Всем смертям назло

Вадим Давыдов

Победа неизбежна – но и цена её неимоверно велика. Так бывает всегда, когда потеряно время, когда приходится исправлять ошибки и навёрстывать упущенное. Яков Гурьев прекрасно понимает это. Не дать стране сорваться в кровавую пропасть, спасти всех, кого можно – и необходимо – спасти. Не ослепнуть, не свернуть с дороги. И победить. История меняется прямо у вас на глазах – в последней книге трилогии «Наследники по прямой».

Мероув Парк. Сентябрь 1934 г.

Иосида сделался теперь частым гостем в поместье, — Гурьев смиренно постигал всевозможные тонкости чайной церемонии, великим мастером которой был Иосида.

А Иосида — спрашивал.

— Скажите, Гуро-сама. Я много лет изучал историю западных стран, и Россия занимает значительное место в моих интересах. Конечно, Русская Империя значительно моложе Ямато, но всё же она очень древняя. И она не распалась, даже с приходом к власти большевиков. Я хотел бы узнать секрет, если он существует.

— Он существует, хотя это и никакой не секрет, Сигэру-сама. Это, скорее, можно назвать рецептом. Да, вы правы, Русская Империя очень древняя, древнейшая из всех прочих западных империй настоящего времени. И она действительно всё ещё жива. И будет жива, пока сохраняет тот самый рецепт и следует ему день за днём. Он прост. Царский Род — не династия, а именно род, не следует путать эти понятия, — лежит в основе Русской Империи, являясь её стержнем, нисходящим на землю прямо с небес, отражая и являя собой образец универсального мироустройства. Да, сейчас — пока — Царя нет. Он не явился ещё, после того, как пресеклась так трагически прежняя династия. Смена династий всегда сопряжена со смутой. Смута может быть долгой, но не будет вечной. Это первое. Но этого — одного — мало. Другим столпом Империи является народ. Русские, Сигэру-сама. В русском языке, в противоположность японскому или английскому, русский — не имя собственное, но имя прилагательное. На просторах России живут множество людей. Но все они, к какой бы расе не принадлежали, являются русскими, поддерживающие собой и одновременно опирающиеся на тот самый Царский Род, мой дорогой друг. Третьи столпом империи русских становится вера в то, что такое устройство жизни для них, русских — единственно правильное и возможное. А скрепляется всё это вот чем.

Гурьев чуть опустил веки и продекламировал:

— Пусть другие тоньше выкуют дышащую бронзу, Живым выведут облик из мрамора, Лучше будут говорить речи, и движенье небес искусней вычислят, И предскажут светил восходы, — Ты же, римлянин, помни: державно править народами — В этом искусство твое! — налагать условия мира, Милость покорным являть и смирять войною надменных…

Он пригубил ароматный, восхитительно вкусный напиток:

— Самый многочисленный среди русских народов — собственно русские, Сигэру-сама. Они, как не раз и не два отмечали с изумлением многие, одарены весьма редким и счастливым характером мирно и дружно жить со всякими другими племенами. Зависть, враждебность, недоброжелательство к иноплеменникам не в характере обыкновенного русского человека. Это хорошая, очень хорошая черта, несомненный залог величия и спокойствия империи русских. Конечно, случалось, случается, и будет случаться всякое. Но тот тупой, пещерно-местечковый национализм, столь характерный для германцев или французов, для которых собственная кровь, вера и культура абсолютно, законченно самоценны, русским людям чужд, а то и вовсе противен. Все народы империи русских равны и равно заслуживают поддержки и наказания. Так мыслит всякий русский, Сигэру-сама, и это не столько даже в мозгу — в крови. Именно таким образом мысли и действий приобретается то самое священное право — по воле Царского Рода державно править народами. Народы Российской Империи всегда находились — и будут находиться — в самых сложных отношениях друг с другом. Они ссорятся, враждуют, копят обиды и счёты. Отрицать это способен только глупец и невежда. Но они знают, всегда знали — русские судят без гнева и пристрастия. Они могут ошибаться, — а как же иначе?! Ведь русские — всего лишь люди. Они могут лишать своей властью чего-то очень важного. Или того, что кажется сейчас важным, не являясь таковым на самом деле. Но русские никогда — слышите, Сигэру-сама, никогда! — не встанут на сторону врага только потому, что враг им больше нравится.

Гурьев поставил чашку с почти остывшим чаем на поднос и вдруг стремительно наклонился вперёд, к Иосиде:

— А теперь я открою вам настоящий секрет, Сигэру-сама. Если народ Ямато сумеет понять и принять этот рецепт, применить его к себе, империя Ямато станет не просто великой. Она станет вечной. И восходящее солнце на её знамени будет светить сквозь века бесконечным поколениям благородных воинов-самураев, стоящих на страже её благополучия.

— Позволено ли мне будет передать ваши слова моему божественному Тэнно, Гуро-сама?

— Разумеется, друг мой, разумеется, — Гурьев улыбнулся, священнодействуя над чашкой с новой порцией матча ^[17] и аккуратно взбивая ароматную смесь чясэном ^[18]. — Мы, русские, не делаем секрета из принципов нашего могущества, Сигэру-сама. Вовсе нет. Мы, русские, не жаждем никого раздавить и подмять. Наоборот — мы хотим уважать своих соседей и жить с ними в прочном, нерушимом мире, мой друг. Сейчас моей Родине нездоровится, Сигэру-сама. Но что значат какие-то два или три десятилетия — рядом с вечностью? Не правда ли?

— Да, мой дорогой Гуро-сама. Конечно, — Иосида принял из рук Гурьева чашку с чаем, осторожно придерживая обнимающую её кобукуси ^[19]. — Минуты, проведённые в беседах с вами, Гуро-сама, — наиболее драгоценные минуты моей жизни. Слушая вас, впитывая ваши слова не только ушами, но всей душой, всем сердцем, я начинаю постигать всю мудрость вашего великого народа, с тем, чтобы как можно лучше служить моему народу и моему Тэнно. У меня никогда не найдётся достаточно слов, чтобы выразить вам, Гуро-сама, переполняющую меня благодарность за то, что вы так бесконечно щедры со мной…

— О, вы так великодушны, Сигэру-сама, — поклонился Гурьев. — Я всего лишь старательный ученик своего учителя, Нисиро-о-сэнсэя, да пребудет с нами сила его великого духа.

— Вы — лучший из учеников, Гуро-сама, — почтительно улыбнулся Иосида. — Ваш чай совершенен, мой дорогой, любезный друг.

Откуда он знает, подумал Иосида. О, боги… Удивительные, непостижимые люди, дети невероятной, поразительной страны. Испытания, обрушившиеся, как молот богов, создали на наковальне России меч, затмевающий своим сиянием все остальные клинки, — Гуро-сама. Да, он без сомнения, лучший. А что, если он — всего-навсего первый?! Мудрость божественного Тэнно безмерна. Он сразу же понял всё, стоило мне только начать говорить… Тэнно хэйко банзай!

* * *

В свой следующий визит Иосида принёс Гурьеву текст, в котором почти с абсолютной точностью, — с поправкой на японский аспект — воспроизводились его слова, выверенные и рассчитанные для того, чтобы произвести надлежащий эффект. Гурьев притворился несказанно удивлённым:

— Вы превосходным образом развили мою мысль, Сигэру-сама. Только теперь, под вашим пером, она обрела необходимые ей изящество и законченность. Но я, признаться, теряюсь в догадках… Что будет с этим текстом дальше?

— О, это такой мой маленький сюрприз для вас, Гуро-сама. Вы считаете, что я понял вас правильно?

— Никто не смог бы сделать это лучше, Сигэру-сама, уверяю вас, мой друг.

— Превосходно. Значит, мой сюрприз последует очень скоро. Взгляните ещё вот на это, Гуро-сама.

Гурьев принял из рук Иосиды кожаный переплёт и раскрыл папку.

«…Помни: ты — самурай Ямато, поэтому будь честен с врагом и милостив к покорённому.

Помни: ты — самурай Ямато, поэтому будь справедлив и не позволяй гневу руководить тобой.

Помни: уважая других, не похожих на него, самурай Ямато завоёвывает уважение и дружбу всех и каждого.

Помни: ты — щит, на котором начертана священная миссия Ямато — вести народы Азии к совместному процветанию.

Помни: ты — меч, по чистоте и блеску клинка которого судят о блеске и чистоте помыслов божественного Микадо…»

— Что это? — улыбнулся Гурьев. — Десять заповедей для самурая?

— Идея с заповедями не так уж бесперспективна, Гуро-сама, — улыбнулся в ответ Иосида. — Не вы ли утверждали, что при механизме их распространения, отлаженном надлежащим образом, успех почти гарантирован?

— Очень важно, чтобы эти заповеди не были заведомо невыполнимыми, Сигэру-сама, — Гурьев посмотрел на дипломата. — Мне кажется, здесь не хватает небольшого завершающего аккорда. Вот такого: «Помни: быть самураем Ямато — великая честь. Будь достоин её каждый миг твоей жизни». Как вы считаете, Сигэру-сама?

— Превосходно, — поклонился Иосида. — Именно так и должно это звучать.

— Что ж, — Гурьев захлопнул папку и совершенно обыденным жестом протянул её Иосиде. — Давайте попробуем, пожалуй. Привычка к повиновению в данном случае должна сыграть роль, исключительно положительную. Начнём с курсантов военных и военно-морских училищ… А, кстати, как там у нас обстоят дела с планом «Фугу» ^[20]?

Глаза Иосиды прыгнули в сторону:

— Прошу прощения, мой дорогой друг. Я не помню, чтобы мы с вами когда-либо обсуждали этот вопрос.

— Совершенно верно, Сигэру-сама. с вами мы его действительно не обсуждали. Зато я обсуждал его с другими моими друзьями. Мне очень, очень интересно узнать, как продвигается этот план. Почему-то у меня создалось впечатление, что он довольно серьёзно… буксует. Как вы думаете, Сигэру-сама — отчего это происходит?

— Мы, как всегда, недостаточно последовательны и упорны в его осуществлении, Гуро-сама, — лёгкий вздох и поклон Иосиды свидетельствовал о глубоком раскаянии дипломата. — Я был бы очень признателен вам, Гуро-сама, если бы вы сочли меня достойным услышать ваше мнение по поводу этого плана и его воплощения в жизнь.

— Я думаю, те, кому принадлежит идея этого плана — генерал Хигуси и полковник Ясуэ — настоящие патриоты Ямато и очень, очень достойные люди, самоотверженные, благородные и отзывчивые, умеющие сострадать и лишённые глупых предрассудков. У этого плана есть только один серьёзный недостаток, мой друг. Но зато этот недостаток лишает такой замечательный во всех прочих отношениях план всякого смысла.

О, боги, в смятении подумал Иосида. Он знает не только о плане, но и о его авторах. Неужели у него есть настолько хорошо осведомлённые источники? Такэда? Нет, о Такэде он говорил мне сам. Значит, это кто-то ещё?

— Могу я узнать, в чём заключается этот недостаток, Гуро-сама?

— Конечно, ведь именно затем мы, очевидно, и обсуждаем его — здесь и сейчас. Всё дело в том, Сигэру-сама, что любой план осуществим только тогда, когда некая совокупность, совпадение мировых линий, воля Неба и воля людей совпадают. При этом всегда остаётся возможность выбора, чью сторону принимать — Тьмы или Света. Именно в этот выбор не могут вмешаться даже боги. Вы понимаете меня, мой друг?

— Думаю, да, Гуро-сама. Пожалуйста, говорите.

— Вы, несомненно, не раз слышали о том, что Всевышний, когда-то избравший евреев для служения себе, а потом разгневавшийся на них, изгнал их из земли, теперь именуемой Палестиной?

— Да, разумеется, слышал, Гуро-сама. Но должен, к своему глубочайшему стыду, признаться, что никогда не понимал, в чём состояло их преступление. Ведь это должно было быть нечто настолько ужасное, чтобы наказанием стала потеря родной земли. Да ещё и для целого народа?

— Вы совершенно правы, Сигэру-сама. Евреи были так ужасно наказаны не за то, что поклонялись чужим богам. И не за то, что были, скажем, корыстнее или развратнее других народов, живших с ними бок о бок. А за то, что не научились уважать друг друга в той мере, в какой требовал этого от них Всевышний. Ибо знал: только тогда они смогут служить ему по-настоящему, душой и сердцем, а не одной лишь головой. За грех беспричинной взаимной ненависти излил он на них свой гнев. И отправил их в изгнание для того, чтобы они поняли, каково это — быть беспричинно ненавидимыми. Всем народом целиком. А теперь скажите, мне, Сигэру-сама. Разве не стремится каждый японец домой, на землю богов?

— О да, Гуро-сама. Вы правы. Жизнь на чужбине для настоящего японца невыносима. Только гири может заставить японца делать это достаточно долго.

— То же самое — и с евреями, мой дорогой, любезный друг. Их сердца безраздельно принадлежат той земле, которую Всевышний завещал и передал их предкам — Земле Израиля, Иерусалиму. И теперь, когда евреев снова гонят и преследуют, им нужно помочь. Помочь вернуться в ту самую землю, которая им обещана — нет, не людьми, а Всевышним. Я полагаю, младший брат Тэнно, его императорское высочество принц Ясухито ^[21], чьи познания в языке и истории евреев вызывают у меня безграничное восхищение, сможет куда лучше меня, посредственного дилетанта, всё объяснить императору. Вероятно, он будет рад возглавить школу, которая поможет японцам лучше узнать евреев, в том числе и получить знания из первых рук. Мне кажется, японцам будет интересно ознакомиться с переводами литературного наследия, которое поддерживало евреев долгие столетия злоключений на чужбине. А мы с удовольствием и надлежащим рвением поможем его высочеству. Что вы думаете об этом, Сигэру-сама?

— Я думаю, божественный Тэнно будет весьма заинтересован этой идеей, Гуро-сама. А ваша помощь, скорее всего, окажется более чем кстати.

— Несомненно, что время изгнания подходит к концу, — задумчиво проговорил Гурьев, подливая Иосиде сакэ. — Это чувствую не я один — это чувствуют очень многие, и евреи, и те, кто никак не связан с этим народом.

— Могу я спросить, как много евреев думают так, Гуро-сама?

— Я понимаю подоплёку вашего вопроса, мой друг, — улыбнулся Гурьев. — Думают все, но далеко не все готовы и способны превратить свои мысли в дела. Первыми будут самые искренние, самые отважные, самые достойные. Они сделают возможным возвращение для остальных.

— Это очень простая и правильная мысль, мой дорогой Гуро-сама, — поклонился Иосида. — Она настолько очевидна, проста и естественна, что я не могу понять, почему она не пришла в голову мне самому. Поистине удивительно, как просто и ясно вы умеете внушить понимание — единственно верное понимание — тем, кто удостоился чести слушать вас, Гуро-сама. Иногда мне хочется убить себя — так негодую я на себя самого за то, что смею перебивать вас своими глупыми вопросами и надоедать вам своим невежеством и самомнением. Если бы вы когда-нибудь простили меня за это, Гуро-сама.

— Благодарные и терпеливые ученики радуют сердце учителя несравненно больше, чем блистательные и непочтительные лентяи, — улыбнулся Гурьев, и дипломат улыбнулся в ответ, давая понять, что принял и оценил шутку. — И добиваются несравненно больших успехов. Я никогда не сержусь на тех, кто задаёт мне вопросы, мой друг. Я не гневаюсь на тех, кто спорит со мной, потому что в споре мы можем узнать о мыслях друг друга и найти решение, устраивающее все заинтересованные стороны. А вот те, кто делает глупости, даже не подумав о том, что он, возможно, не так уж и прав, не так уж безгрешен — да, такие люди вызывают у меня горькое сожаление и недоумение. Например, меня очень волнует то, как некоторые из доблестных воинов Ямато, которым Тэнно поручил заботу о заморских владениях и имуществе Империи, понимают идею совместного процветания. Им кажется, вероятно, что «совместное процветание» — это когда все вокруг прилагают усилия исключительно ради процветания Ямато, а о собственном процветании ни думать, ни заботиться не собираются. Более того, эти, безусловно, отважные и искренне стремящиеся наилучшим образом выполнить волю Тэнно офицеры жестоко обращаются с теми, кому их представления и мысли, — нужно сказать, довольно странные мысли — совершенно чужды. Это страшная ошибка, Сигэру-сама. Пока ещё её можно исправить, но в какой-то момент граница будет пройдена, и уже ничто не сможет помочь. Совместное процветание — великая цель, но, как это ни удивительно, коротким и прямым путём, путём силы, достичь её невозможно. Путь к процветанию тернист и извилист, он требует выдержки и терпения, умения отступать и следовать Середине. И такой путь оказывается в результате наиболее удобным и требует менее всего ресурсов, особенно ресурсов невозобновимых. Посмотрите хотя бы на наше предприятие, мой дорогой друг. Разве мы врывались во дворец короля, разве мы сжигали города его страны или убивали его подданных десятками тысяч? И дело вовсе не в том, что нас мало, или мы чего-то не можем. Дело в том, что мы не хотим. Процветание не может быть основано на горе, страданиях, крови и насилии. Я думаю и вы, мой дорогой друг, и Тэнно прекрасно понимаете это.

— Да, Гуро-сама. Конечно, мы это понимаем. Но что нам делать с теми, кто не понимает? Ведь это — вы сами говорили о них — доблестные и преданные солдаты Тэнно, истинные патриоты Ямато…

— Возможно, им просто необходимо подобрать занятие, более соответствующее их разумению, состоянию духа и представлениям о достойном служении Родине, Сигэру-сама. На самом деле, это самая трудная из стоящих перед нами задач — правильные люди в нужных местах. Я с удовольствием помогу вам в этом. Мы ведь уже начали, не правда ли? — Гурьев улыбнулся и поднял свою чашку сакэ. — За великую Империю Ямато, Сигэру-сама. За возвращение изгнанных и за процветание всех. Не может быть, чтобы у нас не получилось, мой друг. Вместе у нас всё всегда получается. Главное — никогда не останавливаться на половине Пути.

Примечания

17

Матча — специальным образом приготовленный из чайных листьев порошок зелёного чая, используемый в чайной церемонии.

18

Чясэн — специальный венчик, которым взбивают ровную, густую пену в чашке с зелёным чаем.

19

Кобукуси — тряпичная салфетка, на которой по дают чашку с чаем.

20

План «Фугу» — план заселения Маньчжурии евреями-эмигрантами из Европы, в основном из Германии, разработанный в начале 30-х гг. ХХ в. правительством и Генеральным штабом Японии, который предполагал создание еврейского буферного государства в противовес советской Еврейской АО со столицей в Биробиджане. Назван так «в честь» ядовитой рыбы, чьё мясо обладает исключительными вкусовыми качествами, усиливаемыми допустимой дозой яда, — намёк на некие «опасные качества» евреев, делающих их особо «изысканным блюдом».

21

Принц Ясухито (Чичибу) — второй сын императора Яшихито (Тайсё), был отправлен отцом в Шанхай, где изучал иврит и иудаизм под руководством раввина Шанхайской еврейской общины.