245-й… Исповедь полка. Первая чеченская кампания. Книга 1-я

Валерий Киселев

В конце декабря 1994 года 245-й гвардейский мотострелковый полк получил директиву Генштаба о переброске в Чечню.В полку было всего 170 человек… В считанные дни полк был развернут до штатной численности. Эта книга о том, что пережили и как воевали в Чечне солдаты всего лишь одного из полков Российской армии. Полк вел боевые действия под Грозным, освобождал от бандформирований Ведено и Шатой, а трагедия колонны полка под селением Ярышмарды 16 апреля 1996-го стала известна всей России.

Глава 2-я: «Были сборы недолги…»

Приказ о развертывании полка до штата военного времени получен, задача подчиненным поставлена — надо ее выполнять. В полку закипела работа. Начался аврал полкового масштаба, постепенно переходящий в армейский…

В первые дни нового 1995-го года в казармы полка стали прибывать и солдаты…

«А где здесь американцы?»

Олег Шатохин:

— В ночь со второго на третье января нам наконец-то привезли личный состав, в общей сложности тысячу семьсот человек, из Хабаровска, на самолетах. Вваливается через КПП такая толпа и первый вопрос: «А где тут американцы?» — «Вы что, охренели совсем?» Оказывается, этим ребятам сказали, что они летят на совместные учения с американцами. — «А мы где?» — спрашивают. — «В России!» — говорю.

Потом я понял, почему в полк привезли солдат из такой дали: на Дальний Восток так просто от нас из Нижегородской области не убежишь. Солдаты были из Приморья, с Камчатки, Сахалина, из Хабаровского края.

«Не думая и не гадая…»

Денис Белоусов, командир БМП, сержант:

— Ночью с Хабаровского аэродрома поднялся военно-транспортный самолёт. Закладывало уши, но, несмотря на это, ребята-новобранцы, прошедшие «учебку», шутили, разговаривали, смеялись, не думая и не гадая, куда их направили, и где они будут проходить срочную службу.

Я тоже летел в этом самолёте. В самом начале службы в 1994 году я обучался на командира БМП в Князе-Волконском, оттуда попал служить в Амурскую область, но и там пробыл совсем недолго. Успел родителям написать письмо о том, что жив, здоров. И не знал, что уже ночью в составе роты буду лететь в Нижний Новгород.

«Полная конспирация…»

Владимир Личман, механик-водитель тягача ремонтной роты, младший сержант:

— В армию меня призвали осенью 94-го, в учебке, в Завитинске, готовили на механика-водителя танка. Готовили нас неплохо — были и стрельбы на полигоне, и марш на сто километров. По крайней мере, я знал, как танк заводить, и из автомата тоже стрелял.

Оттуда нас в конце декабря собрали из всей дивизии несколько сот человек и отправили в Хабаровск. Получили новое обмундирование, бронежилеты, каски. Никто из командиров даже словом не обмолвился — куда и зачем едем…. Полная конспирация. Сказали только, что в боевую часть. И — на самолет. Приехали в Мулино. Посмотрели мой военный билет, кто я по специальности, и распределили меня в ремроту, на тягач.

«Я понял, что мы мясо…»

Иван Н., заместитель командира взвода, младший сержант:

— Двенадцатого июня 1994-го года меня призвали в армию. По распределению я с большей частью парней из своего города попал в войсковую часть, расположенную в городе Завитинске. Это была учебка. Сначала попал в мотострелки, но потом перевели в танковый полк. Двадцать четвертого декабря 1994 года нас, из всех частей расположенных в Завитинске, собрали около двух тысяч человек, заставили заполнить анкеты, выдали новое обмундирование и сказали, что поедем на совместные учения с американцами. Ночью нас погрузили в вагоны и рано утром мы прибыли в Хабаровск, откуда нас отвезли в войсковую часть быстрого реагирования «Млечник» — туда свозили всех из дальневосточных частей. В части творился беспредел, действовал принцип: всё свое ношу с собой, иначе украдут. Проснувшись утром, обнаружил, что пропали сапоги. Пришлось искать себе обувь таким же макаром. Потом спал обутым.

Там в первый день ко мне подошел парень, мы поговорили с ним, познакомились. Это был Дима Гонтарь, который потом попал в плен. Но он быстро метнулся к другим парням, которым сказал про меня что-то, и у нас с ними произошёл конфликт. Чуть не дошло до драки. Впоследствии тот парень, который пытался на меня надавить, служил в пятой роте, и мы иногда сталкивались с ним. Помню его злые глаза, я видел, как он хотел меня порвать. Но дальше обмена взглядами ничего не происходило. В Хабаровске мы встретили Новый год, нам вручили всем по подарку. Там же я узнал, что мы едем в Чечню. Я понял, что мы мясо, так как перед отъездом из Завитинска я видел по телевизору, что происходило в Чечне.

Каждый день приезжали генералы, проверяли нас на готовность, а мы стояли на плацу по часу, а то и по два. Пока ждали его приезда, было ощущение, что стоишь голыми ногами на плацу. Генерал пробежит в своих надраенных штиблетах пять минут вдоль строя, и уедет. Как мы все их материли… Хорошо, что они не слышали…

Один раз нас вывезли на полигон, где мы бросали камни, вместо гранат, в окно здания…

«Утром пожурят, попугают…»

Роман Вищеревич, оператор-наводчик АГС, рядовой:

— На призывном пункте Владивостока за распитием водки я познакомился с двумя парнями — Саней Усатых и Серегой Поповым. С ними попал в одну учебку, в одну роту. После учебки я и Попов попали в один батальон, а Усатых тоже в Белогорск, но в другой полк.

Моя служба началась с танковой учебки Завитинского учебного центра, механиком — водителем Т-80. В неделю два вождения, два раза стрельбы, два кросса. Для армии образца 1994-го это было вполне нормально. Четвертого июня 1994 года по окончанию учебки меня перевели в Белогорск, в танковый батальон мотострелкового полка.

В конце декабря шесть человек из нашего батальона, в том числе четверых «дедов» и нас двоих после учебки откомандировали в Хабаровск, на Красную речку. Сначала нас повели на смотрины, и как раз в тот полк, где служил Усатых, где мы и повстречались. Узнав, что и как, он и Олег Шупыра написали рапорта, что готовы ехать. Народу там было много, со всего округа собирали.

Перед Новым годом нам выдали деньги и отметили мы его прекрасно. В начале января, после того как КПП части начали осаждать родители, нас под утро перебросили на аэродром, потом на самолеты, взлетели и через несколько часов — «Здравствуй, Мулино!».

Почти половина из нас были танкисты, и, так как других солдат не было, раскидали в полку в Мулино, кого куда. Так я и стал оператором-наводчиком АГС. У нас половина взвода были бывшие танкисты. Первым командиром взвода был капитан Хохлов — хороший мужик, с ним воевать было можно. Старших командиров не помню — они все были в орденах, даже зампотех батальона.

Получили оружие и все остальное. Каждый день в Мулино мы проводили на полигоне — пристреливали автоматы и учились стрелять из АГС, изучали для нас новый вид оружия, о котором я раньше не знал. АГС оказался простым в обращении и больших навыков не требовал. Моим номером расчета АГС был Олег Шупыра, с ним всю зиму 95-го в секретах просидели.

Какая у нас могла быть дисциплина: деньги давали часто, водка — дешевая. Деньги просто выдавали — сперва в Белогорске, потом в Хабаровске, в Мулино. Водка в Хабаровске была 9000, а в Мулино — 2500. После ужина мы ходили в поселок, патрулей не видел ни разу. Пили в казарме. Если честно, пьянство процветало повсеместно. Строго никто не наказывал: командиры знали, куда мы едем. Утром пожурят, попугают, и все. Контроля вечером за нами практически не было.

«Всё было на нервах…»

Александр Суровцев, командир 2-й мотострелковой роты, капитан:

— На момент получения директивы Генштаба на отправку полка в Чечню: техники нормальной — нет, людей — нет. Пригнали нам БМП-2 из других частей армии, из них и того, что у нас было, выбрали хорошие машины, скомплектовали, получилось более-менее.

Солдат с Дальнего Востока привезли уже экипированных, в бронежилетах, но кто же из командиров отдаст в другую часть хороших солдат. Отобрали из прибывших механиков-водителей, большинство из них были очень слабые в профессиональном плане. Наводчики-операторы имели только начальный уровень подготовки, не могли толком снарядить боекомплект, не знали, как вставлять в пулемет ленту с боеприпасами.

Все дни до отправки мы, офицеры, жили в казармах с солдатами. Проводили боевое слаживание, огневую подготовку, но из командиров взводов у меня сначала был только один, старший лейтенант Сергей Быхалов. За три дня до отправки пришел еще один взводный, а третий командир взвода появился перед самой погрузкой в эшелон. Техник роты был водолаз по профессии, прислали его из понтонного полка в Муроме: «Что это такое — БМП?», — смотрит на нее с удивлением. По технике, имеющейся в мотострелковой роте, он практически ничего не знал.

Все было на нервах в эти дни. Старшины роты нет, поэтому вся вещевка, каски, снаряжение, их хранение, выдача под росписи, да и штатную книгу надо составить — все было на мне, и все надо было сделать и оформить за неделю…

«Попадались и такие ухари…»

Александр Синякович, начальник штаба 2-го мотострелкового батальона, майор:

— До Нового года в соседнем дисбате объявили амнистию, дали оттуда людей, но часть из них от нас дезертировали. Основная масса солдат была с Дальнего Востока. Разные оказались люди. Были и толковые, механики-водители, наводчики. Во взводе связи, который мне подчинялся, люди были обученные. Запомнил наводчика-оператора рядового Ли, кореец — изумительный был солдат, стрелял хорошо. Помню механика-водителя рядового Гоголева. Они были уже послужившие.

Но попадались и такие ухари, что даже рассказывать не хочется… Захожу как-то в солдатское кафе, некогда домой было ходить, мы на ходу от усталости засыпали, а там гужбан стоит — одеколон пьют. И такие были, но не все.

Как-то ездили с командиром минометной батареи Игорем Андроновым домой, возвращаемся в полк, и у самых ворот мы с ним заснули от усталости. Машина уперлась в забор, буксует, кто-то идет, в стекло стучит: «Парни, вы куда?»

«Я разучился спать…»

Петр Шашкин, командир 6-й мотострелковой роты, старший лейтенант:

— Первого января мы с Виталием Зябиным собрались отметить Новый год. Вдруг ночью стук в дверь, посыльный из штаба полка: «Сбор по тревоге! С собой иметь противогаз».

В ночь с первого на второе января моя рота уже была сформирована, численностью — сто один человек. Но из офицеров и прапорщиков в роте я был один. Приказ о назначении ротным получил только четвертого января. Все формирование роты было на моих плечах, так как до 12-го января у меня не было командиров взводов, старшины, техника и замполита. Они пришли, когда рота прошла боевое слаживание, загрузилась боеприпасами, получила все имущество. Командиром первого взвода пришел лейтенант Сергей Желудков, служил у нас полгода, второго — лейтенант Саша Марголин, внук знаменитого конструктора пистолетов. Позже его назначили командиром гранатометного взвода, и в конце остались я и Желудков. Третьего взвода не было, вместо него был внештатный огнеметный взвод, как резерв командира полка.

С того момента я и разучился спать. Мой сон составлял примерно полтора часа в сутки. Много надо было получать имущества, снаряжения, все самому, все надо записывать. Поэтому и не спал, держался на кофе. Однажды в эти дни комбат отругал меня, что я вывел роту на построение с оружием вместо лопат. Я так устал, что перепутал. Комбат приказал отвести меня спать, но как я мог оставить роту — вышел через другие двери казармы и снова встал в строй. Комбат тогда хотел меня убить… Я уже не понимал, не осознавал, что делал.

Если говорить честно, а особенно сейчас, когда я чего-то смог достичь, и служба моя на стадии заката, думаю, я могу дать анализ своим действиям на тот период времени. Не знаю, что думают другие, а я считаю, что попадись мне сейчас такой ротный, каким я был на тот момент — порвал бы «как Тузик грелку». Думаю, что я был никудышным ротным. Это моя самооценка и прошу не укорять ни в чём.

«Паять умеешь? Что такое транзистор?»

Вадим Лященко, начальник связи полка, капитан:

— Начали приходить борта с Дальнего Востока. Бойцов в клуб загнали, нас, группу офицеров, посадили в комиссию отбора. Сидели по порядку: сначала разведка, потом я, связь, и другие спецы — артиллерия, зенитчики, танкисты и т. д. Отбирал по принципу «свет в глазах». Задаю вопросы: «Паять умеешь? Что такое транзистор? Как ток по проводам течёт?» Если отвечает — беру сразу.

Офицеров в моем подчинении сначала не было вообще. Один мой солдатик-срочник, ещё с Германии, Максим — с ним вдвоем и начали подготовку личного состава. Потом прислали офицеров и прапорщиков, всех из Воронежа. Ротный Бронислав Волков — молодой старлей, но хватка сразу была видна, толковый, рассудительный, спокойный. Прапорщики — молодцы, технари, технику подготовили, укомплектовали. Старшина, старый дед, личный состав обеспечивал классно. В общем, повезло мне и с офицерами, и прапорщиками.

Дополнительно в полк придали узлы связи, для связи с Москвой, армией, штабом группировки.

Тропосферная связь, космическая, релейки, ЗАС (закрытая армейская связь — авт.) и т. д. В общем, всё, чего в полку в принципе быть не должно. Но офицеры на приданных узлах были хорошие, реально профи. Я училище связное не заканчивал, мне трудно было в нюансах разобраться, общее руководство осуществлял всей этой махиной, они — молодцы ни разу не подвели. Я тогда ещё капитаном ходил, а начальник космической станции был майор. Чудно было: целый майор докладывает мне, капитану, о выполнении задач. Они понимали, что на мне вся ответственность лежит, поэтому и старались не подводить.

Укомплектовываться техникой нам помогали два полковника из штаба округа. И, как ни странно, действительно помогали, а не мешали. Радиостанции переносные, аккумуляторы к ним, кабель телефонный, телефонные аппараты — всё появлялось по моей заявке мгновенно. Так что спасибо им.

Был в те дни интересный момент… Кодограммой прислали таблицу позывных для полка. Там такие слова были выбраны, что без пол литры и не выговоришь. Из опыта Закавказья, знаю, что для пехоты позывные должны быть легко запоминающиеся, а то в горячке боя солдатик никогда не вспомнит, как его командира в эфире зовут. Позвонил в Москву, ругался долго, и со связистами, и с особистами. Разрешили мне свои позывные придумать и готовую таблицу им переслать. Так появились в эфире «Лев», «Рысь», «Бизон», «Гранит», «Сосна», «Буссоль»… Ну, а себе оставил «Пума-20», я с этим позывным ещё с Закавказья воевал.

«Тяжело, но ничего…»

Евгений Крюков, заместитель командира ремонтной роты по воспитательной работе, капитан:

— В полк на эту должность я приехал третьего января 1995 года, а командир роты прибыл вообще за пять дней до отправки эшелона. До этого я служил замполитом технической батареи в ракетной бригаде, а еще раньше — в стройбате. В конце 94-го года ко мне пришел психолог части: «Жень, ты можешь не ехать в Чечню: у тебя маленький ребенок». У меня не было бы морального права быть замполитом, командовать, работать с личным составом, если бы не поехал. Тем более что троих военнослужащих нашей батареи я уже отправил в 166-ю мотострелковую бригаду. В полк нас поехали два офицера — я и капитан Олег Гордиенко, и два прапорщика — Кальков и Попов. Те из кадровиков, кто нас подбирал в полк — руководствовались одним: заткнуть бы дырку в штатке. Но этим затыканием очень часто попадали в точку…

Доехали до полка на электричках, на попутках. Хорошо, что мы приехали вчетвером: со знакомыми было легче. Поселили нас в модуле вместе с другими приехавшими офицерами — там холодно, голодно. Пришли в клуб, там нас распределили по подразделениям. Заместителем командира нашей роты был капитан Эдик Тумасов, прекрасный офицер, которого уважали солдаты и командный состав подразделения. Командирами взводов были старший лейтенант Облаков — взвод регламента, из Берлинской бригады, и прапорщики Папка — взвод бронетехники, Слава Кальков — автовзвод и впоследствии, уже в Чечне, Хлебников — взвод спецработ. Взводом ремонта оружия также командовал хороший прапорщик. Командиром роты был старший лейтенант Олег Гордиенко, однофамилец другого, который с нами приехал из Шуи.

Мой сослуживец по ракетной бригаде Олег Гордиенко пошел замполитом в третью мотострелковую роту. Командир ее, Хуршед (Слава) Сулейманов, изумительный, спокойный человек, очень грамотный офицер. Это был хороший тандем — Олег Гордиенко и Хуршед Сулейманов, холерик и сангвиник. Через полгода, в начале июня сидим у него в роте, столик поставили, не без водки. К тому времени из «старых» офицеров в роте уже никого не было… Гордиенко остался один, остальные уже заменились. «Олег, — говорю Гордиенко, — ты больше на боевые не ходи, у тебя же трое детей…» — «Хорошо, не пойду». В это время строится колонна на Шатой, подбегает боец из его роты: «Товарищ капитан, вы с нами пойдете?» — Гордиенко так посмотрел на меня, жалобным, непонятным взглядом, и ответил: «Да, иду». И боец кричит по колонне: «Мужики! Замполит с нами идет!». И все закричали: «Ура!» О такой оценке, таком доверии солдатами работы офицера можно было только мечтать… Ну, как он после этого мог не пойти на операцию, хотя мог был ехать домой — ему уже шла замена.

Пятого января в роту стали приходить бойцы. Разные были, слов нет… Тот же Максим Зотов — хороший сварщик, но разгильдяйчик еще тот… Помню, как подошел ко мне один узбечонок с Дальнего Востока, просится в роту. Его хотели оставить в Мулино. Мы старались мусульман не брать в Чечню, чтобы на него там свои не наехали. Упросил, взяли его. Он не прятался от службы, не бегал. Солдат в роту отбирали сами: нужны были специалисты. Без сварщиков, слесарей, ремонтников других специальностей в ремроте вообще делать нечего. Нужны были механики-водители на тягачи — без них не было ни одного боевого выхода техники. Техники в роте было много: два-три тягача, на базе «Урала» для эвакуации техники, два танка, тоже как тягачи работали. Техника была не совсем убитая, но и не новая. Пацаны начали ее ремонтировать. Это был ужас: холод, согреться негде. Как они ее заводили на морозе — ума не приложу… Очень помогал командир взвода старший прапорщик Валерий Васильевич Папка — афганец, умница, прекрасный человек, отличный техник, профессионал. А как он пел, хотя и хриплым голосом, сколько песен знал… Он в эти дни по всему полку мотался со своими ребятами. Прапорщики с солдатами привели технику в более-менее нормальный вид. Вся она стояла в поле…

Моя задача была — собрать данные на солдат, по штату в роте было 87 человек, все записать, а времени — в обрез. Со всеми надо познакомиться, я до сих пор удивляюсь, как успел все это сделать до боевых действий. Один пацан за мной как хвостик ходил, по всему полку, чтобы взяли его именно в нашу роту, и потом оказался прекрасным бойцом. Еще одного солдата привели, а я не хочу брать, было какое-то нехорошее предчувствие. Он, рядовой Стракулин, при мне погиб единственный в роте, 27 марта, недалеко от Промканала и речки Гойта, от случайного выстрела.

С дисциплиной было сначала тяжело, но ничего. В подразделении подобрался хороший коллектив офицеров и прапорщиков, которые не были новичками в работе с солдатами. В ремроте чем было проще: к вечерней поверке солдаты настолько уставали, что им уже ни до чего было, не до ерунды. Некоторые по вечерам выпивали, не без этого, но людей мы загружали всегда чем-нибудь.

Подготовка к отправке — это был кошмар. Спали урывками, не высыпались, все на нервах. Тяжело было… То и дело совещания — об этом даже вспоминать не хочу… Каждый вечер доклад по личному составу и чего из техники не хватает… Но запомнилось в эти дни спокойствие командира полка.

«Мы шо, на параде?»

Игорь Ткаченко:

— Третьего января я уехал в часть. Приехал и попался на глаза Чепусову, начальнику штаба полка. Воткнули меня в наряд по части. В полку суматоха, никто не знал, за что хвататься и куда идти. Все были в нервозном состоянии. Мы после Германии были все как на расслабоне, что ли, и тут на тебе — «военное время». Сижу в «аквариуме», дежурю, вокруг люди ходят неприкаянные. Подходит ко мне подполковник из штаба дивизии: — «Ты Ткаченко?» — Без ложной скромности говорю: — «Так точно» — «Тебя послезавтра вызывают в военную прокуратуру, в Нижний» — «Зачем?» — «Там всё узнаешь».

А у меня послезавтра опять наряд по части. Спрашиваю Чепусова: «Сергей Иванович, так и так, прокуратура, Нижний, и наряд как-то не получается», он мне: «Забей», — «Есть забить». Забить всегда хорошо у меня получалось. Проходит два дня, картина повторяется: «аквариум», наряд, подполковник из штаба дивизии и немой вопрос «Старлей, ты какого рожна здесь?» Я был сообразительный малый и не стал дожидаться, когда вопрос сформулируется и быстро перевел стрелки на начальника штаба полка, подполковника Чепусова, который по неосторожности проходил мимо. Штабной вспомнил годы, когда он водил роты по нескошенным лугам и рассказал Сергею Ивановичу, что нет никакой необходимости препятствовать работе военных прокуроров. Сергей Иванович согласился. Договорились на шестое января 1995 года.

Приехал в прокуратуру. Следователь прокуратуры с суровым видом сообщает мне, что я подозреваюсь в избиении офицера дисбата и его жены в поселке Мулино во время празднования Нового года, в Доме офицеров 31 декабря. — «Меня в Мулино не было, я был в Питере» — «Проверим». Но, чувствую, он не то что проверять не собирается, он меня уже заочно осудил и в камеру посадил лет этак на пять. Улыбаюсь. — «Зря скалишься, старлей, это серьезные обвинения, тебя опознали» — «Я через неделю-другую в Чечню уезжаю» — «Сбежать у тебя не получится, сейчас закроем тебя в камере и будешь сидеть до суда».

Тут-то мне совсем весело стало. Сдержался, промолчал. Приехали потерпевшие… Смотрят на меня и, к разочарованию следователя, не могут меня опознать. — «Не, не он, на фотографии он был, а вживую не похож». И всё. Гражданин начальник мне: — «Встань, сними очки» — «Иди ты, капитан, к лешему, не было меня там. И в очках не было, и без очков не было».

В общем, капитан дисбата опознавал своих обидчиков по фотографиям из личных дел в штабе 47-й дивизии. Знал, что обидчика звали Игорем и что он был артиллеристом. Приглянулась им моя фотография, вот вся заваруха и началась. Не знаю, что да как, но следователь был очень расстроен. Потерпевший извинялся за себя и за следователя и, в качестве моральной компенсации, довез меня на своей машине из Нижнего в Мулино.

Приехал в полк злой, замерзший и уставший. На следующий день в полк пришли борта с личным составом, но вопрос с моей должностью так и не был решен. Техники во взводе визирования нет, людей нет, хожу по части как прикомандированный. Спрашиваю: «Что делать-то?» — «Жди». Чего ждать — не говорят… В конце концов десятого января вечером Игорь Бабанин, наш строевик вызывает и спрашивает: — «Пойдешь СОБом к Зиновьеву, в минометную?» — «Я бы в дивизион…» — «Там нет должностей, все занято, надо в минометную, в первый батальон». — «Хорошо, оформляй».

Лешу Зиновьева я знал хорошо еще по Германии, с минометами было хуже, но это не являлось большой проблемой, и я согласился, жалея, конечно, что не попал в артдивизион. Леша мне: «Дуй в расположение и принимай личный состав».

Пришел в расположение батальона, на втором этаже в дальнем углу расположилась минометная батарея. В расположении царил хаос… Бойцы хаотично перемещались по казарме, некоторые уже находились в состоянии невменяемости по причине воздействия на их неокрепшие организмы паров алкоголя. Время было около 20.00. Зашел в каптерку. Сидят два офицера. Познакомились, ими оказались Игорь Андреев из артбригады, второй «сошник» и майор, замполит батареи, Игорь. Они дико обрадовались моему появлению. Замполит быстро стал собираться, подтягивая за собой Андреева: «Мы на ужин сходим, помоемся и к вечерней поверке придем, представим тебя». Я знал, что увижу их не раньше завтрашнего утра, но их можно было понять. «Идите — говорю — буду ждать», и они бочком, бочком, юрк и — нету. Я посидел немного, почесал репу и пошел строить своих чудо-богатырей. Богатырей было не много, больше — чудес… Построил. Стоят. Подаю команду: «Равняйсь!»… Стоят, кто как. «Отставить. Равняйсь!»… голос с галерки: «Мы шо на параде?». Более того, во время чтения списка вечерней проверки пехота продолжала своё хаотическое и сумбурное движение по расположению. — «Хорошо, согласен, не на параде. Давайте знакомиться». Начинаю читать список проверки, не обращая внимания на отзывы «здесь» и «тута». Дочитал до конца список, пропустил только одну строчку, в которой было вписана всего одна буква, подумал «ошиблись, наверное, в суматохе». Спрашиваю: «Кого пропустил?» — «Меня», — отвечает боец. — «Как фамилия?» — «И. И Сан Хо. Сан Хо — имя, И — фамилия».

Понял, не ошиблись. Из строя вопрос «А вы кто такой будете?» Мелькнула мысль: «Хорошо, что на «Вы». — «Я ваш старший офицер батареи, фамилия моя Ткаченко, зовут меня Игорь Викторович, времени для знакомства у нас с вами будет предостаточно, а сейчас даю полчаса на подготовку ко сну и отбой. Вопросы есть?» — «Нет». — «Тогда замкомвзвода ко мне, остальные разойдись».

Объяснил сержантам политику партии по поводу отбоя, но поддержки в их глазах не увидел. Отпустил и их. Отошел в каптерку, выпил чаю, посидел минут двадцать и вышел проверить свои владения. Нет, я понимал, что не увижу там идеальной картины всеобщего сна, но то, что я увидел, совсем не укладывалось в моё понимание. Спать никто не собирался, ну, может человек пять-десять и укладывались, остальные занимались кто чем. Зашел поглубже, между кроватями обнаружил посиделки. Сержанты накрыли «стол» — две бутылки водки, скромная закуска. — «Вы, братцы, ничего не попутали?» — «Да ладно, мы, может быть, последний раз в жизни. Ты же понимаешь, старлей. Садись с нами», — «Спасибо за приглашение, но после команды „Отбой!“ не пью».

Забрал водку, зашел в умывальник и вылил водку в раковину… Картина маслом… В умывальнике, гудящем как муравейник, воцарилась тишина. Только слышно как водка булькает… Казалось, некоторые перестали дышать. По окончании процесса раздались недовольные голоса. Вернулся в расположение. Опять сидят, опять с водкой. Повторил процедуру. Стал укладывать по кроватям. Уложил основную массу, остальных навыдергивал из умывальника соседних расположений и туда же — в койку. Час я потратил на раскладку бойцов и вместо «Спокойной ночи, товарищ старший лейтенант» получил: «Ну, п…ц тебе, старлей, твоя пуля первая будет в Чечне». Результат, тем не менее, был положительный. Минометная батарея «тверёзая» к нулям спала или делала вид, что спит. По сравнению с медчастью мы были ангелами, пехота гуляла до двух часов ночи.

«Открываем ящики — автоматы ржавые…»

Александр Синякович, начальник штаба 2-го мотострелкового батальона, майор:

— Техника батальона — БМП-1, на пятьдесят процентов укомплектован. Пригнали нам новую технику из танковых полков, собирали ее везде, где можно. Как раз ударили морозы, а парк, где стояли машины — открытый. Заводили потом с огромным трудом. А затем оказалось, что берем с собой не БМП-1, а БМП-2. Надо было быстро переучиться, и офицерам, и обучать людей.

Выдали солдатам оружие со склада. Открываем ящики — автоматы ржавые, да такие, что затворы было не передернуть. У некоторых автоматов и ремней не было, проволоку вместо них прикрутили. Повел с одним сержантом солдат на тактические занятия. Как раз приехал на полигон командующий армией генерал Ефремов. — «Что у вас творится?» — спрашивает меня. — «Занятия проводим». — «А где взводные?» — «Нет». — «Где ротные?» — «Нет». — «А где ремни на автоматы?» — «Нет». Потом все же их нашли, эти ремни.

С горем пополам сформировались. Это было очень трудно. Люди прибывали, их надо записать в штатные книги, бумаг было — ужас! Кто-то заболел, надо искать замену, потом матери солдат стали приезжать, своих детей пытались забирать. В эшелоне, когда уже погрузились, я все еще пересчитывал, сколько же у нас личного состава. Цифра постоянно колебалась. На момент отправки в батальоне было 420 человек.

Два техника роты были опытные, прапорщики Червов и Папка, они и загружали технику на платформу, крепили ее солдаты. А вот третий техник… Когда на Червленой разгружались, у одной БМП гусеница слетела, я этому технику говорю: «Быстрей, что стоишь, помогай! — «Я вообще-то музыкант!». Он из какого-то оркестра был, а его техником роты назначили.

Все подразделения, что положены по штату, у нас были. Но все же в штат надо было ввести еще некоторые подразделения. В штате мотострелкового батальона, по-моему, должен быть инженерно-саперный взвод. Мины же надо ставить, а кто будет разминировать? Надеяться только на инженерно-саперную роту полка не стоит. Нужна была своя землеройная машина, инженерная машина разграждения. Разведвзвод неплохо бы иметь. В Афганистане у нас в батальоне был штатный разведвзвод. По штату в каждом взводе был снайпер, но лучше, чтобы в батальоне они были одной командой, со своим офицером, который бы их тренировал. Когда у командира взвода в подчинении и снайпер, и пулеметчик, и гранатометчик, то снайпер, как правило, наименее обучен.

Своего артиллерийского дивизиона полку в принципе хватало, но было бы больше артиллерии — было бы лучше. Артиллерия работала хорошо: дали ей заявку на огонь — выполняется без затяжки.

А вот по тыловому обеспечению… Например, одна баня на полк — это смешно…

«В политику я не вникал: некогда…»

Юрий Цуркан, командир 2-го мотострелкового батальона, майор:

— В начале января пошли борта с солдатами с Дальнего Востока… На должности механиков-водителей БМП прислали механиков танков и водителей БТР. А у нас же БМП, это другая структура. У меня в батальоне были БМП-1, а потом нас пересадили на БМП-2. Майор Юдин их пригнал из Сормова, учил мои экипажи пушки заряжать, разряжать. Одновременно и водили, и стреляли. Чему-то тогда научили, но больше по ходу дела научились, в Чечне.

Состояние оружия было хорошее. Кому попадалось ржавое? Со склада, может быть, но его же надо было почистить! Люди любят сгущать краски. Может быть потом, когда в горах стояли, состояние техники и оружия было хуже. Помню из этого периода такой способ запуска двигателя БМП. Машина стоит в гору, мордой вперед, под гусеницы кладут камень, механик садится в люк, камень выдергивают, она покатилась назад и — завелась. Такой способ приняли, потому что аккумуляторов не было. Никто ими не занимался, вот они и пришли в негодность.

Были у меня хорошие прапорщики, Папка и Червов, в Прибалтике служили инструкторами в учебке, они практически технику батальона вдвоем и загрузили на платформы, все 40 машин.

Что нас ждет в Чечне — представлял смутно.… Непонятная задача была. В политику я не вникал: некогда, у меня пятьсот солдат, техника, имущество… Даже не знали, зачем едем. Все нам объясняли в общих словах…

«А зачем мы туда едем?»

Евгений Крюков:

— Правильно замполит полка майор Гришин сказал, что практически ничего до нас не доводили. При формировании полка один из сержантов роты меня спросил: «Товарищ капитан, а зачем мы туда едем? По какой причине?» — «Мы выполняем приказ. Больше пока и сам не знаю». Потом этот сержант, когда на станции Червленой русские старушки кланялись моим пацанам в ноги и, благодарили, что защищаем нас от беспредела, понял, зачем мы в Чечне.

«Опыта у большинства — никакого…»

Петр Шашкин, командир 6-й мотострелковой роты, старший лейтенант:

— Солдаты были в основном из 882-го и 386-го полков, из Хабаровска. Им сказали, что едут на учения, или на подготовку к параду. Начальная боевая подготовка у большинства была с оценкой «неудовлетворительно».

Только в период боевого слаживания солдаты узнавали, как загружать боезапас в БМП, как стрелять. Помню, механик-водитель БМП Витя Кравченко на самом деле был кочегаром на полигоне, Кирилл Кардашидзе был механиком-водителем танка Т-80, а к нам попал наводчиком-оператором БМП. Опыта у большинства — никакого. Но вот Андрей Заикин, мой механик-водитель — молодец, машину и свое дело знал отлично, у него талант был. Помню случай, когда Валера Каблуков подорвался на ГАЗ-66, мы его везли в медроту на нашей БМП, вижу — впереди траншея, говорю Андрею: «Аккуратно, в машине раненые», — «Ротный, командуешь ротой и командуй, а мне не мешай». Машина пролетела через капонир и падает на все двенадцать катков плавненько, как ни в чем ни бывало, и дальше пошла…

Перед отправкой я спрашивал солдат своей роты: «Поедешь?» Были такие, что отказались ехать. Убежал младший сержант Евгений Масловский. Потом оказалось, что он был неоднократно судим, в том числе за незаконный переход госграницы. Через два года мне пришло письмо от следователя с Дальнего Востока, требовал характеристику на Масловского. Его посадили, как дезертира.

«Зато документы были в порядке…»

Игорь Бабанин, старший помощник начальника штаба полка по кадрам и строевой части, старший лейтенант:

— С прибытием в полк солдат в штабе началась авральная работа. Всех надо принять, оформить, а их тысяча семьсот человек. Огромный объем работы по документам. Приходилось все это делать днем и ночью. Я диктую машинисткам, они печатают приказ на зачисление солдат в полк, это номер по порядку, должность, военно-учетная специальность, фамилия, имя, отчество, место рождения, призыва…

Все они хорошо одеты, в бронежилетах, чудо-богатыри! Но как солдаты, это были полные нули, ничего не знали. Заполняю учетно-послужной список, передо мной — механик-водитель БМП. Спрашиваю: «Сколько передач у БМП?» Я окончил Киевское танковое инженерное училище, в Германии служил командиром взвода ремонтной роты, потом помощником начальника бронетанковой службы полка, поэтому технику знал. У этого солдата глаза становятся круглыми, молчит. — «Ладно, вопрос попроще: сколько катков у БМП?» — «По-моему, пять». — «Вообще-то двенадцать…». Зато документы у всех таких механиков-водителей были в порядке. В военном билете, в учетно-послужной карте написано, что прошел учебку, имеет классность, да и печать стоит. Солдаты на Дальнем Востоке в то время — истопники или все время в наряде, какая там боевая учеба… — «Топил?», — спрашиваю, — «Топил» — «Чем?» — «Углем…»

Но потом помаленьку начинали их учить водить БМП, стрелять. Восемь часов разницы с Дальним Востоком, ночью солдаты ходили по казарме, не спали, а днем на занятиях, только команда «Перекур!» — на снег попадали, и спать. У них не было времени хотя бы адаптироваться к другому часовому поясу…

Солдаты писали на конвертах домой из Мулино: «Почтальон, доставить скорей письмо маме, меня отправляют в Чечню».

Евгений Ращупкин:

— Стал ездить с командирами рот принимать технику на батальон. Ее собирали со всей дивизии. Все системы машин проверяли, чтобы все работало. Техника была боеготовая, но по мелочи все равно что-нибудь вылазило: железо есть железо. Во время приемки техники познакомился с майором Юдиным, отбирали с ним лучшие машины. Вместе их перегоняли, пристреливали оружие. А холода стояли — ужас! Мне майор Юдин еще отдал свои теплые варежки — «А то руки не бережешь!».

Времени не было, чтобы поспать, когда с полигона приходил. Офицеров не хватало. Многие офицеры, кто приходил тогда в полк, друг друга не знали. Так они принимали дела, солдат. А новые солдаты — парни были нормальные, но необученные. Например, снайперу дали пять патронов выстрелить, вот ты и снайпер. Дали мне механиков-водителей — «Возьми, обучи!», но времени на это толком уже не было. Первое время некоторые солдаты еще не знали своего командира роты. Спросишь солдата: «Ты откуда?» — «Не знаю…» Памятки им писали, кто в какой роте, кто командир взвода. Потом пообтерлись, и сержанты их подгоняли, и сами соображали.

Хуршед Сулаймонов, командир 3-й мотострелковой роты, старший лейтенант:

— Технику готовили сами офицеры. Зам командующего 22-й армии по вооружению полковник Ершов в парке около месяца с нами технику готовил, ни минуты не давал расслабляться никому, даже себе. В Чечне я его с благодарностью вспоминал. С техникой у меня в роте особых проблем не было. С огромной благодарностью вспоминаю старшего техника роты старшего прапорщика Александра Дидыша, прикомандированного из понтонного полка из Владимира.

А вот по подготовке личного состава, стрелкового оружия и слаженности подразделений лучше и не говорить… Личный состав прибывал бортами военно-транспортной авиации из Дальневосточного военного округа. Солдаты были набраны из разных частей, не особо подготовленные, их обманули — говорили, что едут на учения в МВО. Эти ребята в дальнейшем показали себя достойно. Кто остался, не ударившись в бега, иногда удивляли. Война быстро учит. Потом и коллектив сформировался. Солдаты после первых боестолкновений и потерь взрослеют быстро, появляется ответственность, начинают понимать с полуслова. Без неприятностей, происшествий и даже преступлений не обошлось, но в основном я с большим уважением вспоминаю ребят, призванных из Приморья, с Сахалина, Амурской области, Хабаровского края, Забайкалья, Новосибирской области и Урала.

«Один даже держал в руках мину…»

Игорь Ткаченко, старший офицер минометной батареи 1-го мотострелкового батальона, старший лейтенант:

— В целом солдаты были нормальными ребятами, и тогда я понимал, что с ними происходило. Настрой был тяжелый. Бойцы не без основания были озлобленны тем, что их обманули, что они оказались крайними, и мысль, что хуже уже не будет, позволяла им вести себя по отношению к установленному порядку крайне пофигистично. А так как этот порядок олицетворяли офицеры, то и отношение было соответствующее. Говорить о воинском коллективе, патриотизме, любви к Родине, уважении к ратному делу было просто неуместно. Все это придет позже, а до некоторых не дойдет и вовсе. Разными способами и различными методиками, не всегда поощряемыми педагогикой, мы со временем пришли к тому, что стали понимать друг друга.

Утром началось «боевое» слаживание, а по сути мы знакомились друг с другом и начинали обучение бойцов с нуля. В лучшем случае десять процентов (в абсолютных цифрах — пять человек) личного состава видели миномет, один даже держал в руках мину. И смех, и слезы… Сержанты просто аховые, нулевые, как командиры минометных расчетов, и минусовые, как младшие командиры.

Артиллерия — не пехота, в профессиональном плане необходимо иметь достаточно много знаний и отработанных навыков, которые невозможно получить за две-три недели. Для этого требуется время и, что не менее важно, желание обучаемого. И с тем и с другим проблемы: не было ни времени, ни желания. Если со временем мы ничего не могли сделать, то желание приходилось прививать, в том числе и насильственно, т.е. силой кулака и крепкого слова.

«Пошли пьянки, мордобой…»

Николай Тимко, командир инженерно-саперной роты, капитан:

— Своих солдат в нашей роте было всего шесть человек, все контрактники. Взводные свои, хорошие, без опыта, но с военных училищ. Солдат прислали, и это был беспредел… Набирали к нам — кого попало. С дисциплиной были проблемы. Пошли пьянки, мордобой…

Были среди солдат и контрактники. Пообещали им большие деньги. Был в роте один мужик лет сорока, пьянь пьянью, и объясняли ему, что пить нельзя, и били, и к кровати привязывали… А потом ничего, справился с собой, нормально служил. В конце концов у нас слепилась чудесная рота, и это еще до отправки! А вот куда едут — воевать, на смерть — не осознавали. Профессиональная подготовка была — ноль полнейший. Никто ничего не умеет. День и ночь мы, офицеры, учили, гоняли, и сами что-то повторяли. И на практике, и на пальцах шли занятия, в том числе по разминированию.

«Нам сбагрили, кого не надо…»

Игорь Андронов, командир минометной батареи 2-го мотострелкового батальона, старший лейтенант:

— Прислали мне солдат, сказали, что батарея скомплектована — только командуй. Но когда начались боевые стрельбы, выяснилось, что номер расчета — солдат с незаконченным высшим образованием, а вычислитель, наоборот — даже среднюю школу не окончил. Но ведь ему надо было уметь считать. Понял, что нам сбагрили, кого не надо. Это была беда одна у всех командиров. Прислали нам даже пограничников. Снайпер, положенный по штату, был такой, что никогда не видел снайперской винтовки. Приходилось переводить солдат на должности, которым они больше соответствуют по своей подготовке. Солдаты все были очень разные. У меня в батарее был брат олимпийского чемпиона Алексея Урманова, здоровый парень, но как человек — слабохарактерный. Его все время чморили — он и спал в окопе, ел отдельно, в бане не мылся. В общем, сам себя запустил. Я боялся, что из-за него будет ЧП, и позже попросил медиков отправить его в госпиталь с последующим комиссованием из армии.

Дальневосточники все были хорошо подготовлены физически. Запомнился солдат, коряк, Нуутан, он занимался оленеводством: «Товарищ старший лейтенант, вернемся — я вашей жене привезу шубу из шкуры лисы-огневки». Саша Паршин, солдат, он меня на машине вывозил, когда меня ранило, обещал: «Дембельнусь, товарищ старший лейтенант, и я вам „Тойоту“ пригоню праворульку».

Как командир батареи, за такой короткий период боевого слаживания я не мог никого ничему научить, потому что меня в батарее не было: то вооружение получаешь, то снаряжение, и везде документы оформлять надо. А солдаты целыми днями в поле. Взводные до самой погрузки то и дело менялись. Наконец, командирами взводов поехали Витя Марченко, только что из училища, «пиджак» самый натуральный, Валерий Каблуков. Старшим офицером батареи был Сергей Дубасов, тоже из Твери, кадровый артиллерист. Командиром взвода управления был Сергей Шашков. Он умер после войны. Замполит батареи тоже был кадровый, присланный из Владимира.

У меня в батарее было четырнадцать грузовых машин, десять из них сняли с консервации. Минометы, девять, все новые. Боекомплект везли с собой, да и там получали. А когда в горы пошли, взяли два БК (боекомплект — авт.), и чтобы освободить под него место в машинах, пришлось выкидывать валенки, печки. Всегда старались брать больше боеприпасов, воды и пожрать.

«Просто уходили, и всё…»

Юрий Цуркан, командир 2-го мотострелкового батальона, майор:

— Командиров взводов в батальон привозили со всего округа. Мы привели лейтенантов в казарму, часов в шестнадцать, разместили, представили личному составу, — «Готовьтесь к занятиям» — стрельба или вождение, метание гранаты, а к 22-м часам уже нет никого. Просто уходили, и всё. Даже не отпрашивались. Потом еще привозили лейтенантов, и точно также уходили. Из каждой партии присылаемых в батальон командиров взводов оставались один-два.

Уже поехали, остановка, светофор, ждем, подъезжает машина, из нее выходят три-четыре полковника. Один из них представляется: «Мы из Генштаба. Лейтенанта Петечкина — ко мне… Он с вами не едет». Так и увезли.

В Чечне из батальона у меня уехал только один офицер, командир четвертой роты, ныне покойный. Служил с нами в Германии, в технике хорошо соображал. Его ребенку было полгода, заболел, очень просил дать отпуск, я знал, что мы постоим дней десять, и разрешил, он уехал и просто не вернулся. Родители его подключились, а когда мы вернулись из Чечни, он уже в военкомате работал. Остальные офицеры — это лучшие люди армии, без всякого преувеличения. Командир шестой роты Шашкин Петя такой был ответственный, что боялся уснуть, чуть с ума не сошел, приходилось его к кровати привязывать, чтобы поспал.

Николай Звягин, сначала ротным был, потом моим замом. Командиром гранатометного взвода был Сергей Хохлов, там же был сержант Земляк, дальневосточник, очень самостоятельный. Я его поставил на взвод. А Сергея — на роту. Саша Синякович, хороший был начальник штаба, воспитатель у меня был неплохой, из другого полка. Отличный был зам по тылу, из Подмосковья. Так как мы питались — никто в полку не питался. У меня зам по тылу был отличный, сам проявлял инициативу, ответственный, ему нравился наш коллектив, и он у нас прижился. А потом ему на замену пришел такой, что мог получить машину продуктов, и телевизор в деревне купить за продукты. А замполита в шестую роту, капитана, прислали под Старыми Атагами, так тот вообще со стакана не слазил. Однажды сел за руль пьяный и машину с боеприпасами перевернул. Он был репрессированный, его в наказание к нам в полк отправили. Потом его от нас убрали.

Медики в батальоне отличные были. Командир минометной батареи Игорь Андронов так себя поставил, что все дружно жили. Все в батарее делали хорошо и быстро. Вопросов не было к ним никогда. Радисты у нас были хорошие, два парня.

Начальник связи батальона пришел к нам из структуры, которая космосом занимается. Первый месяц у меня с ним не складывались отношения, чуть не дрались. Потом он свое дело освоил, и у меня была лучшая связь в полку. Ни у кого связи нет, а у меня есть, со всеми, и радио и проводная, у меня не было этой проблемы. Взвод связи был отличный, Синякович собрал, все ребята попались резвые, толковые, надежные. А отбирал их Синякович в полутьме, в клубе, когда привезли самолетом.

Я сам себе завидую, что у меня были такие хорошие офицеры. Хороший у нас был коллектив. Все плохое проходило, быстро забывалось.

«Всё было страшнее…»

Юрий Степаненко, зам. командира 2-го мотострелкового батальона по вооружению, майор:

— Мои однополчане здесь не сгущают краски, а даже не догущают. Все было страшнее…

Когда пришла директива на разворачивание полка, в нашем батальоне офицеров было всего человек десять-пятнадцать. Командиры рот были все, но замов у комбата только замполит и зам по вооружению. Замкомбата не было, начальника штаба не было. Взводных не было, солдат — три-четыре. Мы караульную службу даже не несли, еле-еле обеспечивали внутренний наряд. В казарме не только батальон, но сначала и весь полк размещался на одном этаже. Комбатом-два был майор Юрий Цуркан. Мы с ним дружили, оба побывали в «горячих точках», я — в Приднестровье, в 14-й армии, он — в Таджикистане, в 201-й дивизии. Отношения у нас были прекрасные. Он всегда со мной советовался.

Хотя слухи ходили, но известие, что едем в Чечню, было как гром среди ясного неба. Сначала некоторых офицеров стали откомандировывать на Кавказ. А теперь и нас… Мы своих офицеров отдали, а теперь идти к… Начали нас комплектовать со всего МВО офицерами. Как всегда в Красной Армии — все через ж… Офицеров нет, зато солдат — бортами, по полному штату. Командовать этими отморозками было некому. Какие там сержанты среди них… Уровень боевой подготовки — нулевой.

«Не знали, за что хвататься…»

Игорь Ткаченко, старший офицер минометной батареи 1-го мотострелкового батальона, старший лейтенант:

— Неделя до отправки прошла как один день. Толком и не вспомнить, что происходило. Суета, одним словом. Не знали, за что хвататься. Коллектив офицеров в батарее сложился хороший. Алексей Зиновьев — командир батареи, Игорь — замполит батареи, Сергей Пименов и Олег Андреев — командиры огневых взводов, Андрей Коновалов — командир взвода управления, и Саша Савицкий — помощник командира батальона по артиллерии. Старшина батареи — Эдуард Андрюхин. Ну, и я — старший офицер батареи. Офицеров батальона знал только тех, с кем довелось служить в Германии. Слава (Хуршед) Сулейманов — командир третьей роты, Саша Суровцев — командир второй роты, Петя Шашкин, Сергей Хохлов, Сергей Быхалов…

А в это время в Хабаровске…

«Не могу остаться в стороне…»

Валентина Решеткина, председатель комитета солдатских матерей Хабаровского края:

— В первые дни января 95-го по Хабаровскому телевидению передали, что военнослужащих части номер 51460 готовят к отправке в Чечню. В этом же сюжете сообщили, что матери этих военнослужащих объединились и требуют от властей не отправлять на войну их сыновей. Каждый день идут передачи по российским телеканалам о гибели наших военнослужащих в Грозном и других районах Чечни.

Когда телевидение передало, что матери объединились и создают общественную организацию, я решила, что не могу остаться в стороне. Во-первых, потому что я против войны и насилия, и, во-вторых, у меня сын призывного возраста, а мы, матери, должны быть рядом со своими сыновьями.

В первые дни января с военного аэродрома полетели транспортные самолеты с солдатами и сопровождавшими их офицерами. Солдаты были собраны из различных воинских частей округа. Конечно, все командиры избавлялись от самых проблемных ребят, но для родителей они были самыми родными и дорогими. Потом я стала понимать, что проблемные солдаты — в основной массе самые лучшие бойцы, бесстрашные и шебутные, веселые, и легче переносят трудности…

Забросила свой бизнес, был у меня свой магазин, и решила, что мой долг, как гражданина, быть вместе с этими женщинами. Седьмого января я пришла в помещение, где располагался Фонд мира, и предложила свою помощь. Нам выделили свой угол, дали стол и телефон. К нам на встречу пришли сотрудники краевого военкомата и начальник организационно-мобилизационного управления Дальневосточного военного округа, дали свои телефоны и предложили помощь. Позвонили из приемной главы администрации Хабаровского края, предложили свою помощь, перечислили первые деньги на счет, который был открыт специально для сбора и закупки благотворительной помощи, чтобы поддержать морально наших ребят. Договорились, что, как только первая группа, уехавшая с гуманитарной помощью в Чечню, приедет, будет, что рассказать главе администрации, мы придем на встречу.

«Удалось мало-мальски наездить на БМП…»

«Гранит-60», механик-водитель БМП-2 6-й мотострелковой роты, сержант:

— Я был призван в армию в январе 1994-го. В то время в армии, судя по всему, был недобор, поэтому призыв продлили до конца января. Собрали нас со всей Сибири: Новосибирск, Омск, Красноярск, Кемерово. Сформировали целый эшелон и отправили медленной скоростью на Дальний Восток. Большинство из нас попали в учебную часть в городе Завитинске Амурской области, где и проходили подготовку на различные воинские специальности, в основном механиков-водителей БМП и танков. Остальных, вероятно, раскидали по разным частям округа. Я прослужил в учебке почти год: уговорили остаться сержантом. Не буду распространяться, как нас и чему учили, все и так прекрасно знают, но мне удалось за год хоть мало-мальски наездить на БМП какое-то количество километров, да немного покопаться внутри: я всегда интересовался техникой.

Очень много парней-сибиряков, которые призывались вместе со мной, оказались и в 245-м, и в некоторых других частях, воевавших в Чечне. Причем, все сержанты, служившие со мной в Завитинской учебке, в 245-м служили на рядовых должностях механиков-водителей БМП, как и я, а в разведроте было несколько парней, служивших в учебке в БУБВиТе («Батальон учебно-боевого вооружения и техники» — подразделение учебного полка, в ответственность которого входило обслуживание БМП-1 и предоставление техники для проведения занятий по вождению курсантов учебной части — авт.). То есть, ребята неплохо разбирались в технике. Собственно, они и обслуживали БМП, на которых учились курсанты учебки.

«Я понимал, что еду на войну…»

Евгений Жаворонкин, командир отделения 6-й мотострелковой роты, старший сержант:

— Призвали меня в мае 1994 года в 882-й мотострелковый полк в Хабаровск, потом отправили нас на трехнедельные ускоренные курсы операторов-наводчиков БМП-2 в Князь-Волконское.

В Хабаровске мне постоянно снилась война, попал на войну — снился дом, попал домой — дома снилась война…

Я был лидером в роте по боевой подготовке. Подчиненные меня слушались. Оператором-наводчиком у меня с самого начала был Юра Емелин из Находки, мой земляк. Мы с ним с самого Хабаровска были лучшие в своём деле, всегда помогали друг другу. Когда на полигоне в сентябре готовились к тактическим масштабным ученьям, и министр обороны генерал армии Павел Грачёв приезжал, то Юра позаимствовал со стола генерала бутылку коньяка на мой день рождения, 25 сентября.

Второго января 1995-го года нас погрузили в машины, повезли, затем погрузили в самолёт, и ночью полетели в Нижегородскую область. На аэродроме пересели в машины «Урал», и привезли нас в Мулино. Там было построение. Народу нагнали отовсюду… 882-й полк в Хабаровске был показательный, постоянно учения, а в Мулино половина оказалось — «пушечное мясо» и «трудные люди». В 245-м полку хорошо подготовлены были те, кто служили с самого начала в Хабаровске. Когда полк доукомплектовали из разных частей, где солдаты не стреляли, это было «пушечное мясо». Я понимал, что еду на войну, всегда туда почему-то рвался. Но я не представлял на самом деле, что это такое — война. Когда люди разорваны на части…

Командиру полка Морозову, командиру батальона — мужик хороший был, моему командиру роты Петру Шашкину, старшине и замполиту роты было тяжело справляться с нами, держать дисциплину. Солдаты продавали всё налево и направо, кроме оружия, пили водку. Выпивка пошла, потому что с самого начала командиры дали слабину. Они не могли нас перевоспитать. Мы выпивали, но до свинячьего состояния я не напивался. В роте пропал автомат. Пётр Шашкин построил нас, долго стояли в казарме, пока не нашёлся автомат.

«Примерно через вечность мы приземлились…»

Иван Н., заместитель командира взвода, младший сержант:

— Наверное, третьего января, точно не помню, нас вывезли в Князь-Волконку, где мы переночевали, а оттуда убыли на аэродром, где целый день ждали борт. После обеда всех повезли назад в казармы. Только выгрузились из машины, не успели мы дойти до дверей казармы, как объявили погрузку, и опять повезли на аэродром. Погрузили нас в десантный Ил-76, как сельдей в бочку. Ходили по головам, до туалета и назад. Примерно через вечность, как мне показалось, мы приземлились. Нам сказали: «Не разбегаться! Сели на дозаправку!». Потом полетели дальше…

Приехали мы, не зная куда. Выгрузились из машин, и в клуб. Там нас записывали по учеткам и распределяли по подразделениям. Меня записали «замком» первого взвода четвертой роты второго батальона. Я был младшим сержантом, по «военнику» должность ЗКВ (заместитель командира взвода — авт.), потому и назначили. Взводный был, и сержанты, но всем на все было наплевать. Уже в Мулино мы знали, куда нас отправляют. У всех был просто стресс, в том числе и у взводного. У нашего ротного папа был — генерал. Приезжал за сыном, но он уехал с нами.

Дисциплина в роте была практически никакой.

Механики-водители и наводчики-операторы уходили рано утром и возвращались только перед отбоем — готовили машины. А мы за всё время два раза ездили на учения. Один раз днем, по уши в снегу, но было тепло, и хоть командиры говорили, что у них холодно, но по сравнению с Дальним Востоком это была весенняя погода. Второй раз нам организовали ночные стрельбы, где показали, как стрелять из БМП и как заряжать оружие. Но, если честно, за пять минут ничего не запомнишь…

«Солдаты верили…»

Андрей Д., по штатному расписанию — снайпер:

— С мая 1994-го года служил я в Хабаровске на Красной речке, в показательном полку с позывным «Млечник». В декабре 1994-го года в полк стали прибывать солдаты со всего Дальнего Востока. По всему было видно, что полк укомплектовывают по боевому штату. Всем выдавали новое обмундирование, независимо от того, когда ты его получал ранее. Офицеры говорили, что полк будет отправлен под Москву для проведения совместных учений с подразделениями американской армии. Солдаты верили. Единицы, в том числе и я, знали правду.

Я проходил обучение в школе снайперов и там-то нам сказали, к чему готовиться. Отреагировал спокойно, при поступлении в школу нас сразу предупредили, что готовят для войны и при первой же вооруженной вспышке могут отправить в самое пекло. Когда начались бои в Чечне, я психологически сам себя настроил на неизбежность. В школе нас просили не распространяться по этому поводу во избежание массовых побегов, и мы молчали.

«Я даже Присяги не принимал…»

Евгений Бабушкин, санинструктор полкового медпункта, рядовой:

— Сразу после призыва я попал в госпиталь — заболели глаза. Пока там лежал, приходит врач-офицер, из морга при 345-й судебно-медицинской лаборатории: «Нам надо солдата, чтобы помогал». Поговорил со мной: «Работы не много, тропинку промести, съездить за трупом, и все, целый день свободен». Я и согласился. Перед Новым годом я хотел выписаться и уйти в свою часть, сказал об этом начмеду лаборатории. — «После Нового года и поедешь! Там в Чечню набирают, и тебя еще загребут!». Я сказал, что мне надо бы Присягу принять, — «Да тебе давно уже чикуху в военный билет поставили и за тебя, где надо, расписались!» Так и получилось, что я даже Присяги не принимал.

Приезжаю в свою часть — «Будешь санинструктором, раз в морге служил!». — «Да я же только тропинки там подметал!» — «Ничего, Бабушкин, научим тебя, уколы будешь делать». Потом мне говорили: «Ты как будто дротики мечешь, а не уколы делаешь».

А в Чечне назначили меня и заместителем аптекаря медпункта, хотя образования вообще не было. Я знал, где и какие медикаменты лежат, вот меня и назначили.

Присягу не принял, зато у меня было три военных билета. Первый потеряли в штабе части на Красной речке, потом, когда приехали в Мулино, там у многих не было военных билетов, стояли столы, их выписывали, мне выдали новый. А перед погрузкой в эшелон выдали еще один, начмед пьяный заполнил его, да с ошибками. Начмедом полка был майор Аркадий Гайтюк, начальником медпункта капитан Крутелев. Его через некоторое время отправили в Нижний Новгород. Анестезиолог медпункта постоянно пьяный был, его тоже в Нижний отправили.

«Хочу за Родину погибнуть…»

Максим Зотов, ремонтная рота, сварщик, рядовой:

— С неохотой вспоминаю я то время… Нас, кто воевал в Чечне, все равно никто не понимает! Все чиновники, к кому доводилось обращаться после войны, говорят мне: «Я тебя туда не отправлял!» А я, когда эту книгу читал, (рабочий вариант), воспоминания своих однополчан — прослезился…

В конце 1994-го года я служил в Хабаровске, сварщиком в ремонтной роте. Меня собирались отправить в дисциплинарный батальон, за то, что избил сержанта. Он был из Хабаровска, стукач. Я уже налысо обрился, а сослуживцы посоветовали: «Просись в Чечню, вдруг тебя возьмут!» Прихожу к командиру своей роты: «Не хочу сидеть, хочу за Родину погибнуть. Можно в Чечню? Заявление написать?» — «Не надо», и достал из ящика стола заявление, написанное моим почерком. Удивился: я же его не писал! Но все равно обрадовался, и пошёл готовиться к поездке. Ночью нас повезли на «КамАЗах», пьяных, в полном обмундировании и экипировке. На аэродроме нас посадили в самолёт и через несколько часов мы оказались в Нижегородской области…

Попал в ремроту. Наш ротный был — Мужик с большой буквы. А я — нет… Другой ротный меня убил бы, или посадил.

Техника в полку была старая, на грани фантастики, вся сыпалась, ремонта всегда много было. У механиков водителей двигатель БМП-2 заводился с воздуха или с толкача процентов может на 75—80! Аккумуляторы были с окислением клемм и осыпавшимися пластинами. Стояли они только для схемы! Генератор вырабатывал подзарядку, чтобы его не спалить.

Выдали мне новый сварочный аппарат. Перед отправкой немного постреляли на стрельбище. Мне выдали АК-74 с кривым стволом. На расстоянии 180—200 метров пуля уходила под углом 45 градусов вверх и вправо на метр и чтобы попасть, приходилось прицеливаться так же под 45 градусов только вниз и влево! Магазинов на тридцать патронов положено иметь четыре, но они были в дефиците. У тех, кто понаглей, у того были магазины и на сорок пять патронов и подствольный гранатомет, и бинокль, ночник, очки.

«С вечера до утра — водка…»

Станислав Розанов, механик-водитель, рядовой:

— Я призвался 29 июня 1994 года, учебку закончил по специальности «механик-водитель танков с ракетно-пушечным вооружением Т-80». Потом был Новый год, потом долго летели самолетом. В Мулино нас распределяли по службам. Я и один парень из моей части, ехали с ним вместе, остались не удел. Слышим — на сцене клуба ругань. Вроде бы офицер с Красной речки, солдат сопровождавший, своих отдавать не хочет. Ему местный офицер говорит: «Вон с солдатами договоришься, заберешь своих». Он нас спросил: «Пойдете?» — «Пойдем». Так я попал в 245-й гвардейский. В клубе, когда назначали на должность, офицер мне сказал: «Будешь механиком-водителем мэтээлбэ!». Подразделение — САДН полка.

Казарма — ангарного типа. Весь дивизион в одной комнате, правда, большой. Потом получение техники, денег дали за два месяца. Полигон, боевое слаживание с утра до вечера, а с вечера до утра — водка.

Помню, какой-то генерал приехал, всех нас построили. Дневальный — пьяный, генерал посмотрел на него и говорит: «Отправить спать», а нам речь произнес.

«Про Чечню — ни слова!»

Евгений Пещерин, механик-водитель САУ 2-й батареи самоходно-артиллерийского дивизиона, младший сержант:

— Перед тем, как попасть в Чечню, семь месяцев служил в Завитинской учебке механиком-водителем, там же получил звание младшего сержанта. В учебке мы САУ не водили, опыт вождения получали на танках Т-55, Т-62, и экзамены сдавали на них же.

В декабре 1994-го года всю нашу дивизию отправляют в Хабаровск, там говорят, что повезут в Московский военный округ, дослуживать. Про Чечню — ни слова! В Хабаровске встречаем Новый год. Потом — на самолеты, и через несколько часов мы в Нижегородской области. В Чечню отправили и тех ребят, которые выпустились из учебки перед нами. Нас собирали по всей России…

Привезли в Мулино, там получаем технику, которую вывели из Германии. Привозят нас в парк, подводят к машинам, они все под чехлами. Снимаю со своей чехол, а у нее номер — 113. Ну, думаю, далеко не уеду… Машина запустилась с первого раза. ЗИП тоже был в порядке, видно было, что техника стояла на хранении.

И в Чечне проблем с ней не было. Я увольнялся — она еще работала!

«Так и не сказали правды…»

Алексей Копылов, сержант:

— В армию меня призвали осенью 1994 года, сразу после окончания Благовещенского сельхозтехникума. В армию я планировал пойти еще в школе. Такое уж воспитание было в семье, да и на протяжении всей учебы у нашего поколения воспитывали патриотическое чувство долга. А не отслуживших ребят просто все считали неполноценными, что ли.

После распределителя в Белогорске отправили в Завитинский учебный центр. Едва отслужил первый месяц, как, впрочем, и многих других «салажат», меня произвели в сержанты и перевели в Биробиджан.

Через два месяца службы в Биробиджане нас построили на плацу и объявили, что через несколько дней в Хабаровске начинается окружной строевой смотр, и что, мол, самые достойные поедут туда защищать честь части. Всем отменили увольнения, и мы стали ждать оглашения списка «достойных» солдат.

В один из понедельников в начале декабря нас в очередной раз построили и зачитали фамилии. Оказалось, что «достойных» из нас аж 70 процентов, хотя в подразделении остро ощущалась нехватка личного состава. Прибыли в Хабаровск, получили новое обмундирование, оружие, и после разговора с психологом всем стало ясно, что здесь, на Красной речке, комплектуют подразделение для боевых действий на Северном Кавказе. Еще через неделю, так и не сказав правды, нам объявили, что сборы выдвигаются на стрельбы, посадили в самолет и отправили в Нижегородскую область. Выяснилось, что здесь, в поселке Мулино, разворачивается знаменитый 245-й гвардейский мотострелковый полк.

«Учиться на хлебопёков…»

Андрей Д., по штатному расписанию — снайпер:

— У нас, когда отправляли из Хабаровска, уже начался дурдом. Подполковник Николаев тогда был командиром полка на «Млечнике». Нам направление показали, куда идти, и мы пошли, как стадо тупое. Какой-то полковник навстречу шел, спросил, кто такие, мы объяснили. Он тогда крик поднял: «Что за подполковник там такой дебильный!», и нас сам до полосы довел. Я уже не помню точных дат, но после Нового года нас загрузили в транспортные самолеты, сколько влезло, и мы полетели.

Прибыли в Мулино Нижегородской области, в состав 245-го гвардейского мотострелкового полка, нас завели в казарму, показали расположение спальных мест, где нам предстояло ночевать. В казарме уже были солдаты, мы думали, что это местные, но оказалось, что дисбатчики, из Мулинского дисциплинарного батальона. Начали знакомиться, сначала они попытались на нас накатить, но, получив достойный отпор, решили, что с нами лучше дружить. Со мной парень был, звали его Марат, я никак не могу вспомнить фамилию, он учился в военном училище на офицера, но за нарушения дисциплины его отчислили, и он пошел служить срочную, но уже младшим сержантом.

Через несколько дней нас вызвали отцы-командиры и сообщили, что так как мы проходили профессиональную подготовку, нас направляют на хлебопекарню, учиться на хлебопеков. Для нас это был шок, но приказы не обсуждаются, и в тот же день я и еще восемь пацанов прибыли в Мулинскую военную хлебопекарню, где повышали свои боевые способности, выпекая хлеб для солдат и слушая какого-то прапора об опарном и безопарном тесте. Были там с нами и пулеметчики, и гранатометчики. Это перед отправкой в места боевых действий! Вместо того, чтобы прогнать меня в течение двух недель на полигоне, они меня хлеб печь отправили… Сказали, что я уже готов. Нужно было обучать солдат в мирное время военному делу, а не лопатой махать на офицерских дачах, да в кочегарках. Не дело перед боями из снайперов, пулеметчиков и сержантов хлебопеков делать.

Через пару недель нас забрали в часть и меня с Маратом определили в первую мотострелковую роту. Командиром роты был старший лейтенант Жуков. По штату я был снайпером, но у нас примерно через три месяца винтовки забрали и выдали автоматы. Меня назначили командиром отделения.

«Морально были готовы…»

Андрей Цовбун, разведывательная рота, рядовой:

— До того, как попасть в 245-й полк, я служил в городе Уссурийске Приморского края в засекреченной части 5-й армии. Когда пришла разнарядка в формируемый сводный полк, выбор пал на меня. В декабре я прибыл в разведывательную роту в город Хабаровск, где познакомился со своими будущими боевыми товарищами. Тут мы получили некоторую стрелковую подготовку. В основном по разнарядкам в формируемый полк начальство вписывало неугодных солдат. Так, допустим, я попал за то, что всегда имел свое мнение. Ведь не секрет, что в 1993 году и позже некоторые офицеры использовали солдат как дешевую рабочую силу. Меня лично не устраивало, что некоторые зарабатывают на нас, бойцах, и в тоже время ни во что не ставят. Понятно, что в то время жизнь была не сладкая, но если делать все по-человечески, тогда претензий со стороны бойцов и не будет. Ведь солдат — ребенок, дай ему в мирное время сытную, понятную жизнь и он будет счастлив до дембеля. Боевая учеба — отдельный разговор. Пока я служил в Уссурийске, то командир части пусть в теории, но давал некоторые знания, старался хоть как-то поддержать статус элитной части. Но, к моему большому сожалению, мы находились слишком близко к штабу армии.

В Хабаровске нам говорили, что едем в Подмосковье, для подготовки к какому-то параду или к каким-то большим учениям. Пару раз вывозили на стрельбище.

После Нового года на военно-транспортных самолетах нас переправили в Мулино. Хотя офицеры и говорили, что нас готовят к учениям, все равно все мы знали — идем в Чечню. Так что морально к Чечне были уже готовы, но к тому, что доведется там увидеть — нет. О чем мы думали? Да о том, что придем в Чечню и всё, всех победим. Что мы крутые «перцы» и нам все по плечу.

Большинство бойцов вообще не имело представления о правилах стрельбы, не говоря уже о тактике боя. В разведку собрали всех, кто имел хоть какую-то подготовку. Младший офицерский состав тоже не был подготовлен так, как это требовалось на войне. Все учились на своих ошибках, многие заплатили за эту учебу кровью. Полк успешно действовал во многом благодаря командиру полка, который непрестанно учил молодых командиров, и подобрал в свой штаб грамотных офицеров. Так же вовремя затыкая «дыры» разведротой — ведь ею командовал ас разведки Зябин.

«Чувства страха не замечал…»

Владимир Пономарев, старшина 4-й мотострелковой роты, старший прапорщик:

— Дальневосточники — народ был своеобразный… С первого дня стал замечать, что пацаны ходят обкуренные. Разговорился с одним, оказалось, что некоторые в полк с «травкой» приехали. Только приехали в Чечню, смотрю — уже бегают по полю, что-то ищут, хотя снег кругом. Что-то заваривали, мне предлагали попробовать, я отказался: «Нет, ребята, спасибо, никогда не курил эту «травку». Но нагрузки они переносили нормально, были приспособленные к жизни, не как москвичи. Сразу все как-то находили — смотришь, уже то козу ведут, то барана. Эти ребята не пропали бы нигде. Чувства страха я у них не замечал, они безрассудные были, ничего не боялись.

Два человека в плен попали, вернулись через полгода. Один из них приезжал в полк, рассчитываться. Поговорил с ним, как там, в плену — «Ничего, все нормально, дрова рубили, что-то копали». Потом под шумок эти ребята умудрились из плена уйти. Один парнишка, гранатометчик, все рвался воевать еще в Мулино и на боевом слаживании попал под струю выстрела. Остался в санчасти Мулино, а потом вернулся в полк. Интересно ему было повоевать. В Грозном его убило. Засекли его, и из гранатомета — выстрел, он под стенкой кирпичной сидел, и посекло.

Сначала командиром нашей роты был Александр Азамов. Справлялся, как ротный, вполне. Через три месяца он уехал и в полк больше не вернулся. У него было трое детей. Вскоре после первой кампании он умер от инфаркта. Командиром роты потом стал капитан Дрозд. Замполитом нашей роты был капитан Александр Бершадский, родом из Курской области.

Андрей Цовбун:

— Конечно, попадались среди нас и наркоманы. А насчет того, были ли среди нас бандиты — просто дальневосточники народ-то простой (или черное, или белое)… Допустим, у нас в разведке собрались одни сорвиголовы, и гвардии старший лейтенант Зябин лишь одним своим авторитетом сплотил всю эту «банду» в самое боеспособное подразделение. В нашей роте все были настоящими парнями.

«Трезвые — люди как люди…»

Максим Зотов, ремонтная рота, сварщик, рядовой:

— Собрали в Чечню всех отбросов. Отморозками мы были для начальства, а так 99 процентов — отличные ребята! У нас страха не было, мы не трусы. А те из нашей части, которые остались в Хабаровске, они были шакалы в прямом смысле этого слова: разбегались и прятались, лишь бы остаться и не поехать в Чечню.

С первых дней крышу у всех подорвало. Нервы сдавали… Трезвые — люди как люди, а напьются…

Мы, как дети, играли в войнушку, не осознавая, что происходит. Кидали друг в друга запалы, избивали. Взвод шел на взвод с кулаками и палками. Мне стыдно говорить об этом, но это правда…

«Спали прямо в строю…»

«Гранит-60», механик-водитель БМП-2 6-й мотострелковой роты, сержант:

— По прибытии в Мулино сначала сидели в клубе, потом нас стали распределять по подразделениям. Смутно помню весь этот процесс… Я был зачислен на должность механика-водителя БМП. Дальше дни были большей частью, как в тумане… Рано утром — подъем. Мы, механики и наводчики, даже на развод не ходили, сразу садились в машины и ехали в парк снимать технику с консервации, получать ЗИПы. Командир роты Петр Шашкин курировал именно нас и с нами в парке целыми днями пропадал допоздна.

Вначале мне определили такую БМП, что когда я поднял ребристый лист, то слегка обомлел… Вид у нее был неважный. Если честно, то на тот момент думал, что только в богом забытой Завитинской учебке сохранилась такая рухлядь. Но делать нечего, начал помаленьку вычерпывать из нее все г… и, где и что можно было подтянуть или заткнуть — подтягивал и затыкал.

Вскоре нам заменили БМП-1 на БМП-2. Ее техническое состояние в корне отличалось от предыдущей. Машина досталась в очень хорошем состоянии. По моей части нигде ничего не бежит, не стучит, не болтается. Видно, хозяин ее до меня был толковый. Хотя один косячок был: не заводилась от аккумулятора. Ну, никак не хотела. То ли аккумулятор был такой, то ли стартер. Но зато воздухом заводилась с полтычка, и воздух в системе держала, как надо. Баллоном пользовался только в экстренных случаях, всегда держал его закрытым, и если воздуха в системе не хватало на запуск, открывал баллон, и у меня еще была пара попыток на запуск.

Тогда же в парке познакомился с моим наводчиком Емелей. Парень был толковый, только тяжелый на подъем. С пехотой мы практически не общались, приходили в роту поздно, уходили рано. На перекличке перед отбоем даже стоять было тяжело, валились с ног, спали прямо в строю.

Офицеров, кроме командира роты, в Мулино никого не запомнил. Было ощущение, что их действительно нет, хотя нас периодически строили. То один придет поорет, то другой, как-то так. Состояние было полукоматозное…

«Не было её вообще, этой дисциплины…»

Павел Лещёв, наводчик-оператор БМП-2 1-го взвода 1-й роты 1-го батальона, рядовой:

— Я один из тех «отмороженных», как охарактеризовали нас офицеры полка, и в этом они правы. «Понесло» нас тогда, закусили удила… До сборов в Чечню служил в селе Бабстово под Хабаровском, шесть месяцев. В декабре 94-го поползи слухи, что будут отправлять в Чечню, и конечно, в поле зрения командиров попадали уголовники, балбесы и неугодные. И вот в один прекрасный день нам объявили фамилии, загнали в клуб, раздели до трусов, выдали новое обмундирование, и объявили, что в Хабаровске формируется элитно-уставная часть. Посадили в поезд, мы перекрестились и — вперед.

По штату в Бабстово я числился наводчиком-оператором ПК (пулемет Калашникова — авт.), в Хабаровске в считанные дни я стал наводчиком-оператором БМП-2. Соответственно, уровень подготовки — нулевой. Все познавал методом тыка, так как и спросить-то не у кого было. Состояние техники и оружия я бы оценил как хорошее, во всяком случае, моя «десятка» отбегала одиннадцать месяцев, пока не сгорела, как мне отписались пацаны, вмести с моим механиком-водителем Андреем Поповым. Правда, с башней БМП были проблемы, но я это списываю на свою некомпетентность. Стволы оказались пристрелянные, в общем, в этом плане было нормально.

Насчет дисциплины перед отправкой в Чечню… Да не было её вообще, этой дисциплины. И откуда ей было взяться? Обстановка была, мягко говоря, нервная. Офицеры, я больше чем уверен, сами мало что понимали, а солдаты, зная, что им нагло врут и, видя в завтрашнем дне одну большую чёрную дыру, просто дурели. Так что преувеличений в словах офицеров нет: с дисциплиной был полный беспредел.

От перемены климата в Мулино все мы очень сильно болели. Ночью встанешь, а казарма аж гудит от кашля.

Командир нашей роты старший лейтенант Жуков и взводный, лейтенант, к сожалению, фамилию уже не помню, звали его Гера — это были не случайные люди в армии. Это те, кто служит или служили по призванию, а не использовали армию в каких-то личных целях. Надо сказать, что у меня с ними были разные взгляды на происходящие, но слова ротного Жукова я запомнил на всю жизнь. Уже в эшелоне на подходе к Чечне он при очередной воспитательной беседе сказал мне: «Лещёв, ты не такой плохой солдат, как пытаешься казаться, и когда ты вернёшься домой, и у тебя будет вся грудь в орденах, ты будешь гордиться, что участвовал во всём этом».

Настрой у нас был далеко не оптимистичный. Еще в Мулино поползли слухи, что якобы кто-то из управления полка надыбал заготовки похоронок с открытой датой. Были, конечно, что греха таить, мысли слинять, как некоторые делали, но желание проверить себя пересилило.

Александр Коннов, заместитель командира полка, подполковник:

— А мне солдаты показались тогда угрюмыми и молчаливыми — все с дороги. Никто лишних вопросов не задавал. Бойцы были послушными, спокойными, нормальные ребята. Все хотели спать — восемь часов полета! Это первое впечатление было: приехала банда с вещмешками, солдаты ходят, как ханурики. Построили их на плацу, разбили по ротам, по батальонам, разогнали по казармам…

«К каждому нужен свой подход…»

Николай Звягин, заместитель командира 2-го мотострелкового батальона, капитан:

— Солдаты-дальневосточники — не могу сказать, что это была какая-то банда и наркоманы, но неприятных моментов с ними было много. Контингент был сложный… Да, это был сброд из разных частей, нервов с ними пришлось потратить… Но это были не совсем отморозки. В восемнадцать лет они выполняли боевые задачи героически, а не просто так. Отморозок — это лучший солдат, только его надо направить в нормальное русло. Многое зависит от командира. К каждому солдату нужен свой подход. Был из дальневосточников один шебутной мальчишка, сержант, где-то в Мулино нашел водки, я прихожу в роту — солдаты пьяные. Я их построил, выругал. Если завоюешь авторитет у солдат, если они увидят, что ты, офицер, их учишь делу и беспокоишься о них, они за тебя голову отдадут.

Уровень боевой подготовки солдат был разный. Те, кто отслужил полтора года — были подготовленные. У механиков-водителей не было опыта вождения, так как с развалом Союза в войска не давали соляры. Мы их учили днем и ночью, и в 30-градусные морозы, технику даже не глушили. Техники рот прапорщики Папка и особенно Червов, были «зубры» в своем деле, БМП знали досконально.

С начштаба батальона Синяковичем занимались на полигоне с бойцами, тренировались, как вести бой в городе, захватывать здания. Александр Синякович с Афгана пришел, сначала сам все показывал, бойцы это видели и понимали, что у офицеров есть опыт боевых действий. Тогда эти «детки» начали к нам тянуться, мы для них были как старшие братья.

Я принимал личный состав в пятую роту, потом пришел ротным Дима Дында. Одного командира взвода по фамилии Земляк привез с собой из Воронежа подполковник Коннов, был один мальчишка-лейтенант из Бакинского военного училища, потом из Таманской дивизии приехал один взводный.

«С этими ребятами всех победим…»

Сергей Гришин, замполит полка, майор:

— Около половины прибывшего личного состава участвовали в полковых тактических учениях, служили в развернутой части. Остальные — из кадрированных подразделений. Истопники, каптерщики, кочегары, сторожа. В военном билете у него написано, что он водитель БМП, а он ни разу и БМП не видел. Написано: «оператор-наводчик БМП» — то же самое. На практике же — о своей военной специальности не имели представления. И таких была большая часть.

Если сравнивать призывной контингент из европейской части страны и дальневосточников, то дальневосточники — люди более жесткие, резкие в отношениях. Покруче, как говорит молодежь. Физически сильнее, закаленные. Не маменькины сынки. Прилетел очередной борт, в клуб заводят личный состав. Стоим с Морозовым, смотрим — рослые, крепкие ребята, в новых бушлатах, бронежилетах. Чувствовалось, что с этими ребятами мы всех победим. Никакого страха в глазах! Стоят настоящие русские богатыри. Когда они узнали, что поедем в Чечню, особого страха это не вызывало. Вряд ли они тогда осознавали, что осталось всего несколько дней мирной жизни, скоро ехать на войну. Личный состав все эти дни был предельно занят, у солдат не оставалось времени на глупости. Времени просто не было вообще. Но в то же время находились такие, что под любым соусом, даже если им оставалось на сон два-три часа, бегали через забор за водкой. Пошли какие-то разборки… Вникать в них у нас не было времени, надо было это просто гасить. Приходилось принимать соответствующие меры для наведения порядка в подразделениях.

Пока шла притирка — офицеры друг друга не знают, солдаты — тоже. Это была каша… Все нарушения дисциплины пресекали каленым железом, чтобы не дать этому развиться. Если кто-то попадался, наказывали его так, чтобы другим неповадно было. В период формирования от солдат, замеченных в чрезмерном пьянстве, неуставных отношениях — избавлялись сразу же. Позиция генерала Сметаны, который сопровождал к нам личный состав, была такая: «Мы привезли вам отличных солдат, а вы из них сделали уродов, и хотите их нам назад вернуть! У нас все отличники! Это самые лучшие солдаты! У нас лучше нет! Это самые лучшие солдаты на Дальнем Востоке, а значит и в России!» Разговаривать с ним было тяжело: он никого слушать не хотел. Когда генерал и сам видел, что хулигана привез, а не солдата, все же это понимал.

«Лишь бы скорей отправить…»

Федор Сергеев:

— День и ночь, пока получали людей и оружие, никто из полка не уходил. Открыли все парки, заводили БМП в мороз — градусов 25. Мой круг обязанностей был далек от исполнения обязанностей по штатному расписанию: принимать солдат, размещать. Все офицеры в эти дни были на все руки. Кто был под рукой у командира полка, тот и выполнял приказы. Первая неделя формирования — это был ужас! Сначала солдат даже размещать негде было, в клубе в кресла посадили. И солдаты — практически все дембеля, одни отморозки. Основная масса солдат сразу поняли, что поедут в Чечню. Человек двести сразу же придумали себе болезни и слиняли в санчасть, в госпиталь…

Офицеры и прапорщики стали приезжать в последний момент до отправки. Гоняли солдат день и ночь, хоть чему бы научить. Ротных назначили, а взводных нет, в этом была еще беда. Солдат много, а командовать ими некому — взводных не хватает. Командование торопило: лишь бы скорей отправить, всеми правдами и неправдами.

«За всем не уследишь…»

Анатолий Кушнарев, психолог полка, майор:

— Привезли солдат с Дальнего Востока — и такая у них была дедовщина! Одного из таких отморозков солдаты сами же кончили в Чечне, за издевательства. Я его еще предупреждал, чтобы вел себя нормально, а то нарвешься на пулю.

Круг моих обязанностей был — следить за психологическим состоянием личного состава. Но это в книжках все хорошо пишется. За всем не уследишь. Начинаем беседы с этими отморозками. Мы хотели отправить их обратно на Дальний Восток, но генерал, который их привез, не хотел их забирать. Тогда — кого на губу, кого куда, вроде притихли. В те дни больше занимались подготовкой к отправке, чем изучением психологического состояния личного состава, чего душой кривить…

Как-то чувствовалось, что командир полка Морозов хотел оттянуть отъезд, чтобы провести боевое слаживание в полном объеме — не удалось…

«Вы не доедете до войны!»

Олег Шатохин:

— Уже на второй день стал замечать, что некоторые солдаты с синяками ходят. Кто? Где? Когда? Все вроде бы на глазах целый день. Один из солдат раскололся и рассказал, что бьет их бабстовская мафия. Есть такой городок на Дальнем Востоке — Бабстов, из него в батальоне человек 12—15, все — бандиты конченые. Верховодил у них некто Иванов — сволочь отмороженная. Эти бабстовские сразу просекли, что мы их в лицо никого не знаем, фамилий тоже не запомним. Утром на разводе они — чик и в санчасть, якобы больные, там отираются, потом в казарму пробираются и весь день спят. Вечером другие солдаты приходят с занятий никакие, из сугробов, и эти бабстовские начинают у них деньги отбирать, бить. В общем, не дедовщина, а похуже даже.

Комбат майор Васильев часов в десять вечера, перед отбоем, построил батальон, человек он был мягкий: «Мужики, мы же едем воевать…, тран-тан-дан», а они стоят с наглыми рожами, и говорят ему из строя: «Что ты пи… шь» Я одному такому наглецу: «А что ты так улыбаешься? На!» — Он: «А что руками-то?» — «Я могу и ногами!», и начал их бить. Васильев мне: «Олег, ты не убей, смотри!», — «Все равно убьют, так лучше я их здесь!» Они — хоп, сразу поняли, что замкомбата с ними нянчиться не будет. «Вы, рожи, — говорю им, — не доедете до войны, здесь поубиваю! Лично завтра на разводе проверю: если хоть одной обезьяны не будет в строю и в поле — в лесу закопаю, по одному. Уедем — кто вас будет считать здесь кроме меня, а по весне оттаете. Разойдись! Отбой!». Иду, слышу — мне в спину говорит кто-то: «Замочим тебя еще до Чечни!» — «Посмотрим — кто кого!»

Непросто складывались взаимоотношения между солдатами и офицерами… У каждого из них была своя правда, пусть и спорная…

«Боевого братства быть просто не могло…»

Андрей Д., по штатному расписанию — снайпер, командир отделения:

— Просто бесит, как офицеры о солдатах отзываются, да и не слишком-то они геройствовали в экстремальных ситуациях. Весь героизм выпирал, когда они с чеченами из оппозиции водку жрали, а потом у них на глазах солдат дубасили. И о том, как их солдаты по ним же стреляли, тоже молчат.

Есть лишь несколько офицеров, которых я могу считать офицерами, Морозов и Жуков в первую очередь. Были и обычные беспредельщики, и трусы. И бороды они отпускали там не потому, что им бриться нечем было, а чтобы снайпер, не дай бог, не узнал в них офицера Российской армии, и все знаки различия с себя поснимали. Я не говорю о том, что все такими были, но основная масса.

Да, были среди солдат преступные элементы, но в основном это были дальневосточные пацаны, которые выросли в таких условиях, что научились не бояться и драться за себя и свою жизнь. И не надо сейчас нас смешивать с грязью. Это офицеры должны были найти общий язык с 18-летними пацанами, а не пытаться показать нам, какие они крутые командиры. Я лично разговаривал с молодежью в Чечне, так они откровенно смеялись над нашими отношениями с офицерами. Каждая собака там знала, как офицеры относятся к солдатам. Полк героический, не спорю, но отнюдь не благодаря этим, так называемым героям, а скорее тем офицерам, что были там до них и, естественно, солдатам. Немаловажную роль играет в общей сплоченности внутренняя жизнь подразделения. Если было взаимоуважение и понимание в разведроте, этого никто не отрицает, и когда я туда попал, то сразу увидел и почувствовал разницу в отношениях между солдатами и офицерами.

А некоторым офицерам, может быть, и вспоминать особо нечего? Кроме пьяных оргий. Все бороды отпустили, с чеченами обнимались, как с родными. У ротного были в палатке два солдата, он их истопниками сделал, так одному богу известно, когда они отдыхали. Днем они занимались заготовкой дров, приготовлением пищи для господ офицеров и всякой другой бытовухой, а ночью им нужно было топить для них печь. Сам не раз видел у них фонари на рожах. Чуть температура упала, не дай бог уснул — снизу сапогом по лицу. И били их, кому только не лень было. Пацаны, бедные, на грани жили. Некоторые офицеры сами водку жрут чуть ли не каждый день, а стоило солдату чуть с запахом спалиться, и все круги ада обеспечены. И били, и током пытали, а какими словами обзывали — говорить не хочется.

Пацаны на постах стояли порой без сна по двое суток, а когда засыпали на посту, следовало избиение. Я не говорю, что меня лично это коснулось, но я это все видел, и по крайней мере в яме за штык-нож, который даже не получал, я сидел. И свое 19-летие я встретил именно в этой яме. И это я рассказываю лишь малую часть того, что там творилось. Никакого боевого братства быть просто не могло, нам не на кого было равняться. Был ротным Жуков — была дисциплина, не стало Жукова — пришел новый, и началась анархия. Офицерам можно, почему нам нельзя? И пошли солдатики в разнос. Но в бою даже последний забитый солдат показывал себя с лучших сторон, а что много глупостей совершали, так не их это вина.

«Принял роту, но ее не было…»

Виталий Зябин, командир разведывательной роты, старший лейтенант:

— С пятого января, когда в полк привезли солдат, и до пятнадцатого, мы из машин не вылезали. Домой на два-три часа забежал, поцеловал жену и снова бегом в полк.

В декабре я принял должность командира роты, до этого был командиром взвода в третьей роте первого батальона. Принял роту, но ее не было. Пока не прислали с Дальнего Востока 55 человек, чтобы было по штату. Все они служили, кто в учебке, кто в разведывательных подразделениях. Заменили из них всего несколько человек. Только братьев Громовых прилетевшая за ними мама забрала, а больше никого. Приняли людей, день-два на получение оружия, и началось боевое слаживание роты. Процесс знакомства с людьми и боевое слаживание шли одновременно. Буквально перед выездом из разведбата командиром взвода пришел Игорь Булатов, из 47-й дивизии — старший лейтенант Павел Лапшов и техник.

Занятия с личным составом роты проводили начальник разведки 22-й армии и его офицеры, а также офицеры разведбата. Солдаты освоили БРМ-к, приборы спецразведки, радиостанции. И хорошо освоили, ребята натаскались так, что потом даже с помощью техники определяли, кто идет — человек, корова или бык.

«Специфики ведения разведки не знали…»

Вячеслав Стрепихеев, начальник разведки полка, майор:

— В разведку мы выбирали из пехоты самых лучших, и не ошиблись, наверное. Солдаты были физически крепкие. А вот о военной службе у них были только общие понятия — пострелять, побегать, попрыгать. Специфики ведения разведки не знали. Сразу же выяснилось, что уровень обучения механиков-водителей был очень слабый. Когда приехали в Чечню, то, особенно ночью, вместо механиков-водителей первое время ездили офицеры, но скоро и штатные водители натаскались.

Выдали всем оружие, может быть, кому-то досталось и с ржавчиной, не помню, но почистили. Я свое оружие, автомат и пистолет, хранил дома: не было места в оружейной комнате и пирамид для автоматов.

«Что-то умели, но не все…»

Вячеслав Петров, зам командира взвода разведроты, прапорщик:

— Служил в полку еще в Германии, остался на контрактную службу. Когда нам объявили, что полк разворачивается, командир разведроты старший лейтенант Виталий Зябин предложил мне должность замкомвзвода, я согласился.

Когда привезли в полк людей с Дальнего Востока, то в разведроту мы отбирали сами. Смотрели, кто что умеет, часть из них на боевом слаживании отсеяли, кто физически не подходил или по моральным качествам. До отправки узнать и изучить удалось только сержантов, и то — более-менее. Ребята к нам пришли в основном из разведывательно-десантных рот, со спецназа были, некоторые из пехоты. Что-то умели, но не все, что нужно.

«Пиджаков» у нас в роте не было…»

Владимир Левкович, командир взвода инженерно-саперной роты, лейтенант:

— Люди в нашу роту пришли разные, мало было времени на их изучение. Ни один командир нормального солдата в другую часть не отправит, всегда старается избавиться от балласта, а тут такая возможность — Чечня. Отбирать людей в роту у нас не было возможности. Готовились капитально, хотя времени не было — мороз, не мороз — на это никто внимания не обращал. Очень интенсивно занимались, с утра до вечера. Каждый взвод занимался на отдельной точке. Основы — поднатаскали сразу, но все же мало было времени на боевое слаживание.

Командиром нашей роты был капитан Николай Николаевич Тимко, боевой офицер, прошел Афганистан, Ленинакан. Командиры взводов — Дмитрий Мерзляков, штатный, кадровый офицер, очень грамотный сапер, и Влад Паникар — головастый был парень. «Пиджаков» у нас в роте не было.

«Я мужик или кто?»

Богдан Баглий, командир хозяйственного взвода, старший прапорщик:

— Жена мне говорит: «Может, ты откажешься ехать?» — «Нет. Поеду. Хочу испытать себя, как мужик. Я мужик или кто?».

В полк я попал третьего января 95-го года, прикомандирован был из 278-й бригады. Когда в полк стали прибывать люди с Дальнего Востока, мне, как командиру хозяйственного взвода надо было из них выбрать тех, кто умеет готовить пищу. Надо было получить кухни, имущество, продукты… До самой погрузки в эшелон заканчивали в час-два часа ночи, а в шесть — подъем, и снова: получение имущества, техники, продуктов. Мой взвод был подготовлен нормально. Срывов никаких не было.

«Идёшь по казарме — один мат стоит…»

Александр Коннов, заместитель командира полка, подполковник:

— Офицеры — постоянно кто-то прибегает, кто-то убегает, запомнить не успеваешь — кто такой? Начали присылать офицерский состав. Жизнь пошла… Оружие привезли — валом, и в ящиках автоматы, и россыпью, как угодно. Начали вооружаться…

А вечером в казарме на двухъярусных кроватях — солдат на солдате, тесно. Идешь по казарме — один мат стоит, никто нормально ничего не говорит. Я сам там одурел окончательно, потому что, что такое зам командира полка — это самому нужно быть, как собака. Я до утра ходил с мегафоном. Мрак, сумасшедшей дом…

«В какой люк прыгнуть…»

Олег Шатохин, капитан:

— Полтора суток мы только принимали людей. Разместили всю эту ораву сначала в клубе, рассчитанном на четыреста человек. Прислали с ними и сержантов из учебок. Командиры отделений, наводчики-операторы, все были с удостоверениями.

Я на второй день пошел заниматься с экипажами, распределил по машинам и дал команду занять штатные места. И вижу, как наводчик-оператор с командиром БМП бегают по броне и думают, в какой же люк ему прыгнуть — они никогда не сидели там! Даже люка на башне не знают, в какой из них кому прыгать! Где он вообще в БМП сидеть должен! Мне чуть хреново не стало… Ну, пехоту можно быстро научить, а этих-то как научишь?

«Самому запускать двигатель не приходилось…»

«Гранит-60», механик-водитель БМП-2 6-й мотострелковой роты, сержант:

— В парке с техникой было гораздо уютнее, чем в роте. Помню, первый раз заводил свою БМП… Знал, как это делается, только в теории, благо книгу об устройстве и обслуживании БМП всегда держал под рукой. Поскольку в учебке техника была такая, что заводилась еле-еле, и глохнуть на ней было крайне нежелательно, на танкодроме при вождении техника всегда стояла заведенной, и самому запускать двигатель не приходилось, инструктор лез сам и заводил, если что. Чужому это дело не доверял. Ну, так вот — пытаюсь запустить подогреватель — никак, все вроде делаю, как надо, а он не фурычит, хорошо, что прапорщик, по-моему, Червов, подсказал подергать тумблер свечи туда-сюда. Подергал, свеча нагрелась, и подогреватель запустился. Видимо, окислились контакты от времени. После этого проблем с ним не возникало.

Пока я ковырялся по своей части, Емеля сидел в башне и тоже что-то ковырял, ставил пулемет и чего-то там ворчал. Периодически смотрю, как народ на соседних машинах суетится, пушки чистит, говорю ему: «Емеля, ты пушку-то разобрать можешь?», — «Могу, что ее разбирать-то?». И правда, парень оказался толковый. Пыхтел там что-то, стучал молотком, «пальцы» какие-то откуда-то вытаскивал, я ему, чем мог, помогал. Пушку разобрали, Емеля все запчасти аккуратно на броне разложил, и начал их протирать и смазывать. Ствол был полностью забит каким-то солидолом, почистили. Собрать пушку не успели, аккуратно накрыли брезентом и поехали в роту.

Наутро Емеля слег с температурой. Поехал без него, выделили мне временно другого наводчика, спрашиваю: «Пушку собрать сможешь?» — «Ага!», — отвечает. Собрал как-то не так, закачивать пружину начал — заклинило пушку. «Ну, все, — думаю, — пи… ц, повоюем». Наводчик этот потом куда-то смылся, больше его я не видел. Дальше я ковырялся в одиночестве.

В какой-то из дней приказали выгонять технику из парка. Завел машину, съехал со шпал, на которых стояла машина, и выехал из парка. Показали, куда поставить машину, поставил, заглушил двигатель. Остальные механики тоже начали свои БМП выкатывать, и тут произошел курьезный случай. Один из механиков служил у нас в учебке хлеборезом. Обучение на механика-водителя он тоже проходил, как все, т.е. «корки» имел. Тронулся с места, и въехал прямо в борт стоявшей в проезде БМП. То ли забыл, где тормоз, то ли перепугался. Может быть, и тормоз не работал, не знаю, но фальшборт машине он разворотил. Остальную технику наш ротный, по-моему, сам выгонял из парка. Потом принесли краску, зеленую и белую, и трафареты, я замазал старый бортовой номер и нашлепал на бортах и корме новый номер — «860».

Пока я занимался тюнингом своей БМП, подошли ко мне двое офицеров или прапорщиков, не помню точно, спросили: «Какие есть проблемы с машиной?». Ответил, что по моей части никаких особых проблем, а с башней полная ж…: пушку заклинило, наводчик болеет. Ребята запрыгнули на броню, разобрали пушку, ствол еле вытащили, собрали снова: «Все, теперь работает».

«Времени было катастрофически мало…»

Александр Коннов:

— В шесть утра подъем, и машина закручивается — опять стрельба, вождение. Из этих тысячи семисот оказались и матросы, и хлебопеки, и авиаторы. Никто ничего не умеет… Может быть, человек пятьдесят было механиков-водителей, наводчиков орудий столько же, а БМП-2 никто не знает. Надо было учить, хотя бы две недели. Времени было катастрофически мало. Но сделали, что могли.

В полку в эти дни работали офицеры дивизии, армии, все были разбиты на учебные группы. Присылаемые в полк из других частей округа офицеры убегают пачками, одних привозят — другие убегают, других привозят — эти убегают. Мои с Воронежа все держались: «Товарищ подполковник, мы уйдем только с вами!». — «Не позорьте, — говорю, — своих родителей, и себя не позорьте, все это когда-нибудь закончится. На роду написано, что убьют — значит, убьют, не написано — не убьют». Они все со мной так и пошли в Чечню. Хотя к лейтенанту Калашникову отец приезжал, он был у него полковник. Не ушел, поехал с нами. Потом орден Мужества получил, а так бы был дезертиром.

«Ребята, вам же в атаки не ходить!»

Игорь Бабанин, старший помощник начальника штаба полка по кадрам и строевой части, старший лейтенант:

— Написали рапорта, что не поедут в Чечню, командир зенитного дивизиона, командиры артиллерийских батарей и начальник вещевой службы полка. Я с ними беседовал: «Ребята, вам же в атаки не ходить!» — «Нет, всё… Жёны…» Когда дали ход рапорту командира зенитного дивизиона, оказалось, что он и не идет в Чечню, только батарея «Шилок». Он, седой, большой, всегда всё просчитывал, такой был положительный, его дивизион — лучшее подразделение полка, и такой прокол.

С нами в Чечню пошел прикомандированный к нам узел связи, для организации связи с «большой землей» (штабом армии, округа и другими органами центрального управления минобороны), хотя по штату он нам и не был положен. Они базировались также в Мулино. Его командование — старшие офицеры, не поехали, вместо себя направили старших лейтенантов, командиров взводов. Ребят командировали на должности сразу на три ступени выше. Толковые офицеры, с хорошими человеческими качествами. Прошли с нами всю компанию, ни разу не подвели. Потом, летом, на их замену стали приезжать те самые старшие офицеры, когда стало ясно, что не так страшен черт, как его малюют и можно, особо не напрягаясь, получить награды, звания и льготы.

Текучка офицеров в эти дни была колоссальная, да еще в сжатые сроки формирования. Офицеры убегали! Утром я привожу командиру батальона Цуркану командира взвода, он в обед ко мне приходит: «Лейтенанта этого нет, пропал». Вечером привожу другого — утром его уже нет. В бардаке 94-го года за это офицеров не наказывали. Из Германии в полк вообще не приехали восемь прапорщиков. Кто-то на Украине осел, кто-то перешел в другие части, и мы их задним числом увольняли. Сначала они в СОЧ (самовольно оставивших часть — авт.) числились, клеточки в штатке занимали.

Большая часть офицеров по штату на момент отправки полка в Чечню была. Полк офицерами укомплектован был на 90 процентов. Где-то взводных не хватало, но прапорщиками укомплектованы были на сто процентов. Прапорщик Эдик Андрюхин, он работал в отделении кадров нашей дивизии, просился, но я не мог оформить, не было должностей, потом один прапорщик заболел, и он пошел с нами на должности старшины минометной батареи второго батальона. Андрюхин был ранен, в госпиталь попал, жена к нему приезжала, общалась с ним, и вдруг нам через месяц после его ранения приходит сообщение, что он умер. Я был шокирован этим сообщением и винил в первую очередь себя, что не смог уговорить его работать у меня в строевой части. Не мог он бросить своих минометчиков, с которыми прошел трудности первых дней и где сложился настоящий воинский, мужской коллектив.

«Стрелял? Распишись три раза…»

Олег Шатохин:

— Скоро выясняю, что из личного состава, кто прибыл, очень многие из автомата вообще никогда не стреляли! А их прислали воевать! Приходит в полк указюха: чтобы каждый солдат отстрелял и расписался в трех ведомостях. Одна ушла в округ, вторая в армию, а третья у нас должна была остаться, чтобы никто не говорил, что наши солдаты это пушечное мясо. Чтобы никто не мог сказать, что наш солдат и автомата в руках не держал. О выполнении всех положенных упражнений по стрельбе речь вообще не шла!

Вызывают меня командир полка подполковник Морозов и его заместитель подполковник Коннов: «Тебе в течение завтрашнего дня нужно провести БСО (боевые стрельбы отделения — авт.), БСВ (боевые стрельбы взвода), РТУ (ротные тактические учения) и БТУ (батальонные тактические учения). БСО обычно готовят неделю. БСВ — больше, ротные учения — в течение трех-четырех суток проходят, а готовят их месяц. Все это даже в мирных условиях очень сложное дело — столько всего задействовано, одна постоянно меняющаяся мишенная обстановка чего стоит! Одних документов там столько требуется! — «Подождите, — говорю им, — А как это я…?» Зам начштаба полка майор Сирош говорит мне: «Олег, все документы мы за тебя отработаем, ты не переживай, штаб их уже готовит, твоя задача — выведи людей в поле!»

Утром я эту толпу — 462 человека — выгоняю в поле, в снег по пояс, — «Противник справа! Противник слева!», и начинаем стрелять в сторону. Учил сержантов управлять боем. То же самое было и с экипажами БМП. Кормили обедом всех прямо в поле. Котелки снегом вытирали. Да еще мороз тогда стоял минус 25 градусов каждый день. Не обошлось без ЧП: первый погибший у нас был при метании ручной гранаты. В той суматохе это ЧП, честно сказать, мы по-настоящему не осознали, хотя, конечно, жаль парня…

Александр Коннов, заместитель командира полка, подполковник:

— Это ЧП было при мне. Подошла рота, я бросил пять гранат, показал, как это делается. «Готовы?» — «Готовы!». Только пошел к гранатометчикам — сзади взрыв и вопли. Подбегаю — у парня обе ноги оторваны, я на него упал, ноги к себе прижал, чтобы остановить кровь. Фельдшер подбежал, перетянули ноги. Оказывается, он руку с гранатой поднял, а руки до такой степени замерзли, что гранату выронил под ноги и — взрыв.

Игорь Бабанин, старший помощник начальника штаба полка по кадрам и строевой части, старший лейтенант:

— Когда на учениях погиб солдат, я еще не имел опыта оформлять так называемую похоронку. В соответствии с приказом мы направляли извещение о гибели военнослужащего военному комиссару по месту призыва, а он уже обязан был известить родных погибшего. А тут еще приехали из военной прокуратуры: «Давай приказ о создании полка, о зачислении в штат Москвина».

Первым погибшим в полку был рядовой Олег Москвин. Короткая оказалась биография и жизнь у парня… Родился 21 октября 1974 года в Хабаровске. Учился в средней школе №77, затем поступил в Иркутский сельскохозяйственный институт на охотоведческий факультет. По воспоминаниям родных, симпатичный, высокий, с голубыми, как небо, глазами, Олег с детства ходил с отцом по тайге. Мечтал как можно глубже постичь ее красоту и тайны, стать биологом-охотоведом, как отец. Увы, жизненные обстоятельства вынудили его через два года прервать обучение в институте.

Повестка в армию, курс молодого бойца в одной из дальневосточных частей. В начале января 1995 года вместе с большой группой воинов-дальневосточников самолетом был отправлен в нижегородский гарнизон Мулино. А 10 января в семью Москвиных пришла телеграмма, что их сын трагически погиб на учениях от случайного взрыва гранаты, на которую он лег, чтобы никто не пострадал от взрыва.

Доставка родным печального «груза 200» оказалась сопряжена с возмутительной волокитой. Гроб с телом погибшего солдата почему-то «осел» в Улан-Удэ. Потребовалось вмешательство председателя Хабаровской краевой думы В. Озерова, чтобы родители могли похоронить своего сына.

Нельзя сказать, что, перефразируя слова известной песни, полк не заметил потери бойца, но надо было жить дальше, готовиться ехать на войну…

«Не спали по несколько дней…»

Олег Шатохин:

— Живем мы в эти дни перед отправкой в Чечню так: в семь часов утра развод, строим всех, увожу на занятия. А лейтенанты, командиры взводов — приезжают и уезжают, приезжают и уезжают, я их даже не замечал, фамилий даже не знал. Опять новые приехали — опять уехали. Задачи командиром полка ставятся в день и в ночь. Я пришел к вечеру с полевых занятий, солдаты все падают, а у нас — совещание и задачи на ночь. Получение оружия, того, сего, ночью исправляем недостатки. Иногда часа в четыре утра уйду поспать час-другой, и так все это время до отправки. У командования армии была одна задача: выполнить приказ, отправить полк. Работала на наш полк тогда вся 22-я армия. Командующий армией в полку ночевал, да и все генералы.

Многие офицеры вообще не спали по несколько дней. Когда ты будешь спать, есть — это вообще никого не волновало. Кто-то спал, сидя в каптерке. Зайдешь вечером в каптерку, стаканюгу примешь, поел немножко и все…

Александр Коннов:

— Поселили нас, переведенных в полк из Воронежа офицеров, в каком-то модуле. Холод — а крысы бегают! Есть нечего — на довольствие нас не поставили.

Я Мулино тех дней вспоминаю, как, наверное, выжившие пленные немцы — Сталинград. Офицеры на ночь хоть домой, в семьи уезжали, а нам куда ехать? В модуль приходим в час, полвторого. Сережа Берсенев, офицер мой из 10-й дивизии, командированный в полк, спит в валенках и в бушлате под одеялом. На столе полбутылки водки, хлеб и кусок сала. Я наливаю полстакана водки, выпиваю, съедаю сала с черным хлебом и ложусь спать. А в шесть утра — подъем, и опять: стрельбы, вождение…

«Броня крепка…»

Олег Аникин, командир роты 153-го гвардейского танкового полка, старший лейтенант:

— Каждый из полков нашей 47-й гвардейской танковой дивизии, поскольку полки были кадрированными, человек по 180 личного состава, должен был сформировать для 245-го по танковому взводу. Командир роты там остался штатный, из 245-го, капитан Романов, из нашего полка зампотехом туда направили капитана Юрия Смирнова.

Со второго января стали готовить роту — людей и технику — к отправке и к боевым действиям. Подружились с солдатами, коллектив был нормальный, воевать мог. В условиях развала армии, наплевательского отношения к ней государства за короткое время удалось сформировать коллектив, который не разбежался и воевал достойно. Считаю, что уже тогда полк имел свое лицо. Танки в роте, Т-80, были хорошие, возраст — менее десяти лет, не имели практики эксплуатации, укомплектованы всем необходимым, запчастями, полностью готовы к боевому применению. Офицеры нашего батальона лично проверяли готовность танков. На платформы их загружали мы, офицеры. Пожелал тем, кто поехал с полком, удачи, и эшелон пошел на Кавказ.

Александр Дрозд, командир взвода танковой роты, старший лейтенант:

— В ночь на Новый год я был в наряде на КПП 26-то танкового полка, где в то время служил. После праздничных выходных командир батальона говорит мне: «Готовься, пойдешь в 245-й полк» — «Пойду».

После одиннадцатого декабря пошла молва, что в 245-й полк отправляют офицеров для доукомплектования, из всех полков дивизии. Сначала забирали по одному-два человека из полка, а потом, как говорится, «целыми пачками». К тому времени я отслужил в армии три года, начинал командиром танкового взвода в 7-м отдельном разведывательном батальоне, в Германии. Когда часть из Германии вывели, мою должность сократили, я еще сам ходил по воинским частям Мулинского гарнизона, спрашивал, нет ли где должности командира танкового взвода. Так и попал в 26-й танковый полк командиром танкового взвода.

А в 245-м командиром танковой роты был Виталий Романов, мы с ним из одного военного училища. Командира взвода Эдика Богородова я знал по Германии. Третьим взводным был лейтенант Витя Щелоков, зампотехом роты — Юра Смирнов.

«Поднять технику, на колёса её поставить…»

Юрий Степаненко, майор:

— На меня в конце декабря пришел приказ о назначении комбатом в танковый полк. Я к Морозову подхожу: «Товарищ подполковник, как мне быть?» Мы с ним сибиряки, земляки. Говорит мне: «Юра, ты мне только помоги загрузить батальон. В Чечню ты не поедешь, не имею права тебя брать с собой». — «Конечно, помогу». Я был на неплохом счету. Дело знал, технику знал. Я со спокойной душой согласился, отдавал себя полностью работе.

Мы с Цурканом решили так. Говорю ему: «Юра, всех механиков-водителей я у тебя изымаю, буду заниматься с ними, готовить технику, а ты занимайся с пехотой». Надо было хотя бы проверить, кто на что из механиков-водителей способен. Но главное — поднять технику, на колеса ее поставить. Аккумуляторов у нас сначала вообще не было, получали их хрен знает откуда. Первый батальон был на БМП-2, наш — на БМП-1. Личный состав мне прислали, по документам, все специалисты на БМП-2. Начали технику готовить, заводить двигатели. Взвод обеспечения, летучки, кухни, «Уралы» — все изношено… Технике было лет по 20—30. Из штабов округа, армии, дивизии приехали нам помогать много офицеров, все сидят и советуют, а делать никто ничего не умеет. Как раз морозы ударили под 30 градусов. Короче — караул… Подполковник Александр Павлович Залуговский, зам командира полка по вооружению, обеспечивал технику и вооружение полка, на него и легла вся организация подготовки.

Вдруг приходит приказ: БМП-1 в Чечню не брать, поедем на БМП-2. А мы их уже подготовили, все машины заведенные, все работают. В 752-м полку, в Сормове, комбатом был майор Сергей Сергеевич Юдин, хороший мужик. Как-то под ночь приходит его батальон к нам, в полном составе, сорок машин. Построили мы его в парке, он подходит ко мне: «Принимай!». У меня чуть глаза на лоб не вылезли. — «Как «принимай?» — «Вот так». Механиков своих он забрал, посадил на наши БМП-1 и угнал их в Сормово. Я его «бэхи» поставил к нам в парк. На следующий день приезжаю к Юдину: «Сергей Сергеевич, надо учить всех офицеров и солдат, как на этой БМП воевать. Пушку никто не знает, как стрелять — никто не знает. Если в ходовой части я еще разберусь, то башню я не знаю». Отличия между БМП-1 и БМП-2 были принципиальные.

Выделили ему комнату в казарме, и он с одним из своих ротных нас неделю учили всем премудростям боевого применения БМП-2. Сначала офицеров научил, а потом они начали учить личный состав. Стали разбираться, и в итоге: пушки не работают, стабилизаторы — половина переломана, башни на некоторых машинах не работают. В итоге загрузили БМП с неисправными пушками в эшелон, так и поехали в Чечню. Процентов тридцать техники батальона было не боеготово.

Какой там уровень подготовки механиков-водителей, если на ручном тормозе начинают трогаться! Потом, потихоньку, когда в Чечню приехали, научились.

«Хотя бы месяц погонять…»

Олег Шатохин, зам командира 1-го мотострелкового батальона, капитан:

— Начали заниматься боевой подготовкой. В ходе выдвижения на стрельбище проводили тактику, там же — инженерные занятия, стрельбы. Целый день гонял солдат по сугробам. Боеприпасов было много, настрелялись досыта. День переходит в ночь, утром боевые стрельбы взвода, после обеда — РТУ, и потом завершающий этап — БТУ. Военный человек знает, что для подготовки батальонных тактических учений надо шесть месяцев штат обучать, нам на подготовку отводился один день. На этом боевая подготовка закончилась. За два-три дня разобрались с инженерной подготовкой.

За один день в полку провели все положенные учения и объявили, что пятнадцатого января — погрузка в эшелоны. Я был уверен, что пятнадцатого января мы в первый эшелон не погрузимся. И ошибся. Погрузились. Пятнадцатого января разведрота с оперативной группой уже поехали в Чечню.

Семнадцатого января начали грузиться батальоны. А надо еще колодки заготавливать, для техники на платформы, тросы, чтобы ее крепить… Ночью пилили колодки, на крепление 39 БМП, плюс минбатарея, машины обеспечения. Больше ста единиц техники было в каждом батальоне. Плюс боеприпасы — просто огромное количество, и все надо таскать, погрузить. А мороз стоял…

После первого января от военных телефонисток узнали, что 31-го декабря в Грозном чеченцы разбили 131-ю Майкопскую бригаду. Поняли, что нам там будет все не маслом намазано. Я, как специалист, понимал, что нас всех там положат. С таким личным составом — что мы там навоюем… Были случаи, что солдаты отказывались ехать в Чечню, многие хотели слинять, но попробуй убеги — леса вокруг. Солдатам даже не говорили, где мы находимся. Правда, через три-четыре дня мамы все же появились у КПП, с плакатами, с Дальнего Востока добрались. И увезли несколько человек. А в Твери, шли слухи, полбригады ушло. Там вообще сорвали первую назначенную дату отправки — личный состав разбежался.

Реально тогда солдат у нас в полку, с кем можно было бы воевать, просто не было. Уровень подготовки сержантов — никакой. За несколько дней до отправки удалось подготовить всего несколько человек, у кого талант был. Таких ребят много появляется на войне, их можно выучить. На смертях можно быстро научить. Учились очень быстро. Через месяц в полку были и снайперы хорошие. У нас был один кореец — стрелял — белке в глаз, в пятак мог попасть с двухсот метров только так. Две недели практики и если не совсем дурак, то получается хороший солдат. Если бы нам этих дальневосточников хотя бы месяц погонять — все было бы иначе…

«Мне доучивать никого было не надо…»

Александр Дрозд, командир взвода танковой роты, старший лейтенант:

— Когда приехали солдаты-дальневосточники, то я еще удивился: давно не видел так хорошо укомплектованного войска — все в бронежилетах, с котелками. Сразу вспомнил фильмы о Великой Отечественной — как сибиряки и дальневосточники воевали под Москвой в сорок первом году. Внешне, по тем временам, это были нормальные бойцы. А вот по внутреннему содержанию…. Едва ли не каждый второй был склонен к употреблению наркотиков — это же Приморский край… О профессиональных качествах солдат, которые прибыли в танковую роту, ничего плохого сказать не могу. Наводчики и механики-водители знали свое дело, мне доучивать никого было не надо. Нормально были подготовлены. У нас, в танковых войсках, всегда по жизни был порядок. Более-менее познакомиться с людьми удалось только там, в Чечне.

Начали заниматься приемкой техники. Танков было — навалом. Их пригоняли со всех танковых полков дивизии. Неисправные — убирали, новые — ставили в строй. Мне танк достался — с виду супер, но, как потом оказалось, система управления огнем, в частности управляемым снарядом, совсем не работает. В полку работали гражданские специалисты по танкам. Не помню, правда, откуда они приехали. В один из дней боевого слаживания, при приведении вооружения к нормальному бою, группа гражданских спецов проверяла машины нашей роты. Обследовав мою машину, один из спецов говорит мне: «Все нормально, стрелять будет, но система управления управляемым снарядом не работает. Будешь стрелять им, как обычным снарядом…» Надо было ремонтировать систему, но торопились. А когда в Чечню приехали, в первом бою под Пригородным стрельнул управляемым снарядом как обычным, и результат — ствол оторвало. Хорошо, что все остались живы, т.к. при проведении процедуры были соблюдены все требования безопасности. После этого случая меня подкалывали отдельные офицеры полка, но я не обращал на это внимания. В основном это были люди, которые в технике вообще не соображали, но язык на «сплетни» у них был подвешен. Я на них не обижался.

«Разобрал, почистил, смазал — заработало…»

«Гранит-60», механик-водитель БМП-2 6-й мотострелковой роты, сержант:

— Проехали через Мулино на полигон, проводить боевое слаживание. Наводчик мой к тому времени оклемался. Сходили вместе с ним на пункт боепитания, притащили ленту для пушки, снарядов двенадцать, по-моему, да для пулемета ленту. Емеля засел в башне, начал все это дело, куда положено вставлять, долго орудовал монтировкой, периодически трещал лентопротягом. Судя по тому, что через некоторое время мы стояли уже на исходной, у него все получилось.

Сначала при помощи ТХП (трубка холодной пристрелки — авт.) пристреляли пушку, потом пулемет. Я стоял на броне и в ТХП смотрел, а Емеля башней вертел, да что-то в прицеле подкручивал. Затем загрузили пехоту в десант. Получил команду «трогаться», проехал метров двадцать — «стоп!», пехота кормовые люки открыла и начала выгружаться. Я в своем люке сижу, в триплекс мало что видно, скучаю… Вдруг показалось, что кто-то в броню долбится, как кувалдой стучит, открыл люк — мало ли чего хотят, но высунуться, к счастью, не успел, потому как на меня гильзы от 30-миллиметровых снарядов посыпались. Так я первый раз услышал, как стреляет автоматическая пушка на БМП. После стрельб снарядили полный БК (боекомплект — авт.).

С личным оружием дела обстояли гораздо хуже. В один из дней по приезду из парка обратил внимание на кучу стволов, попросту сваленных в оружейке. Со временем кучу разобрали, в пирамиды расставили. Как-то попросил командира показать мне мой автомат, а то едем на войну, а я даже не знаю, какое чудо мне досталось. Выдали АК-74, сказали: «Твой». Вид у него был не ахти. На цевье кто-то ножом какие-то зарубки сделал, от воронения на стволе остались одни воспоминания. Попытался передернуть затвор, оттянул на себя раму, она так и осталась в этом положении. Снял крышку ствольной коробки — внутри все в ржавчине. Делать нечего, разобрал, почистил, смазал, заработало, «а куда оно денется…». Автомат этот достался в итоге моему наводчику Емеле. Стрелял нормально, только иногда при автоматической стрельбе гильза застревала при эскрактировании на выходе из ствольной коробки, и раму клинило. Мне уже в эшелоне выдали АКС-74 беспроблемный, но, правда, не пристрелянный, пристрелял уже на месте.

В первые же дни формирования полку пришлось решать еще одну неожиданную проблему — улаживать взаимоотношения с родителями солдат…

«Как это мой сын придурок!»

Сергей Гришин, замполит полка, майор:

— Мы прекрасно понимали, что следом за солдатами в полк приедут и их матери. Первые такие «ласточки» прилетели следом за первым бортом. Еще второй борт не приземлился, а они уже стоят на КПП. Похоже, что быстрей своих сыновей прилетели. Надо было немедленно организовать работу, чтобы родители не растащили своих сыновей. Хорошо еще, что родителей было немного. Солдат — видно, что ведет себя неадекватно — на его счету уже и драки, пьянки в казарме. И прилетает его мать: «Отдайте мне его! Я не даю согласия, чтобы он ехал в Чечню» — «Пожалуйста! Мы вашего сына прекрасно знаем: психически неустойчивый, асоциальное поведение, нам такой солдат не нужен — забирайте!» — «Как это мой сын придурок!» — «Вы сюда приехали за сыном — вот и забирайте» — «Почему это? Все едут, а мой нет? Пусть едет!» Сначала ревет: «Отдайте мне мое дитятко!», ей отдают — уже не надо. Я этого солдата вызвал: «К тебе мать приехала, иди к ней на КПП». — «Я поеду с полком!». Построил солдат, говорю, что нам такие солдаты, как этот, не нужны. — «Кто еще хочет уехать?» Молчат. Все смотрят — придурка убрали. Желающих уехать не было. Этот солдат ушел из полка с позором.

В работе с родителями мне огромную помощь оказал полковник Стоценко, заместитель командующего армией по воспитательной работе. Я для себя, как замполит полка, определил, что нужно организовать дополнительные силы для работы с родителями на КПП, надо их разместить, вести с ними разъяснительную работу. Чтобы общение солдат с родителями не превращались в пьянки и побеги. Иду и думаю, что надо мне обратиться с этими вопросами к верхнему командованию, чтобы помогли, и встречаю полковника Стоценко. — «Ну что, как справляешься?» Я иду со своими мыслями, и тут он подходит ко мне, и говорит, что замполитов надо посадить на КПП, надо организовать то, надо организовать всё. О том, о чем я думал, он уже принял решение и этот процесс организовал…

«Не расстреливать же их…»

Игорь Бабанин, старший лейтенант:

— Приезжали матери, солдат забирать. Это отдельная песня… Не расстреливать же их… Мать забрала сына, он оставил оружие, вещи, и уехал. Больше сотни таких из полка потом дослуживали на Дальнем Востоке. Был случай, приехала мать, посмотрела, как ее сын служит, хороший парень: «Вижу, что мой сын в хороших руках, оставляю его вам…» А через три месяца он погиб. Неприятный был осадок на душе. Если бы она его забрала — остался бы парень живым, может быть.

И отцы приезжали. В инженерно-саперную роту приехал отец, подполковник запаса, и его оставили служить. Я его принял на гражданскую должность. Служил он два-три месяца, пока сын не уволился, они вместе уехали домой. Помню другой случай, когда солдат мог не ехать в Чечню, но поехал. Это мой водитель, немец. Ему пришел вызов в Германию, на постоянное место жительства, но остался с нами до конца, отслужил, сколько положено, и только потом уехал домой и оттуда в Германию.

Документы

Общее впечатление об уровне подготовки переброшенных в Чечню частей выражено в разделе III рапорта одного из высокопоставленных военных, который «работая совместно с генералами и офицерами ГШ и СКВО» просил «разрешения доложить свое мнение о подготовке руководства штабов, войск по организации и ведению боевых действий» (рапорт был напечатан в «Новой ежедневной газете» 28 января 1995 г., перепечатан в сборнике: Новичков, Снеговский, Соколов, Шварев. Российские вооруженные силы в чеченском конфликте: анализ, итоги, выводы… С. 31—36):

III. ПОДГОТОВКА ВОЙСК

1. Личный состав морально и физически слабо подготовлен к ведению боевых действий в сложных погодных условиях.

2. Войска не обучены совершению марша, ведению наступательного и оборонительного боя.

3. Слабые знания материальной части вооружения и техники личным составом не позволяли ее умело применять.

4. Слабые навыки в ведении боевых действий военнослужащими в одиночном порядке и в составе подразделения.

5. Слабые навыки личного состава в ведении огня из личного и группового оружия.

6. Механики-водители и водители имеют слабые навыки в управлении боевой техникой.

7. Наводчики-операторы БМП, наводчики танков не знают правил стрельбы и ведения огня по появляющимся и движущимся целям, неуверенно действуют при вооружении (имели место случаи, когда наводчики не стреляли из вооружения танка и БМП).

8. Военнослужащие не обучены оказанию первой медицинской помощи на поле боя, не умеют пользоваться противошоковыми препаратами.

9. Подразделения не обучены ведению сосредоточенного огня, переносу огня на новую цель.

…14. Военнослужащие не обучены способам передвижения на поле боя.

…17. Сержантский состав не обучен командованию на поле боя и не в состоянии заменить офицера в случае его гибели.

Указана и одна из причин подобного катастрофического состояния, связанная с процессом формирования частей:

19. Боевое слаживание подразделений не проводится в пунктах постоянной дислокации (ППД), а ведется, как правило, в районе чрезвычайного положения, где практически отсутствует материальная база боевого слаживания.