КГБ против СССР. Книга вторая

Братья Швальнеры

Многие книголюбы помнят нашумевшую в конце 80-х книгу Н. Яковлева «ЦРУ против СССР», в которой рассказывалось о войне американской спецслужбы против нашей страны. Но все ли мы знаем о том, какую внутреннюю войну против Союза вел наш «родной» КГБ? Все ли жертвы его исчислены и все ли итоги подведены? История дает отрицательный ответ – слишком много еще умалчивается о «подвигах» почившей в бозе спецслужбы, а ведь без изучения ошибок прошлого нет будущего…

Дизайнер обложки Братья Швальнеры

© Братья Швальнеры, 2019

© Братья Швальнеры, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4496-2385-0 (т. 2)

ISBN 978-5-4496-0731-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава двенадцатая

11 декабря 1981 года, Москва

Съемки очередного выпуска программы «Товарищ Кино» закончились в Останкино в районе 14 час 00 мин. Стандартная фраза «До новых встреч, уважаемые телезрители», сказанная ведущей — знаменитой актрисой Зоей Федоровой, — после чего отмашка режиссера, окрик оператора: «Снято!», и направленные в пол софиты осветителя. Яркий телевизионный свет погас, уступая место искусственному комнатному освещению. Ведущая — пожилая женщина в скромном с виду, но достаточно дорогом французском костюме с блестящей брошью на груди — устало побрела в гримуборную, где переоделась в обычное уже, повседневное платье, а брошь (кстати говоря, свою собственную, хоть и не уступающую в цене сценическому одеянию) спрятала в сумку. Наскоро собравшись, она, практически никем не замеченная, вышла из студии и спустилась по эскалатору вниз, на первый этаж. Да, здесь ее уже почти никто не замечал — знаменитые артисты, так или иначе часто становившиеся гостями или ведущими популярных программ, связанных с кинематографом, не были здесь редкостью. Однако, стоит Федоровой выйти на улицу, как пара-тройка любителей старого советского кино не преминет остановиться, чтобы попросить у звезды некогда любимых фильмов автограф, поздороваться с ней за руку, спросить, где же это она пропадала после войны в течение целых десяти лет… Она, конечно, расскажет — сейчас лагерное прошлое уже не постыдно, как некогда, но в процессе рассказа сама расчувствуется, ведь не так больно ей от воспоминаний о тюремном сроке, что свалился на нее как снег на голову в отместку за связь с американским адмиралом, как от осознания навсегда поломанной личной жизни, почти сломанной жизни дочери и лишения ее возможности простого женского человеческого счастья. Да, конечно, после освобождения, почти 30 лет спустя, возможность встретиться с давней любовью Советское правительство ей любезно предоставит — но что это за свидание, через столько-то лет? Любовь, в отличие от мести, холодной не подают, ее температура должна быть высокой, но, к сожалению, она остывает с течением времени. И расставание никак не препятствует этому процессу, а, скорее, наоборот.

Зоя Федорова

Но сегодня ей никак нельзя растрогаться — предстоит еще много дел. Сначала надо заехать на Черкизовский рынок, купить кое-что к ужину, где сегодня будет не она одна. У нее сегодня важный гость, практически судьбоносная встреча. От этой встречи зависит, как скоро она увидится со своей дочерью, которая давно уже живет в доме отца, в Штатах. Так случилось, что первое свидание за тридцать лет состоялось у Зои Федоровой и Джексона Тэйта только в 76-ом. Два года спустя он умер, но актрису все еще продолжали выпускать в США ведь туда успела уехать ее дочь, Виктория, выпускница актерского факультета ГИТИСа, решившая воссоединиться с отцом. Во многом в этом помогала ее сановная подруга и, так сказать, коллега по работе… Но, как видно, всему приходит предел. По какой-то причине в этом году актрисе визу не дали — в ОВИРе отмолчались, сославшись на КГБ, куда подруга ее входа не имела, даже при ее связях и общественном положении. Несколько месяцев обивания порогов не давали результата до тех пор, пока она не встретилась с единственным, пожалуй, в Союзе человеком, который мог помочь ей в решении ее вопроса. На работе — это понятно, объясняется спецификой рабочего места — он долго говорить с ней не мог и потому назначил встречу у нее дома, недалеко от дома, где живет он сам и вообще вся партийная верхушка страны. Туда должен был прийти он сам или его порученец, который внимательно ее выслушает, после чего самый большой человек сделает все, чтобы решить вопрос. Глаза у него были добрые, голос спокойный и добродушный — всего этого Зое Алексеевне так не хватало в этих кажущихся бесконечными схватками с бюрократами из визовой службы, что она сразу поверила ему. Поэтому и ко встрече приготовилась основательно — на рынке купила дефицитных по этому времени года помидоров, в «Елисеевском» по знакомству с заведующим, Соколовым, разжилась дорогим вином и коньяком, после чего опрометью летела домой, чтобы успеть приготовить все к приходу дорогого гостя.

Как и предполагалось, сам он прийти не смог. Но и в этом проявил вежливость — загодя позвонил, предупредил обо всем. Что ж, придет его заместитель или кто-то вроде этого… актриса плохо разбирается во всей этой служебной иерархии. Час пробил — в районе 19 часов он пришел. Актриса открыла дверь и широким жестом пригласила его ко входу. Стоило ей повернуться спиной и сделать несколько шагов по коридору в сторону комнаты, как вдруг раздался глухой, но четкий щелчок выстрела. Женщина еле слышно вскрикнула и упала навзничь. Через несколько минут она умрет.

…На место убийства заслуженной артистки Федоровой старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Колесниченко прибыл уже утром, когда первые следы преступления были закреплены ранее прибывшими на место сотрудниками уголовного розыска. Работать со свидетелями подполковник Сельянов ночью не решился, ограничившись только составлением списка тех, кого предстоит утром допросить. Он толком не знал, что надлежит спрашивать, да и напугать не привыкших к подобным эксцессам обитателей тихого и солидного дома на Кутузовском проспекте не хотел, и потому надеялся лишь, что его работу по достоинству оценит его старинный коллега Колесниченко. Велико же было его разочарование, когда приехавший утром следователь окинул скептическим взглядом составленную им челобитную с фамилиями и адресами тех, кто, по мнению МУРовца, мог хоть как-то помочь следствию.

— Думаете, малоинформативные свидетели?

— Думаю, что никто ничего не слышал и не видел. Ну что такое один хлопок выстрела? Ни криков, ни иного шума, судя по локализации ранения — в затылок — она перед смертью не издавала. А на простой щелчок вряд ли кто обратит внимание. Еще момент. Вы обнаружили хоть один отпечаток пальца?

— Нет.

— Вот. Это говорит о том, что мы имеем дело с профессионалом, который уж точно знает как все обставить так, чтобы не привлечь к себе внимание. Так что ваши надежды отыскать что-то в непосредственной близости от места убийства вряд ли оправдаются. А вот консьержку допросить можно.

— Вот так раз. Что же может сообщить консьержка, которая сидит пятью этажами ниже и видит ежедневно если не сотни, то десятки человек, и потому вряд ли кого-то запомнила в лицо?

— Может. Профессия у нее такая — вахтер. Их образ мышления сводится к тому, что они сами себя считают пограничниками. Если обычный человек пройдет мимо кого-то или чего-то подозрительного, то вахтер никогда.

Сельянов улыбнулся логике следователя и, все же не веря в перспективы такого допроса, попросил консьержку дождаться прихода Колесниченко на своем месте. Спускаясь по лестнице, тот долго думал, как избежать штампов в допросе — ведь та уже знала, по какому поводу ее будут опрашивать, наслушалась слухов и сплетен об убитой, наверняка сама выстроила свою версию случившегося, и важно будет именно эту версию вовремя отсечь; вахтеры, конечно, считают себя пограничниками, но в действительности таковыми не являются.

— Знаете, я хотел спросить у вас…

— Про Зою, да?

— Да.

— Знаете, у меня просто в голове не укладывается, кому она могла помешать. Такую жизнь прожила — все время ее преследовали, обижали, гнали. Жизнь сломали во время культа личности не только ей, но и дочери…

— Ну не сказать, чтобы особо сильно сломали — Виктория ведь, насколько мне известно, живет в Штатах.

— Да. Потому и сломали. Кому в голову придет уехать от хорошей жизни в процветающем Союзе на загнивающий Запад?! Про тамошние жизнь и порядки по телевизору-то смотреть страшно, не говоря уж о реальности!

— Ладно, мы сейчас про дочь говорить не будем. Неизвестно, сломали ли ей жизнь, вынудив уехать, или спасли от участи матери. Так что давайте пока о ней. Скажите, вы не заметили в течение последних месяца-двух кто чаще всего навещал Зою Алексеевну?

— Ну как же. Это вам любой скажет, кто в доме проживает. Галина Леонидовна.

— Брежнева?! — имя давней знакомой произвело в отношении Колесниченко эффект разорвавшейся бомбы. На какое-то мгновение ему показалось, что все мало-мальски стоящие преступления в Москве совершаются ею — да и как было ему подумать иначе, если бриллиантовый след криминального оттенка тянулся за дочерью Генсека уже свыше года?!

— Именно.

— А что у них было общего? Насколько я помню, разница в возрасте у них весьма внушительная. Да и круг интересов.

Консьержка опасливо оглянулась по сторонам, понизила голос и продолжила:

— Знаете, я точно ничего не знаю и, конечно, под протокол таких вещей говорить не могу, но у нас поговаривали, что Зоя… бриллиантами торговала…

Следователь это знал — перед выездом сюда Андропов тщательно проинструктировал его на предмет обнаружения драгоценностей в ее квартире. На вопрос следователя, откуда такое богатство могло появиться у простой советской актрисы, он только пожал плечами и предположил, что столь щедрые подарки дарил ей Джексон Тэйт, и, якобы, именно поэтому силовые ведомства стали запрещать ей свободные выезды в США. Колесниченко сразу же дал команду Сельянову повторно обыскать место преступления — хотя, конечно, если бы там было что-то найдено, то сообщили бы уже ночью; как-никак, такие вещи всем бросаются в глаза. МУРовцы в точности исполнили указание следователя, нашли несколько тысяч наличных рублей и… ничего более.

— А причем тут Брежнева и бриллианты?

— Ну это, конечно, тоже слухи, но ведь и она к подобным драгоценностям, говорят, неравнодушна.

— Думаете, они вместе этим занимались?

— Ну а зачем тогда Зою-то убили? — продолжала шептать консьержка.

— Убийство с целью ограбления?

— Ну а какая еще цель могла быть в ее отношении? Кому она сама-то нужна была?

— Хорошо. Тогда перейдем непосредственно к дню смерти Зои Алексеевны. Конечно, если бы кого-нибудь подозрительного увидели, то сообщили бы нам, и все-таки я спрошу: никого здесь не было, кто бросился бы вам в глаза?

Старушка улыбнулась:

— Вы сами ответили на свой вопрос.

— Но как тогда убийца проник в ее квартиру?

— Может, через окно?

— На пятый этаж?!

Та только развела руками:

— Вы следователь. Что могла и знала, я рассказала. Дальше ваша работа.

— Да, вы правы.

На улице стоял легкий морозец. Колесниченко вышел на улицу, перешел через дорогу от дома, уселся на скамейку в парке и закурил.

«Интересно получается. Опять Брежнева. Сомнений в ее причастности к ограблению Толстой у меня никогда не было, но то, что она пойдет на „мокрое дело“ для меня, конечно, откровение… — он повернул голову правее и увидел угловой дом, стоящий через две постройки от дома Федоровой. Это был дом правительства, тут жили и Брежнев, когда бывал в Москве, и Щелоков, и Андропов. Символична была близость этого дома к тому месту, где кровавый след оставили бриллианты, которые так любила дочь главного партийного функционера. — И о совпадении тут сложно говорить, слишком уж обстоятельства дел схожи. Значит, у Федоровой в квартире хранилось нечто, что привлекло внимание первой леди почище, чем „королевская лилия“ красного графа. Его вдову Галина Леонидовна пожалела — почему же подруга, Федорова, пала жертвой „желтого дьявола“, овладевшего дочерью Генсека? Или все-таки Честертон прав? Все-таки может замылиться глаз у консьержки, которая, как правильно подметил Сельянов, ежедневно десятки и сотни граждан через себя пропускает, и не заметит она человека в просто сером костюме… — Логика мышления следователя заставила его самого улыбнуться. — А кто у нас, как известно, всегда серые костюмы носит? КГБ. Ладно, так черт знает до чего додуматься можно. Но версию о причастности Брежневой все же проверим. Особенно, если по ходу следствия еще где проявится — все-таки двух совпадений в рамках одного дела быть не может…»

Совпадение, которого так ждал Колесниченко, вскоре случилось. Когда в конце дня он пришел к Генеральному прокурору Союза Рекункову, тот с порога вывалил ему сногсшибательные новости.

— Ну как, удалось что-нибудь откопать?

— Да вы что, Александр Михайлович?! В первый же день результатов ждете от такого-то преступления?!

— От какого?

— От связанного с бриллиантами. Вы ведь работали заместителем прокурора, когда мы год назад расследовали ограбление квартиры Толстой. Быстро мы тогда чего-то добились? Да и вообще, добились ли?

— Ну все-таки какие-то результаты да были…

— Да, но и обстоятельства дел разнились. Здесь все-таки труп, пропажа бриллиантов, в то время, как денежные средства остались нетронутыми. Дело носит весьма специфичный характер…

— Я понимаю, Владимир Иванович, и вас не тороплю. Но и вы меня поймите — я здесь человек новый, и мне с порога ругаться со Щелоковым тоже не очень улыбается.

— А зачем вам с ним ругаться? — недоуменно спросил Колесниченко.

— Мне звонил Чурбанов и настойчиво требовал отчитываться перед ним о результатах следствия. Как только что-нибудь проявится более или менее четкое, имейте это, пожалуйста, в виду, и докладывайте мне.

— Как скажете, только… что-то странное получается — Генеральный прокурор будет докладывать заместителю министра, за законностью действий которого должен надзирать?

Рекунков улыбнулся и посмотрел в глаза следователю:

— Владимир Иванович, вы ведь не первый год здесь работаете…

— Конечно. Все сделаю, как вы приказываете!

Поняв, что спорить с человеком, менее решительным, чем его покойный слабовольный предшественник, бесполезно, Колесниченко опрометью бросился к Андропову.

— Опять след Брежневой! — с пеной у рта доказывал он председателю КГБ, который спокойно и невозмутимо слушал его, внимая каждому слову. — Интерес Чурбанова понятен — если мы прихватим женушку, то еще неизвестно, как отнесется к этому Генсек, и останется ли сам он при генеральских погонах?! Но пойти у него на поводу сейчас — это не только поставить навсегда крест на расследовании ограбления Толстой и убийства Федоровой, но и упустить стратегически важные для страны бриллианты, что наверняка были украдены из квартиры! Где они сейчас? Не факт, что уже не за кордоном!

— Факт, — спокойно ответил Андропов.

— Что?!

— Что слышал. Федорова нужна была Брежневой именно для того, чтобы вывозить скупаемые ей по всей стране бриллианты за рубеж.

— А иначе она никак не могла это сделать?

— Могла, и, по нашим сведениям, даже делала. Иногда ей удавалось договориться с пограничниками, с сотрудниками ОВИРа, даже с некоторыми нашими сотрудниками — согласись, что сложно отказать дочери Генсека? Но очень скоро этот канал закрылся, да и делиться с нечистыми на руку чиновниками она не горела желанием. А здесь — такая прекрасная мадам, которая так часто выезжает за границу без каких-либо проволочек…

— Кстати, почему? Почему, когда выехать даже в дружественную республику из числа членов ОВД, для обычного человека — целая проблема, — Федорова так беззастенчиво и спокойно покидала пределы СССР?

— Чтобы ответить на этот вопрос, надо понимать, куда и к кому она ездила. Адмирал Тэйт, отец ее дочери, занимает не последнюю позицию в высшем руководстве Пентагона, а нам, в условиях и без того накалившихся отношений между двумя сверхдержавами, лишний раз нагнетать тоже… Так что, пока он был жив, мы выездам не препятствовали. Мы бы и дальше не препятствовали, учитывая, что у нее дочь там на ПМЖ осталась. Но, сам понимаешь, поступающие сведения не позволяли дальше идти у нее на поводу. Да и дочурка дала жару.

— А что случилось?

— Выпустила в США книгу воспоминаний под названием «Дочь адмирала», в которой с весьма антисоветских позиций расценила тюремное заключение матери. Понятное дело, мы не можем закрывать глаза на собственные недостатки, к числу которых, разумеется, относятся перегибы культа личности. Но и вот так, как она, огульно и слепо обвинять весь русский народ и всю страну в этом как-то…

— Если все так, как вы говорите, не вполне понятно, зачем Брежневой избавляться от своего главного перевозчика?

— А это отдельная история. Она на днях опять в США собиралась, а наши спецы выезд закрыли. Так она давай пороги обивать так, что треск отдавался аж в моем кабинете. И, во время очередного своего посещения, пригрозила в этих самых стенах тем, что насовсем покинет Союз. Сам понимаешь, у Чурбанова и Брежневой запросто могут быть здесь свои уши, так что, видимо, поняв, что канал закрывается раз и навсегда, а Зоя Алексеевна может покинуть пределы Союза с ее «кровно нажитыми» ценностями, Галина Леонидовна и решила перейти Рубикон.

— Да, страшно. Сколько лет работаю в органах, а все никак не могу понять, как в руках ее самой и таких, как она, сосредотачивались стратегические богатства, с которых правоохранительные органы глаз не спускают?

— Как, говоришь? Да очень просто. За всеми не уследишь, а между тем разными путями в СССР стекается ежедневно великое множество неучтенных драгоценностей — моряки везут, торгпреды, сотрудники МИДа, недалеко ушедшего от насквозь прогнившего МВД. У кого-то от предков что-то осталось, а сдавать государству означает обкрадывать себя. И потому во всех странах Союза, во всех областях и республиках идут подпольные скупки. В интересах жен и дочерей высшей партийной верхушки, включая ту же Брежневу, ту же Щелокову, ту же Мжаванадзе — жену бывшего первого секретаря ЦК КП Грузии, — скупается золотишко, бриллианты, платина, серебро. Потом руководство местных горкомов и обкомов, чтобы подняться по служебной лестнице, да и денег на посредничестве подзаработать, перепродает это вот этим вот сиятельным гражданкам, каждая из которых, по сути, неприкосновенна. Но вот тут стоит вопрос — что с этим массивом дальше делать? И тут на помощь приходят те лица, которые, в силу тех или иных обстоятельств, могут свободно выезжать за рубеж. Там они продают эти ценности за валюту, на нее сразу покупают вещи, «шмотки», как у них принято выражаться, которые свободно и в большом количестве ввозят на территорию Союза, обменивая здесь на рубли. А какая-то часть валюты остается на их приватных счетах в западных банках, открытых инкогнито, без имени.

— Зачем?

— На случай «вынужденного отъезда».

— Почему же вы изначально не поставили меня в курс дела относительно этого?

— Относительно чего? Того, что Брежнева причастна к незаконному обороту бриллиантов? Ты и так об этом знаешь. А что толку-то? Доказательств прямых и достоверных, позволяющих перед Леонидом Ильичом открыто обвинить ее во всех совершенных ею преступлениях, мы все равно не добыли, а обвинять бездоказательно сам знаешь, чем чревато…

— Так и не добудем, пока Чурбанову на горло не наступим и не получим тем самым право вести непредвзятое и открытое следствие!

— Наступим, обещаю. Действуй. Видишь ли, ограбление ограблением, а вот убийство заслуженной артистки — это уже серьезная заявка. Если сейчас их не остановить, неизвестно еще, что дальше будет. Так что на этот раз, думаю, мы тебе прикрытие сможем достойное обеспечить.

13 декабря, Александровский сад, 21 час 00 мин.

Страсть к красивым и дорогим автомобилям, по всей видимости, передалась Галине Леонидовне от папы. Несмотря на свою пагубную любовь к алкоголю, она практически ни одного дня не проводила вне руля шикарной иномарки. Вот и сегодня на встречу с Кеворковым в самом центре Москвы приехала так, что редкий постовой бы ее не заметил — и по машине, и по нечеткому стилю вождения. Просто, если обычно он был обусловлен обильным возлиянием, то сегодня руки первой леди Союза дрожали от волнения.

Разведчик сел в ее машину, держа в руках откупоренную бутылку виски. По нему было видно, что он немного выпил в ожидании ее, что не могло воодушевить Галину Леонидовну.

— Ты чего? — сходу заорала она. — У нас разговор серьезный, а ты натрескался?!

— Да и от тебя тоже пахнет…

— Скажешь тоже, пахнет. На нервах вся, не знаю, куда деваться.

— Из-за чего?

— Ты про Федорову слышал?

— А то. Жалеешь, что пропали вместе с ее цацками и твои тоже?

— Да это бы черт с ним. Худо, что, кажется, все стрелки на мне сходятся.

— Но ведь ты ее не убивала, чего бояться-то? На, выпей…

— Не убивала, естественно. Но кто в Москве не знает, что последние полгода мы с ней не расставались? И причина нашего общения всем хорошо известна. Не боюсь я того, что меня обвинят в том, чего я не совершала. Боюсь, что все мои приключения всплывут. Представляешь, какой удар по отцу будет? Что ему останется делать? Ему проще откреститься от меня в таком случае. Он и так уж домой с неохотой меня пускает…

— А договориться со следствием?

— Я тебя потому и позвала. Следствие ведет этот прохиндей, с которым вы вместе недавно в Панаму ездили.

— Колесниченко? Ну так в чем проблема? Скажи мужу, тот вроде в хороших отношениях с Рекунковым, а тот его быстро по служебной вертикали укоротит.

— Если бы все было так просто. Он уже звонил. Рекунков только руками развел — мол, новый человек, никакого еще авторитета, сделать с ним ничего не могу. Он, говорит, самого Руденко не слушал…

— Хм, — задумался разведчик. — Не заметил за ним во время служебной командировки такой ретивости. Приказы шефа на лету схватывал.

— Вот и я о том. Он, говорят, Андропова очень уж слушается. Так ты бы того… поговорил со стариком… Замолвил бы за меня словечко, да и дружка своего научил, как следствие по таким делам вести надлежит.

— Поговорить, конечно, можно, — задумался Кеворков.

— Ну…

— Только что мне за это будет?

— А то ты не знаешь, что мне надо?

— Ой, ой, — улыбаясь, замахала руками Брежнева. — Какой выискался! Так уж прямо я тебя как женщина привлекаю. Скажи, что через меня к папе хочешь подход найти…

— Галина Леонидовна, — заговорила в собеседнике напускная порядочность, — я все-таки офицер. А значит, поклонник прекрасных дам. И потом — пока ты меня о чем-то просишь, а не я тебя. А?

— Ну, уговорил. И когда ты хочешь?

— Да прямо сейчас.

— С ума сошел? Люди увидят.

— Когда тебя это заботило?..

— Ну, ладно… Давай свое пойло, а то я на таких нервах, что без этого ни о чем думать не могу.

Кеворков протянул ей бутылку, она отхлебнула из горла, посмотрела на него и, притянув к себе, поцеловала. Минуту спустя они перебрались на заднее сиденье, обитое отличной немецкой кожей, и машина заходила ходуном под тяжестью двух сплетающихся тел. Проходящий мимо постовой милиционер услышал только доносящиеся из салона всхлипы, стоны и шлепки, но постучать в стекло не решился — на машине были знакомые всей московской милиции номера. Только сплюнул под ноги и быстро зашагал в сторону Кремлевской набережной.