделал?

— Известно как — собакой.

— Какой ещё собакой?

— Да вот такой, — девка развела руки, показывая, какая большая была собака и чёрная, как дьявол.

— И с чего бы это он?

— Да известно с чего. Вы рома требовали или водки, а он вас из трактира взашей, а вы стекло ему дрыном побили в окне.

— Так этот подлец за какое-то дурацкое стекло так над моими штанами надругался? — негодованию Карло не было предела.

— Да нет, он не за стекло, за стекло он полицейского позвал.

— А что полицейский?

— А полицейский вас признал и сказал, чтобы разбирались сами и ушёл.

— А я что?

— А вы известно что, давай себе снова рому требовать. А трактирщица вышла и говорит: «Синьор Карло, вы нам и так много денег должны, и всё за ром, чтобы вы им подавились. Побойтесь Бога и идите домой».

— А я что ей сказал?

— А вы ей ничего не сказали, вы ей кулаком в морду, да так, что она упала и юбка у неё выше головы, весь срам на улице. Ну вот, вы ей в морду, а сами давай орать: «Давай сюда рому, а то всех запалю». Вот смеху-то было.

— А со штанами-то что случилось? Причём здесь собака? — недоумевал Карло, сам он ничего этого вспомнить не смог.

— Да, при том, всем-то смешно, что трактирщица весь срам заголила. Вот трактирщик и осерчал. Как заорёт: «А-а-а», — и бегом за дом, а оттудова уже с собакой, и давай её на вас науськивать.

— А я чего?

— А вы тикать на забор, да куда там, пёс-то вас за порты и хвать! И ну вас драть, как тряпку. А вы орать: «Пусти, пусти, трактирщик, убери собаку, а то долг не верну». Все со смеху попадали, а народу было много.

— Говоришь, попадали? — зло спросил Карло. — Меня собаки драли, а они смеялись! Разве же это люди? Это собаки злые!

— Ну а пёс ваши штаны так распустил по швам.

— Люди — свиньи, — философски произнёс Карло. Ему было грустно, так как это были его единственные штаны. К тому же похмелье ещё не отступило. Карло чувствовал необходимость в выпивке. Поэтому синьор Джеппетто всё-таки напялил эти штаны как мог и, ощущая необыкновенную свежесть в районе седалища, сделал несколько шагов, стуча деревяшкой по полу.

Девка залилась громким смехом.

— Э-эх, дура, — Карло сплюнул в сердцах, — ты бы лучше мне какую-нибудь верёвку нашла, а не скалилась.

— И что вам верёвка, ваш волосатый зад и так вчерась все видели, — не унималась толстуха, просто закатываясь от смеха.

Не выдержав этого издевательства, Карло попытался влепить этой корове оплеуху, но стоял на ногах он нетвёрдо, а девка оказалась достаточно проворной, несмотря на свои габариты. Как и следовало ожидать, синьор Джеппетто по девке не попал, а попал рукой в каминный камень.

— У-ух, зараза, у-ух, как мне больно, — он зажал руку промеж ног и несколько секунд ждал, пока стихнет боль, а потом поднёс её к глазам. На костяшках руки красовались ссадины, причём несвежие. — Дьявол вас всех зажарь. А это у меня откуда? Наверное, об трактирщицу сбил.

— Да не-е, не об трактирщицу, — заверила его девка, — это вы об моего папашу.

— Об папашу?

— Ну да, он меня с вами пускать не хотел, говорил, что я не шлюха идти с вами всего за пять сольдо.

— А я что?

— Вы-то? Вы, как обычно, папашу по мордасам, а мне пять сольдо пообещали.

— Какие ещё пять сольдо? — насторожился Карло.

— Что такое? — взвизгнула девка. — Вы мне тут театр не разыгрывайте, сначала обещали, а теперь отпираются!

— Что я тебе обещал? Какие еще пять сольдо?

— Ах, и глаза ваши бесстыжие. Может, я и толстомясая, а вы-то меня всю ночь слюнявили и всё задарма, что ли? Вот поглядите, — девица показала пару синяков на плече, — а вот ещё, — она подняла ногу и ткнула пальцем в синяк, находящийся в весьма пикантном месте, — всю ночь меня грыз, как заяц вишню. И всё за красивые глазки, что ли? Обещали пять сольдо, а иначе я с вами в один сортир не пошла бы. У меня и помоложе есть.

— Ты чего мелешь? Ничего я тебе не обещал, — вяло отбивался Карло.

— Обещал, обещал, — завизжала девка, да так, что ложка в стакане звякнула, — у меня и свидетели есть, лживая вы корова.

— Ой, не ори, не ори, оглашенная, у меня и так сил нет, — поморщился Карло.

— Как же не орать, — продолжала девка, — когда вы обещали, а теперь отбрыкиваетесь.

— Да я, может, спьяну что и ляпнул, а ты поверила, а я-то шутил, наверное, — Карло пытался сгладить ситуацию, но пока не знал как.

— Ах, вы… ах, вы… А ещё парик носите, как порядочный, и на шарманке выучились играть, а сами подлец подлецом, — продолжала визжать девка. — Шутит он, видите ли, шутник плешивый. Обещали деньги и не отдаёте, отдайте мне мои пять сольдо!

— Вот ты прицепилась со своими пятью сольдо. Да зачем они тебе, дурёхе?

— Затем! Мармеладу куплю и петушка, и ленту.

— Какого ещё петушка? — Карло чувствовал, что теряет последние силы в этом бессмысленном споре. К тому же эта девица начинала действовать ему на нервы своим визгом.

— Такого петушка, на палочке, — пояснила девица.

— Зачем тебе петушок на палочке? — устало спросил синьор Джеппетто.

— Как зачем? Чтобы лизать.

— Тебе, дуре, давно пора лизать сама знаешь что, а не петушков на палочке. Ты, в общем, давай одевайся и иди отсюда, а то шуму от тебя много, а толку нету, — с этими словами Карло, стуча деревяшкой, добрёл до каминной полки и достал оттуда моток бечёвки. Этой бечёвкой он стал приматывать заднюю часть штанов к передней, но то ли руки у него дрожали, то ли таланта к такой работе не было, в общем, вышло плохо, что неимоверно разозлило его. Да и дура-девка не унималась:

— Ах, вы, подлость, ах, вы… отдайте пять сольдо, иначе я не уйду и не оденусь. Пёс вы шелудивый, чтоб у вас геморрой случился и горячка, и проказа, и триппер, чтоб вам… Отдайте деньги, подлючая морда!

Это окончательно вывело синьора Джеппетто из себя и, плюнув на плохо слаженные штаны, он изловчился и схватил девку за волосы, подтащил к двери и на пороге дал девке под зад коленом, да так, что у самого колено заломило. Девка брякнулась на мостовую ко всеобщему ликованию и веселью прохожих, а также жильцов близлежащих домов. Оказавшись на мостовой, она завыла:

— Одёжу, одёжу отдай, подлец плешивый!

Карло под улюлюканье зевак выбросил девке платье и закрыл дверь. Теперь ему надо было подумать о том, где всё — таки взять выпить. Естественно, о работе с шарманкой сегодня не могло быть и речи, состояние было не творческое. В долг, конечно, ему уже никто больше не даст. Это ясно. Пойти написать донесение нет сил, голова совсем не работает. Была, правда, у Карло одна вещь, тайник души, услада мысли. А именно: был у старого шарманщика небольшой горшочек под половицей у камина. Горшочек, наполовину заполненный золотыми цехинами. Синьор Джеппетто собирал их всю жизнь и ни разу, как бы тяжело или голодно ему ни было, он не взял оттуда ни единой монеты. Мысли взять оттуда хоть немного денег с ним случались в такие дни, как этот. Но Карло гнал их от себя и был верен своему горшочку.

«Вот когда я буду стар, — думал он, — и меня уволят со службы, а ходить с шарманкой сил уже не будет, вот тогда я буду брать оттуда по одной монетке в месяц, чтобы хватило на хлеб с луком и на добрый стакан рома».

Но это была идиллическая картина будущего, а в данный момент он расхаживал по комнате в рваных штанах, мучимый похмельем.

«Дьявол меня раздери. В моей каморке я точно рому не найду, сколько ни ходи. Надо идти на улицу и всё-таки попытать счастье, может, где чего и обломится». С этими мыслями он накинул куртку на голое тело, обул единственную ногу и вышел на улицу, даже не нахлобучив свой любимый жёлтый парик. Джеппетто ещё не знал, куда пойти, и если бы не вчерашний скандал в трактире, то, конечно, направился бы туда. Трактирщик был человек мягкий, даже, можно сказать, трусливый, поэтому там обычно Карло и поправлял своё утреннее здоровье. Но сегодня этот вариант отпадал сам собой. Можно было, конечно, пойти к шахтёрам на край города, у них-то всегда есть что выпить. Да больно люди они грубые, могут и в морду дать, ведь неизвестно, под какое настроение к ним попадёшь. Может, они ещё не забыли, что Карло стащил у них кувшин вина две недели назад, который шахтёры оставили себе на опохмелку.

Ещё можно было зайти в цирюльню, и, если цирюльник дремлет, как это часто бывало, стащить у него одеколон. Но вряд ли цирюльник спит, ещё слишком рано и, скорее всего, сейчас у него клиенты.

Аптека. Ну, нет, этот псих-аптекарь в прошлый раз облил Карло такой мерзкой дрянью, что от него три недели люди шарахались, пока он не помылся, запах был просто ужас. А ещё идиот-аптекарь пригрозил, что если Карло появится на пороге аптеки хотя бы ещё раз, то он обольёт его кислотой, а с него, идиота, станется. Ведь все знают, что этот псих уже дважды лежал в психушке. И один их этих двух раз за то, что зверски зарезал лошадь извозчика Таркони только за то, что Таркони ставил свою клячу рядом с аптекой в течение двух лет и бедное животное, видите ли, гадило аптекарю на порог.

— Эй, шарманщик, — вдруг окликнули Карло с верхнего этажа соседнего дома. Карло поднял голову и увидел почтальона Корботту. Лучик надежды шевельнулся в неопохмеленной как следует душе музыканта, — это от вас под утро вылетают голые девки?

— От меня, уважаемый почтальон, — как можно более вежливо отвечал шарманщик.

— Когда в следующий раз будешь выбрасывать голых девок из своего дома, предупреди меня, я встану пораньше, чтобы посмотреть. А то вся улица только об этом и говорит, а я, как последний олух, проспал всё представление.

— Не извольте сомневаться, синьор почтальон, — заверил его Карло, — обязательно поставлю вас в известность.

— Я буду ждать, синьор Джеппетто, — усмехаясь, произнёс почтальон и уже готов был закрыть окно, но Карло его окликнул:

— Синьор почтальон, — шарманщик вложил в тон всю свою вежливость.

— Да, синьор шарманщик, — синьор Карботто сразу насторожился и стал подозрительным, от его добродушия не осталось и следа.

— А найдётся ли у вас, синьор почтальон… — начал было Карло.

— Не найдётся, — отрезал почтальон, — и не надейся.

–…всего одной бутылки вина.

— Ни одной капли.

— Я не прошу у вас денег, дайте в долг всего одну бутылку вина.

— В долг? — взвизгнул почтальон. — Да ты же мне и так должен четыре сольдо уже два года, да ещё бутылку вина, две меры муки, мешок риса. И после этого ты набираешься наглости просить ещё?

— Я вам всё отдам, клянусь честью, но сейчас мне нужна бутылка вина или хотя бы стакан.

— Какой, к чёрту, свинской честью ты клянёшься, бесчестный ты человек, ты уже мне год назад клялся своей честью. И что? Да ничего. Проваливай, иначе я запущу в твою плешивую башку табуреткой.

— Эй, ты, не сильно-то разоряйся насчёт моей чести, ты сам воруешь газеты на почте. Это всем известно, кого ни спроси.

— Что? Ах ты, кобель колченогий, — почтальон на секунду скрылся из вида и тут же появился снова уже с ведром в руках, — вот тебе вино.

И он выплеснул ведро помоев на Карло. Тот, конечно, попытался увернуться от картофельных очистков и рыбных голов, но это удалось ему не до конца.

— Такой свинье, как ты, Джеппетто, — орал почтальон, — и помои — вино. А ещё, если ты не уберёшь свой зад отсюда, я сейчас спущусь и сломаю тебе последнюю ногу.

Зная вздорный характер почтальона, Карло не стал сомневаться в его намерениях и поспешил убраться.

«Ну, мерзавец, тебе это с рук не сойдёт, — думал он, отряхивая с себя картофельную шелуху, — уж напишу на тебя такой донос, что господин капитан за голову схватится, когда прочтёт. Не сомневайся, подлец, ишь взяли моду поливать людей помоями. Что я — сточная канава что ли?»

Отойдя на безопасное от этого идиота расстояние, Карло остановился, чтобы немного перевести дух и поразмыслить. И когда его силы были восстановлены, он понял, что кроме как к столяру Антонио, ему пойти некуда. Вернее, есть куда, но во всех других местах риск получить в морду намного выше, чем возможность получить выпивку. Поэтому Карл направился к столяру.

Столяр жил рядом с ним, их огороды граничили и сильно контрастировали друг с другом. Стройные грядки морковки и пышные заросли бобов казались просто английским парком по сравнению с джунглями, в которых обитали почти уже дикие томаты и картофель Карло.

Кстати, ухоженность огорода и опрятность домика столяра всегда раздражали шарманщика, и за всё это он сильно недолюбливал синьора Антонио. И, как следствие, Джеппетто вредил мастеру где только мог, повторяя при этом: «Нет ничего хуже плохого соседа».

Но всё это не помешало ему погромче постучать в дверь мастера Антонио:

— Хозяин, отворяй!

— Кто там? — донеслось из-за двери, и она открылась. Когда мастер увидел, кто за дверью, его лицо побледнело, а столярный карандаш, торчащий из-за уха, выпал и сухо стукнулся об пол.

— Это я, — сказал Карло, — ваш сосед, пришёл справиться о вашем здоровье.

— Очень рад, — произнёс столяр, но, судя по вибрации его челюсти, это было не совсем правдой, — входите, сосед. Вот вам стул, наверное, вам тяжело стоять, — засуетился синьор Антонио.

— Спасибо, сосед, спасибо. Что-то я последнее время вас не вижу. Где пропадете? Может ездили куда навестить родственников?

— Нет, синьор Джеппетто, — грустно отвечал мастер, его красный нос стал ещё краснее, — никуда я не ездил.

— А где же вы были?

— Я был в тюрьме, — выдавил из себя синьор Антонио.

— Да бросьте, неужели в тюрьме? — Карло хлопнул себя по коленям руками. — Да за что вас туда забрали? Признайтесь, наверное, опрокинули лишнего за воротник и с кем-нибудь подрались?

— Нет, — Антонио тяжело вздохнул, — всё не так просто.

— А что же случилось? За что вас туда упекли?

— За неблагонадёжность, — еле выговорил столяр.

— Да идите вы! — не поверил Карло. — Вы шутите? Это вы-то неблагонадёжный? Да пусть пусто будет той свинье, которая о вас так думает. Я и не знаю человека более благонадёжного и порядочного, чем вы.

— Вы очень добры, синьор сосед, только вот следователь долго не мог поверить в это.

— Да что вы, вот мерзавец. Мерзкая полицейская ищейка.

— Берите выше, он — не простой полицейский. Он из тайной полиции.

— И в чём же вас обвиняли?

— В том, что я помогал беглым каторжникам, особенно политическим, и в том, что я сочувствую социалреволюционерам, а, может, и храню даже запрещённую литературу.

— Эк, куда хватили, — возмутился Карло.

— А ещё меня подозревали в оскорблении церкви и ереси.

— О, Господи, да они ополоумели. Это ж надо, — произнёс Карло, у которого уже не было сил терпеть и вести светские беседы, ему ужас как хотелось выпить, и он перешёл к делу, — вы уж простите меня, сосед, но я к вам по делу.

— Да? Чем могу?

— Должок хочу у вас забрать, если вы не запамятовали, то у меня на огороде вы выкопали бутылку с виноградным самогоном.

— Синьор Карло, — взмолился мастер, — клянусь вам, что никогда я не брал с вашего огорода ни фляги, ни бутылки, ни кувшина. Честное благородное слово.

— Вижу, — Карло встал со стула, — вижу я, что вы не только вор, синьор мастер, а ещё и упрямец, и мало вас держали в тюрьме, я бы вас туда на год упёк бы.

— Но, помилуйте…

— Не сметь меня перебивать! — заорал шарманщик. — Подлый карбонарий и вор. Я про тебя всё знаю, я тебя выведу на чистую воду, я всем расскажу, что ты вообще, может быть, даже и бомбист.

— Помилуй Бог, — синьор Антонио перекрестился, — что вы такое говорите?!

— Да-да, бомбист, и, может быть, вы тут не табуретки делаете, а бомбы. Вот это что? — Карло ткнул пальцем в великолепное полено, лежащее в ореоле золотистых стружек на столе мастера. — Что это?

— Помилуй Бог, — мастер был еле жив от страха, — синьор Карло, это же обыкновенное полено.

— Полено? — заорал шарманщик. — Полено? А не вы ли, мастер Антонио, в позапрошлом году кинули бомбу в карету полицмейстера города Болле? А? Или, может быть, вы никогда не слышали об этом? Не слышали, как убили честнейшего из полицейских?

— Да что вы, что вы, — столяр схватил полено со стола и двинулся к Карло, — вот глядите, это обыкновенное полено.

— Стой на месте, негодяй, не двигайся, якобинец. Я не позволю себя убить каким-то дурацким поленом, — продолжал орать Джеппетто, — даже во имя вашей поганой революции.

— Да я не имел ничего такого и в мыслях, — Антонио стал даже заикаться, — я просто хотел показать вам это полено. Оно, — он постучал по нему костяшками пальцев, — абсолютно обыкновенное, только из очень хорошего дерева.

— А зачем тебе это полено? — прищурившись, и с большой долей подозрения спросил Карло.

— Судебный исполнитель Кротти просил выточить ему ножку для стола. У него очень большой стол и нужна очень хорошая ножка.

— Это что же, подлец, ты хочешь запугать меня своими высокими покровителями? Даже и не думай. Я выведу на чистую воду и тебя, и твоего Кротти, и всю вашу шайку. Как гражданин и патриот я не позволю… Не позволю! — у Карло во рту всё пересохло, ему очень хотелось выпить, поэтому он не сообразил, чего именно он не позволит, и продолжил: — В общем, не позволю, так и передай этому негодяю Кротти.

Столяр был близок к обмороку, его руки дрожали, едва удерживая полено.

— Может, мы не будем ссориться и что-нибудь выпьем? — предложил он, нетвёрдо стоя на ногах. — По маленькому стаканчику винца.

— Экий вы всё-таки подлец, синьор сосед, если думаете, что настоящего патриота можно купить маленьким стаканчиком вина.

— Ещё у меня есть один сольдо, — уже с некоторой надеждой вспомнил столяр.

— Один сольдо? Пора бы вам знать, синьор Антонио, что меня не купишь за один сольдо и даже за два.

— Но у меня больше нет, — произнёс Антонио так искренне, что Карло поверил.

— Вот такие негодяи, как вы, сосед, и пользуются бедственным положением народа, чтобы творить свои злодеяния. Давайте сюда свой сольдо. Я беру его у вас в долг, и только потому, что падаю от голода. И вино давайте.

Мастер поспешил выполнить все требования шарманщика, и уже через минуту Карло сжимал почти полную бутылку вина, а в его кармане куртки лежал один сольдо. Прямо здесь же Карло начал пить вино и, выпив треть бутылки, произнёс:

— Кстати, и полено давайте сюда, я проверю, не бомба ли это.

— Возьмите, — грустно сказал мастер, отдавая полено.

— И запомните, — Карло забрал деревяшку и погрозил мастеру горлышком бутылки, — и передайте своим: никаких бомб в нашем квартале. Запомнили?

— Запомнил, — тяжело вздохнул мастер.

Карло вышел, а синьор Антонио перекрестился и подумал, что лучше переехать в другой город от греха подальше.