Хроники Нетесаного трона. Огненная кровь

Брайан Стейвли, 2014

Заговор с целью уничтожения правящей семьи Аннура далек от завершения. Дочь императора Адер, узнав, кто именно убил отца, приходит в замешательство. Она принимает решение покинуть Рассветный дворец, чтобы найти союзников и бросить вызов тем, кто замыслил свергнуть с трона династию Малкенианов. Немногие доверяют ей, но под покровительством древней богини света Адер удается собрать армию под свои знамена. Тем временем у границы империи собираются несметные полчища воинственных кочевников, с которыми вступает в сговор отступник из элитного боевого подразделения, Валин, брат Адер. Оба они преследуют одну цель – отомстить за смерть отца, однако столкновение между ними кажется неизбежным… Тем временем Каден, законный наследник Нетесаного трона, проникает в столицу Аннурской империи с помощью двух странных спутников. Они обладают особыми знаниями, которые могут спасти Аннур или уничтожить его… «Огненная кровь» – вторая книга трилогии «Хроники Нетесаного трона». Впервые на русском!

7

Благословение паломников больше походило на зачтение смертного приговора, чем на празднество.

Начать с того, что Лехав чуть ли не походным маршем гнал Адер в храм Света — лишь с одной короткой остановкой на дороге Богов, чтобы купить у торговцев маленький дорожный мешок, смену одежды, немного сушеных плодов и солонины и, конечно, золотой плащ пилигрима Интарры. Все, как она и задумывала, но Адер рассчитывала осуществить замысел свободной, а не под испытующим взглядом, не дающим времени обдумать следующий шаг. А тут ей чудилось, будто она снова свалилась в Желобок и ее несет неудержимым течением — силой, которая убьет ее при первом же промахе.

Не то чтобы Лехав был груб или невоспитан. Если не считать угрозы в начале пути, он, шагая по долгой пыльной дороге к храму Света, ограничивался вежливым разговором и расспрашивал Адер о том о сем, но к этому она подготовилась и отвечала заученными словами. Зовут ее Дореллин. Дочь преуспевающего купца. Повязка? Спасает от последствий речной слепоты, постигшей ее год назад. Да, кое-что видит, но с каждым месяцем зрение слабеет. Сперва глаза болели на солнце, а в последнее время приходится защищать их от света пламени, даже от огоньков свечей. Нет, родители не знают, где она. Твердили, что она дура, но она верит богине и убеждена, что паломничество в Олон, к святейшему алтарю Интарры, вернет ей зрение. Нет, всех трудностей пути она не предвидела. Да, готова неделю за неделей идти пешком. Нет, дальше Олона она не собирается и сама не знает, вернется ли в Аннур, совершив поклонение богине света.

Солдат на ее ответы только кивал, но временами она ловила его взгляд, взвешивающий и оценивающий. И не знала, жалеть или радоваться, что повязка мешает точнее рассмотреть выражение его лица. Оказавшись на широкой площади перед храмом Света, Адер вздохнула с облегчением.

Храм считался одним из чудес империи — огромное блистающее здание, в котором стекла было больше, чем камня, — и походил на граненый самоцвет, вставленный в землю у дороги Богов, со сверкающими в полуденном свете витражами. Дорога Богов тянулась мимо на восток и на запад, по ней в ряд могли проехать, не сбив выстроившихся по сторонам лотков и лавок, полсотни всадников. Широкий проспект, как ударом меча, рассекал город. Но и храм, и дорога Богов меркли рядом с Копьем Интарры. Башня даже за милю представлялась грозной и невероятной. Жрецы Интарры рады были бы выстроить храм вне ее тени, да только тень эта накрывала весь Аннур, и Адер поймала себя на том, что не сводит с Копья взгляда, что его величие не укладывается у нее в голове. Изнутри Рассветного дворца трудно было оценить его размеры, а глядя на вершину башни с середины дороги Богов, девушка пошатнулась: закружилась голова, словно она падала вверх, в открытое небо. Адер с трудом опустила взгляд на плиты мостовой, потом оглянулась на пристально наблюдавшего за ней Лехава.

— Не знаю, как тебя и благодарить, — сказала она, протянув ему руку.

— Благодари не меня, а богиню.

Адер благочестиво покивала:

— Наверняка тебя послала сама Интарра. Я вечно благодарна, Лехав.

Солдат не улыбнулся и не принял ее руки:

— Ты говоришь так, будто наши дороги расходятся.

Она поспешно замотала головой:

— Нет! Нам и дальше идти одной дорогой. — Адер кивнула на толпившихся перед храмом паломников. — Надеюсь, у меня будет время лучше тебя узнать.

— И я, — отозвался Лехав.

От его прищура у нее озноб прошел по спине.

— И я надеюсь лучше тебя узнать, Дореллин.

В долгое странствие собирались целые толпы: и одинокие молодые люди, запасшиеся лишь легким заплечным мешком, и целые семьи вчетвером, а то и ввосьмером, с нагруженными телегами, где громоздилась шаткая деревянная мебель и съестные припасы, ящики с одеждой и всем, что нужно для новой жизни в Олоне, за сотни миль отсюда. Крестьяне привязывали к телегам свиней, набивали клетки орущими утками, ставили под ярмо двух, а то и четырех буйволов, чтобы тащить всю эту тяжесть. В толпе шныряли тощие псы, принюхивались, ворчали, огрызались друг на друга, не слыша в общем гаме окриков хозяев. Отбывающие и провожающие заполонили дорогу Богов на сотни шагов к востоку и западу от храма, не пропуская ни носильщиков, ни конных.

«И такое тут каждую неделю», — подумала Адер.

Смерть Уиниана привела к величайшему за десятилетия движению народа, и она, хоть и читала доклады, представить не могла, сколько уходило людей, пока не увидела огромные толпы. Собрание было задумано как праздничное, как радостные проводы уносящих свою веру в благодатные края — туда, где не будет на них гонений. Оно было задумано как дерзкий вызов, но Адер даже сквозь плотную повязку повсюду замечала отчаяние: в слишком громких шутках мужчин, в слишком частых и усердных хлопках по плечам соседей, в бестолковой бодренькой болтовне, которой люди пытались заглушить страхи и дурные предчувствия.

— Ты тут зимой будешь морозить свое хозяйство, а я — греться на солнышке у озера в Сиа, — перекрикивал шум молодой парень.

Рядом с ним другой юноша, наверное брат, уткнувшись лицом в плечо старика, вздрагивал от рыданий.

Конечно, не каждый мог выдержать такое путешествие: оставались старые и немощные, те, кому не хватало средств на переезд в новый город, и слишком робкие. Через час, после жреческого благословения, родители разлучатся со взрослыми детьми, братья распрощаются с сестрами, расстанутся друзья детства.

Это зрелище отрезвляло. Какой-то старик никак не мог запрячь упрямую лошадь — он со злостью ударил ее по носу, а потом спрятал в ладонях заплаканное лицо. Двое детей, бледные, с глазами как блюдца, мальчик и девочка, крепко держались за руки посреди столпотворения, разрываясь, как видно, между восторгом и страхом. Олон так далеко! Купеческие караваны добирались до него за несколько недель, лодки по каналам еще скорее, но эти люди — не купцы и не лодочники. Мало кто из них снова увидит столицу.

«Все из-за меня», — с благоговейным ужасом думала Адер.

Позорная измена Уиниана представлялась ей превосходным предлогом оскопить церковь Интарры, отобрать права и привилегии, необдуманно дарованные ей сотни лет назад Сантуном Третьим, вернуть уплывший из рук источник дохода и, главное, подрезать крылья воспарившим Сынам Пламени. Она, при поддержке ил Торньи, за пару дней и бессонных ночей набросала черновик Соглашения о союзе и провела закон через все министерства.

На беглый взгляд договор представлялся честным и даже великодушным со стороны Нетесаного трона: что ни говори, верховный жрец Интарры убил императора, — во всяком случае, все в это верили. Соглашение предлагало условия примирения верующих в Интарру с их империей, предусматривало богатые пожертвования церкви от государства — десять тысяч золотых солнц «во славу богини и ее служителей». Ил Торнья, как регент, сам возложил золотой омофор на сутулые плечи нового верховного жреца.

Все это, разумеется, было для отвода глаз. Сумма в десять тысяч солнц ошеломит самого богатого купца, но министерство финансов и не заметит ее, округляя счета, — жалкие гроши от денег, на которые трон наложит руки, вернув ежегодный налог на доходы церкви от аренды и на ее земли. Прославление главного храма на дороге Богов отведет взгляды от принудительного сноса малых храмов по всему городу. А уж Имперское Благословение — новшество, требующее, чтобы верховный жрец назначался с санкции императора и в ходе обряда при всем дворе преклонял пред ним колени… Высшие чиновники Рассветного дворца понимали смысл Соглашения, но Адер не их пыталась задобрить: ей надо было убедить простых граждан Аннура, мелких торговцев и ремесленников, рыбаков и крестьян, что Нетесаный трон, как и прежде, поддерживает церковь Интарры, и тихо отпраздновать победу, не опасаясь протестов тех, кто вечно готов кричать о преследованиях за веру.

У нее почти получилось. Новый верховный жрец Черрел, третий из носивших это имя, был слабодушный книжник со слезящимися глазами. Твердый в вере, он ничего не смыслил в политике и напрочь был лишен честолюбия, делавшего таким опасным Уиниана. Он раз-другой попробовал оспорить вписанные Адер пункты договора, но быстро сдался и явно рад был, что церковь вовсе не вымели из города. Соглядатаи, отправленные Адер в храм, показывали, что Черрел наставляет паству хранить чистоту помыслов и покорность властям. И паства вполне могла бы внять его наставлениям, не замахнись сама Адер слишком высоко.

Камнем преткновения, как водится, стало особое церковное войско. Пока под рукой верховного жреца, кто бы им ни был, в границах империи — да в самой столице, Кент побери! — оставались тысячи обученных солдат на щедром довольствии, ни о какой покорности, сколько ни преклоняй колени, не могло быть и речи. Сынов Пламени надо было распустить, и Адер написала черновик эдикта о роспуске, оставив всего сотню для «непосредственной охраны храма и вящей славы Интарры». Этот шаг представлялся необходимой мерой предосторожности, вот только последствий его она не предугадала.

Солдатам нелегко дается возвращение к мирной жизни, и Сыны Пламени не стали исключением. Им было даже труднее, потому что их армейский опыт дополнялся религиозным рвением. Составляя Соглашение, Адер надеялась, что Сыны попросту расточатся — вольются в гильдию пекарей или в рыбацкий флот. Задним числом глупость этих надежд била в глаза. Отец предвидел бы проблему и обошел бы ее, но отца нет в живых, и, если она не исправит того, что натворила, дело скоро запахнет жареным.

Обошлось без открытого бунта. Поначалу и вправду казалось, что Сыны Пламени просто рассеялись, как дым на ветру. А потом к Адер начали поступать доклады сборщиков пошлины с дороги в Олон: солдаты двигались на юг. Нет, не единым войском, они не маршировали стройными рядами. В ответ на подобную дерзость она была бы вправе выслать легионеров, чтобы принудить их к исполнению условий Соглашения.

Нет, Сыны Пламени продвигались на юг как зыбкий туман: шестеро — здесь, двое-трое — там, сохранив оружие, но отказавшись от знамен и знаков различия. Сотни и сотни таких, как Лехав, покидали Аннур. Стоял за этим, по всей видимости, негодяй, о котором она прежде слыхом не слыхивала, — некий Вестан Амередад, призывавший людей тихо перебираться в Олон, к древнему престолу Интарры, где находился ее первый храм; призывавший сменить Аннур на святой город подальше от загребущих лап Малкенианов. Исход воинов разжег пыл самых твердых в вере горожан. Вот и двигались на юг караваны — неделя за неделей.

Катастрофа, думала Адер, вглядываясь в теснящуюся вокруг толпу. Катастрофа для тех, кто бросил свои дома, катастрофа для империи. Она спровоцировала нечто очень похожее на открытый бунт на каждой улице столицы.

«И какая ирония, — мрачно размышляла Адер, — без этого бунта, поцелуй его Кент, у меня бы против Рана на доске не осталось ни единой фигуры».

Задуманное казалось чистым безумием — отчаянная попытка использовать беспорядки в империи, чтобы возвратить Нетесаный трон семье. Впрочем, Адер больше пугал не конец династии Малкенианов. Она, хоть и обладала огненными глазами, не питала иллюзий относительно святости своих предков. На протяжении веков ее семья породила десятки императоров, более или менее достойных. Но оставить империю в руках ил Торньи… Это и опасно, и малодушно.

Мятеж церкви Интарры, при всей его опасности, был ей понятен. Служители Интарры, как и десятки других церквей, жаждали власти. Они возмущались вмешательством государства в те области, которые полагали святыми, а святым они полагали все и вся. Старая добрая история, почти утешительная рядом с необъяснимым ударом ил Торньи.

Адер не могла понять, зачем кенаранг убил ее отца; не представляла, как он собирался поступить с ней; не знала, не уничтожил ли он уже и братьев и что задумал сделать с империей. Она снова и снова перебирала в голове эти вопросы, рассматривала их под всеми мыслимыми углами, но ей просто не хватало фактов. Возможно, ил Торнья — всего лишь шпион какой-нибудь иностранной державы, переметнувшийся на сторону Антеры, Фрипорта или Манджари. Возможно, он действует в одиночку — стремится развалить империю или просто хочет выдоить ее для себя. Ответов не было.

Неосведомленность бесила Адер, но она не забыла, сколько раз отец повторял ей: «Часто бывает, что хорошего пути нет. Это не повод стоять на месте».

Кончилось тем, что Адер, описав круг, вернулась к исходной точке: церковь Интарры, недавно бывшая ей смертным врагом, может оказаться спасением не только для династии Малкенианов, но и для Аннурской империи. Лишь Сыны Пламени были достаточно многочисленны и опытны, чтобы составить серьезную угрозу ил Торнье. Если она привлечет их под свою эгиду, у нее будет собственное войско. Если. Это слово было как приставленный к горлу нож.

И все же не время трусить. Она уже решилась, уже приступила к делу, бежав от собственной охраны, и теперь оставалось попасть на юг, встретиться с Вестаном Амередадом, покорно признать свою ошибку с Уинианом и попытаться заново собрать армию, которую она так усердно уничтожала. Хорошего во всем этом было мало — разве что исход паломников в Олон позволял ей тайно бежать из города.

Казалось, пристать к ним будет просто: только и нужно что крепкие башмаки, плащ пилигрима и муслиновая повязка на глаза. Но сейчас, в толпе, живот у нее скручивало узлом. Адер почти не опасалась, что ее узнают, тем более под повязкой: в Аннуре и окрестностях насчитывалось под миллион жителей, и вряд ли кто из паломников часто бывал в Рассветном дворце. С другой стороны, Адер за свою жизнь много раз выезжала с императорской процессией и не счесть сколько дней председательствовала в суде. А всего несколько месяцев назад тысячи и тысячи аннурцев видели ее на похоронах Санлитуна. Остриженные волосы и паломническая одежда казались слишком ненадежной маскировкой перед таким множеством глаз.

Адер гадала, что будет, если ее разоблачат. Убийство принцессы — безумие, открытая государственная измена, но ведь никто в Рассветном дворце не знает, где она. Собратья по паломничеству могут избить ее в кровь, перерезать глотку и сбросить в канал, а никто и не узнает. В Пруд то и дело выносит трупы. Она представила свое раздувшееся тело, изуродованное лицо. Смотритель канала выловит ее длинным железным крюком, забросит на телегу и скинет в неглубокую могилу за городской чертой, даже не оглянувшись. Пропавшую принцессу так и не найдут. Ран ил Торнья останется на троне.

Она сжала челюсти, выбросила эту мысль из головы и принялась расталкивать толпу в поисках не слишком перегруженного фургона. Она купила только смену одежды, приличного размера мех для воды, шерстяное одеяло, чтобы укрываться в дороге, да запас фруктов и орехов на случай, если караван день-два будет идти по ненаселенным местам. Груз был невелик, многие из теснившихся на дороге Богов тащили в три-четыре раза больше — и все же кожаные ремни врезались ей в плечи, а мышцы шеи и спины сводило под непривычной тяжестью.

Оставалось только гадать, скоро ли она привыкнет к дорожным тяготам. Было искушение, скрипя зубами, волочь мешок на себе, но ей делалось страшно при одной мысли о необходимости проходить пешком по пятнадцать миль в день. Многочисленность паломников служила защитой и от ил Торньи, и от разбойников на дороге. Выбившись из сил, отстав от каравана, недолго погибнуть. Лучше заранее позаботиться о себе. За несколько медных светильников какое-нибудь семейство наверняка позволит ей забросить в свой фургон небольшой мешок.

Большинство телег было нагружено с верхом, к ним и подходить не стоило. Переделанные кареты, казалось, годились больше, пока она не разглядела вблизи, как выпячиваются их борта да прогибаются колеса. Адер мало понимала в экипажах, но эти, судя по всему, не доехали бы и до городских стен — куда там добраться до Олона. Она примеривалась к крестьянской телеге, когда гул разговоров вокруг прорезала свирепая брань:

— Ты, сухая мошонка, накрест перевязал! А я сказала, прямо! Прямо надо вязать!

Обернувшись, Адер увидела перед собой тощую старушонку — судя по белым, как кость, волосам, сколотым в узел на затылке, и глубоко прорезанным морщинам на обветренной коже, далеко за восемьдесят. Та громогласно распекала худощавого старичка — да так, что трудно было поверить, что столь трубный глас исходит из этого крошечного тельца. Она, хоть и горбилась, не столько опиралась на свою клюку, сколько тыкала ею в провинившиеся тюки.

— Кто бы поверил, — не унималась старушка, брызжа слюной, — что наша мамаша нас с тобой из одного брюха выперла. Вот дам тебе по дурной башке да и поеду сама, а ты как хочешь!

— Тише ты, Нира, — уговаривал, возясь с ремнями, старик. — Мы же теперь паломники. Кругом приличные люди, а ты что говоришь?

Речь его была точнее и куда вежливее, но голос вздрагивал, и глаза были пустые, словно он только что проснулся или безмерно устал.

— Пошли эти паломники в твою костлявую задницу! — отозвалась старуха. — Банда кретинов, в жизни не вязавших ярма и не чинивших оси.

Ее речь вызвала в толпе смутное недовольство. Люди отрывались от дел и сердито оборачивались к ругательнице. Кое-кто хотел было ответить, да сдержался из уважения к ее преклонным летам. Старик на других паломников даже не оглянулся да и на сестру не смотрел. Он неуклюже возился с неправильно затянутыми ремнями.

Выжил из ума, решила Адер, негодуя на женщину, оскорблявшую беспомощную старость.

— Я перевяжу лямки, сестра, — тихо проговорил старик, — если ты на минутку оставишь тюки в покое.

Старуха фыркнула, однако престала тыкать клюкой в поклажу и отвернулась от фургона, высматривая себе новую жертву. На глаза ей попалась Адер.

— А с тобой что за хрень? — вопросила она, щурясь исподлобья на девушку.

Адер остолбенела, не зная, как ответить.

— Слепая? — не отставала старуха. — Или дурная?

Она шагнула ближе, взмахнула клюкой перед носом у Адер, как лошадник, пугая хлыстом непокорную лошадь.

— Шаэль сладчайший, мозги-то у тебя не раскисли?

— Нет, — отозвалась наконец Адер, стараясь говорить потише: старуха и без того привлекала слишком много внимания.

— Отлично, — бросила та. — Хватит с меня и этого, с жопой вместо башки.

Она ткнула в брата большим пальцем, возмущенно затрясла головой и снова обернулась к фургону. Адер облегченно выдохнула, но рано, потому что старуха задержалась, выругалась себе под нос: «Пускают же дурех бродить!» — и, словно нехотя, снова обернувшись к девушке, шагнула вплотную:

— Что у тебя за тряпка на глазах?

— Нира, — вмешался старик, покачав головой и устремляя вдруг взгляд в небо. — Тебе нет дела до девочки. А вот до той тучи… — он неопределенно махнул рукой, — дело есть. Туча, небо, дождь…

Старик замолчал, уставившись вдаль пустыми глазами.

— Дело не дело, отвали, Оши, — огрызнулась старуха. — Девка торчит тут поленом на колоде, пыхтит, как сука в жару, а ты про дело. Перевязал бы лучше проклятые ремни, коль уж взялся. Это тебе дело или не дело?

Она вновь обратилась к Адер и по-хозяйски махнула девушке:

— Не стой столбом, дай разобраться. Речная слепота, что ли? Насмотрелась я речной слепоты. Тут повязкой не поможешь…

Адер попятилась было, но со спины напирал народ, не давал уйти. Попытка растолкать толпу привлекла бы к ней еще больше внимания.

— Нет, не речная слепота… — забормотала она.

Еще не договорив, она спохватилась, как глупо врет. Она ведь уже сказала Лехаву, что страдает речной слепотой, но эта женщина, как видно, решила сама проверить. Адер испуганно прикрыла повязку ладонью.

— Наверное, что-то другое, — заговорила она чуть громче. — У меня не кровило и не гноилось.

— Дай-ка взгляну. — Старуха решительно потянулась к ее лицу, насупила брови. — Что толку от правды прятаться!

Адер отдернула голову.

— Я и не прячусь, — громче, чем хотелось бы, возразила она и, увидев, что к ней обращаются новые лица, в душе обругала себя. — Просто зрение меркнет. Мой врач велел завязать глаза и беречь их от света, чтобы отсрочить слепоту.

Старуха плюнула на широкие плиты мостовой:

— Врач, говоришь? И сколько добрых золотых солнышек ты выбросила на этого шарлатана?

— Он знает свое ремесло, — отрезала Адер.

— Ремесло это — доить богатеньких? — презрительно отмахнулась старуха; в ее острых глазках мелькнуло что-то сродни жалости. — Нет, девонька, когда зрение меркнет, тряпицей его не удержишь.

Адер медленно кивнула:

— Знаю. Потому и иду с паломниками поклониться Интарре. Может, богиня услышит молитвы и вернет мне свет?

Ход показался ей изящным: маскировка послужила заодно и оправданием. Одна легенда объясняла и повязку, и путешествие. Вот только Ниру она не убедила. Та склонила голову к плечу, впилась в Адер суровым черным глазом и, казалось, могла смотреть так полдня.

— Вот и он туда же, — наконец заговорила старуха, махнув клюкой в сторону брата. — Надеется, что боги превратят его протухшие яйца в свежие. Я ему твержу, что скорее мои усталые сиськи встанут торчком, как у молодух, а я-то и то не рассчитываю.

— Сестра, — окликнул ее от тюков Оши, — не отбирай у девочки надежду. Интарра — древняя богиня, и пути ее неисповедимы.

— Это я древняя, — отрезала Нира. — И довольно намыкалась, чтобы сказать: свинья и та лучше богини.

Она махнула клюкой на чернобрюхую скотину, тычущую рылом в объедки под колесами фургона.

— Свинья, она настоящая. Свинье можно врезать… — Она ткнула скотину в бок, и та ответила ей возмущенным визгом. — Свинью можно пнуть. Коли ты одинок и неразборчив, можешь свинью и поиметь, а к утру зарезать ее на мясо. Свинья настоящая. Не то что твоя туманная божественная сука.

Оши покачал головой:

— Я объяснял тебе, сестра, как много значит в таких делах вера.

— Да-да, — торопливо закивала Адер. — Я тоже верю богине. Ее святым промышлением все кончится хорошо.

Она тараторила, подделываясь под наивную юную паломницу.

Нира закатила глаза:

— Лучше в койке с калекой, чем целое корыто веры. Вера и убить может, и ты… — она ткнула в Адер острым пальцем, — запомни этот маленький урок. А что до хорошего конца, так для тебя, если быстро не поумнеешь, все и так скоро закончится.

Адер задумчиво кивнула.

Не дождавшись от нее ответа, Нира поморщилась и бросила взгляд на кишащую толпу.

— Давай-ка сюда, — понизив голос, буркнула она.

Старуха кивнула на задок фургона, от которого паломников разогнали визжащие черные свиньи. Адер не двинулась с места.

— Иди, говорю, лярва упрямая! — сверкнула глазами старуха. — Не то скажу, что на языке вертится, при всех, а это тебе навряд ли понравится.

Адер колебалась. Она бы рада была поскорей удрать от этой женщины, но удирать было некуда. Хуже того, в голосе Ниры ей послышалось подозрение, от которого волоски на загривке зашевелились. Еще чуть помедлив, Адер кивнула и шагнула к фургону, подобрав подол, чтобы не задеть грязных свиней. Когда борт скрыл их от стоявших вблизи паломников, Нира развернулась к девушке.

— Слушай, — зашипела она, бдительно стреляя глазами через плечо Адер, — если тебе вздумалось сбежать из дворца и разыгрывать слепую нищенку, надо думать, у тебя есть на то причины.

У Адер горло перехватило от страха.

— Я не… — заикнулась она.

— Брось, — отмахнулась Нира. — Никогда я не торговала чужими секретами и впредь не собираюсь. Девушка вправе соврать, если надо, по себе знаю, но…

Она тыкала в грудь Адер костлявым пальцем, подталкивая ее к неструганым доскам фургона.

— Без меня ты живо вляпаешься в дерьмо. — Старуха покачала головой, ковырнула грязь клюкой и сердито пробормотала: — Мало мне заботы с придурком Оши, так еще ты навязалась.

— Ты не обязана… — заговорила Адер, у которой сердце так и колотилось.

— Видит Шаэль, не обязана! — огрызнулась старуха, снова повысив голос. — Но без меня твою негодную задницу живо нашпигуют толстыми кривыми хренами. Мы и за стены выехать не успеем. Давай кидай мешок в кузов и сгинь с глаз моих, пока я не осерчала.