Мистическая теология. Беседы о трактате святого Дионисия

Бхагаван Шри Раджниш (Ошо), 2004

Преодоление раскола внутри человечества и осознание единства основ восточных и западных религиозных традиций – основная идея бесед Ошо о трактате святого Дионисия «Мистическая теология». Проводя параллели между Западом и Востоком, Ошо предлагает и свежий взгляд, и ясное понимание, и пути сближения, но самое главное – слова Мастера выводят нас за пределы двойственности, помогая внести свет и гармонию в свой внутренний мир. В конце каждой беседы Ошо отвечает на вопросы своих слушателей – с любовью, глубоким принятием и большим количеством шуток.

Глава 2

Бог — чревовещатель

Первый вопрос

Ошо,

Вчера ночью после даршана мне приснилось, что ты пел песню «I’m a Stranger in Paradise». Это было просто потрясающе, и у тебя получалось действительно здорово! Ты когда-нибудь поешь и танцуешь в прямом, а не в переносном метафорическом смысле? В тебе столько грации. Не мог бы ты сделать это прямо сейчас?

Я делаю это каждое мгновение… да, даже сейчас. И не в метафорическом, а в самом что ни на есть прямом смысле. Пение и танец для меня означают гораздо больше, чем понимаете под этими словами вы. Ваше понимание очень ограниченно, мое — необъятно. И это не метафора, оно поистине необъятно, безгранично.

На самом деле, как только вы осознаете свою собственную сущность, вы больше не можете заниматься ничем другим — только петь, танцевать и праздновать. До этого момента ваши песни далеки от подлинного пения, ваш смех далек от подлинного смеха. Скорее, это даже полная противоположность.

Однажды Фридриха Ницше спросили: «Почему вы все время смеетесь над такими пустяками, над которыми и смеяться-то не стоит?»

Ницше стал очень серьезным и сказал: «Я смеюсь из-за страха. Я боюсь, что начну горько плакать, если не буду смеяться — поэтому я и смеюсь».

Его высказывание я считаю чрезвычайно важным. Оно относится к вам — ко всем, кто не стал Буддой, Христом, Кришной. Вы смеетесь лишь затем, чтобы скрыть свои раны; вы поете, чтобы позабыть о слезах, и устраиваете праздники, потому что ваша жизнь полна несчастий. Чем вы несчастнее, тем больше вы ищете поводов для праздника, так как это единственный способ отвлечься от страданий.

Мой смех, моя песня, мой танец в основе своей отличаются от ваших. Я смеюсь потому, что в моем сердце нет ничего, кроме смеха; мой смех не служит прикрытием. Я пою потому, что ничего другого мне не остается: мое пение — это мое дыхание. Я ничего не делаю, это происходит само собой. Остановиться невозможно, даже если я захочу. На самом деле нет ни того, кто это делает, ни того, кто бы мог остановиться.

Но я расскажу вам анекдот…

Каждый день в бар приходил какой-то человек с коробкой под мышкой. Он спрашивал виски, выпивал его и уходил.

Через некоторое время бармен решил выведать, что у него в коробке, в обмен на бесплатную выпивку.

Мужчина открыл коробку. Внутри оказалась маленькая блоха. Она пела, и крохотный жук аккомпанировал ей на фортепиано. Бармен глазам своим не верил.

Когда владелец коробки на следующий день зашел в бар, бармен предложил ему еще одну бесплатную выпивку, потому что хотел снова послушать певицу-блоху и пианиста-жука.

Любопытство все больше разбирало бармена, и каждый день он желал видеть представление в обмен на стаканчик виски бесплатно.

В конце концов, не в силах больше сдерживать любопытство, он предложил ящик лучшего виски за секрет маленьких артистов.

Посетитель немного подумал и согласился. Он снова открыл коробку. Блоха подпрыгнула и запела, а жук подыгрывал ей на фортепиано. Посетитель сказал: «Секрет в том, что поет вовсе не блоха. Просто жук — чревовещатель!»

На самом деле, вовсе не я пою, танцую и вытворяю разные фокусы. Секрет в том, что бог — чревовещатель!

Второй вопрос

Ошо,

Я отказался от всего, к чему был привязан, но все же некоторые тонкие виды привязанности остаются. Я привязан даже к непривязанности, к не-уму, к отсутствию не-ума. Я осознаю свое тонкое эго. Как выйти из этого порочного круга?

То, что вы осознаете этот порочный круг, есть великое благословение. Такая осознанность очень важна. Что-то сделать или исправить сделанное раньше, можно только осознавая. Но многие этого не понимают, даже люди, достигшие высот духовности, почти просветленные: еще один шаг, и они могли бы стать буддами. Но последний шаг — это ясно и очевидно — самый крошечный и неуловимый.

Отбросить ум легко, отбросить не-ум трудно, а отбросить отсутствие не-ума очень и очень трудно, поскольку ум очень коварен, и он воссоздает себя снова и снова. Он все время отступает: вы отказываетесь от ума — он превращается в не-ум; вы отказываетесь от не-ума — он превращается в отсутствие не-ума и так далее, до бесконечности. Вы отказываетесь от привязанностей, и ум привязывается к самой идее непривязанное™. Вы покидаете мир, вы отрекаетесь от мира, и теперь он цепляется за саму идею отречения. Но привязанность остается. Меняется объект привязанности, но сама привязанность продолжает существовать.

На днях я получил из Голландии длинное письмо от одного из наших самых прекрасных саньясинов. Он встречался с Кришнамурти; а Кришнамурти, когда видит моих саньясинов, становится совсем как бык. Этот красный цвет… и вся его просветленность просто испаряется! Вот почему в Испании у меня так мало саньясинов: их не любят быки!

Кришнамурти пришел в ярость, как только увидел человека в одежде саньясина. Полтора часа без перерыва он обличал привязанность к мастеру. Наш саньясин на все это только смеялся — отчего так волноваться? Он видел любовь Кришнамурти, его сострадание, его желание помочь, но чувствовал, что за всем этим стоит что-то другое; и он никак не мог понять, в чем дело. Он не мог понять, что Кришнамурти привязан к идее непривязанности. Он все еще относится к ней очень серьезно.

Моя саньяса — явление несерьезное; вообще говоря, она очень легкая, беззаботная. Она дается с любовью и смехом и принимается с любовью и смехом. В этом ее отличие от старого представления о саньясе — от представления серьезных людей, выступающих против жизни, против любви, пытающихся убежать от мира. Это совсем не бегство. Напротив, я учу своих учеников быть в мире — и жить со всей той тотальностью, со всей той страстью, со всей той интенсивностью, которые только возможны.

Всю свою долгую жизнь Кришнамурти носил в душе глубокую рану. Его воспитывали теософы и с самого детства внушали ему тысячу и одно правило. Его воспитывали с определенной целью: он должен стать Учителем Мира, он должен стать новым Христом, Мессией, благодаря ему мир будет спасен — он не был обычным ребенком. Его готовили к роли проводника бога, чтобы бог мог низойти на него, и чтобы он стал глашатаем бога. Естественно, это требовало жесткой дисциплины, его практически замучили дисциплиной.

Братьев было двое — Кришнамурти и Нитьянанда, и готовили их обоих. Нитьянанда умер. И мне кажется, он умер из-за чрезмерной дисциплины: пост, йога и огромное количество оккультных и эзотерических практик, которые они должны были пройти. А ведь они были совсем юными и очень хрупкими. Кришнамурти тогда было всего девять лет. Они должны были вставать очень рано, в три часа утра, и начинались занятия.

Лидбитер, который управлял их жизнью, был жестоким надсмотрщиком. И не только жестоким надсмотрщиком, но вдобавок еще и гомосексуалистом. И его интерес к маленьким детям тоже имел сексуальную подоплеку. Его заставали в весьма компрометирующих позах даже рядом с Кришнамурти!

Эти раны еще дают о себе знать. Кришнамурти не может простить Лидбитера. Прошло полвека или больше. Умер Лидбитер, умерло теософское движение, но глубокие рубцы от тех отношений, что существовали между наставником и учеником, от занятий, от посягательств, от послушания, еще не затянулись. По прошествии времени они стали очень тонкими. Почти пятьдесят лет Кришнамурти сражался с призраками того, чего давно нет. Он и сейчас продолжает размахивать кулаками в воздухе, воюя с несуществующими тенями.

Моя саньяса и мое существование так непривычны для него, что он не может их понять — и он не приложил ни малейшего усилия для этого. Полтора часа он долдонил: «То, что ты сделал, очень опасно. Никогда не становись ничьим учеником! Не цепляйся за мастера!»

Наш саньясин не один раз вежливо напоминал Кришнамурти: «Я ни за кого не цепляюсь. Мой мастер не одобряет привязанности: он предоставил нам полную свободу. Мы пришли к нему по доброй воле, и, если когда-нибудь мы решим уйти… он не станет нас задерживать».

Но Кришнамурти не желал ничего слышать. Он не может понять этого нового феномена: нового вида отношений между мастером и учеником, отношений, в основе которых нет никакой зависимости.

Не думайте, что вы прикованы ко мне цепями, я не считаю вас своими рабами. Здесь я пытаюсь помочь вам обрести свободу, полную свободу, в том числе и от меня. Вы должны быть свободными от всего, в том числе и от меня. И если вы остаетесь со мной, то не потому, что вы от меня зависите, а потому, что вы благодарны за полученную свободу. Разве можно не любить отношения, в основе которых лежит свобода?

Отношения, не допускающие свободы, закрепощающие вас, подрезающие вам крылья, опутывающие вашу душу цепями и не позволяющие вам быть самими собой, становятся уродливыми. Я не навязываю вам никаких правил, не настаиваю на дисциплине. Любовь, свобода и осознанность — мое единственное послание.

Но Кришнамурти совсем ничего не слышал.

Наш саньясин пишет: «Я вышел оттуда с головной болью». Это естественно: Кришнамурти сам страдает головными болями! Пятьдесят лет его беспрерывно мучают головные боли, жестокие головные боли; это не обычная боль, она не проходит несколько дней. Иногда голова болит так сильно, что ему хочется разбить ее о стену!

И причина в том, что он, как вы говорите, от всего отказался, но у него возникла новая привязанность, привязанность к непривязанности, цепляние за независимость. Он достиг состояния не-ума, но оказался не в силах отбросить саму эту идею.

И даже если вы отбросите идею не-ума, а затем привяжетесь к отсутствию не-ума, это не поможет. Все та же игра! Она становится все более и более тонкой, и чем она тоньше, тем опасней, потому что вы перестанете ее замечать. Она затаится на такой глубине внутри вашего существа, что сознание не сможет туда проникнуть. Она отравит сам его источник.

Ты говоришь: «Я отказался от всего, к чему был привязан…»

Кто вам сказал, что нужно отказываться от всех привязанностей? Отсюда, с момента отказа, и начинается порочный круг. Теперь вы привязываетесь к идее отказа. Затем возникает новое эго: «Я отказался от всего, к чему был привязан». И внезапно вы понимаете — и хорошо, что вы понимаете: «Теперь я начинаю привязываться к этой идее. Что делать дальше?» Вы можете отбросить даже эту идею и будете чувствовать себя еще более счастливым, гордиться этим еще больше: «Смотри-ка!»… Вы будете благодарить самого себя: «Смотри! Ты совершил чудо. Ты отбросил даже идею о непривязанности». Но она снова здесь, она пришла с черного хода.

Ты спрашиваешь меня: «Как выйти из этого порочного круга?»

Прежде всего, зачем вообще в него попадать? Я не призываю вас отбросить привязанности. Я призываю вас их понять. Этого достаточно. Посмотрите, что ваши привязанности собой представляют — без попыток их отбросить, без суждений и оценок. Просто посмотрите, что это такое. Каковы бы они ни были, они существуют. Что поделаешь? Они существуют — так же, как глаза, руки и ноги, определенный цвет ваших волос и кожи. Примите их! Революция начинается с этого принятия.

Когда вы принимаете свои привязанности и начинаете их понимать без намерения отбросить… Запомните: ваше понимание не может быть глубоким и целостным, если за ним стоит идея отбрасывания; эта идея будет мешать. Зачем отказываться от того, к чему вы привязаны? Бог не отказывался от своей привязанности к миру — зачем же вам отказываться от своей привязанности?

Я ни разу в жизни не отказывался ни от одной привязанности. Я снова и снова их рассматривал, наблюдал; а когда вы видите их насквозь, происходит чудо: внезапно вы обнаруживаете, что привязанности больше вас не связывают. Они никуда не исчезли, но стали далекими, как горизонт, и такими же несуществующими. Они больше вас не связывают. Вы можете жить в мире и вместе с тем ему не принадлежать.

В этом суть моего видения саньясы. Будьте как лист лотоса, который растет в озере, не касаясь воды. Тогда нет никакого порочного круга. Вы сами его создаете, а потом спрашиваете, как из него выйти. А любая попытка выйти будет снова и снова его создавать.

Мой скромный совет: пожалуйста, не начинайте эту глупость! Лучше ее вообще не начинать. Стоит вам только начать, и тогда от нее уже практически невозможно избавиться.

Третий вопрос

Ошо,

Что означает быть религиозным? Каким будет главное качество религиозного человека после того, как наступит осознанность?

Религия не смогла создать в людях ничего, кроме эго. Она дала людям идеи превосходства, величия и незаурядности. По существу, религия интересовала только самых эгоистичных людей. Удовлетворить запросы эго в религии гораздо легче, чем в любом другом измерении жизни.

Если вы захотите стать самым богатым человеком в мире, это будет непросто; но если вы захотите отречься от мира, сделать это будет легко. Чтобы стать самым богатым человеком в мире, вам потребуется многое. Потребуются определенная разумность, постоянные усилия, неколебимый, стойкий и сильный ум, верный выбранной цели, — чтобы он не смог отказаться от нее или ее изменить. Вы должны будете упрямо и слепо идти к цели, даже если все вокруг вас изменится. Потребуются определенная сила воли, хитрость и смекалка; придется отбросить щепетильность и стать амбициозным политиком, который стремится выиграть гонку, не заботясь ни о каких моральных ценностях, постоянно напоминающим себе, что цель оправдывает средства. Применяйте силу, обман, бесчестье, если это выгодно.

Говорят: «Честность — лучшая политика». Но помните, это политика, а не истинная ценность, это не то, что ценно по своей внутренней природе. Такая политика хороша, пока она выгодна; но если она не выгодна, то лучшая политика — это бесчестье.

Вам придется тщательно следить за своими словами и поступками, потому что вам придется много врать. Вам нужна очень хорошая память, иначе вы будете забывать, что говорили вчера и что собирались сказать сегодня.

Политику необходима очень хорошая память. Он может не отличаться особым умом, но ему нужна хорошая память; это не одно и то же. Хорошая память явление механическое; развитый ум — явление совершенно другого порядка. Такие люди, как Альберт Эйнштейн и Томас Алва Эдисон, отличались незаурядным умом и посредственной памятью — высочайший интеллектуальный уровень в сочетании с никудышной памятью. И были люди, у которых великолепная память сочеталась с совершенно неразвитым умом.

Как-то раз я был в Университете Хинди в Бенаресе. Мне представили человека, у которого было две дюжины степеней магистра гуманитарных наук — две дюжины! Еще можно встретить человека, у которого их две. Но двадцать четыре!.. Он установил мировой рекорд. Еще ни один человек не удостаивался звания магистра по двадцати четырем предметам.

И этот человек был абсолютно глуп! На самом деле я был абсолютно уверен в его глупости, даже пока я его не видел. Всю жизнь он потратил на коллекционирование дипломов. И когда я ему сказал: «Похоже, вы глупец!» — он страшно обиделся! Он воскликнул:

— Вы первый, кто так со мной говорит! Обычно все меня хвалят!

Но я ответил:

— Я не вижу в ваших глазах того качества, которое свидетельствовало бы о наличии ума. Я не нахожу в вас никакого остроумия. Вы получили столько дипломов, но пока вы коллекционировали все это барахло, вы кое-что утратили. У вас хорошая память, но ум совершенно не развит.

Память не обязательно сопутствует интеллекту.

В прошлом простейшим способом удовлетворения эго была религия. Не нужно ни ума, ни памяти, ни воли, ни борьбы. Слабая, бессильная личность — вот и все, что нужно. Все, что нужно, — это быть трусом, не способным сражаться в миру. Такой человек может уйти в монастырь и стать там великим святым, просто сбежав от жизни. Его день в монастыре абсолютно лишен творчества: он ничего не делает, не приносит миру никакой пользы. Если он вообще чем-то и занимается, то только самоистязанием. Он может поститься, молиться по пять раз в день, принимать разные позы йоги, часами простаивать на голове, ходить голым на жаре или холоде — совершать над собой всевозможные насилия. И эти качества считались похвальными, в высшей степени достойными похвалы.

Мы превозносили глупцов как святых, восхваляли лишенных творчества людей как религиозных и духовных личностей. Они ничего не дали этому миру; и именно из-за них мир так страдает.

Религия занимала в Индии такое доминирующее положение, как ни в одной другой стране. Вы сами можете видеть последствия! Индия превратилась в ад на земле. Люди голодают, умирают от голода; они истощены, больны, они погибают, они погружены в летаргию, у них нет ни энергии, ни желания что-либо делать, они безнравственны во всех отношениях. И все-таки они считают себя духовными, потому что раз в месяц или раз в неделю они постятся, или каждый день ходят в храм, или каждый день читают Гиту, или каждый день распевают какую-нибудь глупую мантру, воображая, что занимаются Трансцендентальной Медитацией. Но медитативное™ что-то нигде не видно. В их жизни нет покоя, безмолвия, радости.

И не заметно ничего такого, что можно было бы посчитать итогом многовековой религиозности.

Я представляю религию совершенно иначе.

Ты спрашиваешь: «Что означает быть религиозным?»

Для меня быть религиозным означает многое, поскольку религия — явление многомерное. Во-первых, это состояние отсутствия эго; прежде всего, это глубокое приятие собственной пустоты. Религия — это не лестница, по которой можно взобраться выше других. Это не стремление достичь некоторого превосходства; напротив, это расслабление в собственной обычности. Религиозный человек не чувствует себя выше или ниже других: он вообще никогда не сравнивает себя с другими. Он не может сравнивать, четко понимая, что сравнение будет вообще невозможным, так как двух одинаковых людей не существует. Как можно сравнивать непохожих людей? Будду невозможно сравнить с Кришной, Кришну с Христом, Христа с Мухаммедом, Мухаммеда с Кабиром, Кабира с Нанаком. Это совершенно невозможно. Ни одного человека нельзя сравнить с другими: каждый человек уникален.

Конец ознакомительного фрагмента.