Горбачев и другие. Летопись 1985–1991 годов

Валентин Колесов

История перестройки изложена ее участником и очевидцем по СМИ и Интернету. Разрушение Великой России стало итогом благих намерений, случайностей, глупости, невежества. Хаос, который дал непредсказуемый результат: распад страны на 15 государств, эвтаназия советского строя, одурманенный народ и коррумпированная элита. Горбачев: «Моей целью было уничтожение коммунизма». А. Зиновьев: «Целились в коммунизм, попали в Россию».

1987

Январь-87

На пленуме ЦК Горбачев сформулировал семь постулатов перестройки

Привести в действие весь потенциал социализма, ленинские принципы демократического централизма, социалистической предприимчивости, всё более полное удовлетворение потребностей советских людей… и т. д. и т. п.

Горбачев провозгласил гласность: Гласность нужна нам как воздух. Ленин учил: больше света, пусть партия знает все. Главное — чтобы была правда.

Гласность хлынула бурным потоком. Новые разоблачения прошлого. Ужасы репрессий. Миллионы погибших (цифры постоянно росли).

Интеллигенция потребовала вернуться к ленинским нормам жизни.

Окуджава пел о той единственной гражданской: «И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной». И еще: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке».

Интеллигенты внимают новым пьесам о Ленине: «Владимир Ильич, но вы же говорили, что каждая кухарка сможет управлять государством» — «Никогда я этого не говорил! Я говорил, что она может научиться управлять государством!» В финале большевики на сцене поют «Интернационал», интеллигенты встают и подхватывают партийный гимн: «Вставай, проклятьем заклейменный…»

Экономист Шмелев, обаятельный и вдумчивый, огласил в «Новом мире» давнюю задумку интеллигенции — узаконить безработицу: «Реальная опасность потерять работу, перейти на временное пособие — очень неплохое лекарство для дяди Васи от лени, пьянства, разболтанности, бракодельства». Горбачев быстро отреагировал: Безработицы у нас не будет.

Потом пошло: будет безработица, не будет. И вообще: после временных трудностей будет лучшая жизнь. Старый антисоветский анекдот: «Какие вы знаете постоянно действующие факторы при социализме? — Временные трудности».

Кандидат биологических наук провозглашает в «Новом мире»: «Номенклатура — это класс». Народу понравилось — марксистский подход. Ведь именно Маркс «ворующих прибавочную стоимость поймал с поличным за руку».

Горбачев сказал: «Незаслуженные, незаконные привилегии должны быть изъяты».

Телеведущий Познер проводил советско-американские телемосты: В дискуссии одна наша женщина сказала: «У нас в Советском Союзе нет секса на телевидении». Оператор обрезал последнее слово. Так навеки запечатлелось страшное обвинение: «В Советском Союзе нет секса». Ужас. Бедная женщина навсегда отказалась от приглашений на телевидение.

Предоставлена свобода проведения митингов и демонстраций. Создан ОМОН.

Начали строить дачи для Горбачева: дача «Заря» в Форосе стоимостью более 10 млн долларов, а в Абхазии — «розовый дворец».

Май-87

28 мая на Красной площади приземлился американец Руст. Горбачев отправил в отставку министра обороны Соколова и командующего ВВС. С постов были сняты сотни генералов и офицеров. Два оперативных дежурных ПВО осуждены на 5 лет. Новым министром обороны назначен генерал Язов.

Фалин, секретарь ЦК: Генеральный искал безотказный предлог, позволявший ему взнуздать и засупонить военных. И вдруг как «манна небесная» — Руст. Нежданный и столь желанный подарок.

Генерал Ивашов: Трасса для Руста проложена специалистами — как пройти на стыках наших радаров на низкой высоте. Боевой самолет был бы опознан. Цель — дать возможность Горбачеву зачистить Минобороны от несогласных с его действиями по одностороннему разоружению.

Сразу же появился анекдот: «Американец закуривает на Красной площади. К нему подходит милиционер и объясняет жестами, что курить нельзя. Американец гасит сигару: О! Я понимайт — аэродром, аэродром…»

На переговорах о разоружении Горбачев предложил уничтожение целого класса вооружений — ракет средней и меньшей дальности. Госсекретарь Шульц потребовал ликвидировать «Оку», ракету еще меньшей дальности. Начальник генерального штаба Ахромеев был против уступки по «Оке», вопрос решили без него.

На заседании политбюро:

Горбачев: Был в Прибалтике, живут неплохо… Но столкнулись уже с трудностями. Пошли госприемка, хозрасчет. Возникли сбои на производстве. Это бьет по работникам.

Щербицкий: У нас на Украине кое-где проявились сторонники насильственной украинизации…

Горбачев: В национальной политике работать только на основе ленинского наследия, иначе дров наломаем. Ведь какая ситуация складывается? Башкирия, Татария требуют статуса союзной республики. Выстраивается очередь. Надо все по-хорошему. Ведь даже вывесок на национальных языках нет.

Июнь-87

11 июня политбюро:

Разумовский: На 60 млрд рублей ввозим в Казахстан товаров безвозмездно. В рабочем классе казахов всего два процента.

Яковлев: Власть благожелательно относится к националистическим проявлениям. Слава Богу, об уничтожении Союза не говорят.

Горбачев: Какого бога ты имеешь в виду? Если конкретно… (смех)

Яковлев: Аллаха.

Горбачев: У нас в этом вопросе один Бог — Ленин. Если бы отстоял тогда перед Сталиным национальную политику, не было бы того, о чем мы сейчас говорим.

Соломенцев: Национализм у них ушел вовнутрь… Я был там. Алма-Ата — это одно. А периферия — совсем другое. Караганда — это трущобы. В магазинах пусто.

Горбачев: Создана мощная индустрия в Казахстане. Единственная товарная республик по хлебу… Или вопрос о русских — их там почти половина. А в целом русскоязычных 65 процентов. Начинаем делить: кто коренной, кто некоренной. Чепуха получается.

Пленум ЦК по перестройке управления экономикой.

Рыжков оказался прав насчет распыления средств, выделенных в начале перестройки на резкое ускорение научно-технического прогресса — увеличение инвестиций в гражданское машиностроение в 1,8 раза, к которому Горбачев затем добавил еще семь отраслей: электронику, электротехнику, биотехнологию, металлургию, химию, нефть и газ.

Небольшие добавки к инвестициям прошли впустую.

Модернизацию промышленности отложили, решили перестраивать экономику.

Рыжков: Планируем за три года подготовить переход экономики на рыночные отношения. Принят закон о госпредприятии, даны большие права директорам по распоряжению финансами, трудовым коллективам — по выборам руководителей, созданию советов трудовых коллективов…

Горбачев: То, что мы уже делаем, намечаем и предлагаем, должно укрепить социализм, устранить все, что стоит на пути развития социализма и тормозит его прогресс… Нет готовых рецептов. Политэкономия социализма застряла на привычных понятиях, оказалась не в ладах с диалектикой жизни. Мы начали радикальную экономическую реформу. Построена современная модель экономики социализма. С трудностями мы справимся. Жить будет лучше.

Андропов говорил: «Мы не знаем общества, в котором живем». Золотые слова! О советской экономике в том числе. Он поручил Горбачеву и Рыжкову познать советскую экономику. А их две: одна писаная по Марксу, другая — советская госплановская. Совершенно разные.

Горбачев уважал первую, всю жизнь провел на партийной работе, экономики не знал ни в теории, ни на практике, на чайных беседах учился у марксистских академиков — таких, как Аганбегян, Абалкин, Шаталин, Арбатов, Н. Шмелев, Петраков.

Рыжков проработал всю жизнь на Уралмаше — производителе крупного сложного оборудования для металлургии, энергетики (подъемно-транспортного, гидротурбинного и др.), планируемого по заданиям Центра и договорам с потребителями. Вот что он писал о советской экономике:

«Ирреально перегруженный Центр, естественно, не справлялся с управлением всем хозяйством, да и как, можно из одного командного пункта следить и за розливом стали на Урале, и за производством автомобилей на Волге, и за строительством детских садов в Приднестровье, и за выпуском спичек где-нибудь в Коми АССР?

Ну в самом деле, почему Москва должна определять, сколько колготок или подштанников положено выпускать на какой-нибудь фабрике в Днепропетровске или в Йошкар-Оле?»

Рыжков просто не знал о порядке планирования подштанников в легкой промышленности. Не знал о торговых ярмарках, на которых формировались планы по соглашениям между изготовителями и торговцами. Так, для обувной фирмы «Скороход» Центр планировал обязательные объемы выпуска по социально значимым видам: обуви для детей, пенсионеров, по заказам для военных и др. В остальном «Скороход» был свободен и мог формировать оптимальные планы по прибыли, рентабельности или по другим показателям. (Этот порядок был известен летописцу при его работе над проектами компьютерных систем для «Скорохода» и других предприятий).

В целом советская система была непростой: межотраслевые балансы (в т.ч. по моделям экономиста Василия Леонтьева), сочетание планов в сводной номенклатуре с договорами между предприятиями и другие подробности, которыми владели функционеры этой системы: от заводских до руководителей Госплана и Совета министров — таких как Байбаков (20 лет во главе Госплана), Косыгин (25 лет в министрах и 16 — премьер-министр). Они не писали книг, не защищали диссертаций, не заботились о званиях академиков.

Упомянутые выше академики, приятели Горбачева, овладев «Капиталом» Маркса, пытались пристроить экономику социализма к рыночной. А реальная советская экономика действовала по правилам, определенным Сталиным и его соратниками. Она сложилась как натуральное некапиталистическое хозяйство общинного типа, ее цель — удовлетворение потребностей. А рыночная экономика нацелена на получение дохода.

Маркс показал в «Капитале», что вторжение в такое хозяйство рыночной экономики приводит к катастрофе.

В «Экономических проблемах социализма в СССР» Сталин писал: «Не может быть сомнения, что при наших нынешних социалистических условиях производства закон стоимости не может быть „регулятором пропорций“ в деле распределения труда между различными отраслями производства». Отмечал, что «товары — это то, что свободно продается и покупается, как, например, хлеб, мясо и т. д. Наши средства производства нельзя, по существу, рассматривать как товары… К области товарооборота относятся у нас предметы потребления, а не средства производства».

В 1965 году по почину Либермана (а как же иначе) началась рыночная экономическая реформа. Ее назвали косыгинской — для усиления веса реформы. Было узаконено понятие «прибыль», предприятиям предложили готовиться к хозрасчету и самоокупаемости.

Через пару лет подскочила средняя зарплата без повышения производительности труда. Реформу прекратили. Свободомыслящие ученые говорили о каких-то темных силах — противниках реформ. На самом деле премьер Косыгин и другие вовремя пресекли попытки разрушить советскую экономику.

«У экономистов не нашлось надежных решений», — это летописец услышал от одного из руководителей Госплана.

Косыгин продолжил работу в рамках реальной советской экономики, внес выдающийся вклад в развитие нефтегазовой промышленности в Сибири, в космическую отрасль и др.

То, что Косыгин понимал суть реальной экономики, видно на инциденте столкновения с Горбачевым, который, будучи тогда секретарем ЦК, пришел к Косыгину с просьбой-предложением: сократить аппарат подчиненного ему отдела наполовину, а на сэкономленную зарплату повысить оклады оставшимся. Косыгин отказал ему. Горбачев вспылил, даже сказал нечто резкое (он не перечил только Брежневу), потом извинился, и на том дело закончилось. Косыгин не стал объяснять, что в советской экономике действует контроль за уровнем зарплаты — за балансом его с объемом товаров потребления (для предотвращения инфляции). И действительно, если оставшиеся после сокращения могут выполнять всю работу отдела Горбачева в пределах нормального рабочего времени, то тогда естественно сократить лишних и не повышать зарплату оставшимся.

Премьер Рыжков поручил молодым экономистам — Гайдару и другим — создавать модель экономики, направленную на улучшение социализма.

Гайдар сказал своим экономистам: Товарищи, разрабатывая для правительства наши проекты реформирования экономики, мы должны иметь в виду главную цель — мягкий выход из социализма.

Горбачев на пленуме: Мы переходим от административной системы управления экономикой к социалистическому рынку.

Он не решился сказать — переходим к «товарно-денежным» отношениям. Струхнул.

Рыжков доложил идею: Повышаем цены на хлеб и макароны, одновременно выплачиваем компенсации населению.

Поднялся ропот — и на пленуме и в народе. Горбачев спасовал и публично пообещал, что никакого повышения цен без совета с народом предприниматься не будет.

Начата перестройка системы управления — аппаратная чиноничья чехарда. Возникли срывы поставок, остановки производства.

Снято ограничение по переводу безналичных денег в наличные — краеугольный камень стабильности советских финансов. Резкий рост теневого капитала. Вывоз капитала за границу.

Отмена монополия внешней торговли. Крупные спекуляции на разнице внутренних и внешних цен, миллионные состояния новых русских.

Созданы первые совместные предприятия (СП). Министр нефтяной промышленности стал генеральным директором нефтяного СП. Директор «Мособщепита» назначен генеральным директором СП «Макдоналдс-Москва».

Бизнесмен Артем Тарасов заплатил партийный взнос один миллион рублей — один процент от дохода. Народ прикинул: его доход более 4 тысяч средних зарплат.

Июль-87

Политбюро.

Лукьянов: В президиум ВС обратилось примерно 350 тысяч крымских татар… Между прочим, во времена войны среди крымских татар было много предателей.

Горбачев: А где не было предателей? А власовцы?

Лукьянов: Татарская дивизия была в вермахте.

Горбачев: Да, часть сотрудничала с немцами, а другие — воевали против немцев, как и все. И много героев среди них было.

Чебриков: Наверно, придется в Крыму организовать автономный округ. Но Щербицкий против.

Горбачев: Это тоже демократия.

Чебриков: А как с Южным берегом Крыма быть? Татары вернутся и скажут — это мой дом, давай обратно.

Соломенцев: Решать надо, но я не за автономный округ. Сильно изменился национальный состав в Крыму. Теперь там 68% русских, 26% украинцев. Да и передача Крыма Украине — это ведь не под аплодисменты было сделано. А отдали вместе с Севастополем — городом русской славы. Можно опереться на ленинский декрет. И обижаться будет трудно. Ни русским, ни украинцам.

Горбачев: То есть ты считаешь, что Крым должен опять стать частью РСФСР, как по декрету Ленина? С исторической точки зрения было бы правильно вернуть Крым в Россию. Но Украина встанет горой.

Громыко: Чего мы торопимся? Ничего не стряслось. Что из того, что делегации ездят? И пусть ездят. А решение о выселении оправдывается военными условиями. Передача Украине Крыма, конечно, произвол. Но как теперь давать обратный ход? Я за то, чтобы оставить проблему на усмотрение жизни и истории… Еще раз подумать и окончательного решения не принимать.

Горбачев: Надо основательно все продумать. При Ленине была совсем другая ситуация. Отдавать Крым татарам теперь уже нельзя. Татарам оказывать помощь — и в Узбекистане и в Крыму. Но вести работу, чтобы задерживать переселенчество в Крым. Призывать людей стоять на почве реальности. Словом, в демократическом духе надо подойти к этому процессу.

25—27 июля манифестации крымских татар в Москве.

Горбачев: Мы должны признать право выхода людей на улицы со своими требованиями и лозунгами, однако в рамках закона. Экстремистские замашки необходимо пресекать, нельзя смешивать гласность со вседозволенностью. Но при этом нельзя отождествлять шантажистов с татарским народом.

Через пару недель крымским татарам обещали решить их проблемы и развезли их по домам.

Август-87

6 августа политбюро.

Горбачев: О ситуации в Крыму — там сложилась новая реальность после сталинских преступлений. Некоторые предлагают вывести его из Украины, образовать «федеральный округ». Идея заслуживает внимания. Но сразу всего не сделаешь. Постепенно надо идти навстречу людям. Школу создавать на татарском языке, заселять незаселенные места. Словом, реализм и конкретные дела. Это сейчас главное.

13 августа политбюро: о предупреждении эмиграционных настроений.

Чебриков: Выехало немало. Немцы… еще примерно 400 тысяч могут уехать. 400 тысяч евреев уже имеют вызовы на руках. Плюс 8 тысяч армян. Речь идет о явлении массовом.

Горбачев: Все сваливаем в кучу. Хватаемся за частности. Суеты много, а системы в подходе нет. Вот пишут наши граждане: да пусть они все катятся, не нужны они нашему обществу, что они, кто бежит, пухнут с голоду здесь, что ли? Родина им надоела? Мы не можем солидаризироваться с такими взглядами. Противник наш нащупал здесь слабое место: вот вам и социализм, из которого люди бегут. Думаю, что в условиях перестройки можно надеяться на сокращение эмиграции. Но не надо никаких кампаний. Умно вести дело. Патриотизм, ответственность, внимание к людям — вот критерии. Каждый должен начать перестройку с себя. А не намерен перестраиваться — уйди с дороги, не мешай, не тормози.

Анекдот. Евреи шутят: — Рабинович, что бы ты сделал, если бы вдруг открыли границы? — Залез бы на дерево. — Почему? — Затопчут.

Ельцин, глава Москвы, взялся за крутую Перестройку. Заменяет партийных аппаратчиков, особенно тех, которые проработали с прежним секретарем Гришиным долгие годы. По мнению Ельцина «эти аппаратчики были заражены порочным стилем эпохи застоя — холуйством, угодничеством, подхалимством. Все это твердо вбито в сознание людей, ни о каком перевоспитании и речи быть не могло, их приходилось просто менять. Что я и делал».

Заменил секретарей горкома и райкомов партии, руководителей управления внутренних дел, КГБ, их заместителей, начальников главных управлений и т. д. Ельцин рассказывал в своей исповеди: «Не везде замена оказывалась точной, безупречной. Есть такое русское выражение: поменять шило на мыло, вот и мы провели, как оказалось, несколько таких бессмысленных замен, не улучшивших стиль работы и состояние дел в районах… Эти люди были пропитаны застоем, они воспринимали власть только лишь как средство достижения собственного благосостояния и величия. Князьки районного значения. Ну разве можно было их оставлять на своих местах?!»

Он призвал к борьбе с коррупцией: на встречах с жителями города, в СМИ. Пришла масса писем (анонимок) о взятках в торговле, милиции. Отдельные факты расследовали, меняли руководителей, но коррупция продолжалась.

Ельцин: «Узнаю: в магазин завезли телятину, иду и встаю в очередь, первые месяцы меня еще в лицо не так хорошо знали. Доходит очередь до меня — говорю: «Мне килограмм телятины». Отвечают: «Говядина есть, телятины нет». — «Неправда, пригласите директора». Кое-кто начал понимать, поднялся шум. Настоял пройти в подсобку, а там телятина в отдельной комнате, и ее уже куда-то через окно выгружают. Шум, гам; руководство сняли…

В заводской столовой: «Почему нет морковки?» — «Не завезли». Проверяем вместе с руководством завода: привезли и куда-то в этот же день увезли. Рассказывают грузчики — документов нет. Шито-крыто…

Продовольственный магазин, в кабинете директора несколько свертков с деликатесами. «Кому?» — «По заказам». — «Может заказать каждый?» Молчание. Тогда с директором начинаем разбираться. Вынужден признаться, что заказы по иерархии распределяются райисполкому, МИДу, райкому партии, городским ведомствам и др., и все разные — и по весу, и по ассортименту, и по качеству.

Посмотрел общий баланс по городу ряда деликатесных продуктов. Странно. По каждому наименованию на несколько тысяч тонн привозят больше, чем съедают, с учетом официальной «усушки-утруски».

Молодая женщина рассказала о системе взяток, подачек. Ее втянули, и она не выдержала. Поразительно все продумано. Продавец «должен» обсчитать покупателя и дать определенную сумму в сутки материально ответственному лицу, тот — часть себе, часть — руководству магазина. Дальше общий дележ по руководству снизу доверху, а если едешь на базу, — там своя такса. Каждый знает двух-трех лиц, с кем связан. Есть еще и оптовая, крупная система взяток…

Суды привлекли к уголовной ответственности за год с небольшим около 800 человек…»

(Автор знал, что в Ленинграде примерно то же самое: «А что, в Свердловске такого не было?»).

В партийных и государственных органах Москвы скопилось много людей, уволенных Ельциным. Росло недовольство им.

Главная московская газета во главе с Полтораниным открыла огонь по штабам: острая критика партийных начальников и их привилегий. Тираж газеты вырос в десять раз.

Лигачев засомневался, его работники стали собирать материалы на Ельцина.

Лигачев на политбюро: Это не газета, это антипартийное безобразие. Такие надо закрывать к чертовой матери.

Александр Яковлев, секретарь ЦК: «Московская правда» как крыса подгрызает коммунистические основы, и — какое кощунство! — замахивается даже на Ленина.

Чебриков, председатель КГБ: Полторанин подстрекает народ на бузу. За это надо под суд отдавать!

Горбачев всех примирил: Ладно, люди здесь все взрослые. Понимают, на что идут. Пусть делают выводы из нашего разговора.

Ельцин Полторанину: Надо пригасить критику. Зачем гусей дразнить.

Сентябрь-87

10 сентября Лигачев ведет политбюро (Горбачев отдыхает в Крыму): Борис Николаевич, почему вы опубликовали правила проведения митингов и демонстраций без рассмотрения их на горкоме? Ведь на предыдущем политбюро Горбачев просил тебя об этом. Ты согласился. А сделал по-другому. Ведь принятый Моссоветом порядок беспределен. Не определяются место проведения, ответственность за безопасность и т. п.

Ельцин: Это дело Советов, на политбюро было дано добро…

Лигачев: Неверно, было дано принципиальное согласие. А вы пустили на самотек.

На следующем политбюро опять возникла перепалка с Лигачевым по вопросам отмены привилегий и льгот.

Чазов, начальник кремлевской больницы: Ельцин произвел на меня тяжкое впечатление — эмоциональный, раздраженный, с частыми вегетативными и гипертоническими кризами. Но самое главное, он стал злоупотреблять успокаивающими и снотворными средствами, увлекаться алкоголем. Надо было что-то предпринимать. Я обратился за помощью к известному психиатру, которого считал лучшим по тем временам специалистом в этой области, члену корреспонденту АМН Наджарову. Состоялся консилиум, на котором у Ельцина была констатирована не только появившаяся зависимость от алкоголя и обезболивающих средств, но и некоторые особенности психики. Наши рекомендации Ельцин встретил в штыки: «Я совершенно здоров и в ваших рекомендациях не нуждаюсь». Наджаров вскоре внезапно скончался. Другой участник консилиума Нечаев, лечащий врач Черномырдина, был убит.

Ельцин направил письмо Горбачеву в Крым:

Уважаемый Михаил Сергеевич! Долго и непросто приходило решение написать это письмо… Прошел год и девять месяцев после того, как Вы и Политбюро предложили, а я согласился возглавить Московскую партийную организацию… Прошли первые вехи. Сделано, конечно, очень мало… Я оказался неподготовленным со всем своим стилем, прямотой, своей биографией работать в составе Политбюро… Партийные организации оказались в хвосте всех грандиозных событий. Здесь перестройки практически нет… Задумано и сформулировано по-революционному. А реализация, именно в партии — тот же прежний мелкий, бюрократический, внешне громкий подход… Очень беспокоит, что так думают многие, но боятся сказать… Между аппаратом ЦК и партийными комитетами (считаю, по вине Лигачева Е. К.) нет одновременно принципиальности и по партийной товарищеской обстановке… Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро. Они умные, поэтому быстро и «перестроились». Но неужели им можно до конца верить? Они удобны, и прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, что они становятся удобны и Вам… Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить вопрос со мной. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше число вопросов, связанных со мной будет нарастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы… Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро. Думаю, что у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС. С уважением. Б. Ельцин.

Горбачев по телефону: Давай не торопиться, не форсировать события, обещаю позже вернуться к этому разговору. Дело идет к празднику Октября. Надо достойно провести. Работай, потом разберемся. Прошу тебя, не поднимай этого вопроса об отставке (положив трубку, помощнику Черняеву): Уломал-таки, договорились, что до праздников он не будет гоношиться. Наворочал дел в Москве и теперь ищет, на кого свалить.

Октябрь-87

На политбюро обсуждается доклад Горбачева к 70-летию Октября.

Ельцин делает ряд замечаний: В докладе смещены акценты в пользу Февральской революции в ущерб Октябрю, недостаточно показана роль Ленина, выпал период Гражданской войны, в заключении надо со всей силой подчеркнуть роль партии…

Горбачев не выдержал, прервал заседание, выскочил из зала. Через тридцать минут он вернулся.

Горбачев: Я трудился над этим докладом вместе с коллективом специалистов, а тут такие замечания… В Москве все плохо, все носятся вокруг Ельцина…

Сорок минут он отвечал на замечания Ельцина.

Ельцин подытожил: Это было началом финала. После этого заседания Горбачев как бы не замечал меня, хотя официально мы встречались минимум два раза в неделю. Он старался даже руки мне не подавать, молча здоровался, разговоров тоже не было. Я чувствовал, что он уже в это время решил, что надо со мной всю эту канитель заканчивать. Я оказался явным чужаком в его послушной команде.

На пленуме ЦК Горбачев делает доклад к празднованию 70-летия Октябрьской революции:…В Октябре 17-го мы ушли от старого мира, бесповоротно отринув его. Мы идем к новому миру — миру коммунизма. С этого пути не свернем никогда…

Лигачев: Нет вопросов? Если нет, то нам надо посоветоваться.

Ельцин неуверенно поднимает руку, потом опускает.

Лигачев не реагирует на поднятую руку Ельцина.

Горбачев: Вот у Ельцина есть вопрос.

Лигачев: Тогда давайте посоветуемся. Есть ли нам необходимость открывать прения?

Из зала: Нет! Нет!

Ельцин привстал, потом сел.

Горбачев: У товарища Ельцина есть какое-то заявление.

Лигачев предоставляет слово Ельцину.

Ельцин на трибуне: У меня нет сегодня замечаний по докладу, я его полностью поддерживаю. Тем не менее я хотел бы высказать ряд вопросов, которые у меня лично накопились за время работы в составе Политбюро… Я должен сказать, что уроки, которые мы прошли за 70 лет, — тяжелые уроки, были победы, но были и уроки тяжелых поражений. Поражения эти складывались благодаря тому, что была власть партийная отдана в одни-единственные руки, благодаря тому, что он, один человек, был огражден абсолютно от всякой критики… Меня, например, очень тревожит — в последнее время обозначился рост, я бы сказал, славословия от некоторых от некоторых членов политбюро в адрес генерального секретаря… Это недопустимо. Высказать критику в лицо — это да, это нужно, а не увлекаться славословием, что постепенно опять может стать «нормой», культом личности. И последнее (долго молчит). Видимо, у меня не получается в работе в составе политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другое, может быть, просто и отсутствие некоторой поддержки со стороны, особенно товарища Лигачева, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены политбюро. Соответствующее заявление я передал, а как будет в отношении первого секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, пленум городского комитета.

Горбачев: Товарищ Ельцин решил на пленуме поставить вопрос о своем выходе из состава политбюро, а первым секретарем решил остаться? Получается вроде желания побороться с ЦК. Я так понимаю, хотя, может, и обостряю…

Соломенцев, председатель комитета партийного контроля: Может быть, вы, Борис Николаевич, решили, что на пленуме найдутся ваши попутчики? Но видите: ведь вас никто не поддерживает. И откуда такое озлобление? На кого вы обижены, дорогой мой?

Рыжков: Я знал товарища Ельцина много лет. Думаю, что это не случайность, Борис Николаевич, ты подходил постепенно к этому. А как только перешел в Московскую организацию, у него начал развиваться политический нигилизм. Стало нравиться, что его начали цитировать всякие радиоголоса. Всякие публикации — что сказал Ельцин. По-видимому, вот такое какое-то обособленное положение, какая-то дистанция от всего политбюро, от политического руководства. По-видимому, товарищу Ельцину очень сильно понравилось это. Вот это и привело к тому, что у него развились непомерные амбиции просто-напросто…

Александр Яковлев: Выступление ошибочно политически и несостоятельно нравственно… Это упоение псевдореволюционной фразой, упоение собственной личностью… Здесь у нас прозвучало, к большому сожалению, самое откровенное капитулянтство перед трудностями, когда человек решил поставить свои амбиции, личные капризы выше партийных дел.

Шеварднадзе: Безответственность перед партией, перед народом, перед коллегами по политбюро… В какой-то степени сейчас это предательство перед партией. Может быть, я это резковато сказал, но по-другому не могу.

Горбачев: Ведь известно всем, что такое культ личности. Это система определенных идеологических взглядов, положение, характеризующее режим осуществления политической власти, демократии, составление законности, отношение к кадрам, людям. Ты что, настолько политически безграмотен, что мы ликбез этот должны тебе организовывать здесь? Надо же дойти до такого гипертрофированного самолюбия, чтобы поставить свои амбиции выше интересов партии, нашего дела! И это тогда, когда мы находимся на таком ответственном этапе перестройки.

Ельцин (сломленным голосом): Суровая школа, конечно, для меня сегодня… В целом с оценкой согласен. Я подвел Центральный комитет, выступив сегодня. Это ошибка.

Александр Яковлев рассказывал впоследствии: На Горбачева упорно нажимали, чтобы исключить Ельцина из партии. Столь же упорно он возражал против этого предложения.

Чазов Горбачеву в перерыве: Я сегодня невольно вспомнил медицинский консилиум по Ельцину: отмечены особенности его нервно-психического статуса — доминирование таких черт характера, как непредсказуемость и властная амбициозность…

Горбачев промолчал.

Через три недели пленум московского горкома.

Ельцин: Я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов и политической направленности в моем выступлении не было… В последнее время сработало одно из главных моих личных качеств — это амбиции, о чем говорили сегодня. Я пытался с ней бороться, но, к сожалению, безуспешно… Я потерял как коммунист политическое лицо руководителя. Я очень виновен перед горкомом партии и, конечно, я очень виновен перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого так высок в нашей стране, во всем мире…

Речь Ельцина на пленуме ЦК не была опубликована, по стране ходили варианты текстов.

На следующий день после пленума Громыко на политбюро спросил: Михаил Сергеевич, какова дальнейшая судьба Ельцина?

Горбачев: В общем-то, сейчас не то время, когда за подобные действия наказывают, нужно найти ему работу.

Громыко: Смотрите, Михаил Сергеевич. Я думаю, его надо бы отправить послом подальше от нашей страны.

Горбачев: В политику я его не пущу.

Полторанин: Борис Николаевич, по опросам москвичей вы сегодня идете на первом месте.

Горбачев в Ленинграде на встрече с активом и ветеранами партии: Хватит сидеть по кабинетам! В хоромах — их тоже надо открыть, чтобы все гудело в партийных комитетах, в райисполкомах. Страна бурлит, страна нуждается в мыслях, в действиях, в обсуждении, а в это время — спокойствие в кабинетах, паркеты, ковры и расписание: кто кого когда принимает. Представляете, если бы так по расписанию делали революцию! (аплодисменты)

Горбачев помощнику Черняеву: Знаешь, Анатолий… Я пойду далеко, очень далеко. Никто не знает, как далеко я пойду.

7 декабря Горбачев прибыл в Вашингтон для подписания договора по ракетам средней и малой дальности.

Рейган: В Советском Союзе продолжаются грубые нарушения прав человека…

Горбачев рассердился: Вы возводите заграждения вдоль мексиканской границы, что нарушает права человека не хуже берлинской стены… К тому же у американцев меньше прав, чем у советских людей. Как насчет ваших людей, которые спят на улицах, и всех ваших безработных?

Рейган: У нас выплачиваются пособия по безработице, достаточные для нормальной жизни…

Маршал Ахромеев Горбачеву: По СОИ Рейган блефует, система технически нереализуема.

Закрепили договоренности, достигнутые в Рейкьявике: по СОИ вести только разработки и испытания, 10 лет не выходить из ограничений по ПРО.

На этих условиях подписали договор о ликвидации ракет средней и малой дальности. В итоге СССР ликвидировал носителей ракет в два раза больше, а ядерных боеголовок на них в четыре раза больше, чем США.

Популярность Горби в мире резко выросла.

Горбачев: Наша встреча с президентом Рейганом и его преемником Бушем была искренней и дружественной. (Обращаясь к Рейгану): Ну так как, считаете ли Вы по-прежнему Советский Союз «империей зла»?

Рейган: Нет, я имел в виду другое время, другую эпоху.

Горбачев: Подписанием договора мы, по сути дела, отвели пистолет от виска страны.

Язов в узком кругу так выразил настроения советских военных: Мы проиграли третью мировую, не сделав ни одного выстрела!

Напротив Белого Дома представители «угнетенных меньшинств» — украинцы, прибалты, афганские моджахеды стояли с плакатами «Смерть Горбачеву!».

Громыко предостерегал на политбюро: Не стоит идти на новые уступки США. Иначе останемся без того, что создавали в течение 25 лет. Нельзя полагаться на порядочность американцев. На какие бы односторонние уступки мы ни пошли, они все равно не станут договариваться с нами на равных.

Горбачев: Что же вы предлагаете, Андрей Андреевич? Рвать переговоры?

Громыко: Тянуть.