Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых

Вадим Барташ, 2021

Этот роман очень личный. Он написан по письмам моего дяди и по воспоминаниям мамы. Он писался больше сердцем и посвящается маминому младшему брату, Георгию Неустроеву, ушедшему добровольцем на фронт, и моей маме, Лидии Неустроевой, которой не стало осенью 2020 года, и которая пережила своего младшего брата на 77 лет.

Глава третья

Наталка ничего не заметила. Она по-прежнему бойко и увлечённо о своём тараторила:

— Мого братика звуть Василем. Його призвали в армию у вересни (в октябре, — прим. авт.) 1941 року, а батьку через два мисяци. Днями у нас побував товарищ по служби Василя, и передав вид нього лист (письмо, — прим. авт.) Виявляется вин лежит в госпитали зовсим порядом, в Прилуках. Вин запитував (он спрашивал, — прим. авт.) про батьку, а я про нього до сих пир ничого не знаю. У меня вид нього лиш одне лист прийшов до того, як ми попали пид нимця. У ним и була вкладена фотография. Ось я хочу написати Василю, а фотография у мене с батькой одна и мени ии жалко посилати, я краще з листом тодди пошлю малюнок (рисунок, — прим. авт.). Намалюешь мени?

— Запросто, — ответил Наталки Георгий.

Георгий вырвал из своей заветной тетрадки лист и стал зарисовывать с фотографии артиллериста, отца Наталки. Он не мог ошибиться, да, это был тот самый артиллерист, но как о нём сказать этой девочке сейчас? Сразу это сделать он был не готов.

***

Это случилось совсем недавно. Их часть продвигалась к Лубнам и уже на подступах к этому небольшому городку они наткнулись на немецкий заградительный отряд. Бой был ожесточённый, и для усиления наступающих частей им предоставили две батареи из двенадцати 45-милимитровых орудий. Они должны были разнести в щепки немецкий укрепрайон на подступах к Лубнам, состоявший из нескольких дотов. Чтобы прикрыть эти батареи от немецкой пехоты к ним прикрепили роту, в которой были Георгий Неустроев и Михаил Скоробогатов. Им дали несколько часов, чтобы они окопались. Земля оказалась уже подмёрзшей, и пришлось тяжело, когда наша пехота стала в неё зарываться. И вот, только рота вырыла мало-мальские окопы, как внезапно со стороны города появились танки. Примерно рота, а это двенадцать «пантер». Их никто не ожидал на этом участке фронта. Танки двигались прямо на наши позиции. За ними цепью следовали немцы в мышиного цвета форме, кое-кто из них был в камуфляже. Немцы двигались перебежками и пригибаясь. Наши орудия начали обстрел танков. Били они по «пантерам» прямой наводкой. «Пантеры» ответили тоже огнём из своих орудий. Начался тяжёлый бой.

Снаряды разрывались везде, и трудно было высунуть голову, но тяжелее всего пришлось артиллеристам. И хотя их орудия были тоже наполовину прикрыты брустверами, но всё равно для немцев они оказывались как на ладони. Вот один танк задымился и стал кружиться на месте, его подбили наши. Затем замер второй. Но и наше одно орудие разворотило прямым попаданием танкового снаряда. Весь расчёт этого орудия частями разбросало в радиусе нескольких метров. Картина была скажем прямо жуткая. И причём это произошло всего лишь в метрах двадцати от позиции Георгия и Михаила. Повсюду были разбросаны конечности артиллеристов и их изуродованные тела. У кое-кого вывалились кишки и прочие внутренности, а командира орудия, совсем юного парнишку, и такого же светловолосого и вихрастого, как и Георгий, отброшенным ударной волной лафетом перерезало напополам.

— Т-твою же мать! — вырвалось с искусанных и потрескавшихся губ Георгия. Он побледнел и отвернулся, и рывком выставил пулемёт перед собой и покосился на Михаила. — Не смотри туда! Не смотри! Там страх божий! Может и стошнить!

— О-ой, ма-амочка! — невольно вырвалось у Михаила, который тоже побледнел.

— Надо фрицам дать прикурить! Они уже достаточно сблизились с нами, — зло процедил Георгий. — Сча-ас, счас от меня получите!

— Юрик сказал, что стрелять будем по его команде, — откликнулся рядовой Скоробогатов.

— Так что он тянет? — совсем занервничал Георгий. — Ну что он там?! Почему не командует?!

До немцев было уже метров сто-сто-двадцать, и тут Юрий прокричал:

— Пли-и-и-и!

Георгий дал очередь, затем вторую. И слева и справа бойцы их взвода начали стрельбу. Немцы стали чаще зарываться в землю, а вот их «пантеры» упорно продолжали двигаться вперёд. Вскоре ещё их две машины были подбиты, но и наши батареи лишились двух орудий. Одно было поражено опять прямым попаданием, а у второго осколками от разорвавшегося рядом снаряда был выкошен весь расчёт. Бой продолжался ещё с час. В итоге от двух батарей 45-ти миллиметровых орудий осталось только половина стволов, а на подступах к нашим позициям замерло семь подбитых «пантер» и до сорока немецких солдат и офицеров упокоились навечно.

***

Прибыли санитары. Они попросили бойцов помочь им погрузить раненных в два санитарных автобуса ГАЗ-03-30 и в одну бортовую машину ГАЗ-42. Раненных и убитых с нашей стороны было очень много. Только тяжело раненных набралось тридцати семь человек.

Георгий пожалел двух хрупких молоденьких санитарок и подошёл к их носилкам.

— Девчата, помочь? — спросил девушек младший сержант.

— Ой, конечно! — откликнулась одна их них, что была побойчее. — А то сегодня вообще все бойцы тяжёлые. Особенно артиллеристы. Мы с Алькой уже надорвались их таскать на себе!

Георгий взял носилки и направился к одному из развороченных орудий. На подходе к нему он увидел лежавшего навзничь подносчика снарядов. Георгий склонился над ним и перевернул его на спину. Он оказался не убитым, а тяжело раненным. Ему перебило обе ноги, и у него беспрерывно фонтанировала кровь. Мужчине было за сорок лет. Он захрипел и открыл глаза.

— Жи-ивой, кажись! — радостно отметил Георгий.

— Не помер ще… — прохрипел раненный. — Братик, глянь, у мене ноги е, або немае их?

— Перебиты, — ответил Георгий.

Тут подбежали санитарки. Они сразу же начали перетягивать артиллеристу жгутами его посечённые осколками ноги и останавливать кровь.

— Бра-атик, — вновь заговорил раненный артиллерист, — помру я… о-ох, помру…

— Да что вы, дядя, — на этот раз откликнулась бойкая санитарка. — Во-о-он какой здоровяк, ещё жить да жить тебе, сердешный. Родишь ещё себе деток на старости лет и будешь им радоваться!

— Та е вже у мене. Бра-атик, — вновь обратился раненный артиллерист к Георгию: — Тут у мене не далече мое село. Там дочка и дружина (жена, — прим. авт.) з матию живуть. Якшо будеш в том сели те знайди их и передай вид мене лист (письмо — прим. авт.). Я написав його для них. — Немного отдышавшись, артиллерист глазами указал, где письмо. — Передашь?

— Передам, — Георгий достал письмо артиллериста из его нагрудного кармана и спрятал у себя.

С помощью девчат погрузил артиллериста на носилки и спросил уже хрипевшего раненного: — А как тебя зовут? И как называется твоя деревня, браток? — … Мене звуть Иваном Ма-а… Ма-акаровичем. А село моя… — Раненный не успел договорить. У него откинулась голова, глаза остекленели, и он отдал богу душу.

— Отмучился, сердешный, — произнесла бойкая санитарка. — И вправду… — чуть не плача добавила она, — не жилец он был. Он много потерял крови. Запоздали мы. Э-эх…надо бы было пораньше!

Уже мёртвого артиллериста Ивана отнесли к остальным таким же бедолагам, которых должны были тут же захоронить. Для них сейчас в двух шагах от окопов спешно рыли могилы. Георгий так и не выяснил, как называется та деревня, из которой был родом умерший на его руках артиллерист, но теперь, увидев фотографию отца Наталки, он понял, что этот Иван Макарович и был как раз её отцом. Но как это сказать девочке? Признаться ей в том, что её отец умер прямо на его руках и что она уже стала сиротой?

Георгий рисовал портрет того самого артиллериста с его фотографии и думал, как передать его так и неотправленное письмо дочери и сообщить ей трагическую весть, что её отца уже нет в живых. В разговор встрял рядовой Скоробогатов:

— А как вам под немцами было? Поди настрадались-то?

— Ой, хлопчик, скильки ми при них, проклятих, натерпилися! У нас до вийни був колгосп (колхоз — прим. авт.), и ось коли вони до нас в Григоровку увийшли (вошли — прим. авт.), то видразу заарештував голову (сразу арестовали председателя — прим. авт.) и парторга, и их повисили перед правлением. Лютовали ох уж сильно. Почитай третину наших сусидив постриляли и викрали в рабство на роботу до Нимечинии. А мене трохи не згвалтували (чуть не изнасиловали, — прим. авт.) Я сказала, що хвора на сухоти (больна чахоткой — прим. авт.) и лише писля цього вони вид мене видстали.

— А у вас полицаи были поди из местных? — продолжил расспрашивать Наталку Скоробогатов. — Свои же? Уже наслышаны про них…

— Ну та. Найгирше (хуже всех, — прим. авт.) вони були. Ось хто звири виявилися! Так, вони нашу сусидку, титку Иванку, застрелили, коли вона накинулася на них з кулаками из-за того, що вони видводили з двору корову. А у неи запшиилося трое хлопят сиротами. Добре тут поблизу титка их живее, и вона узяла цих племянников до себе. Навить хлопцив малих вони розстрилювали.

— Всё, закончил! — произнёс Георгий, нанеся последние штрихи на рисунке артиллериста Ивана Макаровича.

Наталка взяла его и, не сдержав эмоции, этот листок расцеловала:

— Батька мий, дорогою, де ти зараз?!

— Это не всё… — продолжил младший сержант.

Георгий вытащил из нагрудного кармана гимнастёрки письмо Ивана Макаровича, разгладил его и протянул девушке.

— Тебе… Прочитай.

Наталка сразу по подчерку узнала, что письмо написано было рукой отца. Обо всём забыв, она погрузилась в прочтение этого письма. Минут двадцать Наталка читала внимательно, некоторые места она перечитывала по нескольку раз. Наконец, она закончила его читать и подняла глаза на Георгия.

— А де ти батьку бачив?

— Мы с ним встретились под Лубнами…

— Так це поруч! (так это рядом, — прим. авт.)

— Ну да.

— А на словах вин що передавал?

— Что любит всех. Но он не знал, что жены его нет в живых, — и Георгий запнулся, и замолчал…

Наталка почувствовала, что Георгий ей не всё говорит.

— Що з батькой? Вин поранений шибко?!

Георгий молчал. Он ничего не мог ответить Наталке. У него в горле застрял комок, и всё пересохло внутри. И только тут Наталка поняла, что с отцом её случилось что-то непоправимое. Она присела на лавочку, и взгляд её уставился в рисунок:

— Батька, батька, мий бидний батька, ой горе яке! Невже всё?! Невже я тебя, ридненький, бильше николи не увижу?! — и Наталка не выдержав, разрыдалась.

Георгий встал, подошёл к девочке и прижал её голову к своей груди.

— Успокойся, пожалуйста, — начал тихо и вкрадчиво говорить ей Георгий, он пытался хоть как-то её успокоить, но Наталка не переставала рыдать.

Георгий понял, что сейчас ему обязательно следует всё рассказать про последние минуты жизни Ивана Макаровича, артиллериста, призванного из Григоровки осенью 1941 года и погибшего в каких-то двух шагах от собственного дома.

После рассказа Георгия Наталка как будто окаменела. Она сидела на лавочке не двигаясь почти полчаса, но затем очнулась, одела на голову чёрный платок, и вышла на крыльцо дома. Этим самым она подчеркнула, что у них в семье наступил траур.

Вскоре в дом к Наталке зашёл ефрейтор Степан Лужицин. Он был как всегда рассеянный и не обратил внимание на то, что в доме траур и вывешены чёрные ленточки, а Наталка в своём платье ушла в дальнюю комнату. Этот ефрейтор был в роте и повар, и одновременно интендант. Он принёс с собой продукты, которые разложил горкой на столе:

— Ребята, звиняйте. Совсем закрутился и про вас забыл. Вы же на отшибе. Поди голодные как волки?

— Да нет, Стёпа, — откликнулся Скоробогатов. — Мы тут ещё у санитара одного успели подхарчиться, так что сытые. Но ты всё равно это нам оставь!

— Ну, ла-адно, — усмехнулся Лужицин. — Через четыре часа выступаем. Через два дома у меня в сарае временный склад, Юрик распорядился вам перед выступлением выдать новый пулемёт.

— А не знаешь, куда выступаем? — поинтересовался Михаил у ефрейтора.

— Ну как куда?! На передовую.

— Ну, это понятно, что не в тыл пойдём. А скажи, на какой участок?

— На северный. Там, где фрицы особо на нас напирают.

— А не слышно, когда наши основные силы начнут высаживаться на этом плацдарме?

— Ничего, ребятки, я не знаю. Знаю пока только одно: нам отдан приказ стоять на смерть! Нас здесь сейчас не больше полка, а фрицы уже сюда стянули четыре дивизии и наши разведчики говорят, что на подходе ещё шесть их дивизий.

Скоробогатов присвистнул:

— Да, да, — замотал головой ефрейтор. — Вот такая силища с их стороны. И сколько дней нам придётся удерживать этот плацдарм — неизвестно. Мало нас в живых останется, я чувствую… Ну, да ла-а-адно, — махнул рукой Лужицин, — что я буду плакаться? Я лучше пойду. Про пулемёт не забудьте. А ещё у меня получите и паёк на сутки. Пока я доберусь со своей передвижной кухней до ваших позиций?! Не раньше, чем к вечеру у вас смогу появиться, — и ефрейтор ушёл.

Георгий и Михаил посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, решили оба, что всё, что им принёс ротный интендант, они оставят Наталке и её бабушке.

Наталка вышла из дальней комнаты, прошла к столу и села перед Георгием:

— Розкажи мени ще раз про батька. Все що вин тоби перед смертю говорив…

И Георгий ещё раз повторил свой рассказ.

Выслушав Георгия очень внимательно, Наталка сказала:

— Коли вийна закончится (когда война закончится, — прим. авт.), приидь сюда и покажи мени, де мий батька похований (захоронен, прим. авт.). Я хочу побачити його могилу.

— Обязательно приеду, — откликнулся Георгий. — Если выживу…

— Виживи!

— Я приеду не только для этого, — Георгий, глядя на эту бледную, но юную и и очень красивую девушку, вдруг понял, что она ему не просто нравится, а он, кажется, в неё даже уже влюбился. И это чувство его будто пронзило. И это произошло за каких-то несколько часов их общения. Они виделись всего ничего, но ему уже показалось, что он её давным-давно знает. Она теперь получается была сирота, и он очень хотел ей не только хоть чем-то помочь, а ему хотелось её успокоить и защитить от всех невзгод, которые свалились на эти хрупкие плечики. Георгий прежде уже испытывал влюблённости, и ему нравились девочки его одноклассницы, и даже с одной из них он, учась в Первой школе имени Чернышевского в Семипалатинске, дружил, гулял с ней часто по вечерам в парке и носил ей на занятия школьные тетрадки и учебники, но никогда он прежде не испытывал таких чувств, какие сейчас нахлынули на него. Причём нахлынули внезапно.

Наталка поняла, что творилось в душе у этого симпатичного и вихрастого юноши, а она была хоть и шестнадцати лет, но уже по-женски многое понимала, и она тоже испытывала к нему не только кажется симпатию.

— Я тебе чекатиму (Я тебя буду ждать, — прим. авт.), — негромко произнесла Наталка и тут же договорила: — Почекай (подожди, — прим. авт.).

Наталка вышла к себе в дальнюю комнату и вскоре вернулась с каким-то свёртком, который подала Георгию.

— Что это? — спросил Наталку Георгий.

— Це я вишила. Вициванка. Для свого звуженого. И ии я тоби даю. Я тебе вибрала, ти лище обовязково повернись (ты только обязательно вернись, — прим. авт.).

Георгий взял бережно сверток с вышиванкой из рук Наталки и, сблизившись с ней, поцеловал её сначала в щёку, но юная селянка взяла его за плечи и прильнула к его губам. Поцелуй её был смелый и совсем не детский. Она долго не могла от Георгия оторваться.

— Я тебя тоже выбрал, моя кохана, — произнёс младший сержант.

Где-то Георгий слышал или читал, что по-украински «любимая» или «зазноба» называется этим словом. И, услышав из уст Георгия заветное для каждой украинской девушки слово, Наталка впервые за несколько часов улыбнулась.

***

Через примерно четыре с половиной часа Георгий Неустроев и Михаил Скоробогатов вместе со своей ротой покинули Григоровку и направились к передовой. Было уже сумеречно, но Георгий видел, как Наталка выбежала из дома и стояла у калитки. Она взглядом искала его. Георгий не выдержал и самовольно покинул строй. Он подбежал к Наталке и крепко обнял её:

— Ты жди! Жди меня, кохана! Я вернусь! А твоя вышиванка будет всегда со мной! И она всегда будет мне напоминать о тебе!

Георгий и Наталка вновь обнялись, и младший сержант с трудом оторвался от девушки и побежал догонять ушедшую вперёд роту.