Конец прекрасной эпохи

Вадим Журавлев

В этой книге представлены полсотни интервью с выдающимися музыкантами, режиссерами, театральными менеджерами, многие из которых уже ушли от нас. Интервью эти были опубликованы в главных российских газетах по разным поводам. Собранные вместе, они образуют невероятную картину удивительной эпохи в истории нашего искусства, когда денег на культуру выделялось совсем мало, но сегодня понятно, что это был конец очень важной для нашей классической музыки эпохи.

Евгений Светланов: «Выхожу на сцену даже без палки»

Завтра в Большом зале Консерватории дирижирует великий Евгений Светланов, который не выступал в Москве с тех пор, как полтора года назад министр культуры Михаил Швыдкой уволил его с поста главного дирижера Госоркестра.

Совсем недавно Светланов перенес тяжелую операцию и теперь вновь возвращается к работе. Во время репетиций Евгений Светланов дал эксклюзивное интервью корреспонденту «Газеты» Вадиму Журавлёву.

— Евгений Федорович, с каким чувством вы возвращаетесь к московской публике после истории с вашим увольнением и длительного отсутствия?

— Очень трудно объективно сказать, что я чувствую. Это переплетение разных чувств, даже взаимоисключающих. Не хочу подробно о них рассказывать. Надеюсь, что публика не забыла меня и завтра она придет послушать редко исполняемую программу из сочинений Брамса. Как всегда, я следую своему главному принципу: обязательно приготовить что-нибудь новое.

— Обиды прошлого забыты или они остались в вашей душе?

— Я совершенно отключился от всего этого, потому что настоящая беда пришла ко мне несколько позже. Я имею в виду мою тяжелую болезнь и не менее тяжелую операцию, после которой я только пытаюсь возродиться. У меня были концерты в Голландии, Петербурге. И с корабля на бал я попал в Москву. Это первый заход после болезни.

— Министр культуры Швыдкой сказал полтора года назад, что такого дирижера, как Светланов, будут звать наперебой во все оркестры. Вас звали?

— В Москве только один оркестр сразу, как только раздался приказ о моем увольнении по КЗоТ, отреагировал. Это Российский национальный оркестр, с которым я завтра и выступаю. Владимир Теодорович Спиваков сказал, что оркестр в моем распоряжении. Полный карт-бланш. И в Петербурге Юрий Хатуевич Темирканов. Больше других подобных предложений я не получил.

— А новое руководство Госоркестра не предлагало вам сотрудничать?

— Нет.

— Недавно назначенный главный дирижер Большого театра Александр Ведерников уже объявлял, что с вами ведутся переговоры. Они привели к серьезному результату?

— У меня была встреча с новым руководством театра, которое очень внимательно отнеслось ко мне. Это было выражено в исключительно теплой телеграмме по поводу моего очередного дня рождения в сентябре. И в просьбе наладить контакты на любом уровне.

Мне предложили дирижировать текущими спектаклями. Участвовать в симфонических концертах, которые возобновляет Александр Александрович Ведерников. И это хорошо, это головановская традиция, которую я в свое время подхватил. Наконец, мне предложили новую постановку. И я даже дал название, которое в Большом встретили с огромным энтузиазмом. Это «Мадам Баттерфляй» Пуччини.

— Та опера, в которой вы впервые вышли на сцену Большого театра в детстве…

— В трехлетнем возрасте! Такие у меня здесь предложения. Так что я без работы не остался. Меня подкосила болезнь, но мне говорили врачи, что большой стресс, вызванный психологической, душевной травмой, никак не может пройти мимо, не оставив после себя последствий. И не обязательно это должен быть инфаркт или инсульт. Это может быть неожиданная вещь, как у меня. На ноге возникла липома, которая разрослась до такой степени, что врачи немедленно положили меня на операционный стол и полноги отхватили. Но, слава богу, пока кое-что осталось!

— Операцию делали в Стокгольме?

— Нет, в Институте хирургии в Москве. Делал академик Миланов, который сам претерпел страшную вещь. У него не так давно была ампутирована нога выше колена. И он нашел в себе силы реабилитироваться и теперь стоит по 5—6 часов у стола и оперирует.

Я за свою жизнь претерпел 11 операций под общим наркозом, но не знал, что операция последняя потребует очень длительного лечения. Фактически полгода. Анестезиолог, профессор Светлов, навещая меня в палате, сказал, что по всем показаниям я физически вернусь к своей работе. «Конечно, в том случае, если вы захотите», — добавил он с саркастической улыбкой. Теперь я понимаю, почему он так мудро сказал.

— Вы теперь будете сидя дирижировать?

— Нет! Я стою. На ноге у меня ортез, который мне помогает, и я выхожу на сцену даже без палки. В Голландии программа была удачная для первого выхода. В первом отделении был фортепианный концерт, и я сидел на стуле за открытой крышкой рояля, и меня не было видно. Но второе отделение — стоял. Это была Вторая симфония Балакирева, которая никогда не исполнялась в Европе. В Петербурге я дирижировал Вагнером, но в виде двух больших фантазий (одна — «Кольцо нибелунга», а другая — «Парсифаль»), сделанных очень хорошо одним голландцем. Каждая фантазия шла больше часа, и это было серьезное испытание.

— Вы покинули и пост главного дирижера гаагского «Резиденц-оркестра»?

— Да, потому что они предъявили невозможные требования. Они говорили, что я должен проводить с оркестром минимум 12—16 недель в году. Я это не мог принять. Поэтому я теперь, как меня здесь недавно назвали, свободный художник.

— Это приятно — быть свободным художником? Или хочется еще чем-нибудь руководить?

— Я наруководился за всю свою жизнь. А теперь в наших условиях я просто не завидую моим коллегам, на долю которых выпало руководить симфоническими оркестрами. Как говорит моя приятельница, деньги теперь решают все. За этой формулой скрыто очень много. Мы в Госоркестре, к сожалению, не сумели найти спонсора. Все пытались, и я пытался найти помощь в лице нашей мэрии. Но в названии нашего оркестра нет слова «московский». И я не знаю, что делается сейчас в бывшем Госоркестре СССР, но, кажется, пока еще спонсора у них нет. А может, уже и есть — не знаю.

— А как вам показалось новое руководство Большого театра?

— Если судить субъективно, по отношению ко мне, они отнеслись очень внимательно, предоставили карт-бланш, следовательно они хорошие. Будем надеяться, что это на самом деле так. Всё покажут дальнейшие спектакли, их уровень. Но самое неприятное — это то, что Большой театр закрывают на капитальный ремонт. Это процесс мучительный и болезненный. Я не представляю, как это будет, но знаю, что это будет мучительно. Придется отказаться от многих спектаклей в репертуаре.

— Но зато можно будет поставить их заново. Вас кроме «Мадам Баттерфляй» еще интересуют русские оперы?

— Я бы с удовольствием прикоснулся к «Князю Игорю» Бородина, которой я много дирижировал. И это в нашем разговоре с руководством Большого промелькнуло. Может, это удастся сделать.

— Три года назад, накануне вашего 70-летия, мы встречались в Стокгольме и вы сказали, что больше всего вас волнует, как дожить до юбилея. Сейчас, после юбилея, увольнения, операции, что вас волнует больше всего?

— У меня есть такой блокнот, в котором во время выздоровления я решил вспомнить и написать все страны, города, где я дирижировал, и оркестры, с которыми я встречался. И по первому, и по второму показателю получилось почти одинаково — около 70. Это не так много. Мои более молодые коллеги имеют цифры больше, но я никогда не гнался за гастролями ради гастролей. Еще я записал в этот блокнот то, что мне еще необходимо сделать в этой жизни. Получился не очень большой список сочинений, которыми я никогда не дирижировал, но хотел бы. Я разбил все эти произведения на три группы. То, что бы мне хотелось исполнить в первую, вторую и третью очередь.

— А что попало в первую очередь?

— Вечер памяти Шоссона. Я не дирижировал его симфонией и Поэмой для голоса с оркестром. Все это я сыграю в Стокгольме скоро. Когда приеду в Москву, пока не знаю, хотя обсуждаю с РНО возможность выступлений.

Газета, 7 декабря 2001 г.