Озябший ангел

Валерий Владимирович Николаев, 2008

Белорусский подросток защищает Ленинград от врага. Сражается вместе с горожанами, выручает попавших в беду людей, становится добровольным помощником милиции и решает головоломки, которые подчас не под силу и взрослым. На 4-м конкурсе произведений для детей им. А. Н. Толстого эта повесть отмечена дипломом и рекомендована подросткам для чтения.

юным защитникам Ленинграда

Глава 1. Первая встреча

Гале снилось, что ей наконец-то удалось выпросить у Саньки велосипед, и она, ловко закинув ногу через сиденье, покатила к подруге. Дорожка была ровная, накатанная, ехать — одно удовольствие. И вдруг прямо под колёсами велосипеда она стала горбиться, словно ползущая гусеница. Девочка растерянно остановилась. «Ой! Что это?» — испугалась она и… проснулась.

Галя не сразу разобралась, где она и что происходит? Их дощатая двухэтажка ходуном ходит. Слышится знакомый до тошноты вой. «Бетонный завод бомбят, — поняла девочка. — Вот-вот барак обрушится».

Дверь из комнаты открылась не сразу. Галина бросилась по коридору к выходу. У выходной двери стояла бабушка со второго этажа с Петькой на руках.

— Галя, стой! — остановила она девочку. — Не выскакивай на улицу. Там сейчас ещё опасней.

Девочка растерянно остановилась. Но было так страшно, что она бросилась к старушке, упала на колени, обняла её за ноги и сжалась в комок. Где-то очень близко надсадно ухнуло. — Ой, мамочка! — вскрикнула Галя. Барак приподняло. Он весь заскрипел, застонал по-человечьи, испуганно вскрикнули стекла, с потолка посыпалась труха; прошивая стены насквозь, прошуршали осколки. Лестница, ведущая на второй этаж, перекосилась. Входные двери резко распахнулись, и целое облако гари и мелкого мусора ввалилось в коридор. Бабушка с внуком на руках и девочка на ощупь выбрались на улицу. Пыль медленно оседала. Пахло дымом, порохом и землёй. В пяти метрах от барака зияла огромная воронка. Они, всё ещё страшась чего-то, медленно подошли и заглянули в неё.

— Ох и глубоченная! — с опаской прошептала девочка.

— Да, миленькая, смертушка в пяти шагах прошла, — задумчиво сказала бабушка, — стало быть, ещё поживём, покоптим небушко.

Осколки бомбы толстые, колючие, некоторые величиной с тарелку, застряли в стене, в стволах старых берёз, под которыми валялись свежесрезанные ветви. Девочка подняла один из небольших осколков и от неожиданности уронила его: он был горячим. Она сорвала лист лопуха и, завернув в него осколок, спрятала его в кармашек мятого зелёного платьица.

Только окончилась бомбёжка, тут же высыпала во двор ребятня, — взрослые почти все на работе. Рядом с Галей остановился невысокий чернявый, словно грач, паренёк, очевидно, сверстник. Он был худ и одет с чужого плеча. Великоватые грубые ботинки, толстые отвороты на брючинах и рукавах пиджака взрослости ему не добавляли. За плечами у незнакомца был прилажен тощий вещмешок.

— Я видел, как она рванула, — мальчишка кивнул в сторону воронки.

Девочка с интересом посмотрела на него. В её больших серых глазах мелькнуло любопытство. Чуть наклонив голову, она смахнула густую пыль с мелких кудряшек и промолчала. А паренёк продолжил:

–…Фрицы уже на бомбёжку заходили и тут наши зенитки, ка-ак шарахнут! Те — в рассыпную! А бомбы свои побросали кто куда: две, сам видел, в Неву упали, а одна прямо к вам угодила. И как только ваш дом устоял, не понимаю? Кирпичные рушатся, а ваш скособочился и стоит себе… Ты здесь живёшь?

— Да, здесь. А ты куда-то уезжаешь? — поинтересовалась девочка.

— Нет, наоборот. Я к тётке приехал. Она тоже где-то здесь живёт, на правом берегу.

— Галя! Доченька! — с отчаянием в голосе крикнула задыхающаяся от бега женщина и, немного не добежав до девочки, в изнеможении остановилась.

На взгляд ей около сорока лет. По всем признакам женщина она крепкая, волевая, не склонная к проявлениям нежности. И лишь серьёзное опасение потерять свою дочь вывело её из равновесия.

— Я здесь, мама! — откликнулась на её зов девочка и подошла к ней.

Женщина порывисто обняла её, несколько раз поцеловала и, словно не доверяя своим глазам, слегка отстранилась, внимательно осмотрела её.

— Ты, жива? Слава Богу! А мне сказали, что второй барак разбомбили. Бежала, чуть сердце не выскочило. А ты цела… как я рада, миленькая моя. Ты где-то гуляла?

— Нет, мама. Я спала. Меня бабушка спасла. Я ведь хотела выскочить во двор, а она меня отговорила. Так что всё в порядке, только в ушах звенит.

— Везучая ты у меня, Галка, — дрожащей рукой прижала она её голову к своему вспотевшему лицу. — А я первый раз за эту войну испугалась. Значит, тебя Григорьевна уберегла. Слава Богу! Пойду, поблагодарю её.

Мальчишка, собравшийся было уходить, дождался, когда мать отойдёт от девочки, и вернулся к ней.

— Так значит, тебя Галкой зовут?

— Галей. А тебя?

— Вовкой. Как разыщу тётку, зайду, ладно?

— Заходи, чаем напою. Мы в третьей комнате живём.

— Хорошо, — сказал мальчик. — Ну, пока.

— Пока, — улыбнулась девочка.

Через три дня после того, как мальчик попал в город, кольцо блокады сомкнулось. Немцы, разгорячённые своими недавними успехами и щедрыми обещаниями своего сумасшедшего вождя, неистово штурмовали окраины Ленинграда. Они с маниакальной настойчивостью расстреливали его из дальнобойных орудий, тоннами сыпали бомбы на дома, заводы и фабрики. Смерть становилась явлением обыденным и публичным.

А сентябрь с отрешённостью художника старательно украшал скверы, аллеи, сады… Но горожане не замечали его чудодейства. Великая и мучительная забота легла на их плечи: любой ценой удержать город и, конечно же, уберечь от гибели своих близких.

Вовкина тётя привела мальчика в столярку. Мастер, седой грузный человек, пытливо взглянул на него.

— Это и есть мой новый помощник? — спросил он тётю.

— Да, Платон Иванович, — почтительно ответила она.

— Маловат, однако, племянник твой, — заметил тот.

— Но он небалованный мальчик, — поспешно сказала тётя.

— Ну, хорошо, хорошо, Мария. Думаю, мы поладим. Иди с Богом по своим делам, не беспокойся. А ты, парень, располагайся, — ободряюще похлопал он его по плечу.

Тётя ушла. Мастер зажёг примус, поставил на него чайник.

— Ну, что стоишь? — обернулся он к мальчику. — Садись к столу, сейчас чай будем пить. Тебя как зовут-то?

— Вовка, — ответил мальчик. И тут же спросил: — Платон Иванович, а кто здесь ещё работает?

— Нас было семеро, — задумчиво ответил мастер. — Четверых в армию призвали, один под бомбёжку попал, теперь лечится в госпитале, а ещё один в ополчение напросился. Да и я, по правде говоря, туда прошусь.

— А кто же здесь останется?

— Вот как раз ты и останешься. Пока за мастерской присмотришь, а там, глядишь, немца отгоним от стен я и вернусь. Да, кстати, тебе сколько лет?

— Через двенадцать дней четырнадцать стукнет.

— Ну, тогда сделаем так. Я покажу тебе, что здесь и как работает, что где лежит и прочее, да о мерах безопасности расскажу. А завтра поговорю о тебе в домоуправлении, пусть двадцать пятым числом тебя и оформят. Пока же осмотришься, мастерскую примешь, тёте по дому поможешь. Согласен?

— Согласен.

— Вот и молодец, — сказал он, снимая с примуса закипевший чайник. — Сейчас чаёк на травках заварим, а к нему сухарики да рафинад, — есть чем побаловаться. Однако отчего ты в такое лихое время здесь-то оказался?

Вовка подвинул к столу добротный дубовый табурет и сел.

— Я из Белоруссии… Когда началась война, Миша ушёл на фронт, а меня и Толика мамка собрала и с попутчиками к родичам отправила: Толика на Кавказ, а меня — сюда. Говорит, езжайте от войны подальше, возраст у вас опасный. Ну, мы и поехали.

— Как видно от войны не так-то просто уехать, — заметил мастер, — она проклятущая каждого из нас зацепит. Так вас, стало быть, трое у матери?

— Семеро. Ещё две сестры и два младших брата с мамкой в деревне остались.

— Беда-а, — сокрушённо качнул головой мастер. — Если я правильно понял, ты выехал в конце июля. А чего же тогда добирался так долго?

— Так путь сюда не близкий, вон все ботинки истоптал, — глазами указал он под стол. — На поезде-то я недолго ехал. Мы под бомбёжку попали. Сначала лесом шёл. Потом вышел к шоссе, а там людей… тысячи; и все с узлами, чемоданчиками, тележками. Некоторые на лошадях ехали или на машинах, но больше пеших. Как налетят самолёты — все врассыпную. Народу гибло, страшно. А после этого убитых кое-как похоронят и дальше.

— Ну а чем питался в пути?

— Да особо-то и не голодал. Сперва ел то, что на дорогу мне дали, потом взялся за сало, что тётке вёз в гостинец — да не довёз. Ну а дальше, как повезёт. То солдаты покормят, то картошки в поле накопаю, а то помогу кому-нибудь сено сложить или там дров нарубить, а они мне за это продуктов дня на два дадут. Ну и воровал, иногда. А как-то раз налетели немцы, и давай из пулемётов по стаду строчить. Чуть ли не всех коров побили. Прямо охоту устроили. В деревне-то, конечно, скотину забивали… Но чтоб так вот, без всякой нужды?.. Ох, и страшно было! И пастуха убили. А когда эти гады улетели, подпасок собрал в гурт живых коров — штук пятнадцать, не больше, — и погнал дальше. А я после того целых три дня с ребятами в подлеске отъедался. И в дорогу себе мяса насолил.

— Значит, войну ты уже повидал, сынок, — качнул головой мастер. — Ну что же, может быть, этот опыт и поможет тебе здесь выжить. Ведь мы, по сути дела, в капкане, и когда нас вызволят из него — один Бог знает.

Мальчик удивлённо посмотрел на мастера.

— А вы думаете, мы надолго в осаде?

— Не знаю, не знаю. Но если учесть, что линия фронта протянулась от Балтийского до Чёрного моря, и наша армия пока ещё отступает, то к нынешней зиме, думаю… нет, даже уверен, готовиться нужно как следует.

— Понятно, — понурил голову Вовка. — Только как можно к зиме-то подготовиться? Ведь это вам не деревня.

— А знаешь, кое-что всё-таки предпринять можно. В девятнадцатом году, когда на нас навалилась Антанта, город уже был в подобной ситуации. И главное, что тогда терзало людей — это голод и холод. Вот к ним-то и нужно готовиться. Кстати, на работу котельной надежды мало. Да, если хочешь, поговори ещё с нашей дворничихой бабой Лидой. Она женщина общительная и очень практичная.

Часа через два Вовка и дворничиха сидели на скамейке под ветвями солнечного, слегка поредевшего клёна и разговаривали.

— Да. Все это было, — озабоченно сказала она. — Мрачное время. Даже вспоминать не хочется… Кошек, ворон, крапиву ели, лебеду. Кстати, хорошо бы крапивы нарвать, насушить её да насолить.

— А какая она на вкус? — спросил мальчик.

Баба Лида вздохнула.

— Полезная, сынок. Витамины в ней какие-то, и при ранениях она помогает. Потом щи из неё хорошие. А если ещё добавить в них кислого яблочка да чем-нибудь заправить их — за уши не оттянешь. Ну что, идём за крапивой?

— Пойдёмте, — ответил мальчик.

— Ладно. Подходи минут через двадцать, я соберусь и отправимся. Здесь не так далеко. Вблизи моего дачного участка её целые заросли, заодно и яблок у меня насобираем. Только возьми рукавицы, сумки да ножницы прихвати.

— Хорошо, баба Лида.

Вечером вся тёткина квартира пахла, как на Троицу. На чай сушились листья фруктовых деревьев, малины, смородины, земляники; найденные в высокой траве ещё не отцветшие зверобой и клевер. Тётка Мария удивилась хозяйственности племянника и засолила всю заготовленную крапиву вместе с яблоками.

На следующий день Вовка пришёл в мастерскую, работы для него по-прежнему не было. Вскоре вынужденное безделье его стало тяготить, и он предложил мастеру:

— А давайте я и вам крапивы насолю.

— Что ж, это дело нужное, — обрадовался он. — Соли на двоих. Соль и банки я приготовлю. Если вдруг увидишь где-нибудь свекольную или морковную ботву, имей в виду, она тоже полезна.

— Я понял.

В этот раз баба Лида не смогла пойти с ним, занемогла. И мальчишка решил зайти за своей недавней знакомой. Яма перед бараком, в котором жила девочка, чуть-чуть уменьшилась — было видно, что её начали забрасывать всяким хламом. Одна из половиц, уложенных вдоль коридора, под ногами паренька несколько раз звонко, словно сверчок, прострекотала. Вовка остановился перед нужной дверью. И тут она распахнулась, на пороге появилась та самая смешная девчонка, к которой он спешил.

— А, это ты? — улыбнулась она. — Привет.

— Привет, — ответил Вовка. — Вот иду травы собирать. Может, и ты пойдёшь?

— А что за травы? Лечебные?

— Да всякие. Некоторые для чая, а крапива, например, для щей.

— Так ты что, в травах разбираешься?

— Немного. Вчера я собирал их с одной бабушкой, так она мне многие из них показала.

— Ладно. Подожди у дома, пожалуйста, — попросила она. — Я сейчас.

Последние постройки посёлка Весёлого скрылись из виду. Вот-вот кончатся и огороды. Лёгкий ветерок уносит поднятую путниками пыль.

— До чего мне ваша погода нравится, — сказал мальчишка, — тепло, сухо.

— Хм, — усмехнулась девочка. — Скоро разонравится. В эту пору у нас обычно туманы или дожди идут.

— А вы давно здесь живёте? — поинтересовался он.

— Пять лет уже. Мы из-под Череповца приехали.

— А ты одна у мамы?

— Нет. У меня есть брат Сашка, воюет где-то. И ещё старшая сестра, она давно уже замужем. Был ещё старший брат, Веня, но он погиб.

— А отец где?

— Тоже, наверное, на войне. Я его уже год не видела. Как-то ушёл на заработки и пропал.

— А разве здесь работы мало? — искренне удивился мальчик.

— Он — портной, причём очень хороший. Из кожи такое пальто может сшить, обалдеешь. Папа в ателье пошива работал на Михельсона 10. Сашу туда учеником устроил, так он там кое-чему научился.

— Галя, а тебя отец, случайно, не научил шить?

— Нет, я пока не умею. С войны Санька придёт, научит. Когда он уходил на фронт, сказал мне: «Ну, Галка, жди. Вот вернусь, я тебе такой костюмчик отолью». Теперь вот жду.

— Понятно. Вот бы мне научиться такому мастерству, — мечтательно сказал паренёк. — Я, в общем-то, способный.

Девочка вдруг пристально взглянула на него. Весёлые искорки заиграли в её глазах.

— Вовка, а ты случайно не цыганёнок? — спросила она.

— Что вы все заладили: цыганёнок да цыганёнок… — вспылил он. — Родители мои, между прочим, белорусы.

— А кто это все? — полюбопытствовала девочка.

— Да меня в деревне так дразнили некоторые, а тут ещё ты…

— Фу! Подумаешь, разобиделся, — фыркнула Галина. — Меня вот мальчишки тоже дразнят овечкой. Ну и что? Сами же из-за моих кудряшек в меня и повтюрились, — шаловливо тряхнула она своей изящной головкой.

Мальчишка рассмеялся.

— А ты и в самом деле ничего выглядишь.

— Ничего это и есть ничего, а я выгляжу хорошо. Так ты, выходит, белорус?

— Выходит.

— А говоришь по-русски чисто.

— У меня в школе русская учительница была. Она говорила нам: «Учите великие языки. Каждый такой язык подарит вам новую жизнь».

— И что, подарил? — насмешливо спросила девочка.

— Пока не знаю, но мне нравится, что я не чувствую себя здесь чужим.

— А скажи что-нибудь по-белорусски, — попросила она. — Ведь я пойму?

— А вот сейчас проверим. Слушай загадку. Готова?

— Готова, — ответила Галина.

— Не агонь, а не схопиш — абпалишся.

— Крапива.

— Верно. А вот эта: пад адным калпачком семсот казачков.

— Всё поняла, только не знаю, что это такое, — сказала девочка.

— Мак, — ответил Вовка. — А вот ещё. Не згубила, а все шукае, не хворая, а все крэхча.

Девочка недоуменно пожала плечами.

— А это из какой области? — спросила она.

— Из нашей деревенской жизни.

— Нет, фантазии не хватает, — сдалась она.

— Да свинья это, — сказал мальчик.

— Свинья? — удивилась девочка. — А ведь верно. А ну ещё что-нибудь загадай.

— Слушай. Бабка-крываножка па золаце скача. Ну и что это?

— Кочерга? — с некоторым сомнением спросила она.

— Точно. А теперь ответь мне: што в вадзе сохне, а в печы мокне?

— Этого я точно не знаю, — произнесла она.

— Свечка, — с лёгкой усмешкой сказал мальчишка. — Хватит, наверно.

— Нет, — не согласилась девочка. — Давай до первой неотгадки.

— Ладно, — согласился Вовка. — Ну, слушай. Яки год цягнецца адзин дзень?

— Новый Год.

— Точно. А вот эта: у жываце — баня, у носе — рэшата, на галаве — пупок, адна рука и тая на спине.

Они оба рассмеялись.

— Чайник? — сквозь смех спросила Галка.

— Конечно, чайник. А дзе гарады без людзей, а рэки без вады?

— Не знаю. А где?

— Скоро сама догадаешься. Ну что, трудный у нас язык?

— Забавный. Мне кажется, он ещё более певучий, чем наш, — сказала Галя и, оглянувшись по сторонам, спросила мальчика: — А что мы ищем?

— Уже нашли, — указал он на молодую поросль трав на бывшем покосе. — Сначала крапивы нарвём, я мастеру обещал, а потом…

— Слушай, неужели он будет есть крапиву?

— Будет, — ответил мальчик. — И я буду, может быть, и ты.

— Я? С какой стати?

— Город в кольце и пока наши его не разорвут, есть нам будет нечего.

Она внимательно посмотрела на него.

— Ты хочешь сказать, что мы будем голодать?

Он кивнул. Её большие серые глаза сделались ещё больше.

— Да-да. Я тебя не пугаю, — подтвердил он. — Двадцать лет назад все это уже было здесь: и голод, и холод. Многие хорошо помнят это.

— Но у нас самая сильная армия! Ты что, не веришь, что она выручит нас?

— Верю, Галка. А ты знаешь, сколько людей в Ленинграде?

— Кажется, около двух миллионов, — озабоченно сказала она.

— Уже два с половиной, — уточнил Вовка. — И я могу тебе точно сказать: пока мы в мешке, нам всем будет не сладко. А сколько это будет продолжаться: десять дней, месяц или целую зиму — никому не известно. Поэтому я здесь и без крапивы отсюда не уйду.

— Ты, Вовка, осторожный, ну прямо, как старик, — уколола его девочка.

— Ничего, лучше поостеречься, чем потом локти кусать. А ты, если не заботишься о себе, нарви крапивы хоть для матери.

— А что мне потом с этой крапивой делать?

— В банке засолишь или кадушке. В крапиве, говорят, витаминов много, да ещё чего-то такого, отчего кровь хорошо сворачивается.

— А это ещё зачем?

— Раны быстрей заживают, — терпеливо пояснил Вовка.

— Да? — вдруг заинтересовалась девочка. — Тогда она нужна. А что ещё мы будем собирать?

— Погоди, осмотримся и решим. Чего-чего, а травы-то пока много, надо думать, наберём.

Примерно через час мальчик и девочка тронулись в обратный путь. Собранную траву она несла в двух матерчатых сумках, а он в обычном мешке, закреплённом на спине с помощью самодельных лямок. За то время, пока они рвали траву, мальчишка своими прогнозами о возможных трудностях все же внушил девочке беспокойство. Настроение у неё испортилось. Внезапно она остановилась и стала тревожно оглядываться.

— Ты это чего? — с удивлением взглянул на неё паренёк.

— Немцы летят, — с испугом прошептала она.

— Где? — завертел он головой. — Ничего же не видно, да и не слышно вроде, только дальнобойки садят.

— А я чувствую… воздух, он изменился, стал каким-то вязким, напряжённым. Она растерянно поставила сумки на землю. Глядя на неё, и Вовка сбросил мешок со спины. Вскоре послышался низкий, по-шмелиному густой нарастающий звук. А минуты две спустя высоко в небе стали появляться тёмные точки.

— Вот они, я же говорила, — сказала Галя. — А высоко-то как!

— Да их здесь целая туча! — сдавленным от волнения голосом воскликнул мальчишка. — Это «юнкерсы». А где же наши?

— Ох, и беды наделают… страшно представить, — Галя прижала пальцы к вискам. — И ведь не по одному разу налетают за день.

— Как саранча в перелёт… — потирая затёкшую от напряжения шею, растерянно произнёс Вовка. — И зенитки… молчат. А ведь давно пора заградительный огонь открывать.

Прошло ещё с полминуты и, наконец, среди этой грозной армады и значительно ниже её, стали появляться облачка разрывов. Что происходило там, в городе, ребятам было не видно, но они не могли не слышать неутихающий гром взрывов и многоголосье рыдающих сирен.

Вовка с ожесточением ухватился за лямки вещевого мешка и рывком забросил его за спину; Галина печально взглянула на мальчишку и тоже подняла сумки. Разговаривать им больше не хотелось. Пожалуй, только теперь они по-настоящему осознали всю опасность своего положения. Так, молча, они и дошли до посёлка.

Глава 2. Личный враг

Сентябрь только-только перешагнул свою середину и пошли дожди. Вовка сидел в мастерской, смотрел в окно и думал о мастере: «Как он там в такой сырости? Промок, поди, в своём окопе до костей. Уж вторые сутки льёт. А дождевик висит себе на вешалке…»

Где-то поблизости раздался взрыв, затем второй, третий. Мальчик вышел на крыльцо, прислушался: «Артиллерия. Хорошо хоть сейчас бомбардировщики не летают. А плащ всё-таки нужно отнести ему. Человек он немолодой, добрый. Я слышал: ополченцы где-то на южной окраине воюют, туда и надо идти. Только вот найду ли его? А всё же попробую», — решил он.

Было уже четыре пополудни, когда мальчик добрался до линии обороны, которую удерживали ленинградцы. Здесь были самые отдалённые заводские цеха. Регулярные бомбёжки, артобстрелы и танковые атаки врага превратили их в руины. Окопы были вырыты в поле метрах в пятидесяти от них, а в укрытиях за развалинами размещались тыловики.

— Ты что здесь делаешь, мальчик? — спросил его один из проходящих мимо бойцов.

— Садовникова ищу, Платона Ивановича, он где-то среди ополченцев, — ответил Вовка.

— Не знаю такого, — сказал солдат. — И вряд ли ты его так найдёшь. Их же здесь не одна тысяча. А в окопы тебя не пустят. Он давно здесь?

— Нет, только третий день воюет.

— Ну, это упрощает дело. Если не ошибаюсь, самые свеженькие ополченцы на левом фланге, — указал он направление. — Ты вот что, пройди за корпусами минут двадцать — там дорога есть, — выйди, поспрашивай, снова на неё возвращайся и дальше топай. Может быть, так и найдёшь.

Дождь прекратился. Вовка, пробираясь по дороге, пробитой тыловиками, встречал и моряков, и курсантов, и танкистов, и зенитчиков, и уже не первое подразделение ополченцев. Однако Платона Ивановича нигде не было. Мальчик проголодался и устал. В ботинках чавкало.

Свои ботинки он износил ещё на пути к Ленинграду, причём основательно. Впрочем, какие они свои? Ведь ещё раньше эти самые ботинки хорошо послужили двум старшим братьям, сначала Мише, а потом и Толику. И вот теперь подошвы этих отслуживших ботинок еле держатся от налипшей на них красноватой грязи. Володя стал искать место, где бы можно было присесть и передохнуть. И вот, кажется, нашёл. У одного из кирпичных сооружений с плоской крышей, очевидно, взрывом снаряда, разворотило торцевую стену. Но и пол и потолок уцелели. С первого же взгляда было ясно, что это бывший склад, потому что дальняя половина его и сейчас оставалась забитой всяким хламом: хлипкой необструганной тарой, банками из-под краски и смазки.

Мальчик из дальнего крыла помещения вынес на улицу пару ящиков, обломком кирпича разбил их и в шаге от угла склада развёл костерок. Потом снял с себя плащ мастера, сложил его в четверо и, постелив на пол, сел на него; щепочкой вычистил ботинки, спиной опёрся о стену и вытянул ноги. Чуть погодя достал из кармана лёгкой курточки корку хлеба, съел её; вытряхнув из кармана ещё несколько крошек, также отправил их в рот. Закрыл было глаза, но через минуту, досадливо качнув головой, взялся за скользкие шнурки ботинок. Ботинки он снял без труда, как-никак они и сейчас ему велики.

Костерок наполовину прогорел, и мальчик вынес ещё три ящика. Один разбил на щепки и положил их в огонь. А на двух других развесил на просушку портянки. Кроме того, на один из них он поставил обувь, а на второй положил босые, сморщенные от влаги ноги. И устало прикрыл веки.

Прошло около получаса. И тут покой мальчика был нарушен шумом остановившейся рядом с ним полуторки, крытой новеньким тентом. На её боку поблёскивал алый крест. А на прицепе у машины была полевая кухня. Из кабины вылезли немолодой уже шофёр, явно из мобилизованных, и светленькая круглолицая девушка — санинструктор, а из кузова, покряхтывая от натуги, выбрался ещё один дядька лет сорока, высокий, сухопарый. Они подошли к пареньку, который поспешно снял ноги с ящика.

— Ну, здравствуй, хлопец, — сказал шофёр.

— Здравствуйте, — смущённо ответил мальчик.

— Можно к твоему огоньку? — спросил сухопарый.

— Располагайтесь.

— Спасибо, — поблагодарил высокий дядька, садясь рядом. — Сушишься?

— Да вот пришлось. А то уж ноги из ботинок стали выскальзывать, — ответил он, наматывая на ногу портянку.

— Да, ботиночки-то твои кушать захотели, — сочувственно усмехнулся дядька. — Но их накормить не могу, а вот тебя, если хочешь…

— Хочу, — тут же согласился мальчик. — Так хочу, что даже сила из рук ушла. А мне ещё мастера своего найти надо — он где-то здесь, в ополчении, — да на правый берег нужно успеть вернуться.

— Эк тебя занесло на ночь глядя, — покачал головой шофёр. — Не мог завтра прийти?

— Дождь-то сегодня льёт, а он дождевик забыл. Вот и несу ему, — мальчик указал на плащ.

— Ну, это правильно, — сказал шофёр. — Ты вот что, имей в виду, если будешь очень запаздывать, загляни сюда: коли будет возможность — подхвачу. Звать-то как тебя?

— Вовкой, — улыбнулся мальчик.

— А меня Иваном Пахомычем зовут, кормильца нашего — Семёном Ивановичем — очень полезный человек. А это наш доктор — Ниночка.

Подошёл повар и протянул Вовке миску с гречневой кашей, ложку и ломоть ржаного хлеба.

— Это… мне? — дрогнувшими руками нерешительно взял он еду.

— Ну а кому же ещё? — усмехнулся Семён Иванович.

— Спасибо, — не отрывая взгляда от миски, сказал Вовка.

— Что ты на неё смотришь, как в зеркало? Кашу есть надо, пока горячая, — шутливо заметил шофёр.

Мальчик, наслаждаясь каждой ложкой этого аппетитного кушанья, стал есть. Все смотрели на него и улыбались. А он, быстро управившись с кашей, корочкой дочиста вытер миску и вернул её.

— Вкусно-то было, не передать. Спасибо.

— На здоровье, — ответил повар.

— Иван Пахомыч, — обратился к шофёру мальчик, — у вас случайно не найдётся, чем подошву на ботинке подвязать, чувствую, вот-вот оторвётся.

— Сейчас поищу, погоди маленько.

Покопавшись в кабине, он принёс Вовке сантиметров сорок красного провода. Мальчик накрепко привязал им к ботинку подошву, и сказал:

— Спасибо вам за все. До свидания.

И зашагал дальше. Он заметил, что начало вечереть. В ясную погоду было бы ещё совсем светло, но пасмурное небо быстро приближало сумерки. Бой, слышимый отдалёнными стрёкотом и хлопками, внезапно приблизился. Автоматная очередь раздалась где-то рядом, и он услышал, как пули выбили из какой-то преграды каменные осколки.

Мальчик, прячась за укрытиями промышленной зоны, стал пробираться к передовой линии обороны. Вот и последняя стена, а точнее — угол небольшого строения. В десяти шагах от него — окоп. В нём, на некотором удалении друг от друга, виднеются спины защитников. Это ополченцы. На них несколькими группами, строча из автоматов, наступают немцы. У наших бойцов винтовки. Редкие выстрелы ополченцев наступающих немцев не пугают.

Вовка похолодел: защитников раза в два меньше нападающих. И тут по врагу с левого фланга ударил пулемёт. Очередями он выкосил десятка полтора сзади бегущих фашистов и стольких же вынудил залечь в грязь, не давая присоединиться к атакующим. Остальные же немцы, удачно выскользнувшие из сектора обстрела, рассыпались в цепь и, подбадривая себя криками, продолжали наступать. Их ряды редели, но незначительно. Было ясно, что ближнего боя не избежать.

Два немца уже метрах в пятнадцати от окопа. Один, рослый, весёлый, мчится немного впереди. Защитник в синей стёганой фуфайке стоит в окопе и долго, тщательно, как на занятиях, целится. Раздаётся выстрел. И рослый немец, заваливаясь набок, сбивает с ног своего товарища. Оба падают. «Ух, ты! Здорово», — азартно шепчет Вовка. Ополченец суетливо перезаряжает винтовку, выпрямляется и ждёт, когда поднимется его противник. Но немец, сделав перекат, не встаёт, а выпрыгивает, словно чёрт на пружинке, делает ещё два шага в сторону и, не целясь, прямо от пояса стреляет по ополченцу. Тот вздрагивает и, выпустив из рук винтовку, медленно оседает в окоп.

И в это же самое мгновение немец, поскользнувшись на краю воронки, падает в неё. Больше не выдерживая нервного напряжения, Вовка бросается к окопу. Влетая в него, он краем глаза видит, как из воронки, опираясь на автомат, вылезает немец. Мальчик поднимает винтовку, прислоняет её приклад к плечу, целится. Его противник, внезапно заметив новую угрозу, в рывке перехватывает и вскидывает автомат, но винтовочная пуля на мгновение опережает его. И немец, опрокидываясь навзничь, снова валится в воронку.

Одновременно с ним на дно окопа падает и Вовка. Он ошеломлённо ощупывает грудь, голову — вроде бы всё нормально. Но что же случилось? Боль в плече наводит его на догадку: «Это отдача. А больно-то как». Вблизи, глубоко согнувшись, сидит ополченец. Мальчик подсаживается к нему на корточках, осторожно приподнимает его безвольную голову и узнает в нём мастера.

«Платон Иванович!» — окликает его Вовка.

Однако тот никак не реагирует на это. «Умер», — решает паренёк. И тут его кольнула тревога: «А что с немцем?» Вовка встаёт на ноги и с опаской выглядывает из-за бруствера. Никого. И лишь выпрямившись во весь рост, он замечает носок грязного сапога, видневшегося из воронки. От сердца отлегло. «Убил», — мстительно произнёс мальчишка. И вдруг — тихий стон Садовникова. Радость обожгла мальчика. Он попытался поднять мастера, но безрезультатно. Тогда, желая пробиться к сознанию раненого, громко говорит ему:

— Платон Иванович, я сбегаю за помощью. Вы держитесь. Обязательно дождитесь меня. Я вас очень прошу.

Мальчик вылез из окопа, порывисто огляделся: рядом ни души. Лишь справа и слева на удалении идёт рукопашная схватка. Он огорчённо шмыгнул носом и, не разбирая дороги, побежал к предполагаемому месту стоянки санитарной машины. Однако там стояла лишь полевая кухня. Повар сидел у костерка и подбрасывал в него обломки ящиков. Завидев паренька, привстал и, пока тот переводил дыхание, встревожено спросил его:

— Что-то случилось? Ты нашёл своего мастера?

— Нашёл, — ответил мальчик. — Но он тяжело ранен. И вытащить его из окопа я не могу.

— Понятное дело, — откликнулся повар. — Это и не всякому взрослому под силу. Беги по следам машины, они где-то здесь, недалеко, раненых грузят. А я вот жду, пока бой закончится. Боюсь, и кормить-то некого будет.

Мальчик помчался дальше.

Через полчаса Платона Ивановича вместе с другими ранеными увезли в госпиталь. Проехать с ними хоть часть пути Вовка почему-то отказался. Принесённый им плащ он отыскал у стены. А потом ноги сами повели его к убитому.

Сапог по-прежнему нелепо торчал из воронки. Мальчик, замедляя шаг, подошёл к ней. Воронка диаметром около двух метров была не глубокой. Ноги фашиста лежали на одном её склоне, а его голова и грудь — на другом. Левая рука по запястье утоплена в розовой воде, правая — ремнём автомата, на котором и лежал немец, затянута немного за спину. Каска сползла на его землистое лицо. На груди поблёскивает железный крест. Куртка на животе бурая от крови.

Вовку замутило. Он отвернулся и в четырёх шагах увидел второго мертвеца. Тот лежал ничком. Мальчик подошёл к нему. Каска этого немца, с пилоткой внутри неё, валялась в полуметре от него, автомат лежал ещё дальше. На мощном стриженом затылке видна родинка. Этот фашист был и моложе, и здоровее первого.

Мальчик наклонился над ним и, пытаясь перевернуть немца на спину, ухватился за его плечо, с усилием потянул на себя. Но оно оказалось твёрдым, неподатливым.

— Такого великана с места не стронешь, — озадаченно пробормотал Вовка. — До чего же эти взрослые тяжёлые… А если вот так?

Его проворные руки прокрутили поясной ремень вокруг талии солдата и, высвободив из-под него пряжку, расстегнули её. В первую очередь с ремня фашиста мальчик снял подсумок с магазинами для автомата, затем гранатную сумку с двумя похожими на колотушки гранатами, а потом вытащил и сам ремень. Осмелев, он хоть и с трудом, но все же вынул из его нагрудного кармана документы. И, даже не заглянув в них, сунул их в подсумок с магазинами. Затем вновь надел на ремень снаряжение и вместе с автоматом отнёс за окоп, к той самой стене, из-за которой сегодня наблюдал за боем.

Ещё раз видеть «своего» немца, лезть к нему в воронку и вытаскивать из-под него оружие страшно не хотелось. Но Вовка, сделав над собой усилие, всё-таки пошёл к той злополучной воронке. Вот и она. Повернувшись к ней боком, он осторожно поставил правую ногу на середину её склона, и ребром подошвы ботинка стал выбивать себе что-то вроде ступеньки. Но как только Вовка перенёс центр тяжести на ту ногу, выступ мгновенно смялся, и ноги заскользили вниз. Проводок, поддерживающий подошву, лопнул и пальцы правой ступни, дорывая ботинок, высунулись из него. Нога упёрлась в бедро лежащего немца.

Это невольное прикосновение и досада на собственную неуклюжесть взбудоражили мальчишку. Отдышавшись, он встал удобней и, сняв с пояса немца подсумок с патронами и гранатную сумку, положил их на край воронки. Потом расстегнул и вытащил поясной ремень. Дело за автоматом.

Вовка взялся за краешек автоматного ремня, затянувшего руку немца за спину. Дёрнул один раз, второй — ремень подался. Высвобождая руку немца, мальчик мельком увидел на его запястье наколку и снова дёрнул за ремень. Больше ни малейшей подвижки.

— Вот незадача, — пробормотал паренёк и подумал: «И надо ж было улечься ему прямо на автомат. Ну, уж нет. Оружие здесь я не оставлю. Придётся приподнять фрица».

Вовка обеими руками ухватился за ворот и рванул его на себя. Как ни странно, тело подчинилось. Он ещё поднапрягся и, подперев немца ногой, вытащил вдавленный в землю автомат. От последнего рывка каска с головы фрица свалилась. И когда Вовка опустил его тело на место, прямо ему в лицо уставились невероятно синие, переполненные ненавистью глаза фашиста.

Мальчик обмер. Необъяснимый ужас лишил его всякой воли. Казалось, этой пытке конца не будет. И тут немец с яростью прохрипел:

— Хаст ду ауф михь гешоссен? Ви хаст ду эс гевагт?

Это было похоже на клёкот хищной птицы. Как только Вовка услышал сырой натужный голос фашиста, оцепенение прошло. Мистика уступила место реальности. Страх мальчика сменился стыдом и гневом мужчины.

— Возмущаешься, гад! — сказал он. — Бесишься, что сила ушла? А то бы ты с удовольствием придушил меня. Да?

И подкрепил слова соответствующим жестом.

— Ду бист я нихьт дум, ду, церлюмпфте. Дох хат дер фюрер ди крафт! Унд Ленинград еркэмпфен вир шон морген! Одер зайне руинен! — выпучив глаза, гневно проговорил немец.

— Фюрер твой кретин! — Вовка повертел пальцем у виска. — И не Ленинград он получит, а вот это!

Мальчишка показал ему кукиш.

— Вен ихь дихь йецт тётен кёнте, штэрбе ихь глюклихь, — с зубным скрежетом выговорил фашист.

— Гитлеру твоему нужен город, — в запале продолжал мальчик, — а тебе, что нужно тебе в моей стране? Земля? Так мы ею всех обеспечим. Земля в этой яме, — схватил он с края воронки комок дёрна, — она теперь твоя. Подавись ею!

И Вовка швырнул в него ком земли. На жесты он не скупился. Ему отчего-то было очень важно, чтобы фашист понял его.

— Ихь бин фон дир шон мюде геворден. Холь дихь дер гайер! — выплеснув остатки ярости, немец сплюнул себе на подбородок.

— Плюёшься, гад! А ты, видать, немало людей погубил, чтобы заработать этот поганый крестик, — Вовка сорвал с его груди награду, взглянул на неё и швырнул на дно воронки. — Там ему самое место.

И тут глаза мальчика неожиданно для него самого наполнились слезами.

–…И я не жалею, что попал в тебя, — закончил он свою мысль.

Фашист, вероятно, устал и смирился со своей участью. Ибо ненависть в его глазах стала вытесняться страданием. Мальчик растерялся.

Немец беспомощно шевельнул рукой и глазами указал себе на грудь. Вовка взял его руку и положил её, куда он просил. Тот дважды царапнул пальцем по нагрудному карману френча.

— Что-то вытащить? — спросил Вовка. — Сейчас.

Он извлёк из кармана немца документы, подписанный незапечатанный конверт с письмом и обёрнутый картонкой фотографический снимок. Картонка отогнулась, и мальчишка с недоумением замер. На снимке была запечатлена самая обычная счастливая семья. Красивая женщина с русыми волосами, завязанными в пучок; жизнерадостный мужчина и маленькая, лет семи, девчонка с озорной улыбкой. Фото снято на фоне опрятного особнячка, хорошо видны номер дома и название улицы. От всего этого веяло далёкой безмятежной жизнью.

Некоторое время Вовка смотрел на фото как под гипнозом. «Всё-таки странно… — думал он, — у этого фрица тоже есть дом, жена, дочка. Как же это может быть?» Наконец, справившись с замешательством, он спросил немца:

— И что с этим делать?

— Ден бриф, шик ден бриф.

— Это? — Вовка показал ему документ.

Тот отрицательно покачал головой.

— Может быть это? — мальчик за уголок приподнял конверт.

— Я, — удовлетворённо прикрыл глаза немец.

— Отослать письмо? — мальчик жестами подкрепил свой вопрос.

— Я, — кивнул немец.

— А это куда положить? — Вовка показал на фотографию и документ. — Сюда же?

— Я, — согласился тот. И словно карандашом пошевелил пальцем.

— Хочешь, чтобы я дописал письмо? — Вовка на воображаемой странице тоже пальцем сделал короткий росчерк.

— Я, — голос немца начал слабеть.

— Ладно, допишу. И отошлю. Если жив буду, — поясняя свои слова жестами, добавил он и спрятал всё в карман курточки.

Правая нога мальчика, соскользнувшая под бедро немца, совершенно промокла и от напряжения занемела. Вовка потянулся к лежащему на краю воронки автомату, вдавил его в дёрн и, вцепившись в цевьё, выбрался наверх. Оторванная подошва тотчас напомнила о себе. Мальчишка с недовольной гримасой повернул носок ботинка влево, вправо и понял, что не сможет больше сделать и шагу. Бросив подсумок с боеприпасами наземь, паренёк уселся на него.

— Подожди немного, — обратился он к немцу и, подкрепляя слова жестами, сказал: — Вот подвяжу подошву и побегу за санитарами, они тебя живо перевяжут.

Вовка сноровисто стащил с ноги ботинок, выжал воду из портянки, оторвал от неё узкую полоску материи и начал скатывать её в жгут. Вдруг он услышал осевший голос немца:

— Ихь браухе шон кайне занитэре. Ихь вайс, ихь штербе йецт.

— Слушай, фриц, подожди ещё минутку, — мальчик показал на запястье, где носят часы. — Не побегу же я в одном ботинке. Я быстро.

— Ихь браухе шон кайне занитэре, — настойчиво повторил немец, отрицательно покачивая головой.

— Не надо санитаров? — переспросил его мальчишка, указывая в сторону возможного нахождения санитарной машины.

— Ихь браухе нихьт. Эс ист шпэт, — подтвердил тот.

— Я понял, — кивнул ему Вовка. — Не надо так не надо. Тебе виднее.

Энергично встряхнув портянку, он туго навернул её на озябшую ступню и взялся за ботинок.

— Нэ надьё, — снова подал голос немец.

— Не надо? — не поверил своим ушам Вовка. — Что, не надо? Обуваться? Ха. Надо! Ещё как надо. Я тебе не аист. Мне стоять некогда. Нужно бегать, на двух ногах бегать.

— Ним майне штифель, — немец перевёл взгляд со своей ноги на ногу мальчика.

— Твои сапоги?.. Мне? — удивился мальчик.

— Я-я, — подтвердил немец.

— Нет. Не надо, — решительно отказался Вовка. — Не хочу. Носить твои сапоги и каждый день помнить о тебе. Не хочу.

— Я-я, — продолжал настаивать немец. — Ихь шэнке зи дир. Ду эринерст михь ан Гаврош.

— Гаврош? — уточняя, повторил паренёк. — А-а…Я читал про него, отчаянный хлопец. Но я не Гаврош. Меня зовут Вовка.

— Офко? — удивлённо прищурился немец.

— Владимир, — поправился мальчик.

— О! Вальдемар. Унд ихь бин Гюнтер.

— Ты — Гюнтер? — для верности переспросил Вовка.

Немец кивнул.

— Понятно, — сказал мальчик. — Сапоги у тебя, Гюнтер, конечно, ладные… Но я не хочу.

— Волен вир зи умтаушен, — шевельнул немец двумя пальцами, переводя глаза со своих ног на его ноги и наоборот. Тем самым, подтверждая догадку мальчика.

— Меняться хочешь? — жестикулируя, спросил Вовка.

— Я-я, — устало сказал немец. — Шнеллер.

— Ну, ладно уж, давай, — вдруг согласился мальчик. — Одной проблемой меньше. Все равно уж не забыть всё это.

С помощью жгута он основательно закрепил подошву на ботинке. Потом, с трудом сняв с негнущейся ноги немца сапог, примерил его: сидит хорошо. И только тогда мальчик поменял одну пару обуви на другую. Завязав последний шнурок, он взглянул на немца. И тут заметил, что его синие глаза заметно помутнели.

— Спасибо, Гюнтер, — сказал мальчик. — Крепкие сапоги, только уж больно холодные.

Немец шевельнул пальцем.

— Лас михь майне мэдхен, Марта унд Катрин, анбликен.

Вовка, услышав имена, всё понял. Он достал снимок, приблизился к немцу и поднёс фотографию к его глазам. Тот долго-долго смотрел на неё и, кажется, улыбался. Вовкина рука стала уставать. Он спросил немца:

— Ну что, налюбовался на своих?

Тот не ответил. Мальчик наклонился, пристально всмотрелся в его лицо, неумело прикрыл ему глаза. Подумал: «Верно говорят: от смерти не посторонишься». Взглянул на снимок. «Надо запомнить их имена, война ведь когда-нибудь кончится».

Вовка поднял каску, закрыл ею лицо умершего и полез из воронки. Выбравшись наверх, мальчик оглянулся на окоп. Ополченцев нигде не было. Сгущающиеся сумерки не позволяли в деталях рассмотреть, что делается на флангах. Однако и слева, откуда он пришёл, и справа, позади него, слышался приглушенный рабочий шум соседей. Паренёк не знал, что линия обороны на этом участке выравнивается, и окоп Садовникова находится уже в тылу. И поэтому чувствовал себя как-то неуютно.

Немного подумав, он решительно поднялся. Оружие и снаряжение «своего» немца Вовка отнёс к обломку стены. Затем взял поясной ремень рыжего и, набросив на свои трофеи плащ мастера, поспешил к полевой кухне.

Он успел вовремя. Повар уже сворачивал своё хозяйство, а рядом стоял грязный обшарпанный грузовик. Мальчик подошёл к повару.

— Семён Иванович, это я.

— Вижу, — бросил он взгляд на измазанную в грязи и крови одежду паренька. — Навоевался, небось? И есть хочешь?

— Хорошо бы.

— Каши сегодня много осталось, — вздохнул повар. — Поешь на ходу?

— Семён Иванович, вообще-то я за лопатой пришёл, — сказал Вовка. — Нужно одного человека похоронить. Так что домой сегодня я уже не успею. Мне бы лопату до завтра. У вас нет случайно?

— Как не быть? У меня хоть и не самоходный транспорт, но все же колёсный. Так что и лопата, и топор в наличии. А что за человек?

— Я его не знаю. Убит он.

— Ну что ж, сынок, схоронить человека — это по-христиански. Сейчас я тебе и лопатку дам и каши положу. Да и хлеба могу буханочку дать. Нынче есть такая возможность, а дальше поживём-увидим.

Через минуту Вовка получил от повара миску каши и буханку хлеба и тут же принялся за ужин. А повар извлёк откуда-то из-под полевой кухни, закреплённую там лопату и поставил её к стене рядом с мальчиком.

— Держи, парень. Лопату и миску вот здесь под полом спрячешь, — кивнул он на пол почти опустевшего склада. — Завтра заберу. Имущество все ж казённое.

— Спасибо, Семён Иванович. Всё так и сделаю, не беспокоитесь. А это вам трофейный ремень, не лишний будет.

Вовка протянул ему ремень рыжего немца. Повар взял его.

— Ну и тебе спасибо. Ты там поосторожней, не попадись им в лапы.

— Хорошо. До свиданья.

— Будь здоров, сынок!

Повар хлопнул дверцей кабины, и машина растворилась в тяжёлых сырых сумерках. Вовка наскоро поел, спрятал миску и, прихватив лопату, пошёл назад. По дороге он подобрал приличный обрывок толя, чтобы прикрыть им покойника.

Воронку с убитым немцем мальчик закапывал дотемна. Выброшенной взрывом земли на то, чтобы заровнять яму не хватало, и Вовке пришлось обрушивать края воронки. На случай, если вдруг после войны ему понадобится отыскать это место, он решил оставить на нём какой-нибудь знак. Из ближайших развалин мальчик принёс несколько обломков кирпичей и на могиле выложил из них букву «Г».

Время приближалось к полуночи. Со стороны наших позиций под самой стеной горел небольшой костерок. Возле него, закутавшись в плащ, сидел Вовка и задумчиво смотрел на языки пламени. Мысли, в большинстве своём грустные, чередой сменяли друг дружку. Вспоминались подробности ранения Платона Ивановича, смерти Гюнтера; одолевали мысли о доме, о родных, живущих в оккупации, о тёте Марии, которая сейчас, наверняка, тревожится о нём.

Вдруг где-то невдалеке послышался приглушенный говор. Паренёк тут же отпрянул в темноту и притаился. На дороге зачавкали, захлюпали шаги, и вскоре к костерку подошли два человека, оба в бушлатах. Один и годами, и статью превосходил другого.

«Моряки», — обрадовался Вовка.

— Это кто же на наших позициях костёр жжёт? — спокойным густым голосом спросил усатый моряк.

Мальчик вышел на свет и уверенно заявил:

— Это и моя позиция.

— А с чего ты так решил? — спросил его тот.

— А здесь, кроме меня, уже часов пять никого нет.

— И ты, стало быть, все это время держишь оборону?

— Выходит, держу, — устало согласился мальчик.

— Ну, аника-воин, а где твой лук со стрелами? — насмешливо спросил его другой моряк. — Или у тебя из оружия только рогатка?

— Оружие у меня есть, — возразил Вовка.

Он потянулся к огню, вынул из костра пылающую щепку и поднёс её к левой оконечности стены. Там на останках фундамента, как на бруствере, были разложены автомат, четыре магазина к нему и две гранаты.

— Фю-ю-ю, — удивлённо присвистнул моряк. — Смотри, старшина, а ведь этот малец вооружён лучше, чем я — образцовый матрос Балтфлота. У него и МП–38, и гранаты, и боеприпасов сотни полторы, а у меня только карабин с горстью патронов.

— Да, арсенал внушительный, — согласился старшина. — А ты, Силкин, воюй лучше и вооружайся в своё удовольствие. Кто тебе не даёт?

— И вооружусь. Через недельку и у меня такой будет. А ты, малец, всё-таки не осторожно ведёшь себя, — язвительно произнёс матрос.

— Я не малец! — возмутился Вовка и бросил щепку в огонь.

— Ну, ладно-ладно, — примирительно похлопал его по плечу матрос. — Давай без обид. Но в секрете так не стоят. Вот, к примеру, на твой огонь не мы пришли, а немчура выползла. А у тебя времени — в темноту сигануть. Что будешь делать?

Мальчишка, как показалось морякам, озадаченно взглянул на них. Потом, вероятно, что-то решив про себя, сказал:

— На этот случай запасная позиция есть.

— Зачем врать-то? — не поверил матрос.

— Врать? — обиделся Вовка. И нырнул в темень.

Почти тотчас послышался металлический лязг затвора. Моряки замерли. Секунд через пять вернулся Вовка со вторым автоматом.

— Вот удивил, так удивил, — сказал старшина, протягивая руку за оружием. — Мне бы таких матросов на минный тральщик.

— А возьмите меня «юнгой», — попросил мальчик. И отдал ему автомат.

— Извини, парень, — сказал старшина. — Я имел в виду только твою сообразительность, но отнюдь не возраст. У нас служба тяжёлая и опасная.

Возникла пауза. Вовка, а вслед за ним и моряки присели к угасающему костерку.

— А скажи мне парень, — иронично улыбаясь, сказал матрос, — ты из ружья-то хоть раз в жизни стрелял? Ну там, по воробьям или зайцам? Только честно.

Мальчишка грустно вздохнул и видимо через силу сказал:

— Сегодня… я… человека убил.

— Ты-ы? — привстал старшина. — Не может быть. Когда? Где?

— Вечером. Здесь, в десяти шагах. А это его оружие, — указал он на автомат в руках старшины.

— Ты укокошил фрица? — решил уточнить матрос.

— Он ранил моего мастера из ополчения. Тот выронил винтовку, а я добежал до окопа поднял её и выстрелил в немца.

— Вот молодчина! — крепко сжал плечи мальчика старшина. — Честное слово из тебя хороший моряк получится.

— Как же, получится тут с вами, — посетовал Вовка, — если вы меня даже на судно брать отказываетесь.

— Слушай, парень, тебя, как звать-то? — спросил старшина.

— Вовка.

— А лет тебе сколько?

— Через неделю четырнадцать будет.

Старшина кисло поморщился.

— Жаль, не пятнадцать, а то бы похлопотал перед капитаном. Ну, это ничего. Приходи через годик примерно, на базу, я все устрою. Договорились?

— Сейчас хочется.

— Мало ли что кому хочется, — вздохнул старшина. — Мне, например, каждую ночь море снится. А где я нахожусь — сам видишь. Сейчас для всех нас одна задача — город отстоять. Да ты, судя по всему, не хуже меня понимаешь это.

— Чего ж тут не понять.

— Вот и молодец. А сейчас, Владимир, передай матросу Силкину свою огневую точку и за мной. Покажу, где отдохнуть можно.

Вовка огорчённо заметил:

— А из автомата я так ни разу и не выстрелил — патронов пожалел.

— И ещё раз молодец! — похвалил его старшина. — Выходит, нынешнюю цену патрону ты знаешь.

Мальчик повернул голову в сторону матроса.

— Пойдёмте, я вам запасную позицию покажу.

Через минуту они снова вышли к костерку.

— Ну что там, Силкин?

— Тот же расклад, — ответил он. — Всё есть. Саблина мне пришлите.

— Пришлю.

Вовка затянул в брюки трофейный ремень, аккуратно свернул плащ, затем принёс лопату и на свету стал очищать её от грязи.

Силкин увидел измазанную в грязь лопату, насмешливо прищурился.

— А откуда здесь шанцевый инструмент? — недоуменно спросил он. — Чего ты им делал, случайно не клад искал?

— Убитого хоронил, — неохотно ответил паренёк.

— Какого ещё убитого? — продолжал допытываться тот. — И почему, здесь?

— Немец он.

— Немец?! Нет, поглядите на него. Большей глупости, чем эта, я ещё не слышал. Ей Богу! И как только в голову такое могло прийти? Тебе что, делать нечего? Тоже мне, брат милосердия!

Мальчик, не отвечая ему, продолжал дочищать лопату. Старшина не пресёк нападок матроса, вероятно, тоже желая кое в чём разобраться.

— Слушай, — негодуя, продолжал Силкин, — а может, ты в их похоронную команду записался? И не одного, а сразу двух фрицев похоронил? А?

— Одного, — возразил Вовка. — Второму я ничего не должен.

— А этому, что ты должен, сапоги? — матрос ткнул пальцем в обувь.

— Сапоги тут ни при чём, он мне их сам предложил, — сказал мальчик.

Силкин дёрнулся, точно его по затылку хватили.

— Как?! Ты же только что сказал, что убил его.

— Так и есть. Но умер он не сразу. Ведь я ему в живот попал.

— Ты хочешь сказать, что он их сам тебе отдал? — разъяряясь всё больше, выпучил глаза матрос. — Кого ты дурачишь?

— Сам, — невозмутимо подтвердил мальчик.

— А ты что же, по-немецки понимаешь? — спросил его старшина.

— Нет. Но его не трудно было понять, — ответил мальчик.

— Ну… ну… ну, ладно, — теряя самообладание, махнул рукой матрос. — К примеру, вы поняли друг друга. Но скажи мне — нет, я просто хочу уразуметь! — за что он вдруг так раздобрился? За твою пулю?

— Нет, конечно, — негромко произнёс Вовка, — но он солдат. Может, сумел простить меня…

— А ты его, значит, за это закопал, — съехидничал Силкин.

— Я похоронил его, когда он умер, — возразил мальчик.

Матрос побагровел.

— Да не умер он, не умер! — заорал Силкин. — А подох! Запомни это, парень. Умирают люди, а не это зверьё. У них только обличье человеческое, чтобы простаков дурачить, а по сути — это звери. Так что запомни: этим, — матрос мотнул головой в сторону фашистов, — не дано умирать человеческой смертью. Это было бы честью для них. Они просто подыхают. Дохнут, как бешеные псы!

Вовка устало произнёс:

— Может, мне показалось, но перед самой смертью, когда его покинула ненависть…

–…он стал человеком, — с издёвкой продолжил его мысль Силкин.

Мальчик с укором посмотрел на матроса и замолчал.

— Ну, ты и ехидна, Силкин, — сказал старшина. — А ведь парень, может быть, понял что-то такое, чего и нам пока не понять. Я ведь тоже думал обо всем этом. Вот, к примеру, что нас бросает в атаку?

— Приказ и ярость! — отчеканил матрос.

— Нет. Не только долг и ненависть к врагу, — возразил старшина. — А ещё любовь к своим родным и близким, к Родине, боязнь потерять их, и ещё совесть человека, собственный страх чего-то не успеть и быть убитым, да и мало ли что ещё.

— А вот во мне, к примеру, страха нет, — с напускной удалью заявил матрос.

— А если будете тонуть или гореть, вас это не испугает? — искренне удивился мальчик.

Матрос возмущённо выпучил глаза, а старшина рассмеялся и сказал:

— Вот так-то, Силкин. Инстинктом самосохранения тоже управляет страх. Запомни это. Пойдём, Вовка, — приобнял он мальчика, — а то так и ночь пройдёт.

Когда они отошли метров на двести, старшина сказал:

— А по поводу убитого тобой немца не переживай, а лучше вспомни, что это именно он поставил тебя перед выбором: убей или умри. Ты всё правильно сделал, и греха на тебе нет. Более того, как защитник нашего города, ты оказал ему добрую услугу. Ведь нам всем как воздух нужна победа, и ничего другого.

— Извините, а когда мне исполнится пятнадцать, как я смогу найти вас?

— Очень просто. Когда придёшь на базу, передашь часовому, что ты прибыл к старшине Краско. Мне передадут, не сомневайся. А я о тебе со своим капитаном поговорю. Будь уверен.

Глава 3. «Зажигалка»

Для Вовки воскресенье началось с артобстрела. Снаряды падали где-то недалеко: то слева, то справа. Дом слегка подрагивал, противно дребезжали стекла. Мальчик уже понял: лучше не прислушиваться, иначе ожидание становится все тревожней и тревожней.

Вовка умылся, съел три варёные картофелины с растительным маслом, попил холодного чая с сахаром, и стал собираться в госпиталь к Платону Ивановичу. Пора проведать мастера. Он взял приготовленный с вечера свёрток с десятком орехов и коробочкой какао-порошка и вышел на улицу. Проходя мимо соседнего подъезда, мальчик увидел сидящую на скамейке дворничиху. Она то ли задумалась, то ли задремала.

— Баба Лида! — окликнул её Вовка. — Здравствуйте!

Она рассеянно взглянула на него.

— А, это ты? — сказала она. И поманила к себе рукой. — Здравствуй. Куда путь держишь?

Мальчик подошёл к ней.

— К Платону Ивановичу, на Суворовский.

— Я была там. Не ходи туда. Не ходи.

— Почему? — удивился Вовка. — Я тоже хочу его проведать.

— Присядь-ка, — тихо сказала она. И, потянув его за рукав, усадила рядом с собой. — Ты помнишь пятничную бомбёжку?

— Позавчерашнюю? Как же, забудешь её. Только в нашем районе два дома рухнуло.

— Так вот, — тяжко вздохнула баба Лида, — госпиталь на Суворовском проспекте эти варвары тоже разбомбили. И Платон Иванович погиб.

В горле у Вовки запершило.

— Как? — прошептал он. — Не может быть.

— В этой войне, мой мальчик, все может быть, — печально сказала она. — Двадцать лет назад не было ни пушек таких, ни бомб, и то на всех беды хватило. А сейчас и подавно хватит.

— Как это случилось? — спросил мальчик.

Баба Лида пожала остреньким плечиком.

— Говорят, в здание попало сразу несколько мощных бомб. Перекрытия верхних этажей рухнули. Раненые оказались под ними. Да ещё сильнейший пожар случился. Спасли, конечно, многих… из огня, из-под завалов вытащили. Но и погибших ни одна сотня. Платона Ивановича среди живых нет.

Мальчику стало одиноко и зябко.

Наступил четверг. Вовка ещё спал, когда тётя Мария, поднявшись затемно, испекла для него небольшой пирог с яблочным повидлом, написала записку и ушла на работу. А мальчику во сне виделось что-то очень милое, доброе, почти волшебное. Но вдруг всё изменилось. Лицо паренька напряглось, он испуганно вскрикнул и сел. Дом покачивало. Вовка огляделся и, успокаиваясь, пробурчал:

— Вот гад, повадился сны мои портить.

Мальчик слез с кровати, наспех заправил её и босым подошёл к столу. Полюбовался на пирог, взял записку, прочел: «Вова, с днём рождения! Пирог съешь с друзьями, мне не оставляй (я себе тоже испекла). т. Мария. 25.09.41».

— Как же, испекла, — хмыкнул мальчик. — Там на один-то муки едва хватало.

Он прикрыл салфеткой пирог и положил его на полку. Выглянул в окно — воздух был молочного цвета: то ли с туманом, то ли с дымом. Артобстрел продолжался. «Ещё минут двадцать долбить будут, — подумал Вовка, — пока люди на улицах. А начнётся рабочий день, стрелять станут реже. Это уж замечено».

Вчера дворничиха баба Лида передала ему распоряжение домоуправа: принести и сдать ему ключ от квартиры Садовникова. Не сегодня-завтра поселят в неё кого-нибудь из тех, кто остался без крыши над головой. Вовка взял ключ, пару сумок, сходил в квартиру мастера и забрал из неё продукты: засоленную крапиву, банку квашеной капусты и кусок соленого сала — запасы более чем скромные, но мастеру теперь и они ни к чему.

Через полчаса мальчик вошёл в длинное приземистое помещение домоуправления. Он постучался в кабинет начальника, толкнул дверь — заперта. Подошёл к бухгалтерии. На его стук ответили:

— Войдите.

Вовка переступил порог кабинета. За широким столом сидела грузная не выспавшаяся женщина. Левой рукой она медленно двигала линейку по строчкам истрёпанной ведомости, а пальцами правой — ловко перекидывала костяшки деревянных счётов. Вовка поздоровался.

Она приветливо улыбнулась.

— Здравствуй, мальчик. Слушаю тебя.

— Мне нужно к начальнику. Я принёс ключи от квартиры Садовникова.

— Ты немножко опоздал. У нас только-только начались занятия с группой самозащиты. Начальник отделения милиции проводит. Домоуправ тоже там. Так что ключи можешь оставить у меня, я передам их ему.

Мальчик отдал ей ключи и спросил:

— Скажите, а где занятия проходят?

— В зале для заседаний, это дальше по коридору, дверь справа.

— А мне можно войти туда, послушать? — спросил мальчик.

— Почему бы и нет? Там говорят о полезных вещах. Иди, только не шуми.

— Спасибо.

Вовка подошёл к двустворчатой двери зала, потянул её за ручку. Дверь бесшумно приоткрылась. Он увидел спины стоящих стеной людей и тогда уже без робости шагнул за порог. В зале было не менее полусотни мужчин, женщин и девушек. Стулья, подоконники — всё было занято. В дальней части зала за столом стоял начальник милиции, седой мужественный мужчина лет сорока пяти, справа от него сидели не выспавшийся домоуправ, женщина в новенькой гимнастёрке с санитарной сумкой и военный, в ногах у которого, рядом со столом, стояли два деревянных ящика. Говорил милиционер:

–…Итак, для тех, кто пополнил группу самозащиты, уточняю: ваша группа отвечает за ликвидацию последствий налётов вражеской авиации и артобстрелов на всей территории вашего домоуправления. Она входит в состав наземной местной ПВО, которой руковожу я. На нас все аварийно-спасательные работы. Мы же тушим пожары, эвакуируем раненых, обезвреживаем неразорвавшиеся боеприпасы. Кроме того, следим за убежищами, светомаскировкой, охраной порядка и наблюдения и прочее, прочее.

В моем подчинении хорошо обученная и экипированная участковая команда, есть транспорт и оперативная связь с кадровыми частями. Короче говоря, у меня все полномочия и резервы. Так что я должен быть в курсе всего, что происходит на территории вашего домоуправления. Вопросы есть?

— Всё понятно, — ответили из зала.

— Хорошо. И последнее. Уже три недели фашисты беспрерывно бомбят наш город: особенно оборонные объекты, учреждения, госпитали, школы. И помогают им в этом лазутчики и шпионы. Будьте бдительны, товарищи. У меня всё.

А сейчас по правилам оказания первой медицинской помощи пострадавшим с вами проведёт занятие военврач Стрельченко Вера Михайловна. А потом старшина Любимов покажет вам некоторые способы обезвреживания зажигалок и бомб замедленного действия.

В пять вечера к имениннику пришла гостья. Он ждал её у подъезда. Это была все та же девочка со смешными кудряшками. Одета она в дешёвенький коричневый плащ. В руках — плоский газетный свёрток.

— Привет, Галка, — улыбнулся ей мальчик. — Хорошо, что ты пришла.

— Привет, — немного смущённо ответила она. — Мне с трудом удалось уйти из дому.

— Мама не отпускала? — удивился мальчик.

— Нет, дела. Ведь я соседского Ванюшку нянчу, — пояснила девочка. — А что ещё делать? На завод пока не берут.

— А какой тебе прок от того, что ты нянькой работаешь?

— Тёть Нюра за это мне иногда что-нибудь покупает: то платок, то кофточку. И вот эти туфли, например, — Галя картинно поставила ногу на пятку, — тоже она купила.

— Хорошие туфли, — согласился Вовка. — Модные, наверное.

— Модные, — вздохнула девочка. — Только нога всё растёт и растёт.

— Хочешь сказать, что твоя нога больше моей?

— Ты что, дурак? — рассердилась девочка. — У женщин размер обуви почти всегда на несколько номеров меньше, чем у мужчин. У меня сейчас тридцать шестой, но все равно это большой размер для моих пятнадцати. Уже из всего выросла. В чём только эту зиму ходить буду, не представляю.

— Ладно, Галка, хватит о грустном. Пойдём в дом праздновать, — сказал мальчик и взял её за локоть.

Они вошли в тёмный сырой подъезд.

— Вовка, тебе нравится жить на первом этаже? — держась за стену, спросила его девочка.

— Сейчас, даже очень, — не задумываясь, ответил он. И, распахнув дверь в квартиру, пояснил: — Снаряды обычно попадают в третьи и четвертые этажи. Так что здесь намного безопасней.

В квартире был обычный полумрак. Вовка включил свет.

— Проходи, садись за стол, — пригласил он девочку.

— Это тебе подарок, — протянула она ему свёрток.

— А что это? — зашуршал он газетой. — Капитан Сорвиголова? Здорово! Давно хотел эту книгу прочитать. Спасибо.

— Так ты любишь читать? Я угадала?

— Угу, — признался мальчик. — Это, наверно, самое приятное занятие для меня. Открыл страницу книжки и уже в другой стране, в другом времени. Тут же выбираешь себе друзей, наблюдаешь за ними, переживаешь за них. Интересно.

Он поставил на стол посуду. Налил два стакана хорошо заваренного чая, поставил пирог с повидлом. На мгновение задумался и разрезал его на четвертинки.

Галина подняла на него глаза. Вовка пояснил ей:

— По куску сами съедим, один оставим тёте, а второй маме своей отнесёшь. Не возражаешь?

— Не откажусь, — с радостью согласилась она. — Может быть, это последний пирог в нынешнем году.

— Вот именно, — сказал Вовка.

И они стали пить чай и разговаривать.

— Вовка, а кто это на гармони играет? — указала девочка на висевшую на стене фотографию.

— Батя мой, — коротко ответил тот.

— А ты умеешь играть?

— Немного. «Барыню» играю, «Рябинушку», «Тропинку».

— А здесь есть гармонь?

— Откуда, от сырости, что ли?

— Жаль, — огорчилась девочка. — Я люблю петь.

— Нынче и петь-то стыдно, — заметил мальчик. — А вот после войны — пожалуйста.

Минут сорок они сидели, разговаривали. И тут послышался густой рёв самолётов. Ложечки в стаканах задребезжали. В городе разноголосо завыли сирены.

— Ты в убежище или на крышу? — спросил мальчик.

— На крышу, — побледнев, ответила она. — Только я ужасная трусиха.

— Ты не права. Платон Иванович сказал: тот, кто способен победить свой страх — не трус. Ну, ладно. Пойдём быстрей, а то вдруг там нет никого, на крыше.

Подростки взбежали на пятый этаж и по вертикальной металлической лестнице взобрались на чердак. Здесь было сумрачно и пусто: весь горючий хлам сбросили с чердака ещё при первых бомбёжках. Пахло пылью и мокрым кровельным железом. Вблизи от люка стоял большой красный ящик с песком, рядом лопата и огромные деревянные клещи.

— Я — на крышу, — сказал мальчик. И по короткой деревянной лестничке, приставленной к смотровому окну, полез наверх. Но едва он успел высунуть голову наружу, как вблизи что-то лопнуло, а внизу испуганно вскрикнула девочка.

Вовка, немного оглушённый, ринулся вниз.

— Что там?

— Ой! Горит! — закричала Галя.

Вовка, не попадая ногами на перекладины, спрыгнул с лестницы.

— Где? — возбуждённо спросил он.

— Там, — указала она пальцем, на голубоватый огонёк, светящийся метрах в тридцати от них, в суженной части чердака.

— Это зажигалка! — крикнул Вовка. — Бери лопату с песком.

А сам подбежал к ящику, схватил клещи и бросился к бомбе. Она лежала от стены так близко, что до стропил оставалось около полуметра. Густой удушливый дым быстро заполнял все узкое пространство. Мальчик на корточках подобрался к бомбе как можно ближе. Благодаря яркому огоньку он неплохо разглядел её. По форме она напоминала обрезок трубы диаметром около десяти сантиметров. Вовка мягко упал на бок; не с первого раза, но все же ухватил бомбу клещами и, отползая, потащил её за собой. Едкий дым окутал голову мальчика. И он, сильно закашлявшись, выронил зажигалку. Но подоспевшая девочка высыпала на неё лопату песка. И огонь уменьшился. Галя метнулась за песком ещё раз, потом ещё и ещё. И пламя погасло.

Мальчик, выбравшись из плотных клубов дыма, едва откашлялся.

— Думал, не отдышусь, — размазывая по щекам слезы, сказал он. — Ох, и злой же дым! Галинка, подберись-ка к тому месту, где зажигалка крышу пробила, взгляни, там случайно ничего не тлеет? Только не дыши глубоко.

— Ага, — коротко ответила она и юркнула в уже поредевший дым. Через полминуты она возвратилась. — Там все нормально.

— Ты молодец, Галка. Не испугалась, — сказал мальчик. — Пойдём на улицу. Вряд ли эти гады вернуться. Дымно здесь.

— А что с бомбой делать? — спросила девочка.

— Не знаю. Давай пока её в ящик с песком сунем, а потом спросим у кого-нибудь.

— Угу, — кивнула она.

Паренёк взял клещи, ухватил ими бомбочку, попробовал её на вес.

— Килограмма три будет, — заключил он. — Это моя первая зажигалка.

И понёс её в ящик с песком.

— И моя тоже, — сказала девочка.

— Галка, а знаешь, какой сегодня день войны?

— Нет, подсчитать надо.

— Я уже посчитал утром — девяносто шестой. А вот сейчас подумал: не влезь мы сегодня на чердак, и наш дом мог бы сгореть. Я теперь часто буду сюда лазить, кто-то же здесь должен дежурить.

Так, разговаривая, они подошли к подъездному люку. И тут из него высунулась продолговатая светловолосая голова. Она принадлежала мужчине лет сорока. От неожиданности на какое-то мгновение он замер, и с изумлением уставился на Вовкины сапоги. А когда уже вылез из люка, вдруг спросил мальчика:

— Откуда они у тебя?

Вовка машинально ответил:

— Немец дал.

— Он… в плену?

— Нет. В земле.

Незнакомец вздрогнул и зябко передёрнул плечами. И вдруг поднял на подростков плещущие яростью глаза.

— А что вы здесь делаете?

— Дежурим. Мы зажигалку потушили, — ответил Вовка.

— А ещё? — пронзительно глядя, спросил он.

— А что ещё? Мало этого, что ли? — с недоумением спросил мальчик.

— Детям следует сидеть в убежище, — грозно навис над ними незнакомец. — Случись чего, а я потом отвечай за вас.

— Мы и сами за себя ответим, — возмутился Вовка, — не маленькие.

— Ещё хоть раз вас увижу здесь — уши оборву! — едва владея собой, перешёл на крик мужчина. — А ну, марш отсюда!

Галя испуганно попятилась и, поглядывая на дядьку, полезла в распахнутый люк. Вовка взглянул в глаза незнакомца и смешался.

— Да ладно. Чего кричать-то? Мы дом спасли от пожара, а вы кричите как на врагов. Мы уже и так уходим.

И полез вниз вслед за девочкой. Едва скрылась в отверстии его голова, как люк с невероятным грохотом захлопнулся за ним. От неожиданности Вовка чуть не сорвался с лестницы.

— Он что, ненормальный! — воскликнула Галя. — И чего он так взбесился?

— Сам не понимаю, — ответил мальчик. — Нервы, наверно. Мне даже почудилось, если бы не ты, он мог бы меня прибить.

— А кто он?

— Не знаю, сам первый раз вижу. Вообще-то я здесь почти никого не знаю, ведь я в городе с того дня, когда вас чуть не разбомбили. Это всего-то две недели. Давай сходим в домоуправление и о зажигалке расскажем, и об этом дядьке расспросим, странный он какой-то.

— Вова, извини, но мне домой пора, обещала к семи вернуться, — сказала девочка.

— Ну, обещала, так выполняй, — огорчился Вовка. И напомнил ей: — Умыться тебе надо и гостинец для матери взять.

— Конечно.

Через пять минут она вышла из подъезда, растерянно оглянулась на его зашторенное окно и тут услышала Вовкин оклик:

— Галка, подожди!

Девочка, пряча усмешку, поджала губы. На улицу выбежал Вовка.

— Мы не условились, когда ещё увидимся.

— И правда. Ну, теперь ты приходи ко мне на день рождения, он у меня десятого октября будет. Придёшь?

— Хорошо. Приду.

— Ну всё, договорились. Пока, — махнула она рукой.

— Пока.

Глава 4. Вражеский лазутчик

Мальчик попал в домоуправление лишь в последний день сентября. Все это время он помогал аварийно-спасательной группе. Бомбёжки не прекращались, и практически каждый день в их районе что-нибудь да случалось. Чаще всего приходилось разбирать завалы. Вовка перетрудил правую руку и теперь в ожидании, когда она войдёт в силу, отдыхал.

Был обеденный перерыв, и на скамейках возле домоуправления сидели и дымили папиросками мужчины, разговаривали. У Вовки уже появились знакомые, и он присел рядом с одним из них. Это был долговязый нескладный парень с увечной ногой. Звали его Костей.

— Что слышно? — спросил мальчик.

Тот неопределённо пожал плечами.

— Добрых новостей нет, а дурные, — сплюнул он, — ты наверняка и сам знаешь.

— Что паёк сокращают, слышал. И больше ничего такого? — с тревогой спросил мальчик.

— Есть. Ты, по-моему, в том доме живёшь? — Костя указал пальцем на Вовкину пятиэтажку.

— В том, — ответил паренёк.

— Так вот, у нас там ЧП произошло. Позавчера отправили на проверку чердаков Капитоныча, посмотреть: есть ли там песок в ящиках, клещи, лопаты… Ушёл и с концами. После обеда хватились, нет его. Нашли с разбитой головой в подъезде, на верхней площадке. Видано, с лестницы сорвался. Хорошо в пролёт не угодил. В больнице теперь лежит.

— Бывает, — сказал Вовка. — Может, голова от слабости закружилась. Ведь работы все больше и больше, а питание все хуже.

Мимо них прошёл начальник милиции. Все поздоровались. Костя кивнул ему вслед, сказал:

— Последние новости сейчас от начальника услышим, почти каждый день к нам приходит.

Через десять минут в зале заседаний началась информационная пятиминутка. Свободные места ещё были, и Вовка присел на стул поближе к выходу. Поднялся домоуправ.

— Внимание! Сейчас с коротким сообщением выступит начальник милиции товарищ майор Набатов. А уж потом мы с вами обсудим наши текущие дела. Прошу, — сделал он приглашающий жест.

Начальник милиции выглядел усталым и озабоченным.

— Первое сообщение у меня от медиков: ваш слесарь по-прежнему в очень тяжёлом состоянии. И главное, открылось одно странное обстоятельство: самый серьёзный ушиб от падения пришёлся не на затылочную или височную область головы, а на теменную. Как это могло случиться, пока загадка. И поэтому, пока мы не проясним ситуацию, рекомендую ходить на задания попарно.

И второе сообщение. По данным нашей контрразведки, где-то в нашем районе работает вражеский передатчик. И, как правило, во время налётов. Приглядитесь к тем, с кем встречаетесь. Поразмыслите над обстоятельствами вашей встречи. Даже если это ваш знакомый, подумайте: уместно ли его нахождение здесь? Вдруг возникнет хоть малейшее подозрение, скажите мне. Мы сами всё осторожно проверим. Если у кого из вас есть вопросы ко мне или предположения по поводу несчастного случая, подойдите. Я буду в кабинете вашего начальника.

Он поднялся и вышел. Вовка задумчиво нахмурился, встрепенулся и последовал за ним. Начальник милиции вошёл в кабинет Колчина. Мальчик остановился у двери. Он дважды поднимал руку и дважды опускал её. Но в третий раз всё же постучался и открыл дверь.

— Можно к вам? — робко спросил он. — Мне бы поговорить с вами…

— Конечно. Даже нужно, — улыбнулся Набатов. — Я за тем и пришёл, чтобы побеседовать с кем-нибудь. Проходи, садись напротив. Тебя как зовут?

— Вовка… Митрофанов, — ответил он и сел на предложенное ему место.

— А меня — Юрий Иванович, — назвал себя Набатов. — Ну, Володя, рассказывай, что тебя волнует.

— В городе я всего три недели и здесь мало кого знаю. Живу у тётки как раз в том доме, где со слесарем… ну, в общем, где упал он. А в прошлый четверг у меня была одна встреча… очень неприятная. И я всё время вспоминаю её. Может, конечно, тот дядька не при чём, и всё это ерунда…

— Володя, я всё понял, — остановил его путаную речь Набатов. — Давай договоримся, ты мне сейчас спокойно, в подробностях, расскажешь всё, что случилось с тобой в тот день. Кого ты встретил, при каких обстоятельствах, что тебе показалось странным? А уж потом вместе с тобой мы и решим, что ерунда, а что нет. Согласен?

— Согласен, — кивнул Вовка.

— Ну, вот и рассказывай, — легонько похлопал его по руке Набатов.

— Хорошо, — сказал паренёк. — Как раз в тот день мне исполнилось четырнадцать.

— А какого это было числа? — задал уточняющий вопрос Набатов.

— Двадцать пятого. Тётя Мария испекла мне пирог и ушла на работу. А в пять часов вечера ко мне на день рождения пришла одна знакомая девочка.

— Что за девочка?

— Галя. Она из посёлка Весёлого.

— Дальше, — майор сделал пометку в тетради.

— Сидим, пьём чай. И вдруг налёт. Мы с ней — на чердак дежурить. Думаем, мало ли что. Только залезли и тут — бац! — пробивает крышу и падает на чердак зажигалка. Вот таких размеров, — показывает мальчик руками.

— В какое место она упала? Нарисуй на схеме, — Набатов положил перед Вовкой простой карандаш и свою тетрадь.

Мальчик набросал контуры чердака, нарисовал люк из подъезда, смотровое окно и крестиком отметил нужное место.

— Вот сюда она упала и как начала чадить. А там очень неудобно: крыша низко. Я взял клещи, подлез поближе и потащил ими зажигалку к середине чердака. Пока тащил её, дыму наглотался под завязку. Закашлялся и выронил её, примерно, здесь — поставил он точку. А тут Галка с лопатой песка подоспела, потом ещё из пожарного ящика натаскала и загасила огонь.

— Зажигательная бомба там и осталась лежать? — спросил Набатов.

— Нет. Мы её прикопали в ящике с песком, — сказал Вовка. — Я хотел в домоуправлении спросить, что с ней делать? А потом прибился к группе Старыгина и забыл про зажигалку. Неделю проработал с ними на завалах, и вот только сегодня вспомнил о ней.

— Хорошо. Что было дальше? — поинтересовался майор.

— Мы услышали, что немцы улетели, и решили спускаться, — продолжал рассказывать мальчик. — Значит, идём к люку, а я и говорю Галке: «А хорошо, что мы сюда залезли и дом от пожара спасли. Надо будет почаще дежурить здесь». И вдруг видим, из люка высовывается голова какого-то дядьки и первое, что он сказал, когда вылез: «Откуда они у тебя?» — Это о сапогах. — Я говорю: «Немец дал». А дядька и спрашивает, где, мол, хозяин, в плену? А я отвечаю: «В земле». А потом он почему-то вдруг разозлился и стал кричать на нас с Галкой: «Что вы здесь делаете? Чтоб я вас больше не видел!» И смотрит с такой злостью, будто мы не гасили пожар, а разжигали его. Первой слезла вниз Галка, а когда я стал спускаться, то он так хлопнул крышкой люка, что я от испуга чуть поручни не выпустил из рук.

— А покажи-ка, брат, свои сапоги? — попросил начальник отделения.

— Вот они, — мальчик выставил сапог из-под стола.

— Точно, немецкий, — удивился начальник милиции. — Да ещё и офицерский. А что это за история с немцем?

— Да какая там история, — с видимой неохотой отозвался мальчик. — Просто случай.

— У кого-то на барахолке выменял? — спросил Набатов.

— Да нет, честно, у немца, — возразил мальчик.

— Ну, тогда, брат, не тяни. Рассказывай всё, как было. Расспрашиваю тебя не из праздного любопытства. Позже поймёшь.

— Ладно, — ответил мальчик. — Откуда же мне знать, что для вас важно, а что нет? Ну так, о сапогах. Это было за неделю до моего дня рождения. Как раз тогда начались дожди, а Платон Иванович…

— Это Садовников? — по привычке уточнил Набатов.

— Да. Он ушёл в ополчение, а свой дождевик в мастерской оставил. Я взял его и понёс мастеру. А когда вышел к позициям ополченцев, это уже под вечер, смотрю, идёт бой. Я спрятался в развалинах какого-то склада. Вдруг, вижу, прямо на окоп, в котором засел мастер, бегут два фрица с автоматами. И представляете, они уже совсем близко, — Вовкины глаза заблестели.

— Насколько близко? — подзадорил его майор.

— Ну, шагов тридцать будет. И тут Платон Иванович из винтовки как бахнет по рыжему немцу. И угодил в него. А тот, здоровый такой дядька, бух! под ноги второму. И оба вповалку. Мастер стал было высматривать живого. Да тот ловчей оказался: откатился в сторону, вскочил и очередью по Садовникову как полоснёт. Тот и сел в траншею.

— Так Платон Иванович убит? — подался вперёд Набатов.

— Тогда он был ещё жив, — подавленно сказал мальчик. — Чуть позже я сбегал за санитарной машиной, и его увезли в госпиталь.

— В какой? Тот, что на Суворовском? — полон дурных предчувствий, спросил майор.

— В тот самый.

— Понятно, — сумрачно сказал Набатов. — Значит, ещё одного моего старого товарища не стало. И что было дальше?

— А дальше случилось вот что. Немец, в тот самый момент, когда ранил Платона Ивановича из автомата, вдруг поскользнулся на краю воронки и упал в неё. Я больше не смог ждать, выскочил из-за укрытия и — к траншее, — там до неё шагов десять не больше. Влетел в окоп, схватил винтовку, и пока немец выбирался из воронки, выстрелил в него.

— И попал? — удивлённо спросил Набатов.

— Попал, — без малейшего воодушевления подтвердил мальчик. И, словно оправдываясь, пояснил: — Я ведь врасплох его захватил. Он, видно, был уверен, что в живых уже никого нет, и не торопился. И только-только успел выпрямиться, а тут я — как лягушка из кадушки. Хлоп. И прямо в живот ему угодил.

— Ну, ты, брат, и озадачил меня, не знаю, что и думать, — сказал Набатов. — Ну, ладно. А что дальше было?

— Дальше? — Вовка почесал затылок. — Когда Платона Ивановича увезли, я остался, чтобы забрать у немцев оружие. Рыжего здоровяка я разоружил легко, он лежал на ровном месте. А вот второй — в воронке. Что делать? Деваться некуда — надо лезть к нему. И полез. Обувь у меня прохудилась. И пока я лез в ту воронку, у ботинка подошва оторвалась, так что и пальцы наружу высунулись. Подсумок с магазинами и гранатную сумку я снял с немца. А вот чтобы вытащить из-под него автомат, пришлось приподнять и посадить его. И тут каска с его головы падает, и он, представляете, смотрит на меня. Я сначала так испугался, что у меня аж волосы на голове зашевелились.

Брови начальника милиции приподнялись.

— Он был ещё жив?

— Жив. Вот тут-то мы и поговорили с ним: сначала накричали друг на друга, потом немного помирились. Гюнтер, так его звали, стал уставать. Он сказал, что я похож на Гавроша. И когда он увидел мой рваный ботинок, предложил поменяться с ним. Я согласился. А потом он умер, и я закопал его в той самой воронке. Вот и всё про мои сапоги.

— Ты понимаешь по-немецки?

— Да там и так всё понятно было. Сначала он глаза таращил, орал и плевался. Потом кричал про своего Гитлера и Ленинград. Ну и жесты, имена.

— А у тех немцев форма одинаковая была? — спросил Набатов.

— Нет, немного разная. У Гюнтера покрасивей была. И ещё крестик здесь, — Вовка ткнул себя пальцем в грудь.

— Что? Какой такой крестик?

— Ну, железный такой, награда. Я его не очень-то и рассмотрел.

— А где он сейчас?

— Там, вместе с ним, только уже не на груди. Когда мы ругались с Гюнтером, я сорвал с него этот крестик и бросил в грязь, на самое дно воронки. Говорю, там ему и место.

— Вот как? А ты, случайно, не догадался изъять их документы? — спросил майор.

— Вытащил, а как же, — сказал Вовка. — Документы рыжего я сунул в подсумок с магазинами и вместе с оружием отдал его матросу.

— Фамилию матроса ты, конечно, не помнишь?

— Почему? Помню. Его фамилия Силкин, а старшины — Краско.

— Завидная память. Молодец, — похвалил мальчика Набатов. — А документы второго фашиста…

— У меня дома лежат, — буднично сообщил Вовка.

— Дома?

Глаза начальника отделения расширились.

— Ага, — кивнул паренёк. — Я взял их у немца вместе с письмом, которое он не успел отправить.

— Кому? — всё более удивляясь странностям поведения мальчика, спросил майор.

— Известно кому: своей семье — жене и дочке.

— Зачем?!

— Это его последняя просьба, — пояснил Вовка. — Я пообещал ему дописать в письме, как всё было и где он похоронен. А после войны, если жив буду, отправлю это письмо ему на родину.

— Володька, скажи мне честно, откуда ты такой взялся?

— Из Тубышек я.

— Из Тубышек? — переспросил начальник милиции. Лицо его стало багроветь, и вдруг он захохотал. — Из Тубышек! Это ж надо. Ха-ха-ха.

— Да, из Тубышек, — подтвердил Вовка. — Это деревня такая, от Могилева недалеко.

— Ну, ты парень даёшь! Хотел бы, и я так бесшабашно пожить хоть недельку. Чтобы ни в чём своей душе не перечить. Но, увы, увы. Так, выходит, ты из Белоруссии?

— Да, я белорус.

— А говоришь как русский.

— Учительница научила. И книжки русские читал. Много.

— Славно. А тётка-то твоя что-нибудь знает обо всём этом?

— А зачем ей, женщине, знать такое? Только зря волноваться станет. Ведь правда? — обратился он за поддержкой к Набатову.

— Тут ты прав. У неё и своих проблем в избытке, — согласился майор. — А документы и то письмо ты сейчас должен мне принести.

— Принесу, конечно. А письмо вернёте? Я обещал…

— Хорошо. И я тебе обещаю: снимем копию и верну. Только о письме больше никому ни звука. Ты даже не представляешь, насколько сегодня опасно для семьи хранить в доме подобные бумаги. Ты понял? Никому ни единого слова. Договорились?

— Договорились.

— А место, где ты похоронил своего личного врага, сможешь найти?

— Конечно, — уверенно ответил мальчик. — А вы что… хотите его выкопать? Зачем?

— Ох, и неудобный же ты человек, Вовка! — покачал головой Набатов. — Такие вопросы у нас не обсуждаются. У тебя своя голова на плечах, скоро и сам все поймёшь.

— Юрий Иванович, а вы можете обменять мне на милицейском складе эти сапоги на русские? Они ещё совсем как новые.

— Могу, — с едва заметной усмешкой ответил начальник милиции.

— Вам нужна одежда Гюнтера? — тут же спросил Вовка.

— Тьфу ты. Вот болтун! — с весёлой досадой воскликнул Набатов. — Ты что же это, хочешь, чтобы я с тобой все существующие инструкции нарушил?

— Нет, что вы? Мне просто показалось, что я вам сейчас нужен.

— Ты? — Конечно, нужен. Ну ладно, отвечу. Только гляди у меня! — майор погрозил Вовке пальцем. — Одежды у нас хватает. Нужны документы немца, его награды и что-нибудь из личных вещей. А что, его сапоги тебе уже надоели?

— Сапоги-то крепкие. И на ноге нормально сидят, — с сожалением сказал мальчик. — Только он стал сниться мне. Вернее, не сам Гюнтер, а его глаза: лютые, лютые. От них аж душа холодеет. Такими глазами он смотрел на меня, когда с его головы каска свалилась.

— А что, немец видел, как ты в него выстрелил? — поинтересовался Набатов.

— Видел. Когда он заметил, что я целюсь, он даже успел автомат вскинуть, но я чуть опередил его. Поэтому он очень злой был, прямо бешеный.

— И теперь он снится тебе?

— Только глаза, — уточнил Вовка. — Представляете, вот снится мне какой-то сон, хороший-прехороший, и вдруг, прямо посреди этого сна, как на фотографии, проявляются его глаза, ледяные, бешеные-бешеные. Просто жуть.

— Ты думаешь, избавишься от его сапог, и всё прекратится? — спросил Набатов.

— Не знаю. Но я хочу забыть о нём. Очень хочу! — Вовка даже пристукнул кулаком по столу. — И о его глазах.

И тут мальчик ошеломлённо взглянул на майора. Тот с недоумением спросил:

— Ты что-то вспомнил?

— Да. Я всё понял! — воскликнул тот. — Как же я сразу не догадался, что он враг, и самый настоящий.

— А ты, что же, сомневался в этом? — спросил Набатов.

Но Вовка, явно не слыша вопроса, продолжал говорить о своём.

— А я думаю: откуда такое знакомое чувство? Так ведь у него глаза Гюнтера! Такие же лютые.

— Ты… это, о ком? — удивился Набатов.

— Так о том дядьке на чердаке. Он тогда ещё посмотрел на меня его глазами.

— Ты уверен? — строго спросил его начальник милиции.

— Да, — твёрдо ответил Вовка. — Я тогда думал, что он работает здесь. А ведь нет. И потом ещё он тогда вздрогнул, когда я сказал, что хозяин этих сапог в земле. Я тогда почему-то не обратил на это внимания.

— Так-так-так. Это уже интересно. А что тебе ещё в нем пришлось не по нраву? Может быть, что во внешности не так?

— Нет, выглядит он как все. Там что-то другое…

— На уровне ощущений? — старался помочь ему майор.

— Да. Знаете, от него повеяло чем-то таким чужим…

— Ненавистью?

— Точно. Вот как от собаки иногда потом несёт, так от него враждой потянуло. Только запаха нет. А я думаю: откуда у него такая злость? Вроде бы о нас беспокоится, а сам чуть крышкой меня не прихлопнул. Я ещё тогда Галке сказал, что если бы её не было со мной, то он бы меня наверно пришиб.

— Понятно, — сказал майор. — Похоже, он тот, кого мы ищем. Володя, а как ты думаешь, где он живёт?

— Наверно, не в нашем доме, а где-нибудь поблизости, — ответил он.

— Почему ты так решил?

— Он ведь пришёл не сразу после начала тревоги, значит, живёт не в нашем доме. Но во время бомбёжки по улицам тоже особо не походишь: первый же постовой заставит в убежище лезть. Выходит, он обитает по соседству.

— А когда он на чердаке появился?

— Минут через пятнадцать. Мы с Галкой как раз уже уходили.

— То есть, он опоздал. Но это скорей всего случайность. И ты в своих предположениях прав: он должен быть где-то рядом. Иначе теряется всякий смысл его деятельности.

— А давайте мы поищем его, — горячо предложил мальчик. — Я его узнаю. И чердак обследуем.

— А если спугнём его? Тогда ищи ветра в поле. И за вашим домом он может следить. Здесь нужно аккуратно сработать. У нас нет права на ошибку. Его надо захватить врасплох, и обязательно во время работы на передатчике. И мы это сделаем. А твоя задача: рассказать моим ребятам об этом лазутчике, да так ярко, чтобы они его с первого же взгляда узнали. Ты понял?

— Понял, — огорчённо буркнул паренёк.

— А у нас, брат, дело будет не менее важное и спешное. Пока я буду своим названивать, ты, Володя, сгоняй домой, как договаривались. И не забудь одеться потеплей. На позиции поедем.

— Хорошо.

Прошло двадцать минут. И Вовка с документами Гюнтера и письмом вернулся в домоуправление. Мальчик приоткрыл дверь кабинета. Напротив начальника милиции за столом сидели трое одетых по-рабочему молодых мужчин.

— Заходи, Володя, — махнул ему рукой Набатов. — Тебя уже ждут.

— Здравствуйте, — поздоровался мальчик.

И молча выложил на стол перед Набатовым документы немца с вложенным в них письмом. Тот благодарно кивнул ему. И сказал:

— Знакомься. Эта та самая группа, которой поручен поиск вражеского агента. Виктор, Степан, Юрий, — представил он ему мужчин. — А это — тот самый парень, что вживую разговаривал с предполагаемым врагом. У вас, ребята, есть минут пятнадцать-двадцать на то, чтобы обсудить все приметы интересующего нас субъекта, нюансы его голоса, поведения и прочие детали. А потом я забираю Володю, у нас с ним ещё дела.

Сказав это, он вышел. А через сорок минут машина, в кузове которой ехали Вовка и пехотный лейтенант Тищенко, уже пересекала Охтинский мост. Погода стояла ненастная. Сильный ветер гнал по небу тёмные груды туч, а в скверах, и без того жалких и нищих, в своём яростном разгуле он обрывал листву и вместе с пылью носил её по всему городу.

Встречного транспорта на левобережье было мало. И это позволяло полуторке рыскать по всей ширине улиц, объезжая свежие воронки и обрушенные на проезжую часть обломки стен изувеченных домов. Вовка и лейтенант, сидевшие на старом сиденье, брошенном прямо на пол, подпрыгивали при этом словно мячики. Время от времени мальчик привставал в кузове и с жадным любопытством глядел на город, который с каждым днём становился всё мрачней и угрюмей. Казалось, что ненастье хозяйничает не только на улицах, но и в судьбе Ленинграда.

И вот начались заводские окраины. Набатов изредка останавливал автомобиль, уточнял дорогу. Вовка, стоя в кузове, с вытянутой по-жирафьи шеей, вертел головой. Но он не узнавал мест и был этим немало смущён. Однако, продвигаясь по окраине, они, в конце концов, выехали к полуразрушенному складу. Здесь нынче уже всё было обжито. Вовка постучал по кабине. И лишь только они остановились, как тут же к ним подошли военные. Проверка документов и прочие необходимые формальности много времени не заняли. И вот, оставив машину и получив в сопровождение сержанта, группа Набатова продолжила свой путь. Проводник предупредил их, что фашисты на этом участке обороны по-прежнему активны. Их атаки, артобстрелы и снайперская охота не прекращаются. За обломком стены, вблизи того самого окопа, в котором некогда держал оборону Садовников, они укрылись.

Мальчик огляделся и с удовлетворением отметил, что линия обороны стала более внушительной: окопы глубже и шире, а брустверы мощнее. Сержант на пару минут отлучился и привёл для уточнения задачи трёх солдат с сапёрными лопатками. Вовка показал им, где находится могила и в каком положении лежит в ней убитый немец. Солдаты перебежками приблизились к воронке и, лёжа на боку, стали откапывать труп.

Лейтенант Тищенко, порасспросив мальчика о том, где следует искать «Железный крест», пополз к месту раскопок. Через двадцать минут он вернулся совершенно грязный, но вполне довольный.

— Ну, и как результаты? — нетерпеливо спросил его Набатов.

— Всё, что было нужно — нашлось. Крест, зажигалка с его инициалами, медальон, даже часы, — ответил лейтенант. — Спасибо Вовке, что укрыл его толем. Даже лицо Гюнтера разглядел, его баки. В общем, теперь я знаю о нём значительно больше.

— Вот и хорошо. А приметы есть у него?

— Вроде нет. Хотя всё в грязи, конечно.

— У него наколка есть, — торопливо сказал Вовка.

— Где? — деловито спросил Тищенко.

— На правой руке, под манжетой.

Лейтенант коротко свистнул бойцам и, пригибаясь, убежал к ним. Вскоре вернулся. Достал блокнотик, показал Набатову.

— Вот. Срисовал. В натуральную величину.

Там между двумя молниями готическим шрифтом была выколота какая-то надпись.

— И что это за фраза? — спросил майор.

Лейтенант перевёл:

— «Я покорю весь мир», — это похоже на девиз, — сказал он.

— Похоже, — согласился начальник милиции. — Видно, шагая по Европе, он и утвердился в этой мысли. Однако мог ли этот породистый нацист хоть на миг предположить, что Вовка подкорректирует его великие планы?

— Вряд ли, — отозвался лейтенант. — Уж слишком он был самонадеян.

Минут через десять бойцы привели могилу в прежнее состояние. Поблагодарив их, Набатов со своей командой отправился в обратный путь.

— Вова, как я заметил, глаз у тебя острый, — задумчиво произнёс лейтенант, — а вот скажи, что ты понял о Гюнтере, какой он был?

Мальчик помолчал немного и ответил:

— Гад он, конечно, редкостный. Когда мы с ним ругались, то он от злости аж глаза таращил. Кричал, что фюрер всё равно Ленинград возьмёт. Ну а я, понятное дело, возражал ему, как мог, ещё и кукиш показал ему для наглядности. Мне показалось, что он мучился не так от боли, как от бессилия, что не может придушить меня.

— Ну а ещё, ещё что-нибудь припомни, — попросил его лейтенант, — понимаешь, мне это очень важно.

— По-моему, он любил воевать. Когда рыжий упал ему под ноги и свалил его, тот, перед тем как подняться, перекатился и потом ещё отпрыгнул в сторону. А в Садовникова он выстрелил, не целясь, прямо от пояса, и попал. И в атаку они оба бежали очень быстро.

— Значит, Гюнтер был спортсменом: неплохо бегал, стрелял от бедра, применял перекаты. Хорошая деталь, — отметил Тищенко. — А ещё?

— Семью он любил. Перед смертью попросил показать ему фотографию жены и дочки. Так и умер, на них глядя.

— Как-ку-ю ф-фотографию? — уставился на мальчишку начальник милиции. — Так, значит, есть ещё и фотография?

— Есть, — ничуть не смущаясь, ответил паренёк.

— А почему ты мне об этом раньше ничего не сказал?

— Потому что я дал ему слово отослать её с письмом. И это до вчерашнего дня было только моим делом, — бесхитростно сказал Вовка.

— Вот жук майский! — воскликнул Набатов. — Нет, лейтенант, ты только посмотри, как он надо мной изгаляется? И я всё терплю от него. Кажется, я начинаю понимать этого Гюнтера. Ну, вот что, Вовка, хватит меня за нос водить. Сам видишь: дело уже давно не личное. Так что рассказывай, что ещё, кроме этого, ты взял у немца?

— Только ремень, честно. Но он вам точно не подойдёт.

— Это ещё почему? — спросил лейтенант.

— Да он любого разведчика погубит. Дырка в нём от пули.

Лейтенант и майор переглянулись. Вовка остановился, расстегнул пиджак, вытащил из брюк ремень и пальцем показал пулевое отверстие в нём.

— Вот она, дырочка, видите?

Лейтенант внимательно осмотрел ремень, найдя на нём выжженные цифры, достал свой блокнотик и перенёс их в него. Потом он примерил ремень на себя и вернул его мальчику.

— Всё. Спасибо. А ты соображаешь, — сказал лейтенант. — Но о своих догадках никому ни слова.

— Я что же, по-вашему, ничего не смыслю? — обиделся Вовка.

— Ну, ладно-ладно, хватит об этом, — решительно сказал Набатов. — Я уже понял, что ты парень надёжный, и доверяю тебе. Верь и ты мне. Как только вернёмся, сразу дуй за фотографией, — отдашь её лейтенанту. Правда, оригинал придётся нам все же забрать, но копию, как и письма, мы тебе сделаем.

— Спасибо, — сказал мальчик.

— А знаешь, Вовка, мне нравится, что ты слово держишь.

Глава 5. Верное плечо

А на следующий день произошла одна короткая незабываемая встреча. Вовка, выстояв в магазине огромную очередь за хлебом, возвращался домой. И тут недалеко от своего дома он увидел, как навстречу ему ведут связанного лазутчика. Двое мужчин следуют бок о бок с ним, а третий с увесистым угловатым вещмешком за плечами замыкает шествие. Все его знакомые.

Немного не доходя до них, мальчик остановился, отступил в сторону и стал напряжённо изучать лицо шпиона. «Лицо как лицо, даже странно, — думал Вовка, — только глаза колючие». А тот угрюмо-сосредоточено смотрел себе под ноги. Как только в поле его зрения попали сапоги Гюнтера, глаза лазутчика чуть расширились. Он пристально взглянул на мальчика и нервно шевельнул губами. Вовка слегка побледнел. Один из сопровождающих подмигнул ему, мол, всё нормально.

Вовка не смог побороть любопытства и уже часа через два отправился к Набатову. Тот был в хорошем настроении. Протянул мальчику руку, крепко стиснул его ладонь и сказал:

— Спасибо тебе за лазутчика. Попал он в ловушку, как кур в ощип. До сих пор опомниться не может. Думаю, гадает, на чём прокололся? А калач-то он, видать, тёртый.

— Юрий Иванович, он уже всё понял. Когда его вели, я случайно попался ему навстречу, и он узнал меня.

— Ну и хорошо. Пусть знает, что у нас весь народ воюет против них. Да, я обещал сходить с тобой на вещсклад, так вот прямо сейчас и пойдём.

Через пятнадцать минут они уже входили в кирпичное, довольно мрачное сооружение. Запахи кирзы, кожи, войлока, мыла были столь сильны, что, казалось, совершенно вытеснили из помещения воздух. По всему складу высились широкие многоярусные стеллажи. За прилавком сидел седой большеголовый человек. Увидев посетителей, он поднялся.

— Юрий Иванович, так это и есть тот самый заслуженный боец, о котором вы мне говорили?

— Он самый, Матвеич. Зовут его Вова. Кстати, два часа назад, благодаря его наблюдательности, наши ребята задержали матерого агента. Взяли его прямо во время работы на рации.

— Во как! Молодец, сынок! Ты оказал городу великую услугу, — заулыбался кладовщик. — Сейчас мы подберём тебе что-нибудь. Скажи-ка мне, какого размера обувь ты носишь?

— Не знаю, — ответил мальчик. — Мне нужны большие ботинки.

— Зачем это? — удивился кладовщик.

— Чтобы ноги не отморозить. Ведь зима на пороге. А так и стельки в них влезут, и портянки толстые можно навернуть. Иначе в очередях не выстоять.

— Юрий Иванович, у меня есть валенки на женскую ногу, бэушные.

— Отлично. Значит, ищи ему подходящие ботинки и валенки по ноге.

— Всё понял. Сейчас доставлю.

Порывшись на полках, кладовщик выложил на прилавок пару черных ботинок и две пары ношеных валенок.

— Вот, примерь, — сказал он. — Ботинки тридцать седьмого размера, это самые маленькие. Всего одна пара осталась. А валенки у нас пока есть, подберём если что.

Вовка надел ботинки. Улыбнулся.

— Хорошо сидят. Ещё и носков несколько влезет.

Примерил валенки: одну пару, потом вторую. И вдруг сказал:

— Юрий Иванович, а ведь если бы ни Галка, то лазутчика бы ещё не изловили.

— Это ещё почему? — спросил Набатов.

— Если бы тогда я был на чердаке один, то неизвестно, чем бы всё это кончилось. Он бы мне мозги точно вышиб.

— Не исключено, — сказал майор. — Но этого же не случилось?

— Не случилось. Потому что Галка помешала ему.

— Ну, допустим. Ты… всё это к чему говоришь?

— У Галки тоже валенок нет. А через неделю у неё день рождения.

— Ах, вот оно что! — усмехнулся майор. — А я думаю, что же это он крутит? Вот характер. Я и так смотрю: глаз у него острый, память хорошая, смекалка есть, а он, оказывается, ещё и хитёр как лис, — готовый оперативник. Ладно, Матвеич, ботинки оформляй как обмен — он тебе сейчас офицерские сапоги сдаст, — а валенки записывай на меня. А ты, парень, носи их на здоровье и Галке своей подарок сделай.

— Вот спасибо вам.

В тот день с утра моросил дождь, а около двенадцати примешался к нему ещё и редкий снежок. По мокрым неуютным улицам города шёл мальчик. Одет он был в фуфайку, подпоясанную ремнём, за плечами у него — вещмешок. Это был Вовка, и шагал он к своей знакомой на день рождения. Дождаться этого дня ему было не просто. Казалось, что дни, вопреки календарю, становятся не короче, а всё длиннее и длиннее. «Это от того, — думал он, — что у него для Галки есть настоящий, самый нужный по нынешним временам подарок». Но была и ещё одна причина, о которой мальчишка пока не догадывался — это постепенное физическое истощение: а если сил меньше, то и день прожить труднее.

Ну, вот и Весёлый. Мальчик подошёл к бараку, в котором жила его знакомая. Почерневшее от влаги строение выглядело убого. Все окна, кроме двух на втором этаже, забиты фанерой. На стук дверь немедленно распахнулась — на пороге именинница.

— Здравствуй, Галка.

— Здравствуй. А я уж подумала, ты забыл. Проходи, пожалуйста.

Мальчик переступил порог.

— С днём рождения тебя.

— Спасибо, — ответила девочка. — Ох, и грязищи же ты натащил, Вовка. А я ведь пол помыла.

— Сниму, не переживай.

— У тебя ботинки новые? — оживилась она. — А где сапоги?

— Да на них же и выменял.

— Хорошие ботинки. Только зимой в них замёрзнешь. Уже снегом пахнет.

— Ты сегодня ещё на дворе не была?

— Нет. А что?

— Им не только пахнет, он уже идёт вместе с дождём.

— Ужас! — воскликнула девочка. — А ведь под магазином в нашей обуви долго не постоишь.

Мальчик снял ботинки и в шерстяных носках, подаренных тётей Марией, прошёл к табурету.

— Галка, а помнишь того дядьку на чердаке?

— Конечно. Неприятный тип. До сих пор обидно, что он не за что накричал на нас.

— А ведь он оказался лазутчиком.

— Как? — Галя растерянно схватилась за ворот кофточки. — Этого не может быть. Он же так беспокоился за нас.

— За свою рацию он беспокоился, — пояснил Вовка. — Но теперь его поймали, и вредить он больше не будет.

— Так он что, самый настоящий фашист?

— Не знаю. Может быть, и не самый настоящий, но что он немецкий агент, это точно. И знаешь, что его погубило?

— Что? — затаила дыхание девочка.

— То, что он на нас наткнулся.

— Ты рассказал о нём в милиции?

— Да. Правда, не сразу. Потому что некогда было думать о нём. А потом в какой-то момент я вдруг понял, что это враг. И уже на следующий день он попался.

— Ты молодец, Вовка. Умеешь думать.

— И ты молодец, — сказал мальчик. — Ведь мы вместе были, когда его увидели. И если бы не ты, всё могло бы кончиться иначе. Короче, начальник милиции передал тебе свою благодарность и ценный подарок.

— С-спасибо, — неуверенно сказала девочка. — А ты не разыгрываешь меня?

— Тю. С какой бы стати я тащил сюда вещмешок? — Подарок в нём.

— Покажи, — подалась она вперёд.

— Он твой, сама и вытаскивай, — нарочито равнодушным тоном сказал мальчик.

Девочка подошла к вещмешку, оставленному у порога, проворно развязала его и медленно вынула из него один валенок. В глазах её начал разгораться восторг. Вынула второй. Жадно осмотрела оба валенка.

— Это мне? — прижала она их к груди.

— А что, и у вашей кошки сегодня день рождения? — улыбнулся Вовка.

— Боже мой! Прямо не верится. Я морозов этих пуще огня боялась. А тут такие валеночки. И подшиты как здорово. Чудеса какие-то.

— У меня теперь тоже такие валенки, — сказал мальчик. — А в подшивку их отдавал я.

— Спасибо, Вовка! — Девочка порывисто подошла к нему и чмокнула его в щеку. — Ты меня так выручил, слов нет.

Паренёк зарделся и грубовато предложил ей:

— Ты померяй, померяй сначала.

— А я и так вижу, что они мне впору, — радостно ответила она. Но валенки всё-таки надела. — Хорошо сидят. Ну, всё. Теперь я ни за что не замёрзну. А сейчас чай будем пить с конфетами.

Минут через двадцать в Галином стакане начала дребезжать ложечка.

— Самолёты, — огорчённо сказала девочка. — Как и на твоём дне рождения.

— Теперь дни рождения почти у всех под бомбёжку проходят. Вот гады! Второй раз уж летят сегодня. Вы куда-нибудь прячетесь?

— Нет. Сейчас некуда. Все траншеи водой залиты. Да и надоело уж. А в городских убежищах сухо?

— Нормально. Некоторые там чуть ли не живут. У одной мамаши сынок вот такой, — показал он руками, — три месяца всего. Так она практически всегда в убежище. Там ничего, спокойно. Некоторые даже читают, играют в шахматы, а дети уроки делают.

Послышались отдалённые взрывы бомб. Настроение окончательно испортилось.

Шла седьмая неделя осады Ленинграда. Гитлеровцы день и ночь сыпали на город бомбы и снаряды, атаковали его окраины, в Ладожском озере топили баржи с продовольствием, лезли из кожи вон, только бы переломить ситуацию. Но их дорога побед упёрлась в Ленинград. И горожане не по собственной воле, а по великой нужде, по самой что ни на есть насущной потребности, становились его защитниками.

Вовка уже несколько дней ездил вместе с ребятами из отделения по обезвреживанию неразорвавшихся боеприпасов на задания. К опасной работе он, безусловно, не допускался, но от его помощи не отказывались. Бомбы замедленного действия авиация сбрасывала и поштучно, и целыми партиями. Поэтому часто случалось так, что бойцов МПВО высаживали по одному вблизи мест падения таких бомб и уезжали дальше. Работы по их разрядке инструкция предписывала проводить в одиночку, но на подготовительном этапе помощь все же была не лишней.

Третий день подряд мальчик помогал Евгении Осиповой. Ей чуть более двадцати. Она мила, жизнелюбива и решительна. Вовке это нравилось. И он с удовольствием носил за ней лопату, подсумок с торцевыми ключами, зубилом и молотком, и фонарь «летучую мышь». Женя относилась к нему по-доброму.

В этот день авианалёт начался после семи утра. Тёти Марии дома уже не было. Вовка наскоро оделся, взял со стола две варёные картофелины, тоненький ломтик сала, несколько листьев квашеной капусты и выскочил во двор. Многоголосый рёв самолётов, торопливый грохот зениток, свист и взрывы бомб, и эхо, похожее на стоны земли, оглушили его. Но не остановили. Он быстро управился со своим скудным завтраком и заторопился к месту сбора.

У здания милиции стояла дежурная полуторка. Евгения, живущая в соседнем доме, была уже здесь. Увидела Вовку, заулыбалась.

— Привет, напарник, — сказала она.

— Привет, — ответил он.

Подошли ещё трое мужчин и девушка, поздоровались. Едва успели переброситься несколькими словами, как на крыльцо выбежал капитан Трошин. Увидев своего начальника все, кроме Вовки, поспешили к нему. Водитель схватился за рукоятку и стал заводить двигатель, а мальчик полез в кузов. Трошина Вовка побаивался, тот был старше всех и выглядел очень суровым.

Но вот задачи поставлены и отдана команда «По местам». Все полезли в кузов, Трошин — в кабину. У него работа самая опасная, потому что к «своей» бомбе он доберётся последним. Машина быстро набрала скорость и, разбрызгивая снежницу, помчалась маршрутом, известным одному лишь водителю. Вскоре высадили девушку, вторым — одного из мужчин, а на третьей остановке из кузова вылезли Осипова и Вовка.

Трошин распахнул дверцу кабины. Женя подошла к нему. Тот на плане города указал пальцем на один из квадратиков и, перекрывая шум двигателя голосом, сказал:

— Ваш объект — вот этот детский сад. Он сразу за этим домом, — показал он рукой. — Двухэтажный. Вопросы?

— Нет вопросов, — ответила девушка.

— Удачи, ребята! — крикнул капитан и захлопнул дверцу.

Машина рванулась дальше.

— Мы сегодня столько времени потеряли, — сказала Женя. Боюсь, что кто-то может не вернуться…

И, не мешкая, они вошли под арку дома. Детсад они увидели сразу и побежали к нему.

— А из-за чего мы потеряли время? — не совсем понимая, спросил Вовка.

— Из-за того, что эти скоты сбросили все «тугодумки» на один район. Пока всех ребят развезут по точкам… в общем, кто-то может и не успеть.

— А эта бомба у тебя какая по счёту?

— Девятая.

— Ну, вот видишь, уже восемь фугасок — и ни одной осечки. Не волнуйся. Всё будет нормально.

— Откуда у тебя этот оптимизм? — задыхаясь от бега, спросила она.

— Ты умная, — стараясь вселить в неё уверенность, прокричал Вовка, — и хорошо знаешь, что делать.

— Знать бы ещё, сколько времени в запасе?

Послышались встревоженные голоса. Вблизи детского сада среди голых берёз стояла группа взрослых и ребятишек. Они все с недоумением и любопытством смотрели на таких не серьёзных на вид спасателей. Евгения коротко спросила:

— Всех вывели?

— Да, — ответила ей красивая статная женщина. — Я заведующая. Мы уже минут двадцать тут стоим.

— Куда бомба упала? — пресекая ненужные разговоры, спросила Осипова.

К ним приблизился тщедушный старичок.

— Пойдёмте, покажу, — сказал он. И распахнул калитку. — Я здесь завхозом работаю. А бомба упала, прямо скажем, неудачно для нас: в той половине здания, где подвала нет. Она пробила два верхних перекрытия и внизу одно. Так что её нужно искать где-то под полом.

— Какое там расстояние между полом и землёй?

— С полметра будет, местами больше.

— Как туда пробраться? — с волевыми нотками в голосе спросила Осипова.

— А лаза туда будто и нет, — растерянно сказал завхоз. — Разве что щели…

— Я не кошка, в щель вряд ли пролезу. Трубы, кабели есть под полом?

— Ну а как же?

— Как их туда прокладывали? — нетерпеливо спросила Женя.

— А ведь верно. Там из подвала есть небольшой проем. Вот такой примерно, — изобразил он руками прямоугольник, размером с форточку. — Но можно ли в него пролезть, не знаю.

— Хорошо.

Метров за пять до здания, по стене которого пролегала извилистая, словно молния трещина, они остановились.

— Где бомба? — спросила завхоза Осипова.

— От этого окна, — указал он, — метра три-четыре вглубь.

— А вход в подвал?

— Из помещения. От главного входа сразу налево и вниз.

— Подвал открыт?

— Вот ключ, — протянул он ей связку ключей. И добавил: — тот, что полый.

— Володя, зажги лампу. Беру лопату, мало ли что там. И ключи.

Мальчик присел, заслонил лампу от ветра и, приподняв стекло, зажёг фитиль.

— Готово, — сказал он.

— Спасибо. А противогаз и часы, — она расстегнула ремешок на руке, — пусть пока побудут у тебя. Они мне будут мешать сегодня.

— Хорошо.

Девушка повесила на плечо сумку с инструментами, взяла лампу и лопату.

— Всё. Я пошла, — сказала она. И бросила через плечо: — А вы за ограду, а лучше ещё дальше отойдите.

— Удачи, Женя! — сказал мальчик.

— И тебе, Вовка.

У паренька тревожно сжалось сердце.

Вскоре к детскому саду подошёл участковый милиционер.

— Ну, как там дела? — спросил он ожидающих развязки.

— Отсюда не видно, — вяло сказал завхоз.

— Там такая девочка, как наша Люся, — кивнула заведующая на одну из своих сотрудниц, — что она может?

Вовка посмотрел на часы: десять минут прошло, и промолчал. «Рано ещё», — отметил он. И больше уже не слышал ничего, кроме тиканья часов. А оно становилось всё отчётливей и громче. «Двадцать минут. А её все нет. А ведь пора бы. — Мысли становились всё горячей. — Значит, что-то пошло не так. Медлить больше нельзя. Ни секунды!»

Мальчик огляделся. Милиционер, стоя к нему спиной, с увлечением рассказывал собравшимся новый криминальный случай из своей практики, — чего-чего, а подобных новостей у него нынче в избытке. Калитка — нараспашку. Неожиданно для всех Вовка прыгнул в калиточный проем и, как вспугнутый зверёк, помчался к главному входу в помещение. Сзади что-то кричали ему, но он уже думал о своём.

«Вот он вход. Теперь налево. Дверь в подвал. Технологический проем. Ох, и узкий же! И как только она пролезла? — А руки уже рвали на фуфайке пуговицы. — Всё долой! Хватит кепки и рубашки. Теперь-то и я пролезу».

Мальчик выхватил из кармана фуфайки две свечи, спички и, вскочив на края опрокинутого бочонка, ужом вполз в отверстие. Впереди ни единого проблеска света. Вероятно, мешают перегородки. Вовка зажёг свечу и на коленях проворно полез вдоль кабеля. Местами он поднимался и шёл, пригнувшись, но чаще полз. В подполье было сыро и брюки быстро промокли. Мальчик мог бы двигаться и быстрей, но пламя свечи и так едва держалось на фитиле. Пахнуло керосином.

Вовка напрягся. Под ногами что-то хрустнуло. Всмотрелся: блеснули осколки стекла от лампы. Он присел. А вот и сама «летучая мышь» лежит. Без стекла. Вовка поднял её, наклонил и зажёг от свечи. Сгорбившись, сделал шаг, второй. И тут он увидел светлый черенок лопаты, а слева от него — лежащую на боку Женьку. Фугаска, освобождённая от земли, — поблизости. Килограммов на пятьсот будет. Взрыватель всё ещё в бомбе.

«Что же здесь случилось? — Вовка, внимательно оглядывая всё вокруг, приблизился к ней. — Сейчас это главное, — решил он. — Но где инструменты? Надо лампу подвесить, иначе ничего не увидеть». Мальчик приподнял её над собой, осмотрелся. И вдруг он ощутил, как мгновенно увлажнились его шея и ладони. Почти рядом со своей рукой он заметил оголённые жилы надорванного кабеля с оплавленной изоляцией.

«Бомба только чиркнула по нему, но не оборвала, — догадался Вовка. — А Женя, видать, нечаянно коснулась голого провода. И вот результат. Так… теперь о бомбе. Она упала минут пятьдесят назад. Если механизм установлен на час, то времени у меня всего-то минут пять-семь. Успею ли?»

Вовка занервничал, но тут же собрал волю в кулак, успокоился. К нему вернулась уверенность, сноровка. Он опять стал чувствовать время. Пятнадцать секунд — и лампа подвязана носовым платком прямо к кабелю. Ещё пять — и подсумок с ключами найден. Он выхватил из него инструменты, выбрал один из торцевых ключей, примерил на зажимное кольцо взрывателя: диаметр — в самый раз.

Мальчик продел в ключ рычаг и рванул его против часовой стрелки. Ещё и ещё. Ни малейшей подвижки. Тогда он вытряхнул всё из подсумка, свернул его втрое, обернул им рычаг, взял в руку молоток и трижды ударил им по рычагу. Тот чуть-чуть подался. Ещё три удара полегче, и зажимное кольцо стало отвинчиваться. И вот, наконец, оно снято. Мокрыми от пота руками, едва дыша от волнения, Вовка осторожно извлёк взрыватель, затем вывинтил капсюль детонатора. Он не знает, что с ними делать. Поэтому он отнёс их метра на три от бомбы, положив их по разные стороны от неё. «Кажется, успел… Теперь надо посмотреть, что с Женей?»

Мальчик склонился над Осиповой. Взял её руку и долго искал на ней пульс. Когда уже отчаялся найти его, под подушечками пальцев он вдруг почувствовал слабые толчки крови. «Бьётся сердечко, — успокоился он, — значит, жива». Мальчик насухо вытер ладони о рубашку и хотел было похлопать Женю по щекам. Замахнулся, но ударить не смог, жалко. Тогда он начал тормошить её, трясти. Она едва слышно простонала. И тут хлестнул по ушам громкий хлопок. Осипова мгновенно открыла глаза.

— Что это было? — испуганно спросила она.

— Взрыватель хлопнул, — радостно улыбнулся Вовка.

— Ты успел? — всё ещё не веря в удачу, спросила она.

— Успел. Она безопасна, — покосился он на бомбу.

— Молодец… какой же ты молодец, Вовка! — Она неуверенно села, пощупала затылок, поморщилась. — А что… что всё же случилось… со мной?

Вовка указал на оголённый кабель.

— Током ударило.

— Вот дела. И как я этого не заметила? — озадаченно произнесла Женя.

— Мысли у тебя другим были заняты, вот и не заметила.

— Это верно. Торопилась я. Боялась, не успею. А время замедленного действия всё-таки час.

— Да, похоже на то.

— Вовка, а как ты понял, что со мной что-то неладно?

— Когда прошло минут двадцать, а ты так и не появилась.

— Но тогда я не понимаю, как ты мог успеть?

— Я торопился. Очень.

— Спасибо… — Она облегчённо вздохнула. — Ну, хватит нам в этом подземелье копошиться. Собираемся, и полезли на свет божий. Пусть Трошин сам вытаскивает эту дуру. Я на неё смотреть не могу.

Они выбрались из подполья грязные, уставшие. И поплелись к калитке. Встретил их рассерженный милиционер.

— Вы, почему инструкцию нарушаете? — с негодованием спросил он. — Я буду вынужден доложить по команде.

Женя посмотрела на него с явным сочувствием, устало отмахнулась.

— Безнадёжный вы человек. Если бы этот мальчик сейчас не нарушил инструкцию, — положила она руку на плечо Вовки, — то пять минут назад не стало бы ни меня, ни этого детсада, ни ближайшего дома. Да и вас, пожалуй.

Милиционер сконфузился и отступил.

— А что, большая бомба? — спросил завхоз.

— Килограммов на пятьсот, — ответил Вовка. — Вручную её никак не вытащишь.

— Кстати, — Осипова повернулась к милиционеру, — прямо над бомбой висит не по инструкции оголённый кабель. Меня уже стукнуло там, век не забуду. Предупредите тех, кто приедет.

— Вас током ударило? — забеспокоилась одна из женщин. — Я врач, и аптечка у меня с собой. — Присядьте на скамью, я вам ранку обработаю.

Осипова покорно села, равнодушно выдержала процедуру, поблагодарила. И, не дожидаясь своих коллег, вместе с Вовкой пошла домой. Где-то неподалёку низко и яростно грянул взрыв, и его тяжёлое судорожное эхо, натыкаясь на стены домов, заметалось по городу.

— Фугас, — озабоченно констатировал мальчишка. — Кому-то сегодня не повезло.

Женя внимательно посмотрела на него и задумчиво кивнула.

— А знаешь, Вовка, тот хлопок капсюля испугал меня по-настоящему. Я теперь уверена, что боялась взрыва этой бомбы, даже находясь без сознания. Это так странно. И сейчас, мне кажется, я больше не смогу заниматься такой работой. Может быть, перейду на другую. Ты на меня за это не в обиде будешь?

— Нет, конечно. Если честно, я тоже испугался… за тебя.

Женя улыбнулась.

— Спасибо тебе, Вовка, за твоё верное плечо. Спасибо. Ты настоящий друг.

Она тепло обняла его.

— И ты, — смущённо отвёл он глаза.

Глава 6. Обитатели мастерской

В мастерскую поселили сразу три семьи, оставшиеся без жилья. Вовка узнал об этом случайно. Он проходил мимо и увидел на окнах занавески. Постучал, вошёл. Повсюду, куда не кинешь взгляд, вещи: узлы, связки книг, картонные коробки. Появилось несколько табуреток и ещё не собранных панцирных кроватей. Двое мужчин, седых, чем-то похожих друг на друга, и три женщины занимались благоустройством жилища. В углу играли трое ребятишек. Бледная уставшая женщина лет пятидесяти, а то и более, первая обратила внимание на Вовку.

— Что тебе, мальчик? — спросила она.

— Здравствуйте. Я присматриваю за мастерской, пока мастера на фронте. Вот и ключ у меня от входной двери, — показал он. — Иду мимо, а на окнах занавески. Думаю, надо узнать.

— А нас вот поселили сюда, правда, не знаем надолго ли? За станки не беспокойся, куда они денутся? А коли ты здесь хозяин, может, поможешь нам в одном деле?

— Что делать-то надо? — спросил Вовка, стаскивая с себя фуфайку.

— Нам бы вбить в стены несколько гвоздиков, чтобы хоть на ночь занавесками отгораживаться друг от друга.

— Гвозди в мастерской есть. Сколько надо — столько и вобьём, — сказал мальчик.

— Ну и славно. Давай знакомиться. Меня тётя Клава зовут.

— А меня Вовка.

— Очень приятно, Вова. Рядом со мной устраивается моя младшая сестра Света со своим Федюшкой.

Она указала на очень красивую молодую женщину и паренька лет семи, такого же ясноглазого, как и его мать. Светлана была ближе всех и всё слышала. Она приветливо улыбнулась Вовке. Клавдия продолжила:

— У неё есть ещё один малыш: Вася трёх лет. В конце августа удалось его эвакуировать вместе с детдомом.

— А почему только одного брата вывезли? — спросил Вовка.

— Да Федюшка наш подкачал, осколком его ранило. А пока в больнице лежал, эвакуацию прервали. Вот он с матерью и остался здесь. Но этот-то на виду у нас. А за Василька душа болит. Как он там? Найдём ли мы его после всего этого кошмара?

— Найдёте, — уверенно ответил мальчик. — Это точно. Их в сытые места отправили, не пропадут.

— Где они теперь, эти сытые места? — горько спросила Клавдия. — Ну да хватит о грустном. Нашей соседкой будет Зайтуна с детками: Алие семь лет, а Русланчику четыре. Ну а там, «на камчатке», — два брата будут жить. Лохматый — это Николай Павлович, а без волос — Олег Павлович. Оба в годах, как видишь, но почему-то остались в городе. До этого жили поврозь, а теперь вот родная кровь позвала — съехались. Вместе им, пожалуй, всё же легче будет, хотя спорщики они ещё те. Вот этой коммуной здесь мы и будем жить. Ну а теперь пойдём знакомиться.

Уже через неделю общения Вовку принимали в мастерской как своего. Да иначе и не могло быть. Ведь именно с его помощью был сотворён мало-мальски подходящий уют. И хотя «стены», отделяющие жильцов друг от друга, всего лишь из ситца, однако психологический комфорт семей они обеспечивали. Кроме планировки, в результате которой появились коридор и кухня, было переделано немало и другой работы.

Например, Вовка обратил внимание новых обитателей на то, что в мастерской есть пусть небольшая, но настоящая печка, и поэтому нужно заготовить как можно больше дров. И они были заготовлены и сложены в пристроенном к мастерской сарайчике, где ранее хранился уголь. Здесь же на случай больших морозов была выкопана и выгребная яма под туалет. Острую необходимость этих приготовлений новые друзья мальчика по-настоящему оценили чуть позже.

Вся эта работа, в которой Вовка принимал самое горячее участие, заставила и его самого задуматься о том, что будет с ним и его тётей, если их дом оставят без отопления? И он решил действовать.

Однажды, придя с работы, тётя Мария, увидела в комнате целую груду обломков мебели, полов и оконных переплётов и рассердилась.

— Вова! Это что ещё за новости? Ты что же, из моей квартиры решил сарай сделать?

— Тётя Маруся, скоро всё окончательно уйдёт под снег. Представьте себе, что наш дом останется без отопления. И что нам тогда делать? Мы же просто пропадём с вами.

— Это тебе не деревня, дорогой мой! — продолжала возмущаться тётя. — Ты эти крестьянские замашки брось! Здесь запасов на три года не устраивают. Если испортится котельная или теплотрасса — будь уверен, починят.

— Так ведь война же, — возразил Вовка. — А что, если некому будет чинить, вон, сколько людей на фронт ушло! Или, к примеру, топливо кончится? Что нам тогда, помирать с вами?

— Ещё зима не началась, а ты уже струсил! Чего раньше времени паниковать?

— Тётя, я не струсил! Платон Иванович и баба Лида сыздавна здесь живут. И они рассказывали, что в Гражданскую войну уже и голодали, и мёрзли. А теперь наш черёд готовиться ко всему этому. Дайте ж хоть мне позаботиться о нас.

— Тебя не переспоришь. Ты такой же упрямый… хотя, в кого тебе ещё быть? А-а! Делай, что хочешь, — тётя с досадой махнула рукой, — но только со своей комнатой.

— Спасибо, тётя Маруся, — обрадовался Вовка. — Если дрова нам не понадобятся, я их потом в мастерскую отдам.

И мальчик, обзаведясь топориком и ножовкой, стал заготавливать и аккуратно складывать дрова в своей комнате. А добыть их он мог только в одном месте — в завалах рухнувших домов. Если Вовка натыкался на тела погибших, он сообщал об этом дежурной по домоуправлению. Тело извлекали, опознавали и увозили. До конца разбирать завалы домов было некому, потому что немцы продолжали интенсивную бомбардировку и обстрел города из орудий. И поэтому практически каждый день случались всё новые и новые беды. На их срочное устранение и тратились все силы и средства местной ПВО.

Когда Вовка, несмотря на раздражение тёти Марии, натаскал и уложил во всю ширину комнаты под потолок три поленницы дров и тем самым разрешил возможную проблему, он успокоился.

— Всё, — объявил он тёте. — Теперь у нас на три самых холодных месяца дрова есть.

На что она сочувственно вздохнула.

— С твоей психологией не в городе жить. Уж слишком ты, Вовка, обстоятельный, запасливый.

— А у нас все такие, — простодушно сказал мальчишка. — Как же не думать наперёд? Ведь я за вас тоже в ответе. Не уберегу, батька мне точно шею свернёт.

— Да ну тебя! — усмехнулась тётя. — Много ли толку от твоих дров, если у нас печки нет?

— Нужда прижмёт — печку я за два дня сложу. А всё что нужно: колосники, плиту, трубу, дверцы я уже приготовил. Даже глины мешок припас, всё в мастерской лежит.

— Ну, извини, коли так. Только поленницу свою закрой, пожалуйста, картоном или ещё чем. Уж очень неуютно стало.

— Закрою. Картоном и закрою, гвоздиками прибью прямо к поленнице.

— И как только всё это я терплю от тебя, сама удивляюсь? — сказала тётя Мария.

— Так я же вам не чужой, — ухмыльнулся мальчик. — Да и батька говорил, что вы самая умная в их семье.

— Ну, ты, Вовка, и хитрец! — погрозила она пальцем. — Ладно уж, пользуйся моей добротой.

Зима с обильными снегопадами и морозами пришла в начале ноября. Ветер быстро намёл на улицах сугробы, и город покрылся затейливой сетью тропинок. Какой-либо транспорт становился редкостью. И многие горожане, а в первую очередь рабочие отдалённых фабрик и заводов, только сейчас заметили, как же всё-таки велик их Ленинград. Расстояния обрели пугающую всех реальность.

Из-за отсутствия достаточных запасов топлива тепло в квартиры так и не подали. И Вовка, как и планировал, принялся за сооружение печки. Он решил сложить её в своей комнате: во-первых, она меньше и, значит, легче обогреть её, а во-вторых, дрова под рукой. В метре от окна к полу он прибил лист жести. И на нем сложил аккуратную печурку, а трубу, которая прежде служила для водостока, вывел в форточку.

Тётя пришла уставшая и основательно замёрзшая. А в квартире хоть и дымно, но не холодно.

— О! У нас тепло, — обрадовалась она. — Благодать. Тебе кто-то помог?

— Нет. Это было не трудно, — ответил Вовка. — Мы с батей нынешней весной точно такую же печку у себя во дворе сложили. Под навесом, конечно.

— Не скромничай. Хорошо сделал. Молодец, — похвалила она. — А хлеб выкупил? Ты ведь сегодня раньше меня из дому ушёл.

— Да, выкупил. Только уж больно тяжёлый он и сырой, точно глина, прямо течёт с него.

— Так в нём чего только нет, — заметила тётя Мария, — и жмыха разного, и солода, и сои — всего намесили. С чего же ему быть лёгким?

— А в очереди говорят, что для нас в Мурманске уйма продовольствия накопилась. Как только наши сбросят финнов с Карельского перешейка, так через пару дней в магазинах всё будет: и крупа, и хлеб, и сахар.

— Да-да, — вздохнула тётя, — конечно будет. А чаёк-то у нас есть?

— Есть. На травках. А завтра щи из крапивы сварим.

— Это хорошо. А то чувствую, как силы уходят.

— Тётя, я посоветоваться хочу. Сейчас вроде бы меньше стали бомбить, но уже полгорода без стёкол осталось. Позавчера немцы только начали артобстрел, а наши военные корабли с Невы как ударили по ним с главного калибра, так в домах на набережной стёкла в момент повылетали. А что, если корабли встанут на якоря напротив нас и бой начнут или рядом бомба рванёт?

— Вова, ты это к чему?

— Дядя Ваня из домоуправления в окнах своей квартиры половину стёкол на фанеру заменил. Говорит, сберегу пока, а то вылетят все разом — и в темноте жить придётся. Давайте и мы так сделаем. Насчёт фанеры я уже договорился с ним.

— Даже не знаю. А впрочем, поступай, как хочешь. Только холодно уже с окнами возиться, да и опасно — стекло всё же.

— Дядя Ваня обещал помочь, а потом и я помогу ему.

— Ну, ладно уж, ладно. Вопрос решён.

На следующий день Вовка и его знакомый эту работу сделали за два часа. В каждом из трёх окон стёкла на левых створках рам заменили листами пятислойной фанеры. В квартире сразу стало сумеречно. Но зато за шкафом появился запас дефицитных стёкол.

Накануне праздника по карточкам на каждого человека выдали по пять штук солёных помидоров. А ночью и немцы поздравили горожан: забросали город мощнейшими фугасами и морскими минами. Но самая дурная весть пришла восьмого ноября — фашисты захватили Тихвин и перерезали последнюю железную дорогу, связывающую Ленинград со страной. Это могло означать только одно: голод будет ещё более жестокий и затяжной.

И уже через четыре дня нормы продовольствия снизили. До этого момента Вовке ещё как-то удавалось оставаться оптимистом. Но теперь он почувствовал, что ему просто необходима дружественная поддержка. И мальчик пошёл в мастерскую, к переселенцам.

Из взрослых он застал там только стариков. Те по давней привычке о чём-то спорили. Вовкиному приходу они обрадовались так искренне, будто за его плечами богатый опыт арбитра.

— Ну-ка, Владимир, включайся в наш разговор, — первым энергично пожал руку мальчику Олег Павлович и усадил его на табурет.

Поздоровался и Николай Павлович. Не объясняя сути спора, пояснил ситуацию:

— Мы тут с братом упёрлись в тему, как два бычка в одни и те же ворота, но с разных сторон. Авось ты нам поможешь докопаться до истины.

Олег Павлович жестом привлёк внимание мальчика и спросил:

— Володя, вот скажи нам, почему ты оказался в Ленинграде?

— Родители к тёте послали, — ответил мальчик.

— Та-ак. А были причины, по которым ты мог бы и не добраться до города? — продолжал расспрашивать его Олег Павлович.

— А-а, сколько угодно, — махнул тот рукой. — Убить могли и в поезде, и потом на дороге много раз, на одном хуторе мог остаться, на Урал была попутка, предлагали уехать. А когда поезд разбомбили, так хотел было домой вернуться, но передумал.

— Замечательно! — воскликнул Олег Павлович. — Вот видишь, Николай, наш юный друг неоднократно стоял перед выбором: быть ему здесь или не быть. И заметь, каждый раз решал сам. А ты упорствуешь, будто в нашем нынешнем прозябании виновата судьба.

— Я и сейчас это заявляю: мы оказались здесь благодаря случайному стечению обстоятельств, то есть судьбе.

— Да не случайно, а соз-на-тель-но, — рассержено сказал Олег Павлович. То, что мы с тобой здесь, закономерно.

— Случайно, — возразил ему Николай Павлович.

— Ладно, Коля, следи за мыслью и не перебивай, — сказал его оппонент.

— Давай-давай, — подзадорил тот брата.

— Когда с тобой случается нечто серьёзное, вот как сейчас, ты невольно оглядываешься назад, в своё прошлое. И что же ты там видишь? — Одну-разъединственную тропу, которая привела тебя к этому событию. И тогда ты обречённо говоришь: «Судьба».

— Так оно и есть, — живо подтвердил Николай Павлович.

Олег Павлович громко возразил:

— Но это не так! У тебя же был выбор. А ты всю свою ответственность хочешь свалить на судьбу. Вспомни, на этой тропе тебе встречались десятки или даже сотни развилок. И каждая такая развилка — возможность изменить судьбу. И ты на всем этом пути интуитивно, а иногда рассудочно выбирал, и выбрал именно этот вариант событий. А всеми остальными просто-напросто пренебрёг. Не так ли?

— Так, — неохотно согласился Николай Павлович. — Собственно говоря, что ты этим хочешь сказать, что я во всем виноват? И в том, что не успел эвакуироваться, и в том, что в мой дом попала бомба, и что я вспомнил о брате…

— Бомба — элемент случайности, а всё остальное результат твоего выбора. Творец той ситуации, в которой ты оказался, — ты сам. Судьба — не хозяйка твоей жизни, а избранница. Да и сама жизнь — не кованая цепь с набором неких случайностей, а огромная гроздь вероятностных событий, говоря иначе, сплошная альтернатива. Ну, теперь-то я убедил тебя?

— Устал я бодаться с тобой, брат. Логика есть и в моих рассуждениях. Но знаю, тебя не переспоришь. Ты с детства упрям. За это и недолюбливаю.

— Извини, Коля, характер.

— Знаешь, Олег, если бы ты проявлял такое же упорство в деле, то свою диссертацию ты бы закончил ещё в сороковом году.

— Ты прав, Николай. Свою настойчивость я использовал не там, где следовало. И только теперь, когда мы оказались у последней черты, стало ясно, что жизнь правильней измерять не прожитыми годами, а свершениями. А я всю жизнь готовился к своему открытию и не сделал его.

Николай Павлович встревожено взглянул на него.

— А не рано ли ты итоги подводишь? Я, между прочим, своего главного дела тоже не завершил. Но ведь у нас с тобой ещё есть время?

Олег Павлович коснулся плеча брата.

— Не лукавь, Коля. Я не знаю, как ты, но я с такой суточной нормой хлеба, как эта, пожалуй, и до Нового года не дотяну. Я это чувствую.

— Надо терпеть, Олег! Вот я уже практически приучил себя к такому рациону.

На что Олег Павлович возразил:

— Цыган тоже приучил свою кобылу не есть, а она взяла да подохла.

— С тобой просто невозможно разговаривать! — рассердился Николай Павлович. — Не ты один на голодный паёк садишься. Ведь по сто пятьдесят граммов хлеба теперь будут получать все, кто не стоит за станком, а это, пожалуй, две трети горожан, никак не меньше.

Конец ознакомительного фрагмента.