Кащеево царство

Вадим Волобуев, 2013

Издавна манила русичей зауральская земля. Ватаги молодцов везли оттуда пушнину и серебро, в одночасье превращаясь в сказочных богачей. Но всякому отважившемуся забраться в такую даль приходилось иметь дело не только с народами, жившими в той стране, но и с их богами, известными своей лютостью и неумолимой враждебностью к чужакам. Оттого и звались они на Руси не богами, но демонами, губящими русские души. Как было устоять против этой древней силы? Как было не сойти с ума, поддавшись колдовскому прельщению зауральских шаманов? Не всякий мог выдержать такое. Сполна испытали всё это новгородские смельчаки, отправившиеся осенью 1193 года в карательный поход против югорских мятежников. Бросив вызов бессмертным владыкам приполярного края, они вступили в смертельную схватку не только за свои жизни, но и за свои души. Кто победил в этой борьбе – люди или боги? И какова судьба героев той войны? Страницы новгородских летописей сохранили для нас скупые подробности той страшной истории – одной из самых завораживающих и необычайных, какие когда-либо случались в России…

Глава третья

В сероватой дымке куцего северного дня расплывались на снежном ветру колья югорской крепостцы. Оседлав темя белого холма, она расползлась по сторонам посадами и дворами, словно наседка на яйцах, отторочилась рвами, подбоченилась сторожевыми башенками. Над стеной торчали верхушки идолов и шесты с разноцветными лентами, с башенок поглядывали дозорные с большими луками. В крепостце стояла тишина, и только несколько ратников нарушало общую недвижимость.

Холм белым настом стекал к застывшей реке, по нему струились тропинки, виднелись следы югорских сапог из оленьего меха, лосиных копыт и санные борозды. Дремучий еловый бор теснился в низинах, словно чёрная вода вокруг кочки, языками подступал к подножию холма, но вверх не взбирался, оставляя широкое пространство для обстрела. Всё, что могло служить нападающим для укрытия, было пожжено, разломано, втоптано в рыхлые сугробы. Югорцы хорошо подготовились к осаде.

— Ну что, воевода, огнём будем жечь или таран приготовим? — спросил Яков Прокшинич, глядя на ощетинившуюся тыном крепость. — Ворота, я гляжу, у них хлипкие. Двумя ударами снести можно.

— Можно-то можно, а только пока до ворот доберёшься, уж всех ратников положишь, — возразил Ядрей. — Югорцы горазды из своих луков стрелять. Почто зазря народ губить?

— Так что ж, осаду предлагаешь?

— Обмозговать надо…

Он обернулся к длинной змеевидной ленте оленьих нарт, растянувшейся по льду реки. Задумчиво обронил:

— И ведь стан нигде не разобьёшь. Один лес кругом…

— И что с того? — спросил неопытный в ратном деле Сбышек Волосовиц.

— А то, что в лесу к тебе любой подползти может. Глазом моргнуть не успеешь, как получишь стрелу меж лопаток.

— И что же делать?

— Поляну искать надо. Луговину.

Он опять обернулся, крикнул воям:

— Стан будем устраивать, ребятушки! Кто место углядит, маши мне.

Зимний обоз тронулся по льду меж набрякших от мороза ресниц лесного бога. Буреломы сменялись редкостоем, вспученные таёжные болота — выглаженной как скатерть снежной периной, а места для стоянки всё не находилось. Наконец, воевода скомандовал остановку и разослал по окрестным рощам разведчиков. Остальные вои на всякий случай спрятались за щитами. Разведчики долго где-то болтались, наконец, вернулись и сообщили, что нашли неподалёку голую сопку, подобную той, на которой ютился вражеский городок.

— Двинем туда, — сказал воевода.

Пока люди проталкивали сани меж задубевших деревьев, лезли на сопку и ставили чумы, Ядрей с боярами, житьими людьми и проводником размышлял над дальнейшими действиями. Дождавшись, пока вои разобьют стан, он отправился ещё раз осмотреть крепость. С ним пошла и вся знать с челядинами.

Снизу, от еловой опушки, городишко выглядел совсем нестрашно, этакое сельцо, огороженное заплотом. При княжеских сшибках на Руси такие посёлки горели десятками. Но здесь, в подмороженной северным океаном Югре, штурм представлялся делом накладным.

— Слышь, пермяк, — сказал Ядрей Арнасу. — Может, потолкуешь с ними? Авось так сдадутся?

— Аптя — кнеса гордый, — с сомнением ответил зырянин. — Не кланяться. Даже с кан спорить.

— Так-таки и гордый? Вот мы ему зад-то подпалим, чтоб гордость умерить. А ты всё же погуторь с ним. Вдруг уладится.

— Сделать, войвода, — кивнул Арнас и устремился на лыжах к городку.

Сбышек Волосовиц вздохнул:

— С ним пойду. Мало ли что. — Подозвал к себе двух холопов с бронями и отправился следом.

Ждать возвращения послов пришлось долго. Русичи продрогли до костей, заиндевевшая одежда их переламывалась в складках. Издали слышались весёлые голоса ушкуйников, стук оглоблей, треск хвороста, стук топоров. Ядрей смотрел, как посланцы его вскарабкались на холм, и Арнас замахал кому-то рукой. Сбыслав со своими людьми остался на склоне.

Над тыном показалась чья-то голова в ушастой шапке, начала говорить. Пермяк слушал, кивал, что-то спрашивал, затем, окончив беседу, спустился к купцу. Вместе они направились обратно к воеводе.

— Ну что, сдаются они? — нетерпеливо спросил Ядрей.

— Сдаются, воевода, сдаются, — залопотал зырянин. — Аптя уже нет. Мёртвый. Кан убил.

— Лихо! — подивился воевода. — Знать, Господь на нашей стороне.

— Просить, чтоб в град не входила. Сами всё отдать.

— Ну ладно коли так. Скажи им, что скоро с войском приду, дань будем делить. И пусть не вздумают шутить! Разнесу их острожек по брёвнышку.

Арнас опять поехал к крепости, а воевода спросил у Сбышека:

— Кто говорил-то с ним? Что за харя в шапке?

— Да вроде младший брат князька местного. Того, которого ихний главный князь убил.

— А за что убил?

— О том не говорил.

Они повернули лыжи к стану. Подъезжая, увидели идущего к ним по колена в снегу отца Ивана.

— Дурное ты место выбрал, воевода, — объявил поп. — Рядом с югорской кумирней.

— И что с того? Богов ихних боишься?

— Не богов, а демонов. Чую я, полно здесь нечисти шныряет. Порубить бы идолов надо. Или стан перенесть.

— Вот ещё! Буду я из-за каждого истукана людей гонять. Ежели боязно тебе, иди, вали этих идолов. А мы и так проживём.

Священник поджал губы и, укоризненно качая головой, удалился.

Весть о том, что городок сдался без борьбы, обрадовала новгородцев, но в то же время и расхолодила их. Вступая в югорскую землю, они не знали, чего ждать, а потому готовились к худшему. Теперь же, одержав лёгкую победу, русичи вмиг растеряли свою настороженность и решили, что югра — это та же чудь: задиристая, пока враг далеко, и робкая, когда он рядом. Воеводе не могли понравиться такие разговоры, но он и сам теперь не ведал, как следует держаться с местными. По опыту он знал, что одни народы любят ласку, а другие уважают только силу. Грозить тем, кто согласен покориться без боя, не имеет смысла и может только повредить делу. Зато допустить слабину с горделивым племенем — значит, обречь себя на долгую и трудную войну. И вот, пребывая в сомнениях, Ядрей вызвал к себе пермяка и уединился с ним в чуме, подробно расспрашивая о Югорской земле.

На склон холма жители городка выволокли пять неглубоких вогульских нарт, гружёных соболиными, песцовыми, горностаевыми и лисьими шкурами, серебряными блюдами, подвесками, браслетами, рыбьим зубом и костью мохнатого зверя маммута, которого живьём никто не видел, зато частенько находили вмёрзшим в землю. Воевода с боярами, житьими людьми и Буслаем шёл вдоль нарт и придирчиво перебирал меха и украшения. Спрашивал:

— Что скажете, братцы?

— Маловато будет на такую ораву-то, — заметил Буслай.

— А вы что скажете, господа вятшие?

— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — миролюбиво ответствовал боярин Завид Негочевич. — Чего ж ты ожидал от такого острожка? Дальше-то князьки побогаче будут, с них возьмём больше.

— Я думаю, таятся они, — предположил Савелий. — Не дают всего, что есть.

— А нам больше и не надобно, — возразил ему Яков Прокшинич. — Мы сюда не только дани пришли собирать, а ещё и власть новгородскую утвердить. Если этот городишко обдерём и тем довольствуемся, толку от нашего похода мало будет.

— Нас сюда не вече послало, — огрызнулся Савелий. — Пошли по своей охотке за добычей. Другой нужды не было.

— Ежели тебе выгода новгородская не дорога, подумай о товарищах своих, тех, что после нас сюда сунутся. Незамирённая югра хуже чудинов будет.

— Они пускай сами о себе заботятся. Чай не дети малые…

Ратники, вытянувшись цепочкой вдоль берега, зябко постукивали нога об ногу, прикидывая, сколько каждый получит хабара. Им тоже казалось, что пять саней с городка слишком мало, но они предпочитали помалкивать, опасаясь спорить с начальниками. Со стен города за пришельцами наблюдали югорцы. Держа в руках луки, они осторожно высовывались из-за тына, в любое мгновение готовые выпустить сотни стрел. Из городка вышел их князёк с несколькими приближёнными в шубах, перепоясанных широкими цветастыми поясами со множеством висящих на них фигурок зверей и птиц. Остановившись чуть поодаль, они тихо переговаривались и ждали решения новгородского воеводы.

— Ну что же, братья? — вновь спросил Ядрей. — Берём или нет?

— Берём — чего ж не взять! — воскликнул Завид Негочевич. — Только пускай они нас жратвой снабдят.

— Эк ты, боярин, лихо за всех решил, — язвительно промолвил Савелий. — А вои как же? Они тоже голос имеют.

Завид презрительно покосился на него.

— Перед чадью заискиваешь, Савка? Не доведёт тебя до добра эта дорожка.

— А ты за меня не тревожься, боярин. Лучше о себе подумай.

— Савелий прав, — вступился за товарища Сбышек Волосовиц. — Ратники волноваться будут…

— Это какие? Ушкуйники что ль? — небрежно осведомился Яков Прокшинич.

— Они самые.

— Ушкуйнички делают, как им Буслай велит. А Буслай завсегда на нашей стороне. Верно, сотник?

— У меня с этим строго, — прогудел тот.

— Тогда и спорить не о чем. Принимаем дань, берём у них жратву и скотину с нартами и двигаем к стольному граду. Там-то разживёмся на славу.

— Добро, — провозгласил воевода. — Решили. Дань принимаем, скотину и еду забираем, людишек не трогаем. Пятая часть идёт Святой Софии, остальное делим поровну, чтоб никто в обиде не остался.

— Что здесь делить-то? — пробурчал Савелий, но Ядрей уже не слушал его — он развернулся и направился к ратникам.

В тот же вечер югорский князёк устроил пир для гостей. Пригласил к себе вятших людей, воям хотел выкатить бочки с брагой, но Ядрей не позволил.

— Нечего им тут кутить. В чужой стране вой должен себя блюсти, чтобы враг подступиться не мог. А то перепьются сейчас, и бери их тёпленькими.

— А сам-то к князю идёшь, — попрекнул его Савелий.

— Я иду, потому как воевода. Дело государственное, понимать должон.

— Я и понимаю.

Всё же надо было обезопасить себя на случай югорского вероломства. С нехристей станется: заманят к себе всех вятших и всех перережут. Воевода спросил об этом боярина Якова, тот присоветовал:

— Пусть поклянутся, что не замышляют злого.

— Чём же они тебе клясться будут? Писанием, что ль? — усмехнулся Ядрей.

— Зачем? Пусть присягнут на медвежьей шкуре. Медведь у них — зверь уважаемый, его обмануть не посмеют.

— А ежели посмеют?

— Куда им! Они своих божков боятся пуще, чем мы Христа. Будь спокоен, воевода: ежели поклянутся на шкуре, вернёшься цел и невредим.

На том и порешили.

К городку подъехали на санях: впереди, развалясь словно пьяный купчина, двигался воевода с Арнасом, стоявшим на запятках, следом, нахохлившись в песцовых шубах, мчались сидевшие лицом друг к другу Яков и Завид, а за ними неслись Савелий и Сбыслав. Впереди и позади ехали на нартах человек пятнадцать боярских челядинов с мечами, в мохнатых лисьих шапках.

Стемнело. Леса потонули во мраке, кроны деревьев клочьями волос тянулись на фоне звёздного неба, словно дым, вырвавшийся из земли и застывший от лютого мороза. Сани скрипели на снегу, с громким скрежетом задевая за ледяную корку; олени выдыхали облака пара, тут же исчезавшие в синем мраке. Югорские дебри стояли недвижимы и безмолвны, будто окоченели от жутких объятий Войпеля — бога холодов.

В хоромах югорского князька было не разойтись. Одно название, что терем, а по сути — обычная курная изба, разве что чуть пошире, да наполовину врыта в землю. В красном углу на полке лежал медвежий череп с лапами. Ядрей, войдя, сослепу хотел было перекреститься, да заметил ошибку и чуть не плюнул с досады. Хорошо ещё, что батюшку не взял, он бы тут устроил изгнание бесов…

Через всю горницу тянулся прямоугольный стол, заставленный яствами и брагой в размалёванных корчагах, а вдоль стен выстроились низенькие пузатые горшочки, испускавшие слабый дымок. Вошедшие новгородцы морщились от странного запаха, кашляли с непривычки.

Князёк, одетый в простую холщовую рубаху и штаны, улыбнулся, что-то произнёс дружелюбно, широким движением руки указав гостям на стол.

— Говорит, счастье видеть вас в доме, — шёпотом перевёл воеводе Арнас.

— Ну-ну, поглядим, что за счастье, — недоверчиво буркнул Ядрей. И громко добавил: — Благодарствую за приглашение. Как ты к Новгороду, так и Новгород к тебе.

Арнас перетолмачил. Князёк закивал, заулыбался ещё шире, моргая круглыми глазками; серебряные и медные амулеты на его широком цветастом поясе забренчали, стукаясь друг о друга.

Гости расселись. Князёк пристроился рядом с воеводой, на другом конце стола разместились югорские бояре. Забегали слуги, разливая по кубкам брагу. Завид Негочевич, принюхавшись к запахам, шепнул Якову:

— Не пойму я, терем это или капище. Для кого воскурения?

— Обычай такой, — пояснил боярин.

— Ага, обычай… Ты глянь на медвежьи лапы: это ж Волос, скотий бог, коим смерды навий отпугивают.

— Что ж с того? Не слыхал разве, что югорцы Христа не знают?

— Наши-то смерды одну только лапу на дворе вешают, а эти целую голову выставили. К чему бы?

— Испугался что ль?

Завид не ответил. Повернувшись к Сбыславу, спросил:

— Слышь, у вас там на Волосовой улице беровы головы тоже ставят?

— Да с чего бы? — удивился тот.

— Да с того… Ты разве скотьему богу треб не кладёшь?

Житый человек нахохлился.

— А ты будто нет!

— Не о том я сейчас. Череп медвежий видишь? Никак, в кумирню мы попали, а?

Сбышек зыркнул на лапы и череп, отпил из кубка.

— Волос — бог добрый, — промолвил он. — Он людей не ест.

Завид вроде успокоился, но продолжал недобро поглядывать на личину скотьего бога. Впрочем, опорожнив несколько кубков, расслабился, да и остальные, как видно, впали в беззаботность. Начались песни, пляски, новгородцы полезли брататься с югорцами, князёк что-то бормотал воеводе, заискивающе улыбаясь, а рядом в ухо гундел толмач:

— Русич — хорошо. Унху — плохо. Унху жадный, грубый. Убить Аптя. Русич — добрый. Надо жить хорошо с русич. Пусть русич защищать нас от Унху. Мы всегда верны русич…

— Мудро рассудил, — отвечал Ядрей. — С нами лучше в мире жить. А то осерчаем, пустим твою крепостцу с дымом…

Всё плыло и прыгало у него перед глазами. Странно это — неужто настойка так сильна? Или хозяева что подмешали в неё? Воевода жмурился и тряс головой, пытаясь сбросить помрачение, но не мог, а где-то в пьяном чаду уже гремели задорные голоса земляков:

У женёнки одной бабы молодой Мужичонка был задрипаный такой. Ой-ля, ой-ля-ля, ля-ля, Ой-ля, ой-ля, ой-ля-ля, ля-ля. Свои силы он оставил в стороне, Не оставил ничего своей жене. Вот приходит один раз и говорит: «Ну, ведь, жёнка, нам разлука предстоит. А разлука-то всего лишь на три дня. Ну ты, жёнка, не скучай тут без меня». К этой жёнушке явился домовой, Поиграл, да и тайком ушел домой. Домовой-то был соседик боевой, Приглянулся этой жёнке молодой. Мужичоночка проездил три денька — «Как тут, жёнка, не скучала без меня?» «А ко мне-то приходил тут домовой, Поиграл, да и опять ушел домой». «Если в доме заведется домовой, То тогда уж, жёнка, жалобно не вой».

Дом сотрясался от гогота и хлопков. Яков Прокшинич взялся тягаться с югорским боярином на ладонях, Савелий, раскрыв обвислый рот, отбивал кулаком счёт о столешницу. Югорцы азартно подбадривали своего, а с другой стороны неистово орал Сбыслав, заклиная всех чертей и ангелов Господних оказать помощь земляку. Но небесное воинство не помогло боярину — как он ни тужился, как ни старался, не удалось ему сломить дюжего югорца. Наконец, сдавшись, Яков вытер пот с покрасневшего лба и опрокинул в рот ещё один кубок.

— Могуч ты, братец, — промолвил он, отдуваясь. — Тебе только с Буслаем биться. Он у нас горазд на такие штуки.

В ближнем от входа углу сидел молодой певец и, бренча себе на гуслях, тянул песню. Гусли он держал по особому, торчком, зажав их между коленей. Никто не слушал его, кроме Завида Негочевича, который как зачарованный шептал что-то обмётанными губами, слепо глядя певцу в глаза. А югорец тем временем выводил:

Сидящие в доме мужчины,

Слушайте, послушайте!

С черёмуховым луком маленького вэрта

Я — мал ещё, но вижу:

Вот в дом, куда вхож тундровый зверь,

В желанный дом

Я зашёл.

Не из безвестной земли

Вышел я,

Но из земли за узорчатым камнем,

Узорчатым, словно вороний клюв.

За узорчатым камнем,

за спиной клыкастого зверя

Стоит покрытый шкурами дом.

Там я живу.

Небом данные многие сотни дней

Я спал глубоким сном.

В глубоком сне я был,

И в тревожном тоже.

В чутком, настороженном сне

Ворочался я.

Что же мнилось мне

В сокровенных, длинных мыслях?

«За спиной павыла моего,

За его спиной

Животные стоят.

Там леса дремучи,

Там хожу я на охоту.

Что же в том дурного?».

Боярин впитывал в себя незнакомые слова и видел перед собою жутких оборотней, пьющих человеческую кровь, и коварных духов трясины, увлекающих заблудившихся путников в топь; видел деревья, разрывающие человека пополам, и кусты, склоняющиеся над спящими и протыкающие их прямо в сердце. Кошмарные наваждения не отпускали его, он чувствовал, что погружается в них всё глубже, не в силах вынырнуть. Он пытался прочесть молитву, чтобы спастись от наплывающих туч югорского морока, но не мог вспомнить ни слова. «Господи, что же это?» — со страхом думал он. — Неужто они все здесь — колдуны, а мы — их добыча?». Смириться с этим было невыносимо, но и сбросить с себя дурман он не мог. «Погибаю, погибаю, нет мне спасения».

Но голос певца вдруг прервался, кто-то поднёс боярину кружку ледяной воды. Завид отпил, захлёбываясь и кашляя, затем поднял глаза на своего спасителя. Перед ним стоял Арнас.

— Сар курить — мир не видеть, — понимающе улыбнулся тот. — Русич не привык, голова глупеть.

— Паршиво мне, пермяк, — прохрипел боярин. — Боюсь, не выдержу, умом тронусь.

— Русич сильный. А я — помочь, — успокоил его Арнас.

Он подбежал к Ядрею, что-то сказал ему, тот кивнул, взглянув на боярина. Завиду показалось, будто он слышит его голос:

— Тебе-то за каким дьяволом с ним ехать? Югорцы что ль не осилят?

— Буслай не поверить. Увидеть боярин, сказать: уморили, — отвечал пермяк.

— Ладно, чёрт с тобой. Езжай. — Воевода махнул рукой и по-приятельски обнял югорского князька за плечи.