Горлица

Вадим Верник, 2017

Она была бойкой белобрысой сопливой девчонкой, а он дружил с ней. Однажды она заставила его кое-что сделать. Взрослые звали его пластилиновый мальчик, а она – Серый Волк. Её дедушка говорил, что она «смерть мальчишкам», а он летел, как мотылёк, на её свет… Через годы, через расстояния общий «секретик» определил тайну их бытия… Всё искренне, откровенно и до предела обострено, но ты не смущайся, дорогой читатель, тебя ждёт погружение в нежную память о первой любви, из которого ты не вернёшься прежним…ISBN 978-9934-19-325-5Содержит нецензурную брань.

Глава 5. Атанор

Немного постояв и собравшись с духом, я осторожно постучал в окно. Внутри всё колотилось. Через мгновенье раздался знакомый голос:

— Кто там?

— Это я, открывай!

Тихо отворилась дверь, и я прошмыгнул внутрь. В предбаннике было сухо, жарко и темно, дверь в парилку открыта. Морёная обшивка деревянного интерьера поглощала и гасила свет от двух толстых свечей, горевших в углу на низких табуретах. Между ними на полу лежал солдатский матрас, застеленный синей простынёй, и парочка декоративных подушек. С другой стороны стоял длинный стол, вокруг него — стулья, скамейки. Небольшой шкафчик и две тумбочки разместились рядом с дверью. На стене, прямо у входа, на крючках, висели несколько полотенец, халат и пальто моей девочки. Казалось бы — небольшое пространство, но места хватало всему и ещё оставалось. Внутри было прибрано и душисто пахло берёзовыми и дубовыми вениками.

— Привет! — сказал я с улыбкой, снимая пальто и ставя бутылку водки на стол.

Из окружающей обстановки я понял, что моя девочка ждала встречи со мной в этом укромном уголке, уютно устроившись на матрасе с подушками, между двух толстых мерцающих свечей, и читала книгу. Книга лежала на табурете обложкой вверх. Подойдя ближе, я прочёл: «Жорж Санд. Графиня Рудольштадт».

— Ты что, будешь пить? — удивлённо спросила она. — Тебе же так плохо было вчера!

— Ну, не знаю, — расплывшись, я продолжил, — как пойдёт, по обстоятельствам…

— Что пойдёт? — оборвав меня на полуслове, с интересом спросила она.

Несмотря на то, что мы знали друг друга уже давно, нам всё же предстояло заново познакомиться. Мы выросли и изменились, но интереса взаимного не потеряли. Необходимо было что-то прощупать, лучше понять, кто мы есть.

— Послушай, я и сам не знаю, просто так сказал. Ты вроде хотела со мной о чём-то поговорить, — не теряя ласкового настроя, оправдывался я, — вот и пришёл.

Моя девочка внимательно, с любопытством всматривалась в меня. В полумраке лицо её приобрело резкие контрастные очертания. Я не мог хорошо разглядеть её глаз, но чувствовал внутренний стержень. Сердце билось, я был взволнован, но терять самообладание просто не мог. Меня проверяли.

— Да, я хочу поговорить с тобой, — спокойно сказала она, — раздевайся, здесь жарко. Снимай свитер.

Я снял свитер и бросил его на скамью. В помещении действительно было жарко, и на лбу у меня проступил пот. Она подошла к шкафчику, открыла дверцу и достала две стопочки.

— А чем закусывать будем? — спросила с улыбкой, ставя стопки на стол.

Я слегка изумился. Такого поворота событий не ожидал. Обстоятельства, похоже, складываются в мою пользу!

— У меня есть яблоки. Будешь? — засуетился я, доставая из карманов пальто антоновку.

— Яблоки? Давай, это так здорово! Водка и яблоки, что может быть лучше в такую жаркую романтичную ночь, — мягко улыбнулась она.

Моя нежданная радость потихоньку начала растворяться. Испытав двойственность чувств, я был уже в крепких когтях!

Мы сели за стол, моя девочка налила водку в стопки.

— Здесь темно… Может, в уголок на пол, на матрас, у свечей? — предложил я.

— Давай!

Мы быстро перебрались на матрас. Я положил яблоки возле свечки на табурете, а бутылку поставил на пол. Она принесла стопочки с водкой. Уютно устроившись поперёк матраса, я вытянул ноги. Моя девочка села на матрас вдоль, в самом углу, возле подушек, облокотилась о стену и, согнув ноги в коленях, натянула на них зимнее тёмное платьице. Решив вернуть лёгкость и непринуждённость в наш разговор, я спросил, намекая на книгу:

— Что, инструкциями загружаешься?

Она засмеялась, я подхватил. Теперь, при свечах, я мог хорошенько её разглядеть. Как же в ней всё прекрасно! Такая свежая, естественная, живая девочка! Пластичные движения вызывали во мне восторг, мне нравилось всё: как она говорит, как смеётся, как двигается… Я втюрился в неё по уши, с головой! Но пялиться на неё не мог позволить себе — это было бы грубо, вызывающе. Опустив голову, я смеялся в себя, в свой живот.

— У тебя кто-то есть? — неожиданно спросила она, отпивая глоточек из стопки.

Я не был готов к такому резкому старту, но вопрос меня не удивил. Тоже сделав глоток, ответил, продолжая выдерживать ласковую мягкость:

— Только плюшевый мишка, а у тебя?

— Значит, ты всё еще мальчик?

Я не ответил, замялся. Допив стопку водки, поставил её на табурет. Меня расщепляли, и мне не хотелось предстать пред ней мальчиком во всём.

— А ты — девочка? — сделал я встречный ход.

Она протянула мне руку и показала запястье, где был слабо виден шрам — след моего имени.

— И что? — спросил я, пополняя свою стопку.

— Ничего. Мне тоже налей, — допив свою, попросила она.

— Послушай, мы что, выясняем какие-то отношения, которых у нас нет? Подливая ей в стопочку водки, я взглянул на неё. Мне понравилось, что моя девочка включилась в игру. Легче будет на своём настоять, думал я.

— Не отношения, а связи, — спокойно продолжала она.

— Связи? С кем связи?! — я не хотел быть юнцом, но и опыта у меня никакого.

— Ты так пылко вчера развлекался с моей подругой…

— Ну и что?

— Вот я и думаю, каковы же твои связи с разными девушками… Расскажи.

Она сделала большой глоток водки и взяла яблоко с табурета. Надкусив его, приготовилась слушать и внимательно смотрела прямо в меня.

— Знаешь, ты вроде тоже на месте не стояла! — парировал я.

Тема нашей беседы была выгодна мне, мы всё же не о книжках с нею болтаем. Но её тихий настрой, ровный тон не сулили мне ничего хорошего. Я был тёртый калач, имел опыт вот как раз таких разговоров, и знал, к чему они приведут. Нужно что-то менять, но что? Иначе сведёт всё к банальной любви, и никакой связи!

— Она же сама меня вырвала в танец, и потом уже всё началось, — продолжал я, оправдываясь.

— И как часто тебя так вырывают? — улыбнулась она.

— Нечасто. — Отстранённо, спокойно, прищурив глаза, я смотрел перед собой в темноту.

Мне не хотелось разоблачаться. Подняв стопку, я залпом выпил водку и закусил яблоком. Её пристальный взгляд всё ещё держался на мне, я ощущал это и решил подыграть, необходим был отвлекающий манёвр. Пусть предстану в её глазах суперменом, пусть почувствует разницу, ощутит напряжение!

В полутьме жаркой бани, в тихом сиянии свечей, на стенах и потолке нависала моя огромная тень. Пауза делала меня значимым, а мерцающий свет превращал в доблестного воина Валгаллы.² Представляя себя сильным опытным мужем, я почувствовал, что захмелел. Моя девочка подняла стопку водки:

— За тебя! — и, выпив залпом, поставила её на табурет.

Интересно как, может что-то и выйдет, думал я, продолжая играть отстранённого романтичного мужа. Я молча потянулся за бутылкой и налил нам по новой. Похоже, этот мой образ повлиял на неё.

— Ты, возможно, забылся, к кому пришёл в гости? — продолжила она разговор.

— Почему забылся? — спускаясь с Валгаллы, переспросил я.

— Как почему? Ты разве не понимаешь?

Разговор перестал нравиться мне. На лице появилась испарина. В предбаннике было душно и жарко, почти как в парилке.

— Тебя же дедушка пригласил для общения со мной! — недоумение вырвалось из неё.

— А что же ты с композитором своим флиртовала? Целовалась с ним на Новый год, а ко мне даже не подошла! — пошёл я в атаку.

— Я целовалась!? Он мой друг, однокурсник, мы все просто по-дружески обнимались и целовались, а ты даже не соизволил познакомиться толком ни с кем! Ты же видел, я смотрела на тебя и подошла потом, прося твоего участия. Ты что, ждал, что я полезу к тебе лобызаться? А подругу мою, у меня на глазах, кто слюнявил взасос после танца? Я-то знаю своего композитора, а ты первый раз видел её и так по-хамски при мне поступил!

Я почувствовал себя уязвлённым. Градус повышался, напряжение нарастало. Я встал, снял рубашку. Харрис-пистолет на славу печку сложил! Из открытой двери парилки шёл жар от камней. Баня не остывала.

— А теперь ты оправдываешься, мол, виновата подруга?! — поддала она жару. — Ты всегда так оправдываешь свои поступки действиями других людей?

— Знаешь, что?! — я прищурил глаза и зло процедил сквозь зубы, — ты же видела, как мне было непросто, могла бы и подмахнуть…

— Ты грубиян!

— Иди в жопу, принцесса! — вырвалось у меня.

Моя девочка замолкла, и я замолчал. Тишину нарушали лишь редкие звуки: скрип брёвен и половиц, порывистый ветер снаружи и треск двух свечей в углу. Мне стало понятно, что цели своей уже не достичь. Не насиловать же её! Походив взад-вперед, я присел, потом встал и распахнул входную дверь бани. На улице было темно, пришло потепление, свежий воздух медленно проникал внутрь. Хотелось хоть как-то, хоть чуток оклематься. Я накинул пальто и вышел наружу. Вроде, не гонит, беспокоился я, наблюдая за ней через щель в косяке. Значит, есть ещё шанс! Крадясь и остужая нас, воздух с улицы заполнял помещение. Появлялась надежда…

* * *

— Не уходи, — послышался голос моей девочки из предбанника. — Слышишь, Вадим, не уходи! — испуганно повторила она.

Я и не собирался никуда уходить, но и строить из себя и разыгрывать что-то мне уже не хотелось. «Что ж я делаю, зачем я так поступаю?!» — разглядывая плывущие ночные облака и дыша полной грудью, мучился я. Она любит меня, это я понимал, и решил ей открыться. Постояв так ещё немного, зашёл внутрь.

— Дверь закрой, нас могут заметить, — раздалось из угла.

Закрыв дверь на замок, я снял пальто и повесил его на крючок. В предбаннике стало немножко прохладней, но жар из парилки возвращался.

— Тебе жарко? Разденься хоть совсем, мне всё равно, — опустив голову, предложила она.

Я не стал ерепениться, тем более что это и входило в мои планы. Расстегнув ремень, стянул джинсы и, оставшись в трусах и носках, вернулся на место.

— Почему тебе всё равно? — посмотрел на неё с интересом.

— Ты пить ещё будешь? — спросила она.

— Да, буду!

— Тогда наливай. И мне тоже.

На улице, на ветру, хмель мой прошёл, я не чувствовал себя выпившим, пьяным. Разлив по стопочкам водку, взял яблоко.

— Ты закусывай, просто так не пей.

— Хорошо, — сказала она. Я протянул антоновку и ей.

Вроде как моя девочка не хмелела, по крайней мере, этого я не заметил, но беспокоился, чтобы не напилась. Мне не хотелось развлекаться и играть с пьяной девушкой. Она же пила со мной за компанию, разделяя поровну всё то, что у нас было. Выпив по стопочке, мы закусили.

— Так почему тебе всё равно? — возвращал я её к своему вопросу.

А она подняла голову и обратилась ко мне:

— Вадим, как твои раны?

Моя девочка была единственным ровесником, кто называл меня полным именем — Вадим. Другие звали меня так очень редко, в основном, Вадька или Вадик, мама — Вадинька. Для слуха моего из её уст это звучало необычно торжественно и приятно.

— Всё нормально, — ответил я, — мне кто-то хорошо обработал раны. Губа лишь слегка припухла, а бровь — я и не замечаю. И всё же, почему ты сказала, что тебе всё равно?

— Потому что я и так всё видела, — спокойно ответила она, — меня тебе нечем уже удивить.

— Что всё? — заволновался я.

— Всё, значит всё и ещё больше. Ну, может, не совсем уже всё, но очень много.

Хорошо-о-о, думал я, значит, она знает больше, чем все остальные. Меня это заинтриговало, хотелось узнать все детали новогодней вечеринки.

— Расскажи, пожалуйста, поподробней, — настаивал я.

— Зачем тебе это? — мило улыбнулась она, — там нет ничего особенного, всё естественно было.

— Что естественно было, чего нет особенного? — не унимался я.

— Да всё! Тебе это надо? — поправляя под собой подушки, спросила она.

— Надо! Давай, рассказывай! — волновался я. — Хочешь, взамен я скажу тебе правду!

— Какую правду?

— Я мальчик, девственник! Никого не было и нет у меня.

— Я это уже поняла.

— Вот как! А как же? — удивился я.

— Не знаю, поняла и всё тут! — не осуждая меня, ласково улыбнулась она.

Я вздохнул и, подобрав ноги, согнул их в коленях. Механически пополнив наши стопки, залпом выпил и не закусил. Потом обхватил ноги руками, опустил голову на колени и, глядя на причинное место, стал размышлять о своём.

— Ладно, я расскажу. Но тебе это может быть неприятно, — предупредила она.

— Плевать! Рассказывай!

Я приготовился слушать и вновь слегка захмелел. В бане было всё так же тепло, даже жарко.

— Ты так сильно напился, — начала моя девочка, — мы занесли тебя в мою комнату, положили на кровать и накрыли одеялом. Тебе было очень плохо, Вадим, ты ворочался, кровь текла из брови и изо рта, и тебя начало сильно рвать. Бабушка страшно ругала меня, приказала принести два тазика и полотенца. Один тазик пустой, а другой с водой, чтобы тебя обмывать. Ты лежал на спине и захлёбывался… Вадим, милый мой, я так испугалась за тебя, мне ещё никогда не было так страшно!

Я услышал, как моя девочка тихо заплакала. Сквозь слёзы она продолжала:

— Мы повернули тебя на бок и пододвинули к краю кровати. Я подставила тазик. Ты весь уже был испачканный, мокрый, и бабушка велела мне обмывать твоё тело. Я бегала и меняла воду в тазике. Тебя долго рвало, тебе было так плохо! — она зарыдала.

Возникшая пауза подавляла меня. Я держался, чтобы не зарыдать вместе с ней.

— Потом ты затих, — чуть успокоившись, рассказывала она дальше. — Мы сбросили с тебя одеяло и, приподняв, поменяли постельное бельё, подушку и одеяло. Я собрала всё грязное и пошла застирывать, но в ванной просто рыдала, не могла никак успокоиться. Бабушка не спала, выходила ко мне и ругала меня. Дедушка её успокаивал, говорил: «Пусть побудет одна с ним, пусть поймёт!» Тогда бабушка постелила мне возле двери в твою комнату и сказала: «Спи, как собака, чутко!» И ушла к себе отдыхать.

Моя девочка умолкла и стихла. Я тоже молчал. Я был пуст, мыслей у меня в голове не было. В необычной жаркой зимней ночи тихо мерцали свечи, лаская своим мягким медовым светом двух влюблённых, которые ещё только-только начинали свою взрослую жизнь.

* * *

Оставаясь сидеть в той же позе, не желая показывать ей лица, я незаметно утирал пальцами проступившие слёзы. Моя девочка выпрямилась и, дотянувшись до стопочки, тихо выпила. Мы надолго погрузились в молчание. Она успокоилась.

— Затем я обработала твои раны и уже не спала. Просто лежала на полу возле двери и постоянно прислушивалась. Боялась, вдруг с тобой что-то случится. Слышала, как ты дышал, ворочался и постанывал. Заходила проведать — всё ли в порядке. Собрала внизу одежду твою и сложила рядом с кроватью. Извини меня, я увидела, что ты сбросил с себя одеяло, лежишь на спине, раскинувшись на постели, голый. Тебе, наверное, было жарко, а может, ты хотел встать, не знаю. Я не стала тебя накрывать, присела рядом и разглядывала твоё сильное, красивое тело.

Моя девочка выпрямилась, подобрав под себя ноги. Взяла с табурета ручные часики и начала их теребить.

— Если раньше, до этого, я только украдкой бросала взгляд на тебя, — смущаясь, продолжала она, — то сейчас я всё рассмотрела, до мельчайших подробностей. Знаю всё про тебя, Вадим, каждый шрам, каждое пятнышко, каждую родинку, каждый миллиметр твоего тела.

Я повернул голову и посмотрел на неё. «Может, она захмелела?» — подумал я. Моя девочка стеснительно порозовела.

— Внимательно рассматривая тебя, я заметила, как приподнялся твой мальчик. Он стал медленно, плавно расти прямо у меня на глазах. Я испугалась и побежала в ванную, схватила тазик и мокрое полотенце.

«Ничего себе, поворот!» — озадачился я.

— Когда я вернулась, ты лежал на боку, на самом краю кровати. Может, ты хотел встать, я не знаю. Твой мальчик полностью вырос, а ты кряхтел и что-то невнятное бормотал.

Я налил нам по последней стопочке водки и поставил пустую бутылку под табурет. Она продолжала рассказ, а я выпил.

— Я взяла мокрое холодное полотенце и обернула его вокруг твоего мальчика, прижимая полотенце к нему, чтобы остыл. Так держала его какое-то время, потом он стал расслабляться и возвращаться в покой. Через пару минут ты пописал. Я успела подставить приготовленный тазик. Подтёрла капельки и всё убрала.

Девочка моя замолчала. А я, вздрогнув, вздохнул и подумал: «Да-а, это точно всё! Это больше чем всё, это полный пипец!»

— Это всё?! — гаркнул я раздражённо.

— Да, всё, — невозмутимо сказала она. — Потом ты мирно спал, пока не проснулся.

— Да лучше б ты его отсосала или я не проснулся бы никогда! — в гневе вырвалось из меня.

Моя девочка, уже ничему не удивляясь, подняла стопочку водки и выпила за меня.

— А может, я его отсосала, тебе-то откуда это знать?! — язвительно отозвалась она.

Я сник. Грубость моя меня же самого опускала и вымаривала…³ Сердце заколотилось, и удушье подступило к горлу. Я отвернулся…

Перед глазами проплывали образы нашего детства. Вот моя девочка в шалаше, а я, голый, палки бросаю. Вот я валяюсь на песке, в крови, на карьере, и она горько плачет надо мной. Вот мы в стогу сена, смеёмся, смотрим на ночное небо в звёздах и мечтаем. Вот она показывает мне свою жестокую рану на запястье, где вырезано имя моё. А вот я первый раз признаюсь ей в любви и клянусь быть с ней навсегда! У меня не было сил сдерживаться, по моим щекам текли слёзы, я незаметно смахивал их рукой. Слёзы текли не от стыда, не оттого, что мне было больно или чего-то жалко, я скорбел о себе, о своём ожесточённом сердце…

* * *

Отвернувшись от своей девочки, внутренне я был один. Она меня не тревожила. Мне хотелось побыть наедине с собой, просто так, безо всяких мыслей. Не жалел себя, нет — я огорчился. Огорчился тем, что не желал разглядеть и разделить её мира, думал только о себе. Посидев так, постепенно пришёл в чувство. В ночном сумраке завывающий ветер, парной воздух в предбаннике, запах веников и смолы, тихий треск свечей за спиной и её тёплое, сладкое, хмельное дыхание…

— Не горюй так, Вадим, — она прижалась ко мне и обняла сзади. Моя девочка желала утешить меня. Нежно касаясь губами моей шеи и плеч, она приговаривала через каждый поцелуй строки Есенина:

— В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжёлых утратах,

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым —

Самое высшее в мире искусство…

Я обернулся и заглянул ей в глаза. Было темно, я ничего не увидел, лишь уловил сильное биение её любящего сердца. Осторожно повалив свою девочку на спину, чтобы рассмотреть её взгляд в янтарных отблесках свечей, я едва прикоснулся губами к её устам. Она поддалась и легла под меня. Мерцающий свет мягко пал на её лицо, и я увидел большие серо-голубые глаза. В них дышала бесконечная любовь и радость нашей встречи!

Ликуя, я поцеловал её губы, обнимал крепко-крепко…ещё и ещё. Она отвечала взаимностью. С меня как рукой всё сняло! Я был наедине, глаза в глаза, с самой лучшей, с самой прекрасной девушкой в мире!

* * *

Я целовал её в губы, в щёки, в носик, в уши и шею. Я целовал всё её лицо, гладил по волосам. Делал это молча, только раз признался на ушко: «Моя милая, я люблю тебя!» Мальчик мой вырос и сильно напрягся, выпирая твёрдым колышком из-под чёрных трусов. Лаская и обнимая свою девочку, я им чувственно в неё упирался, она ощущала это и помогала мне раздевать себя. Платье привело нас к заминке, его нужно было расстёгивать сзади и снимать через голову. Я стал помогать ей тянуть платье вверх.

Мы действовали сообща, но неуклюже. Я волновался и взмок от всех этих манипуляций. Вместе мы всё же справились, и моя девочка осталась раздетой, в белом лифчике в мелкий розовый цветочек и таких же трусиках. Приподнявшись, я стянул перед нею свои трусы. Делая это, хотел поддержать её, чтоб не стеснялась. Потом, метнувшись за полотенцем, висящим на крючке возле входной двери, обтёрся. Моя девочка подтянула подушки повыше и подалась чуть-чуть вверх, ближе к стене. Теперь, в медовом свете, я мог свободно обозревать всю её, с ног до головы. Опустился пред ней на колени, ища удобный способ пристроиться ближе.

Какое блаженство! Её молодое, упругое, шёлковое тело вызывало ознобную дрожь. Пропорции тела — идеальны и гармоничны. Девичья женственность и изящество форм потрясали и завораживали одновременно. Отвечая взаимностью, она открыто рассматривала меня, голого и возбуждённого. Мы были по разные стороны свечей и хорошо видели в их свете друг друга. Я наклонился над ней, прилёг рядом, вполоборота, и, прижавшись, закинул ногу ей на бедро. Продолжая целовать и пылко обнимать её, скользнул рукой за спину, пытаясь расстегнуть лифчик. У меня не получалось, как ни старался… Снова вышла заминка. Напряжение во мне нарастало, сердце бешено билось, а оголившаяся головка моего мальчика сильно сочилась. Моя девочка, опершись руками о матрас, приподнялась, и, чтобы удержать положение, немного согнула ноги в коленях, подтянув их к себе. Нечаянно она легонько ударила меня по мошонке и заволновалась:

— Ой, прости меня, я не хотела!

— Ничего, ничего, не волнуйся, — через боль, улыбнулся я ей в ответ.

Мы были неловки, юны, опыта нам не хватало, мы делали с ней это в первый раз!

Резкая короткая боль охладила меня, я перестал напирать, а у неё появилась возможность спокойно снять лифчик. Лифчик упал ей на животик, и я увидел прекрасную девичью грудь. Поправив подушки, она снова легла, а я, пристроившись рядом, опустился чуть ниже, и принялся трогать и целовать её нежную грудь. В руках моих груди слегка выступали, они были мягкими и в то же время упругими, чуть большими, чем я мог обхватить. Парной, сладостный запах и набухшие темновато-коричневые соски заводили меня с новой силой. В голове пульсировало, и из носа несильно пошла кровь. В предбаннике было жарко, почти как в парилке. Я и не заметил, как пошла кровь, но пара капель упала ей на грудь и на живот, когда я менял позу.

— Что с тобой? Ты в порядке? — испуганно засуетилась она.

— Всё хорошо, милая, не волнуйся, всё хорошо — успокаивал её я, — жарко здесь очень.

Нам снова пришлось прерваться. Я пошёл в душевую, посмотреть, в чём дело. Включил свет и над раковиной прополоскал нос. Ничего серьёзного. В зеркале я увидел своё отражение. Предо мной предстал вздыбленный, мокрый, взмыленный юноша. Я вытер пот, выключил свет и вернулся назад.

— Не волнуйся, все хорошо, — с улыбкой успокаивал я и шептал ей на ушко:

— Любимая моя, ты так испугалась!

— Ужасно, Вадим, я боюсь за тебя!

— Не бойся, дорогая, всё в порядке. Я очень люблю тебя!

Я продолжил ласки, она успокоилась и поцеловала меня в нос:

— Пусть всё заживёт!

Опустившись чуть ниже я стал целовать всё: грудь, под грудью, соски, шею. Я не был искусен в искусстве любви, моя девочка тоже. Она совсем просто со мной целовалась и гладила меня по спине, по плечам, голове. Но в этой незатейливой безыскусности пробуждалась безмерная сила любви. Мы оба ощущали это. Мы стали очень близки, и так искренне и просто открыты, что неискушённость служила огромнейшим преимуществом, шаг за шагом совлекающим тайные движения сердца.

Это отвергало напрочь любую виртуозность и изощрённость в искусстве любви. Целуя её, я кусал грудь и соски — ей было больно, а она терпела, понимая, что я не могу рассчитать силу. Она же боялась прикоснуться ко мне ниже пояса. Постепенно я стал гладить рукою её плоский животик и перебрался к заветному бугорку, где меня встретили трусики. К новой заминке я уже был готов, не торопился, наслаждался моментом. Распластавшись, одною рукой обхватив её шею, целовал её нежную грудь, а другую руку запустил ей под трусики. Получилось удачно, и я прибалдел. Но она вдруг взяла мою руку, пытаясь меня остановить:

— Вадим, может, не надо?

Меня охватило волнение. Похоже, всё это время моя девочка ещё о чём-то размышляла. Не передумала ли она?

— Почему? — уверенно спросил я.

— Я просто думаю, что тебе может быть плохо потом. Не сейчас! Потом, когда не будет рядом меня. Ты же в армии будешь, а я здесь одна. Мало ли что ты накрутишь себе обо мне, начнешь терзаться сомнениями-подозрениями на мой счёт, а проверить не сможешь уже никогда. Нет, ты не подумай, что я тебя не хочу. Я люблю тебя и всегда буду только твоя! Я очень хочу, чтобы ты меня взял прямо сейчас, здесь, я этого очень желаю. Но потом… Как ты думаешь, ты сможешь мне доверять, не сомневаться, во всём верить?..

Я отвалился и прилёг с нею рядом. Пот снова выступил по всему телу, я молчал. Сексуальное напряжение было настолько велико, что я соображал медленно. Требовалось время, чтобы хоть как-то всё взвесить, понять, о чём она говорит. Видимо, вид мой в этот момент ей пришёлся по нраву. Она повернулась ко мне и поцеловала в губы. Гладила меня по груди, животу и опускаясь ниже пупка, натыкалась на моего мальчика, стойкого оловянного солдатика, и тогда убирала руку. Я лежал мокрый, в полублаженстве, чуть прикрыв глаза. Не дождавшись ответа, она продолжала:

— Вадим, милый мой, любимый мой, я не против. Возьми меня сейчас, я твоя!

Моя девочка приготовилась отдаться мне полностью. Я привстал и занял прежнюю позу. Целуя страстно горячие губы, протянул свою руку вдоль её тела и снова проник под трусики, угодив прямо в её девочку. Моя ладонь накрыла лобок, а средний палец протянулся вниз вдоль бороздки. Она слегка раздвинула бёдра. Её девочка чуть-чуть отворилась и обильно текла. Я нежно проводил средним пальцем руки вдоль, туда и обратно. Оторвавшись от губ, заглянул в её широко распахнутые глаза. Моя девочка, чуть приоткрыв рот, с придыханием смотрела прямо в меня. Она напряжённо училась понимать себя, меня, своё тело. Ей было очень приятно, я это видел по поволоке в её глазах и почти незаметным отзывчивым движениям тела.

— Любимая моя девочка, ты можешь расслабиться? — спросил ласково я, покрывая её поцелуями, — я хочу трусики снять, помоги мне, пожалуйста. Она кивнула головой и приподняла попку. Я присел и аккуратно стянул с неё трусики. Моя девочка сдвинула ноги, — видимо, ещё немного стеснялась меня. Я прилёг рядом, стараясь её успокоить.

— Милая моя, ты боишься?

— Совсем чуточку, милый мой, мне может быть больно.

Я снова поцеловал её.

— Обещаю, буду предельно нежен и осторожен, — шептал я, целуя в ушко. — Если тебе всё же будет очень больно, потерпи самую малость и прости меня.

— Вадим, милый мой, я очень хочу, чтобы ты вошёл в меня. Ты сам не волнуйся так, я же вижу, как ты собран и напряжён, весь уже взмок. Ты сам-то расслабься. Может, ты боишься последствий? Если так, то будь совершенно спокоен, спускай прямо в меня. Мне сейчас можно, я не забеременею.

Прильнув к ней, коленкой раздвинул её ноги. Она поддалась и развела их пошире, чуть согнув. Опершись руками о пол, я осторожно притянул вторую ногу и оказался нависшим над ней, у неё между ног. Я волновался, во мне всё трепетало. Теоретически я знал, как это делать, только вот практики у меня нет совсем. Решил подстраховаться, лучше сообразить, куда же мне надо. Подавшись назад, присел на колени, чтобы рассмотреть вблизи её девочку. Моя милая внимательно глядела на меня, она поняла, в чём тут дело. Шире раздвинув ноги, легонько приподняла таз, чтобы мне было удобнее всё рассмотреть.

В мерцании янтарного света предо мной открылась великая пустота, разделённая пополам, которую я запомнил с первого раза ещё тогда, двенадцать лет назад. Сахарные уста её девочки почти не изменились. Она оставалась всё такой же сладкой и нежной, только чуть подросла и красиво покрылась светло-коричневыми волосками, самую малость, на самом верху, на лобке. А всё её небольшое продольное тельце чуть-чуть распустилось, и оттуда проглядывали пара нежных розовых лепестков и тычинка. Вся композиция напоминала розочку, небольшую такую, которая на рассвете, с первыми лучами солнца, приоткрывает бутон, чтобы вдохнуть свежесть утренней росы и выдохнуть свой аромат.

Я подумал: как это славно, как здорово и необыкновенно! Казалось бы, такое хрупкое небольшое создание, а может впустить в себя извне нечто большее. И даже может принять семя в себя, сберечь его, выносить и дать новую жизнь. Опыт познания меня завораживал, но, конечно, я со школы знал, что женские половые органы более ёмки, чем мужские.

Всё внимательно разглядев и поняв, я навис над моею девочкой и приблизился к её входу. Меня затрясло, напряжение в руках нарастало, я тыкался не туда. Тогда взяв в руку своего мальчика, направил его в нужную сторону и попал прямо в цель. Мальчик мой осторожно упёрся головкой в её чуть распахнутые лепестки и, раздвинув их самую малость, кончиком вошёл на порог и остановился у входной двери.

— Всё, туда! — прошептала моя милая девочка мне на ушко, обняла меня и, расслабившись, закрыла глаза, приготовилась к боли, подалась еле заметно навстречу мне.

Я притормозил, отступив, продолжая пребывать у неё на пороге. До желанной цели оставалось одно движение, но я замер.

Не только моя любимая девочка думала всё это время о чём-то ещё, но и я. Меня не отпускали ночные слова моего друга о его девушке: «Я берегу её и ничего себе не позволяю. Потому что люблю её!»

Делаю ли и я так же, мучила меня совесть всё это время… А потом и она правду сказала, мне действительно может быть плохо, не по себе, не сейчас, а потом, позже. Я могу прямо сейчас её трахнуть, но будет ли это проявлением моей искренней, настоящей любви и желанием быть с ней всегда рядом, угрызался я. Меня сильно глодали сомнения.

Я даже ни разу с ней не потанцевал, ни разу с ней в кино не ходил или на дискотеку, у нас вообще нет с ней совместной истории, дружбы, любви, кроме редких сцен детства. Мы ещё вдоволь не насмеялись, не натанцевались, не напелись, не нацеловались на улице, на морозе, мы ещё не грели друг друга, озябнув, на остановках, не мечтали вместе о нашем будущем и вечной любви! Она же просто идёт мне навстречу, потому что по-настоящему любит и жалеет меня. Если всё так, решил я, то очень важно, когда я отворю её дверь. Ведь я хочу быть с ней всё время, после того как войду. Если сделаю это сейчас, то могу её не сберечь, а себя погубить, — мучился я. Мы можем потерять всё: радость встреч, горечь и светлую печаль расставаний, свежесть чувств и непосредственность нашей любви. И тут я понял, я не просто понял, а буквально прозрел: да я же её погублю, потеряю! Это было самое ужасное, что я только мог себе вообразить!

Нависая над ней на дрожащих руках, я тяжело дышал, пот катил с меня градом, заливая самого любимого моего человека в мире. Я не был мичуринцем и не умел бороться с природой, а если честно сказать — и не хотел! Да, в конце концов, есть масса других способов делать друг другу приятно! Зато моя девочка сбережёт себя для меня, будет ждать меня и всегда будет радоваться нашей встрече!

Я подался назад и встал на колени у неё между ног. В игре светотеней, я снизу, возможно, казался ей могучим атлантом. Моя девочка затаив дыхание, восхищенно смотрела прямо в меня. Её глаза, лицо, весь её образ сводили меня с ума! Но природа брала своё…

По моему телу побежала мелкая дрожь. От перенапряжения, в голове и в груди сильно стучало. Заглянув ей в глаза, я ласково улыбнулся: «Всё хорошо, любимая, всё хорошо…» Она всё ещё ждала меня.

Я почувствовал, как яички мои подтянулись, ягодицы напряглись и мальчик мой запульсировал. Опершись одной рукой о табуретку, другой я сильно схватил себя за бедро, брюшной пресс втянулся внутрь. Образ моей девочки предо мною размылся, взгляд мой осоловел. Не имея больше мочи сдерживаться, мальчик мой и всё моё тело забились в конвульсиях, я едва слышно простонал и обильно излился прямо на свою девочку, матрас и подушки…

Тяжело переводя дыхание, я возвышался над моей милой, закрыв глаза, пока судороги не прекратились, и потом, повалившись рядом с ней, произнёс:

— Теперь ты видела всё!

Она прильнула ко мне, а я подложил ей под голову руку. Глаза мои были полузакрыты, я ещё не мог отдышаться, лежал взмыленный, мокрый и отходил.

— Вадим, что с тобой? — с трепетом спросила она.

— Всё хорошо, родная, всё хорошо! — глубоко втягивая в себя воздух, промолвил я, — мне так хорошо и легко, как никогда ещё! — И добавил:

— Я потерплю, милая, ты права… Я просто понял, любовь моя, что люблю тебя больше природы… больше жизни своей!

Это была правда. Настоящая правда. В эту ночь я сделался взрослым, ответственным, в полную меру осознавшим, что же, наконец, и кто же мне нужен, с кем я хочу быть. Моя девочка оказалась именно тем милым созданием, которое было мне жизненно необходимо, — навсегда, на всю жизнь!

* * *

Мы тихо лежали. Я отдышался. Моя девочка с любовью глядела на моё благостное лицо и нежно водила рукой по моей мокрой груди. Ни брезгливости, ни стыда, ни малейшего отвращения ко мне она не испытывала. И я тоже. Внезапный поворот нашей близости не смутил и не разочаровал её. Размазывая по своему телу мой пот смешанный со спермой, моя девочка подносила к носу и ко рту руку, пробовала свой сбор. Ей было очень интересно, что это такое. Она впервые видела мужское семя.

— Как вкусно пахнет тобою! — тихо сказала она, улыбнувшись. — И запах твой, и твой вкус — такой лёгкий, почти воздушный, с терпким, еле уловимым ароматом полыни и полевых цветов…

Я блаженствовал. Она прижалась ко мне и вдохнула у меня подмышкой. Ей хотелось запомнить меня, знать меня на запах и на вкус…

— М-м-м, мне так нравится запах твой! — повторяла она, целуя меня в плечо.

Я гладил её по спине, и наблюдал, как она любовно меня ласкает. Моя девочка выводила тонкими длинными пальцами у меня на груди замысловатые узоры, нежно льнула ко мне и голубилась. Она была счастлива, как и я, а может быть, даже и больше!

— Сколько времени? — спросил я.

Приподнявшись она взяла с табурета маленькие наручные часики. Её девичьи грудки пленительно колыхались в ночной полутьме. Посмотрев на часы, она радостно сообщила:

— Только полпятого утра!

Мне казалось, что минула вечность, а прошло всего лишь пару часов. Время сжалось и уплотнилось, наступило ощущение, будто я пережил за эти дни и часы несколько лет. Какой же необычайный и чудесный Новый год у меня! Потрясающе! Я был так несказанно счастлив и рад, что у меня появилась своя девочка — моя девушка! Это было прекрасно, это было моё, я знал это всем сердцем, всей душой! Наши интимные нежности были только нашими. Я не чувствовал никакого упадка, никакого упрёка в свой адрес и никакой потери интереса к ней. Наоборот, был полон сил и энергии, а она вызывала во мне восторг!

— Твои когда просыпаются? — спросил я.

— Не беспокойся! Времени у нас ещё целая куча! Встанут в девять-десять утра.

Она снова прильнула ко мне касаясь губами и лаская меня, положила голову мне на плечо.

— Знаешь, ты похож чем-то на волка…

Я с интересом внимательно слушал, и проводил рукой по её волосам.

— У волка очень нежное и сильное чувство к своей волчице. Он знает, что может погибнуть в любой момент, и дорожит ею и каждой возможностью быть рядом, чтобы вместе согреться. Так напряжённо, постоянно начеку, может жить только очень умный, благородный и глубоко чувствующий зверь. Волк умеет любить и готов в любую секунду умереть. Ему, конечно, очень страшно, как нам всем, но он смелый и никогда не предаёт. Страх его, как маяк, — когда приходит пора, он идёт на него.

Она ненадолго чуть отстранилась и подняла голову, чтобы взглянуть на меня. Я расплылся в улыбке. Моя девочка продолжала приятно меня удивлять своим невероятным воображением, непривычными для меня образами.

— А почему я не зайчик там какой-нибудь у тебя?

Мы оба рассмеялись.

— Ну, какой же ты зайчик? Зайчиком ты был тогда, в наших травяных шалашах, когда я тебе полную пипиську палочек напихала. А сейчас ты стал волком, мощным, крепким Волком Вадимом! У тебя очень доброе сердце, это я знала всегда, но сейчас ты стал чуточку и опасен… Это очень нравится девочкам, это их просто заводит! Но я люблю тебя не только за это, а за то, что ты порядочный человек. Я хочу тебе признаться сейчас, можно?

Я влюбленно смотрел на неё и молчал. Не дожидаясь ответа, она продолжала:

— Знаешь, можешь мне даже не поверить, но я до последнего момента чувствовала, как-то знала, что ты не возьмёшь меня. Не потому, что не сможешь или не захочешь, нет. Мне всё время казалось, что ты какой-то другой и по-другому выйдешь из ситуации, сохранив меня для себя. Поэтому ты для меня, как волк. Волк Вадим!

Моя девочка с детства умела хорошо излагать свои мысли, мне это всегда очень нравилось. Она ясно и легко говорила о тех вещах или чувствах, которых я не мог тогда выразить. Я не был никогда косноязычным, но о чувствах своих не говорил до сих пор ни с кем. В ней видна была рука Харриса-пистолета. Он был умным, образованным человеком и любил свою внучку.

— Послушай, милая моя, откуда это всё у тебя? Такие яркие, фантастические образы? — спросил я, машинально наматывая на палец её светлый локон.

Она начала рассказывать о себе, своей школе, о родителях, о дедушке, которого она очень любила. Мои догадки оправдывались, действительно Харрис-пистолет обожал внучку и принимал живое участие в её воспитании. Она говорила о своём дедушке благоговейно, с душевным трепетом: он был известный краснодеревщик, мастер с большой буквы, к которому обращаются за самыми тонкими, изысканными и сложными работами. С грустью рассказывала о родителях, которые почти не живут вместе, а собираются только на праздники, и ещё о многом. Я слушал её заворожённо, то блуждая взглядом по теням и свету на потолке, то пытливо заглядывая в её глаза. Любуясь ею, я мечтательно витал в чудесной стране нашего детства: неужели та озорная и сопливая девчонка превратилась в настоящую сказочную принцессу и перевернула всю мою жизнь!

* * *

Я снова потянулся к ней, целуя и лаская её грудь и животик. Моя девочка отвечала мне полной взаимностью. Мой мальчик так и не завял, всё это время оставался стойким солдатиком. Я прижимался к ней, елозил своим мальчиком по её телу, глубоко лобзал и покусывал язычок. Она была рада всему, что я делал, лишь бы нам обоим было хорошо. Проскользнув рукой вниз, к её девочке, я бережно касался её сладостных уст. Моя девочка лёгкими движениями в такт моей руке играла с силой прикосновений. Глаза её были полузакрыты, а губы слегка отворены. Осторожно раздвинув ей бёдра, я лёг на неё и сильно прижался, зажав своего мальчика между нашими телами. Я снова очутился на пике экстаза и быстро излился с прежней интенсивностью. Уняв свою дрожь и затихнув, оставался лежать прямо на ней, а она меня заботливо гладила по спине и обнимала. Я чувствовал, как ей приятно оттого, что мне хорошо… Потом мы просто лежали рядом и она тихо произнесла:

— Вадим, милый мой, я люблю тебя!

Я взял её руку, на которой было вырезано моё имя, и стал целовать запястье. Испытывал такой прилив сил и любви, которого больше не испытал никогда. Благодарность к ней переполняла меня, хотелось, чтобы она это почувствовала.

— Любимая моя девочка, самое прекрасное создание, душа моя, я не знаю, как тебе это сказать, чтобы не задеть и не обидеть тебя, — начал я, — но если ты пожелаешь и позволишь мне, я поцелую тебя туда.

Она подняла голову и посмотрела на меня с интересом. Я знал, что существует и такая любовь, и ещё другая. Но другой, когда девушка целует у мальчика его мальчика, у меня даже в помыслах не было ей предложить.

Моя девочка повернула голову и посмотрела на меня ниже пояса. Там всё по-прежнему, мой оловянный солдатик был стойкий.

— Тебе это будет приятно?

— Безумно!

— Хорошо, я не против, любимый мой Волк Вадим.

Притянувшись, я принялся горячо целовать её в губы, потом подбородок, грудь, рёбрышки и бока. Так, двигаясь дальше и ниже, добравшись до заветного бугорка, осторожно раздвинул ей бёдра и расположился у неё между ног. Моя девочка помогала мне, разведя ноги пошире, согнула их больше в коленях. У меня застучало в висках с той же силой, как раньше, а может быть, и сильней. Её розочка чуть приоткрыла свой прекрасный бутон.

Я долго рассматривал её девочку. Так интересно проникнуться и изведать всё это вблизи, ощутить притягательное благоухание, разглядеть колорит и оттенки. Её девочка испускала аромат полевой ромашки, была сочной и обильно текла. Теоретически я знал, что является главным у девушек здесь, спереди. Рассмотрев и точно определив нужное место, я нежно прикоснулся туда губами, потом языком. Реакция не заставила ждать. Моя девочка слегка изогнулась, закрыла глаза и сжала кулачки. Из этого положения мне хорошо было видно её гибкое тело, лицо, я мог понимать и регулировать силу своих прикосновений. Она совершала встречные размеренные движения, и тогда было ясно, что я на верном пути. Я всегда был хорошим учеником, когда учился.

Быстро постигая азы этой новой науки, я уже знал, что ей нравится, и с огромным наслаждением окунулся в неё, сосредоточившись на тычинке, — её реакция была самая сильная. Я добился того, что доставил ей огромное удовольствие, и оно всё нарастало и нарастало. Не в силах больше держаться, моя девочка вскрикнула, сильно выгнувшись простонала имя моё, бездыханно обмякла и замерла. Её ноги вытянулись вдоль моего тела. Такое же напряжение в то же время снова случилось со мной. Я привстал, сильная струя спермы прыснула ей на грудь и лицо, я рухнул у её ног.

* * *

Так мы лежали довольно долго. Потом она поменяла позу, присела, подобрав под себя ноги. Я поднялся, хотелось немного размяться. Возбуждение не прекращалось, скорее, даже росло. Мой мальчик оставался на страже, всё так же упруг и напряжён. Моя девочка с восхищением мной любовалась. Я подумал, что если бы у меня с ней случился секс, я бы, наверное, мог сутки из неё не вынимать.

— Иди ко мне, — позвала она. Я снова прильнул к ней. Она, счастливая, любовно смотрела на меня, потом расцеловала моё лицо и прошептала:

— Милый мой, такого со мной не было никогда! Какое же это наслаждение! Спасибо, мой дорогой! Как я люблю тебя!

Я крепко обнял её и, лобзая, снова повалил на спину. Сейчас мы действовали дружно и слаженно. Она поняла мой замысел. Легла, и широко раздвинула ноги, согнув их в коленях. Я снова припал к её розочке, покрывая нежными поцелуями, но на этот раз действовал по-иному. Её девочка теперь мне казалась доступней, она слегка утомилась и, самую малость распустив лепестки, всё так же обильно текла. Меня заводил её вид и горьковатый запах ромашки. Я решил распробовать её вкус. Её девочка поддалась и раскрылась чуть больше. Я понял, что её внутренняя часть отделена лепестками от внешней, сперва водил языком между ними, а потом переходил в самый центр, проникая кончиком языка поглубже, до самых входных дверей. Упираясь в них, лизал там так осторожно, чтобы не причинить моей девочке боль и не нарушить её статус-кво. В какой-то момент я подумал о цельности бытия: «Как же всё хрупко, здесь она девушка, а если войти сюда — уже нет».

Испытывал огромное наслаждение только от одной мысли, что моей девочке очень приятно и хорошо. Реакция повторялась: соски набухли и затвердели, телом она выгибалась. Её нектар постепенно заполнял мой зев. Это лакомство было волшебно!

На вкус он оказался такой же, как и на вид. Слабый-слабый сладковатый мёд и самая малость чуть жгуче-горьковатого прополиса. Меня это так заводило, что сердце стремилось выпрыгнуть из груди. Я осмелел и стал действовать страстно и интенсивно. Моя девочка взвыла, я нагнетал и довёл её до исступления. Это продолжалось несколько раз, она меня не останавливала, но в последний момент испустила протяжный вопль:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Валгалла — в скандинавской мифологии — небесный чертог для павших в бою, рай для доблестных воинов.

3

вымаривать — изводить отравой или дурным содержанием.