Портсигар с гравировкой

Валерий Введенский (2025)

«…я и так двадцать пять лет покоя не знал, каждый день писал бумажки, отправлял бумажки, получал бумажки, подшивал бумажки… Я ведь не лошадь, чтобы до самой смерти трудиться. Надо же когда-то и пожить для себя, насладиться едой, коньячком, — Аркадий Яковлевич опрокинул в себя ещё рюмку, — чтением книг, пением птиц, закатами и рассветами. Ведь каждый из них может стать последним. Вдруг меня завтра уже не будет? Иван Дмитриевич потом ещё долго вспоминал эти пророческие слова Аркадия Яковлевича. Неужто предвидел?»

© Валерий Введенский, 2024

21 июля 1873 года

Попытка испросить отпуск в текущем году окончилась конфузом:

— Помнится, два года назад вы выклянчили себе 28 дней летом, чтобы якобы побыть с семьей, — напомнил Крутилину градоначальник. — И чем всё закончилось? Вашим разводом. Так что вынужден отказать, решительно отказать. Новый развод я вам позволить никак не могу.

И потому каждую субботу начальник сыскной, окончив службу, мчался на Финляндский вокзал, где, отстояв длинную очередь, покупал себе билет до Третьего Парголова, а потом бегал в поисках сидячего места по вагонам второго класса. Ведь все они были переполнены такими же, как он, бедолагами-чиновниками, выезжавшими на дачу лишь на воскресенье. Поэтому Иван Дмитриевич старался приезжать на вокзал сильно заранее и сидячее место себе, хоть и не без труда, всегда находил.

Но сегодня Крутилин выехал с Большой Морской гораздо позже обычного. Потому что, как назло, в конце приема явилась сумасшедшая девица мещанского сословия и потребовала арестовать молодого человека, который последние полгода за ней ухаживал. Ожидая от него предложения руки и сердца, девица чуть ли не ежедневно принимала его у себя дома и потратила на угощения, по ее словам, не менее трехсот рублей. А сегодня случайно узнала, что подлец женится на другой. Крутилин, как мог, выразил ей сочувствие, одновременно пытаясь объяснить, что поступок ее несостоявшегося жениха, хоть и некрасив, но в «Уложении о наказаниях» не описан. Девица не верила и закатывала истерику, одновременно строя глазки. Выпроводить ее удалось лишь через сорок минут.

И потому начальнику сыскной полиции предстояло ближайшие полтора часа стоять, а не сидеть в душном вагоне. Но все же в поисках места он пробежался с «хвоста» состава к его «голове». И когда он уже было занес ногу, чтобы попасть в тамбур последнего необследованного им вагона, его окликнул незнакомый голос:

— Иван Дмитриевич, какими судьбами?

Крутилин обернулся и увидел распахнутые объятия господина в паре лучшего английского сукна. Модный галстук незнакомца украшала булавка, усыпанная бриллиантами, с шелкового жилета свисала золотая цепочка от таких же часов, а запонки украшали два голубоватых солитера. Крутилин на миг зажмурился, пытаясь припомнить, где и когда он этого господина видел? У себя в кабинете в приемные часы или там же, но во время допроса? Да нет же, конечно, не в кабинете, а в Третьем Парголово. Сей господин в этом году арендовал там самую дорогую дачу (если, конечно, исключить поместье графа Шувалова). Как же его по имени-отчеству? Геля ведь их знакомила и много чего про его семейство рассказывала:

— Он — бывший чиновник, разбогател пять лет назад, получив наследство. Детей у них нет. Живут на широкую ногу. Квартира у них на Миллионной из десяти комнат, и летом они её тоже оплачивают, чтоб в другие руки не ушла. Из прислуги у них две кухарки…

— Зачем им две? — удивился Крутилин. — Званые обеды часто дают?

— Темный ты у меня человек, Ванюша. Одна кухарка в таких домах для основных кушаний, вторая для десертов. А горничных у них вообще три. Одну на дачу не взяли, она за квартирой следит. Кухонный мужик, само собой…

— Лишь один? — напустив на лицо серьёзность, спросил Крутилин.

— Зачем их больше?

— Один для основных кушаний, второй — для десертов, — ехидно улыбнулся Иван Дмитриевич.

— Ах, вот ты как? Издеваться вздумал? — подхватила игру Геля и замахнулась на него в шутку солнечным зонтиком.

Иван Дмитриевич сгреб её в охапку и нежно поцеловал.

Как же звать-величать этого господина?

— А я вас издалека заметил, но всё сомневался, вы или не вы? — произнес тем временем сосед по даче.

Крутилин вежливо приподнял шляпу, улыбнулся и попытался-таки зайти в вагон.

— Место ищете? Увы, бесполезно. Пойдемте лучше со мной. Я семейное купе оплатил, чтобы дымить в свое удовольствие…

Крутилин замер в нерешительности. Предложение было заманчивым — вместо раскаленного солнцем и переполненного людьми вагона второго класса оказаться в мягких креслах первого.

— Мне, право, неудобно, — пролепетал он. — Мы едва знакомы….

— Вот заодно и познакомимся поближе. Супруга-то ваша у нас часто обедает, а вот вас я звать стесняюсь. Понимаю, что в единственный неприсутственный день^[1] вам с молодой женой хочется побыть.

Кондуктор услужливо открыл перед ними дверь в купе:

— Добрый день, Аркадий Яковлевич. Как погуляли-с?

— Отлично, — ответил тот и сунул кондуктору полтинник.

Крутилин вздохнул с облегчением. Теперь он хотя бы знал имя-отчество своего благодетеля.

— Ну-с, устраивайтесь, Иван Дмитриевич, — указал на кресло Аркадий Яковлевич.

— Что желаете? — уточнил кондуктор, принимая у господ шляпы и трости.

— Да как обычно, — сказал Аркадий Яковлевич. — Бутылочку коньячка, сам знаешь какого, бутербродиков, само собой. Из фруктиков что-нибудь есть?

— Клубника, малина, яблоки….

— Тащи всё. И минералочку не забудь.

— Тут что, ресторан? — изумился Крутилин.

На прогонных он всегда экономил и в первом классе оказался впервые.

— Нет, конечно. Но народец в первом классе ездит обеспеченный и желает полного комфорта. А что для русского человека комфорт? Во-первых, выпить, во-вторых, закусить. Ну а я ещё и подымить люблю, — Аркадий Яковлевич вытащил из кармана пиджака поцарапанный серебряный портсигар и старенький мундштук слоновой кости. — Надеюсь, не возражаете?

Крутилин вежливо улыбнулся, хотя предпочел бы не дышать в дороге табачным дымом:

— Конечно, конечно, курите.

В купе, постучав, снова вошел кондуктор, уже с подносом. Расставив напитки с закусками, он пожелал приятной дороги и тихонько удалился.

Поезд тут же тронулся в путь. А Аркадий Яковлевич, разлив по рюмкам дорогой французский коньяк, предложил выпить за знакомство. Крутилин с удовольствием согласился.

— А почему вы нынче на поезде? — спросил Иван Дмитриевич, закусив клубничкой.

— А на чем же прикажете ехать? — удивился его попутчик.

— У вас, небось, собственный выезд…

— Нет, что вы! Признаться, сперва хотел, но всё подсчитав, понял, что дешевле на лихачах кататься. Сами прикиньте: конюшня, летний экипаж, сани для зим, каретный сарай, сарай для сена, само сено, овёс, сбруя, жалованье конюху, кучеру… А ежели этот подлец кого насмерть задавит? Плати потом за него. Вот и плюнул я на эту идейку. Я ведь не великий князь и не ухарь-купец, пыль в глаза мне пускать незачем. Да, на себе не экономлю, это правда. Но и из бюджета не выхожу.

— А чем, собственно, занимаетесь? — уточнил Крутилин.

— А, собственно, ничем. Живу в своё удовольствие. Чего и всем желаю. Спасибо за это моей дорогой тетушке, Царствие ей небесное. Давайте-ка старушку помянем.

Аркадий Яковлевич снова разлил и, не чокаясь, опрокинул в себя коньяк; Крутилин же вежливо пригубил, не желая сильно напиваться.

— В молодости она большой красавицей была, потому-то за хорошие деньги замуж и вышла. Говорят, что дяденька, я-то его уже не застал, был кривоват, хромоног, тугоух и подслеповат, зато быстро сыграл в ящик, оставив тетушку с тысячами десятин земли и сотнями крепостных. Она очень ловко управляла этим хозяйством и на моё счастье замуж больше не стремилась, справедливо полагая, что объектом любви будет не она, а её деньги. В середине пятидесятых тетушка смекнула, что крестьянская реформа неминуема, имение выгодно продала и вложила деньги в строительство доходных домов в столице. А пять лет назад она умерла, оставив мне их в наследство. Управлять доходными домами дело, конечно, гораздо более выгодное, чем жить на купоны, но уж больно хлопотное: жильцы так и норовят съехать не расплатившись, дворники все как один подлецы и лентяи: то снег не уберут, то мусор. А штрафы за их грехи платит кто? Домовладелец. Прибавьте мощение тротуаров за свой счет, ремонт крыши, штукатурку, покраску… Нет! Я и так двадцать пять лет покоя не знал, каждый день писал бумажки, отправлял бумажки, получал бумажки, подшивал бумажки… Я ведь не лошадь, чтобы до самой смерти трудиться. Надо же когда-то и пожить для себя, насладиться едой, коньячком, — Аркадий Яковлевич опрокинул в себя ещё рюмку, — чтением книг, пением птиц, закатами и рассветами. Ведь каждый из них может стать последним. Вдруг меня завтра уже не будет?

Иван Дмитриевич потом ещё долго вспоминал эти пророческие слова Аркадия Яковлевича. Неужто предвидел?

— Потому дома я продал, купил серий^[2] на сто пятьдесят тысяч, и стригу теперь купоны.

Крутилин, перемножив озвученную сумму на пять процентов годовых — максимальную доходность по государственным бумагам — насчитал семь с половиной тысяч годового дохода.

— А ещё пенсию удалось выхлопотать. Пусть неполную, но все равно полторы тысячи в год. За ней, кстати, в город и ездил. Заодно подарок благоверной купил.

Аркадий Яковлевич вытащил сафьяновую коробочку с тисненной надписью «Золотых дел мастер Чапский», открыв которую, продемонстрировал изящные с бриллиантами золотые сережки.

Поминутно прикладываясь к коньяку, он говорил все громче и громче, прыгая с темы на тему. Аркадий Яковлевич уже не нуждался в собеседнике, ему был нужен только слушатель. И Крутилин честно исполнял эту роль, изредка прикладываясь к рюмке. В Озерках была заказана ещё одна бутылка, которую Аркадий Яковлевич к приезду в Третье Парголово умудрился опустошить. Щедро рассчитавшись с кондуктором, он вышел из вагона. За ним следовал Крутилин, которому очень хотелось быстро распрощаться с благодетелем и ринуться на привокзальную площадь, где сошедшие с поезда пассажиры разбирали извозчиков. Но было неудобно. Тем более что Аркадия Яковлевича шатало.

— Пойдемте скорей, а то всех извозчиков разберут, — схватил за локоть пьяного попутчика начальник сыскной.

— Не волнуйся, Ванюша, — после станции Шувалово Аркадий Яковлевич, не спрашивая разрешения, перешёл на «ты». — Я Дорофею приказал меня ожидать. Дорофея-то знаешь?

Крутилин кивнул. В отличие от большинства местных извозчиков, промышлявших в Парголово только летом, старик Дорофей был из местных. А так как Крутилин отдыхал здесь уже много лет, конечно, был с ним знаком и много раз пользовался его услугами.

— Но сперва надобно что? Правильно! Выпить на посошок, — заявил вдруг Аркадий Яковлевич. — Ну а потом, само собой, «стремянную», а затем «междуушную». Слыхал про такую? Русский обычай. Это когда лошади стакан между ушей ставят, а ты должен сесть на неё верхом и выпить.

— Извините, но меня Геля ждёт, она сильно волнуется, — начал было Крутилин, но его прервал кондуктор, бежавший за ними:

— Аркадий Яковлевич, портсигар вы забыли.

Догнав пассажиров, он сунул владельцу оставленную в купе вещь и, не слушая благодарностей, бросился обратно к вагону — третий гудок уже отгремел и поезд вот-вот должен был тронуться дальше.

— Спасибо, родной, — крикнул ему вслед Аркадий Яковлевич, — хоть и дешевка, но пользуюсь. Потому что память. Подчиненные на двадцать пять лет беспорочной службы подарили. И надпись на нём какая душевная, — он сунул портсигар под нос Крутилину. — «Дорогому Аркадию Яковлевичу от любящих его чиновников третьего делопроизводства». А я ведь строг с ними был. И часто несправедлив. А всё потому, что лентяи и завистники. Да, Ванюша, забыл спросить, у тебя вакансии в отделении имеются?

— Что? По службе соскучился? — пошутил Крутилин.

— Разве я с ума сошел? Нет, за хорошего человека прошу. Да ты его знаешь. Дюша Перескоков…

— Да, знаю.

Со всеми дачниками Геля перезнакомила Ивана Дмитриевича во время прогулок. Но упомянутый Перескоков снимал домик рядом с Крутилиными и попадался им с женой на глаза чаще остальных.

— Бедолага вышел в отставку по болезни. Но сейчас хвороба прошла. А место-то уже тю-тю… Выручи, будь другом.

— Надо подумать, — уклонился с ответом Крутилин.

— Вот завтра за обедом вместе и подумаем. А потом за ужином. Ты ведь в город в понедельник утром возвращаешься?

— Да-да, — подтвердил Крутилин, уже обдумывая как бы завтра увернуться от общения.

Вероятно, придется послать Груню с извинительной запиской, мол, приболел, мол, в следующий раз. Но, похоже, пьянка по воскресеньям до конца дачного сезона ему обеспечена.

Они спустились с дебаркадера, к которому тут же подкатил Дорофей.

— А вот и наша Лапушка, — потрепал гриву пегой кобылы Аркадий Яковлевич.

— Так что поехали? — спросил извозчик.

— Ты что, обычаев не знаешь? — с укоризной покачал головой Аркадий Яковлевич. — На посошок и все такое… Но сперва отвези Ванюшу. Он торопится. А потом сюда, за мной.

— Аркадий Яковлевич, поедемте вместе, — предложил Крутилин.

— Кто тут тебе Аркадий Яковлевич? Мы теперь навеки Ванюша и Аркаша. Забыл? Езжай давай. Дай Бог, завтра свидимся.

Крутилин долго корил себя, что не остался с подвыпившим спутником. Эх, все было бы иначе…

Проехав примерно половину пути, он понял, что до дома малую нужду не дотерпит, и дотронулся до плеча Дорофея тростью:

— Эй, любезный, мне бы в кустики.

Извозчик затормозил. Далеко от дороги Крутилин отходить не стал — хотя ещё и белые ночи, но уже не такие светлые, как в июне, поэтому проезжавшие мимо его не заметят. Едва сделал дело, как рядом хрустнула ветка.

— Кто здесь? — спросил Крутилин, нащупывая в кармане револьвер.

Парголовские леса никогда не были безопасными, особенно ночью. Пять лет назад самого Крутилина на этой дороге ограбили и даже побили — пришлось ему в следующее воскресенье приехать сюда с агентами, которые и поймали дерзкую банду дезертиров, промышлявшую здесь.

Никто на вопрос сыщика не ответил, хруст тоже прекратился, а Иван Дмитриевич поспешил к коляске. И через двадцать минут был уже дома. Геля, живот которой за прошедшую неделю ещё увеличился и округлился, бросилась ему на шею:

— Как ты доехал, любимый?

— Прекрасно! Мне очень повезло. Приехал поздно, сидячих мест уже не было. И тут вдруг сосед наш Аркадий Яковлевич пригласил к себе в купе первого класса.

— То-то от тебя коньяком разит…

— Ух ты! Неужели коньячный перегар от водочного отличаешь? Тебе бы в сыщики.

— Как сына рожу, так сразу к тебе на службу и поступлю.

— А ежели дочь?

— Ты же сына велел. А я жена послушная. Ужинать будешь? Груня утку запекла.

— Конечно, буду. И водку пусть подаст. Коньяк — хоть и вкусно, но дух в нём не наш, не русский!

* * *

22 июля 1873 года

По воскресеньям Иван Дмитриевич всегда отсыпался, потому проснулся около полудня и потом ещё минут пятнадцать просто лежал на перине, наслаждаясь расслабленностью мышц. Наконец, поднявшись, облачился в тяжелый шлафрок и, миновав застекленную веранду, вышел в благоухающий запахами сад, где на столе его ожидали самовар, сдоба и вазочки со свежесваренным вареньем.

— Ванюша, милый, с добрым утром, — привстала Геля, чтобы налить мужу чай. — А я уж будить тебя хотела. Ведь ежели столько спать, голова болеть будет. Груня, Груня, жарь барину яичницу. А ты, Ванюша, пока домашней колбаской закуси. С пылу, с жару, вчера ещё хрюкала.

Иван Дмитриевич устроился на стуле, пристроил к халату салфетку и, взяв нож, щедро намазал сдобу чухонским маслом. Тут же, откуда ни возьмись, явился кот по кличке Котолизатор и стал тереться об ногу.

— А ты тут растолстел, мерзавец, — потрепал любимца по загривку Крутилин.

— Ещё бы! — согласилась с мужем Ангелина. — Столько ловит мышей, что сам уже съесть не может. Потому каждый день приносит парочку на кухню в подарок Груне. Да, кстати, ты вчера сказал, что ехал вместе с Аркадием Яковлевичем.

— Да.

— А это точно был он? Сахонину за пятьдесят, он выше тебя, лысоват, глаза карие, бородка-эспаньолка…

–…золотой брегет на цепочке, серебряный портсигар с гравировкой, голубые солитеры на запонках. Конечно, он. Ты же сама нас знакомила. А почему спрашиваешь?

— Парашка, его кухарка….

— По основным кушаньям или по десертам? — со смешком уточнил Иван Дмитриевич.

— По основным, — не подхватила шутку Геля. — Парашка с нашей Груней приятельствует. Забегала сегодня с утра. Сообщила Груне, что барин вчера с города так и не вернулся….

— Как это?

— Груня виду не подала, хотя наш с тобой разговор вчера слыхала. Ну, чтобы не пугать Веру Васильевну, супругу Аркадия Яковлевича. Та уверена, что муж поменял планы и заночевал в городской квартире и вернется сегодня, утренней машиной или вечерней.

— Нет, погоди, мы вместе вышли из вагона. Я поехал на извозчике, а Аркадий в буфет направился….

— Может, ещё выпив, решил в Питер вернуться? В час ночи туда следует машина.

— Вряд ли… Хотя… Надо бы проверить. Пойду, переоденусь.

— Поешь сперва.

— Успеется. Отправь Груню за извозчиком.

— Она яичницу тебе жарит.

— Да бог с ней, с яичницей.

Геля, кряхтя из-за живота, в котором сучил ножками уже юркий младенец, отправилась на кухню, где наказала Груне сперва подать яичницу и только потом бежать за извозчиком. И искать его ровно четверть часа, чтоб Иван Дмитриевич успел позавтракать.

Торопливо поев, Крутилин уселся в экипаж, которым правил богатырского вида детина. Доехали быстро, с ветерком.

— Обожди, — приказал детине Иван Дмитриевич.

Он поднялся на дебаркадер, в центре которого стояло деревянное, выкрашенное желтой краской здание вокзала третьего класса, где размещались кассы и буфет. Открыв дубовую дверь, Крутилин вошел в пустое обшарпанное помещение, в котором скучали кассир, телеграфист, два жандарма и одетый в белые штаны с рубахой буфетчик.

Тот улыбнулся нежданному посетителю:

— Чего изволите? Водка, вино, бутербродик?

— Аркадия Яковлевича знаешь?

— Сахонина-то? Как не знать… Можно сказать, лучший клиент. Французский коньяк двадцатипятилетней выдержки исключительно для него держу.

— Вчера вечером он заходил?

— Ну, конечно. Всегда заходит по приезде.

— Долго сидел?

— А вы с какой стати интересуетесь?

— Я — начальник сыскной полиции.

— Ой, пардоньте. Аркадий Яковлевич выкушал стаканчик, а потом и Дорофей подъехал, наш извозчик-старожил. Аркадий Яковлевич исключительно его езду предпочитает. А у них с Дорофеем обычай перед дорогой выпить на облучке, это у них «на посошок» называется, потом Аркадий Яковлевич забирается на Лапушку…. Но вчера не смог. Потому что уже в зюзю был. Помог я его погрузить в коляску, они уехали. Вот и всё.

— Куда ж он делся? — в сердцах спросил Крутилин.

— Что-то случилось? — испуганно уточнил буфетчик.

— Не знаю, пока не знаю, — бросил на ходу Иван Дмитриевич, выскакивая обратно на дебаркадер.

Добежав до коляски, скомандовал богатырю:

— Обратно в Третье Парголово. Дачу, что снимает Сахонин, знаешь?

— А то!

— Тебя как звать-то?

— Архипом, ваше благородие.

— Гони давай, Архип. Похоже, Парашка что-то напутала. Или Груня её неправильно поняла.

Через четверть часа Крутилин вошел в сад Сахониных. Там тоже был накрыт стол, за которым сидели хозяйка, Вера Васильевна, пожилая полноватая дама в шелковом синем платье; её племянник Борис, судя по тужурке, студент института путей сообщения; Андрей Юрьевич Перескоков, мужчина средних лет в поношенном двубортном сюртуке, и его жена Зоя, миловидная брюнетка в легком летнем платье.

— Ой, Иван Дмитриевич, — поднялась со стула Сахонина. — Какая честь для нас!

— Добрый день, дамы и господа, — приподнял шляпу Крутилин. — Аркадий Яковлевич дома?

— Нет, он задержался в Петербурге, — ответила Вера Васильевна. — Ждем его с утренней машиной.

— Нет, не задержался. Вчера вечером мы приехали с ним в Парголово вместе. Я торопился домой и оставил его одного в буфете.

— Наверно, он там и заснул, — предположил с усмешкой Борис.

— Наверняка, — подхватила мысль Вера Васильевна. — В прошлом году мы снимали дачу в Тайцах и пьяный Аркаша заночевал там в трактире…

— Нет, на вокзале его нет, — сообщил им Крутилин. — И со слов буфетчика, Аркадий Яковлевич уехал оттуда, как и собирался, через полчаса после меня на извозчике Дорофее.

— Дался ему этот Дорофей, — встряла в разговор Зоя Перескокова. — Никогда к нему не сажусь. Вечно по дороге засыпает.

— Ну и что? — пожала плечами Вера Васильевна. — Зато у него коляска с английскими рессорами, поэтому в ней не трясет. А его Лапушка дорогу прекрасно знает. И даже если Дорофей заснет, привезет куда надо.

Встревоженной она не выглядела, явно считая, что муж где-то загулял и вот-вот объявится. Но интуиция — Крутилин называл её чуйкой — подсказывала ему, что дело тут нечисто.

— Ну и куда же Лапушка отвезла Аркадия Яковлевича? — спросил он.

— Трактира здесь нет. Может быть, в кабак? — предположил Борис.

— Точно, куда же ещё? — согласилась Сахонина. — Боренька, будь другом, сходи туда, приведи его. Иван Дмитриевич, не хотите ли чаю?

— Нет, я только что позавтракал. Пожалуй, схожу с Борисом.

Они вышли из калитки. Крутилин жестом предложил Борису сесть в коляску к Архипу, которому велел себе ожидать.

— Да тут идти пять минут, — усмехнулся студент.

— Хочется побыстрей найти вашего дядю.

— Да уж, Аркадий Яковлевич любит выкидывать коленца, — сказал Борис, усаживаясь на коленкоровое сиденье. — А все из-за… — Студент указал на воротник. — А пьёт он потому, что занятий лишился. Вернее, сам себя их лишил. Получив наследство, он ушел в отставку, решил жить вольной жизнью. Она-то его и губит. Дядя вообще ничего не делает. Спит до полудня, потом завтракает и читает газеты. Затем прогулка, вечером ресторан или театр.

— Так многие живут…

— Нет, не живут, существуют. При этом глупеют и тупеют. Впрочем, ни умом, ни талантами подобные дяде люди никогда похвастаться не могли. Их единственный актив — происхождение и унаследованные средства, которые им даже лень приумножить. Я вот лично на будущий год закачиваю обучение. Но многие из моих сокурсников, из тех, кто имеют деньги, уже берут подряды. Знаете, какая там прибыль, на железнодорожных подрядах?

— Вы про Дервиза и Полякова?

— Нет, что вы, это воротилы, им достаются все сливки. Но сами-то они ничего не строят. Лишь делят будущую дорогу на кусочки и распределяют их между железнодорожными инженерами, каждый из которых вкладывает за сезон тысяч двадцать-тридцать: на рабочих, их еду, материалы, с воротил же получая в итоге в три-четыре раза больше. Я пытался в этом году уговорить дядю дать мне средства взаймы, обещая их удвоить. Но он ответил словами Германна, что «не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее».

— А кто этот Герман? — уточнил Крутилин.

Студент удивленно поднял бровь.

— Тпру, — затормозил лошадку Архип.

Питейное заведение, в простонародье именуемое кабаком, украшала в соответствии с законом красного цвета вывеска и елочная ветка. Внутри, несмотря на утро, толпился народ, но Аркадия Яковлевича среди посетителей не оказалось. Солидных господ крестьяне пропустили без очереди.

— Дядюшка мой вчера здесь был? — спросил студент у целовальника.

— Нет, давненько я его не видал, — ответил тот.

Выйдя из кабака, Крутилин спросил у ожидавшего их Архипа:

— Ты Дорофея сегодня видел?

— Нет, — развел руками тот.

— А где он обычно стоит?

— На вокзале.

— Но там мы его не видали. А где живет, знаешь?

Архип кивнул:

— Далеко отсюда?

— Нет.

— Отвези нас к нему.

По дороге к Дорофею Борис обеспокоенно молчал, видимо, раньше-то был уверен, что дядя найдется в кабаке, но теперь, убедившись, что там Аркадия Яковлевича нет, всерьез обеспокоился его исчезновением. Или же изображал обеспокоенность.

Одетый в исподнее Дорофей явно только проснулся, сидел за столом, похмелялся рассолом:

— Водки дай, — просил он жену.

— А ухватом по башке не хочешь? — шипела на него она.

— Добрый день, — поздоровались зашедшие в избу Иван Дмитриевич с Борисом.

— И вам не кашлять, — неприветливо ответила старуха, которая ничего хорошего от появления в избе двух господ не ожидала.

— Эй, Дорофей, — окликнул извозчика Крутилин. — Ты помнишь меня?

Тот кивнул.

— Куда дядю моего дел? — влез с вопросом Борис.

— А кто вы такие, чтоб в чужую избу без спросу врываться? — возмутилась старуха.

— Начальник сыскной Крутилин, — представился Иван Дмитриевич.

— Свят, свят, свят, — запричитала старуха. — Да что случилось?

— Пропал дядя этого господина. А твой Дорофей вез его вчера вечером со станции.

— Эй, старый хрыч, чего молчишь? — повернулась старуха к мужу. — Куда евойного дядю дел?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В Российской империи нерабочим днём было только воскресенье.

2

Облигаций.