Между Добром и Злом

Борис Поломошнов

«Между Добром и Злом» – это книга-прорыв – за пределы, устанавливаемые идеологиями всех мастей. Книга-ниспровергатель – идеологических штампов и ортодоксальных клише любых цветов и оттенков; всяческого фанатизма и мракобесия; всевозможных форм лицемерия и ханжества; безобразного словоблудия и бесстыдного суесловия, господствующих сегодня в самых различных системах образования и воспитания по поводу извечной для людей проблемы столкновения Добра и Зла. Авторы книги – Борис и Егор Поломошновы, отец и сын, – увлекают читателя полемикой, происходящей между гипотетическими Учителем и Учеником, в результате чего происходит совместное погружение в предельные глубины проблемы. Результаты такого погружения по своей парадоксальности превосходят все ожидания. Книга адресована людям непредубежденным, готовым взглянуть на мир незашоренным взглядом.

ПЕРВАЯ БЕСЕДА

ВВЕДЕНИЕ В ДОБРОВЕДЕНИЕ

Ученик: Извините, позвольте, пока не началось, спросить…

Учитель: Уже. Началось. Спрашивайте.

Ученик: Скажите, правда ли, что существует Школа злословия?

Учитель: Правда.

Ученик: И давно?

Учитель: С легкой руки автора одноименной пьесы — Ричарда Бринсли Шеридана — с 1777-го года.

Ученик: Как же так получается: в Интернете бренд «Школа злословия» присутствует, и притом — в самом широком ассортименте, но вне какой бы то ни было связи с названным Вами именем. Как прикажете это понимать?

Учитель: Как интеллектуальное пиратство.

Ученик: А как Вы полагаете, не странно ли, что «Школа злословия» существует уже много-много лет, а Школы добрословия, в которой у нас с Вами сейчас проходят занятия, до сих пор не было?

Учитель: А что, собственно, Вас тут смущает?

Ученик: Что? Хроническое наличие «Школы злословия» и, соответственно, хроническое отсутствие Школы добрословия — вот что!

Нельзя же, в самом-то деле, Школой добрословия считать «этическую» систему Альфонса Габриэля Капоне (сокращенно — Аль Капоне), провозгласившего еще до помещения его в специфическое помещение под названием Алькатрас: «С помощью кольта и доброго слова можно сделать значительно больше, чем только добрым словом»!

И: не следует ли понимать все это как то, что Зло лучше Добра?

Или, по крайней мере, как то, что оно заслуживает большего внимания, чем Добро?

И, наконец: если это, все же, следует понимать именно так, то почему именно это так? Ведь к Добру, а не ко Злу стремится человек, не так ли?

Учитель: Ни ослу, ни барану, ни свинье, ни козлу не присуще стремление ко Злу. Оно — исключительная прерогатива козлобородого, рогоголового и — при том — человекоподобного.

Ученик: Вы имеете в виду…

Учитель: Смелее! Не бойтесь называть его по имени: Дьявол, Сатана, Люцифер, Вельзевул, Вий, Шайтан, Шиву, Анхра-Манью, Ака-Мана, Друдж, Айшма — он от этого не материализуется.

Ученик: Вы уверены? Почему же тогда не рекомендуется упоминать его имя всуе?

Учитель: От страха. Как сказал в свое время Аристотель, «страх есть ожидание зла» («Никомахова этика. Книга третья»), а тот, кого мы сейчас назвали разными его именами, и есть — по сути своей — сгусток страхов человеческих, вместилище представлений человека о Зле. Говоря словами небезызвестного, хотя и небессомнительного графа (?) Калиостро, «чувственной идеей» Зла.

Ученик: Позвольте, но тот же, как Вы его назвали, «граф (?)» говорил о материализации чувственных идей, не так ли?

Учитель: «Материализация чувственных идей» отдельно взятым индивидом — не более чем шарлатанство авантюристов и шулеров, «катал» и «кидал», проходимцев и лжепророков.

Ученик: А не-отдельно взятым?

Учитель: А «не-отдельно взятым» — вполне осязаемая реальность.

Ученик: Как прикажете сие понимать?

Учитель: Так, что «идея становится материальной силой, как только она овладевает массами».

Ученик: Насколько я понимаю, это — цитата?

Учитель: Безусловно.

Ученик: Интересно было бы пообщаться с автором этой идеи!

Учитель: Увы, сие возможно лишь виртуально: автор умер. Довольно давно — 14.03.1983-го года. Оставив после себя лишь его мысли как информацию к нашему размышлению.

Ученик: В таком случае у меня вопрос к Вам как к полномочному представителю неназванного Вами и ныне уже не живущего автора: почему «массами»?

Учитель: Простите?

Ученик: Ну, почему было не сказать, например, «идея становится материальной силой, как только она овладевает народом»?

Учитель: А чем Вам, собственно говоря, не нравится слово «масса»?

Ученик: Тем, что оно ассоциируется с пренеприятнейшими, мерзопакостнейшими аморфными или коллоидными субстанциями, ну, в общем, Вы понимаете, о чем я говорю…

Учитель: Понимаю, и разделяю Вашу брезгливость к субстанциям подобного рода.

Ученик: Вот и чудненько! Вот и славненько! Тогда давайте быстренько поменяем слово «массами» на слово «народом», и все у нас будет, как говорится, О. К.!

Учитель: Не будет.

Ученик: Чего «не будет»?

Учитель: «О-кея».

Ученик: Это же почему так?

Учитель: Потому, что, как известно еще со времен Ходжи Насреддина, сколько ни говори слово «халва», во рту от этого слаще не станет.

Ученик: То есть?

Учитель: А то и есть, что неблагозвучная и неблагодельная «масса» не станет благозвучным и благодельным «народом» оттого, что ее назвать по-иному.

Ученик: Уфф! Давайте все по порядку.

Учитель: Давайте.

Ученик: Народ — это совокупность людей?

Учитель: Скорее — общность.

Ученик: Допустим. А масса людей — тоже их общность?

Учитель: Тоже.

Ученик: Тогда в чем же разница между «массой» и народом?

Учитель: В том, какая идея овладевает общностью людей.

Быть или не быть общности людей народом определяется сущностью овладевшей ею идеи.

Ученик: Но идеи же рождаются из жизни!

Учитель: Все рождается из жизни. Или — из предшествующего ей существования. Даже — смерть. В том числе — и идеи. Но идеи, рожденные жизнью, овладев умами и душами людей, возвращаются к жизни: либо — обогащая ее и облагораживая их, либо — омертвляя ее и убогощая их.

Ученик: Нет такого слова: «убогощение»!

Учитель: Отсутствие слова — явление врéменное. Сегодня слова нет, завтра — будет.

Жизнь людей рождает их слова.

Если в жизни действительно зачастую происходит процесс превращения человека в убогое существо, то раньше или позже, но обязательно появится и слово, выражающее этот процесс.

Ученик: А что такое «убогий»? Это тот, кому не удалось оказаться у Бога за пазухой или у кого не получилось ухватить Бога за бороду?

Учитель: За пазухой у Бога можно оказаться только Божьей милостью. Как говаривали в свое время венценосные монархи: «Мы, Божьей милостью король…» (далее следует название страны, см. глобус).

Схватить Бога за бороду, как правило, удается тому, кто исповедует принцип: «На Бога надейся, а сам не плошай».

Убожество же есть человекообразное существо, стремящееся свалить всю ответственность за свою собственную несостоятельность на других, будь то люди или жизненные обстоятельства, злой Рок или несправедливая Судьба, Божья Воля или происки Сатаны (Дьявола, Шайтана и иже с ними).

Ученик: Значит, народ не может состоять из убогих?

Учитель: Из убогих может состоять только убогое, то есть, масса.

Ученик: Позвольте, но ведь есть же люди, обделенные самыми необходимыми возможностями от рождения или в силу определенных жизненных обстоятельств, и они требуют снисходительного отношения к себе! Нельзя же, в конце-то концов, называть этих несчастных убогими!

Учитель: Конечно, нельзя. Нельзя всех не наделенных всяческими благами называть ни убогими, ни несчастными.

Ученик: Почему нельзя называть их несчастными?

Учитель: Потому что не все они таковы.

Ученик: А каковы же они, по-Вашему?

Учитель: Разные. Есть — сдавшиеся под ударами беспощадных, безжалостных, немилосердных обстоятельств. Они — действительно несчастные и убогие. А есть — выстоявшие. И — преодолевшие.

Ученик: Странные вещи Вы говорите! Как можно выстоять, если у Вас, например, извините, нет ног? Или, если они есть, но парализованные?!

Учитель: Так, например, как сделал Франклин Делано Рузвельт, двадцать последних лет своей жизни прикованный к инвалидной коляске, и за эти годы успевший четырежды стать президентом своей страны, которая именно ему обязана — ни много — ни мало своим чудесным превращением из велико-депрессивной в велико-процветающую.

Так, например, как это сделал летчик Алексей Маресьев, потерявший на фронте ноги, но не силу духа, и ставший безногим летчиком-истребителем.

Человек становится либо — не становится сильным духом вне зависимости от того, по какую сторону какого океана он был рожден.

Ученик: Простите, но Вы говорите исключительно об исключениях! Как правило, все происходит совершенно иначе.

Учитель: В человеческом сообществе абсолютных правил не существует.

Ученик: Ого! Значит, правила человеческого сообщества можно нарушать?! Ура! Да здравствует анархия! А также — нигилизм, нудизм, деструктивизм и хаосизм! Что хочу, то ворочу! Вперед, к обезьяне! Так?

Учитель: Не так. Поведение обезьян в стае регламентировано намного жестче, чем это обычно представляется людям.

Правила, которым отдельно взятой особи надлежит следовать в стае ли, в стаде ли, в прайте ли, в табуне ли, незыблемы, неизменны и обязательны к неукоснительному соблюдению и выполнению.

Быть белой вороной среди черных или серых — значит быть обреченным на заклевывание своими же соплеменниками.

В этом отношении людская масса ничем принципиально не отличается от стаи ли, стада ли, табуна ли. Еще в XII-м веке Пьер Абеляр в своей книге с красноречивым названием «История моих злоключений» сделал заключение: «Никому не дано безнаказанно сомневаться в том, что признано остальными».

Ученик: Позвольте, но еще Сократ — задолго до появления на свет и книги Абеляра, и самого Абеляра — сказал, что философия начинается с сомнения, и провозгласил: «Подвергай все сомнению». Значит…

Учитель: Значит, философ — если только он действительно философ, а не разглагольствующий демагог, всегда готовый дать на любой вопрос любой ответ, а особенно — выгодный лично ему — обречен быть белой вороной среди черных и серых.

Ученик: То есть, он обречен на заклевывание своими собратьями?!

Учитель: Скорее — соплеменниками: братьями по разуму люди не рождаются. Ими — становятся. Раньше или позже. К вящему сожалению — скорее позже, чем раньше. Если становятся.

Ученик: Братья по разуму — это те, кто думают одинаково?

Учитель: Братья по разуму — это те, кто считают, что никто не вправе навязывать другому своих мыслей, и никто не обязан позволять себе становиться объектом навязывания мыслей другого.

Ученик: Позвольте полюбопытствовать, а чья это мысль?

Учитель: Это наша с Вами интерпретация мысли Эразма Роттердамского, жившего за полтысячи лет до нас с Вами, что не помешало ему, как видим, быть нашим современником, поскольку его мысль, как нельзя более, современна и своевременна и сегодня, и будет такой всегда, пока будут люди.

Ученик: Ловлю Вас на слове! Вы же сами почти только что сказали, что в человеческом сообществе абсолютных правил не существует, а теперь говорите о правиле, сформулированном Эразмом, как об абсолютном!

Учитель: Абсолютное — прерогатива «чистой» абстракции. Оно — недостижимый предел, АСИМПТОТА, как написал Иммануил Кант в своих материалах к «Критике чистого разума», названных им «Opus postumum», что в дословном переводе звучит как «После работы».

Ученик: То есть, асимптота — как горизонт?

Учитель: В отличие от горизонта, который тоже недостижим, асимптота — линия, приближение к которой и возможно, и осуществимо.

Мысль Эразма — не абсолют, но очередной и притом — весьма существенный шаг на пути к хотя и недостижимому, но — вполне приближаемому Абсолюту.

Ученик: Что же мешает, только, будьте любезны, конкретно, мысли Эразма быть абсолютной?

Учитель: То, что навязывать свои мысли никому не позволено, а поделиться ими с другим — не только можно, но и нужно. Если только это действительно мысль, а не ее имитация.

Ученик: А что же тогда есть мысль? Чем она отличается от ее имитации?

Учитель: Тем, что подлинная мысль есть инструмент проникновения в сущность. Чего бы то ни было. Будь то вещь, явление или процесс.

Ученик: И все мысли подчиняются правилам?

Учитель: Все в этом Мире подчинено действию объективных законов.

Они — в отличие от правил — не имеют исключений. Но каждый из них имеет свои пределы действительной применимости, за которыми они перестают быть не только законами, но даже и правилами, в принципе допускающими исключения.

Ученик: Например?

Учитель: Например, тот факт, что параллельные прямые не пересекаются, действует только в эвкилидовом, не-криволинейном пространстве. В криволинейном же пространстве, таком, какое окружает, к примеру, так называемые «черные дыры», параллельные прямые пересекаются.

Ученик: Не означает ли это, что любое действующее правило достойно не только соблюдения, но и…

Учитель: Означает. Любое действующее правило достойно, как минимум, изменения.

Ученик: А «как максимум»?

Учитель: А как максимум — отмены и замены.

Ученик: И кто же этот умник, который определяет, когда и каким именно образом то или иное правило должно быть изменено, отменено или заменено?

Учитель: Этот «умник» — сама Жизнь.

До тех пор, пока то или иное правило если и не способствует дальнейшему развитию Жизни, то, по крайней мере, не препятствует ее развитию, не тормозит ее развитие, быть ему живу.

Как только правило становится препятствием, тормозом, замедляющим дальнейший процесс развития Жизни, оно оказывается обреченным на неизбежную отмену, замену, или, по крайней мере, на изменение.

Франклин Делано Рузвельт и Алексей Маресьев — не экстравагантные исключения из общеизвестного правила, гласящего: «Тут уж ничего не попишешь», — а фактически соавторы принципиально иного правила, звучащего: «Смирение (с Судьбой) и покорность (Фатуму) не являются наивысшими добродетелями».

Ученик: Но, наверное, это чрезвычайно трудно: поступать с собой так, как будто твой поступок становится вызовом предначертанной и предназначенной тебе Судьбе?!

Учитель: Чрезвычайно легко и мазохистски приятно (как чесоточному расчесывать свое чешущееся) ныть, скулить и жаловаться на несправедливость Судьбы, на черную неблагодарность людей, на жестокость Фатума, вызывая у самого себя бесконечную жалость и сострадание к самому себе, ведь каждый доволен своим умом и не доволен своим положением.

Ученик: Протестую! Есть множество людей, достаточно скромных для того, чтобы не переоценивать свой ум, и достаточно непритязательных, чтобы довольствоваться малым.

Учитель: Протест отклоняется. Даже если человек прилюдно заявляет о своей скромности в оценке собственного ума, то это — не более чем кокетство, рассчитанное и на обязательную похвалу его ума, и на не менее обязательную похвалу его скромности.

Что же касается довольствования малым, то покажите мне такого малого, который был бы полностью удовлетворен тем малым, что у него есть.

Нам всегда чего-то не хватает. Как в песне поется: «Зимою — лета, осенью — весны».

Ученик: А богатым, всевластным и знаменитым? Им-то чего не хватает?

Учитель: Многого.

Ученик: Чего именно?

Учитель: Не заставляйте меня повторять расхожие банальности.

Ученик: Например?

Учитель: Например, что «богатые тоже плачут». И — всевластные. И — знаменитые.

Ученик: Им-то о чем плакать?

Учитель: О многом. Об уходящей безвозвратно молодости и о приходящих необратимо сединах, морщинах и немощах. Плачут по поводу беспросветной непутевости и неуемной, нетерпеливой алчности своих наследников.

Ученик: А ведь Сказано: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся»! Или у Вас имеются сомнения по поводу Сказанного?

Учитель: Имеются. Не только сомнения, но и возражения.

Ученик: Нутес-ка, нутес?

Учитель: Блаженны живущие ожиданием вечного блаженства. У них, как поется в детской песенке, «лучшее, конечно, впереди». Их, пребывающих в перманентном состоянии мерцающей надежды отправиться, в конце концов, в лучший мир, путешествие по жизни сводится к спорадическим перемещениям по душному, неизбывно тесному для широкой души залу ожидания.

Может быть, они правы, и правильно жить — это жить именно так, как проповедуют вечно правые праведники.

Может быть.

Правильно жить не запретишь.

Но — и не заставишь. Если только жить не в тюрьме, в которой, как печально известно, заставляй, не заставляй, все равно не заставишь правильно жить.

Если жить правильно — это прожить всю свою жизнь в зале ожидания, то никто не заставит и не убедит меня жить правильно.

Ученик: Вы хотите сказать, что жить правильно — не-правильно??!

Учитель: Если жить среди «свинцовых мерзостей жизни», смирившись с ними, не пытаясь их преодолеть и превозмочь — правильно, то никто не заставит и не убедит меня жить по таким правилам.

Ученик: Какие конкретно правила правильной жизни Вы отвергаете?

Учитель: Для меня, конкретно, неприемлемы правила: «Cujus regio, ejus religio» («Чья область, того и вера»); «Что угодно повелителю, то имеет силу закона»; «Против лома нет приема»; «Не тратьте, куме, сили, спускайтеся на дно».

Ученик: Но ведь на самом деле, это же глупо — скакать с кавалерийской шашкой наголо против тяжелого, или пусть даже легкого танка! Ведь на самом же деле есть вещи, изменить которые человек не в состоянии!

Учитель: Есть. Но их значительно меньше, чем мы пытаемся в том себя убедить.

Не все, кажущееся невозможным, является таковым.

Ученик: В таком случае, что нужно для того, чтобы различить между собой невозможное и кажущееся невозможным?

Учитель: То же, что и обычно в тех случаях, когда требуется отличить кажущееся от существующего, а существующее от существенного.

Ученик: То есть?

Учитель: То есть — мудрость. Сдаться на сомнительную милость обстоятельств, отдаться «на волю волн» — легко и просто. Для этого не требуется прилагать практически никаких усилий. Ни мышечных, ни мыслительных. Для того чтобы плыть по течению, достаточно просто быть тем, что в воде не тонет.

Ученик: А — против?

Учитель: А — «против» — недостаточно. То, что является лишь тем, что в воде не тонет, обречено плыть лишь по течению. Оно обладает патологической неспособностью двигаться «против». Против течения приходится выгребать, напрягая при этом и свои мышцы и свои мозговые извилины.

Ученик: То есть, нужна мудрость. Так?

Учитель: Не совсем. В предложенной Вами формуле кое-чего не хватает.

Ученик: И чего же?

Учитель: Мужества.

Ученик: Для чего?

Учитель: Для того чтобы не дать самому себе уговорить себя.

Ученик: В чем?

Учитель: В том, что разумнее, безопаснее, спокойнее, полезнее для сохранения нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются, и, вообще, здоровья:

— не стоять, когда все пали ниц;

— не сидеть, когда все вскакивают в верноподданническом экстазе;

— не складывать руки на груди, когда все выбрасывают их в истерическом подобострастном порыве;

— не поднимать руку против, когда все уже единодушно проголосовали за.

Ученик: Простите, но по-другому же жить очень трудно! Да и нужно ли?

Учитель: Трудно человеку делать выбор между практичным «здравым смыслом» и не-практичным мужеством.

Как сказала в своей книге «Посреди реки» слепоглухая писательница Элен Келлер, «легко быть мужественным вообще, и очень трудно — когда дело касается частностей».

Трудно подняться, когда даже лежать больно, но позорно лежать, корчась, скуля, визжа и воя от боли, когда ты еще можешь подняться.

Ученик: А что требуется для того, чтобы подняться, когда даже лежать больно?

Учитель: Быть Человеком.

Конец ознакомительного фрагмента.