Слуга 3 (трех) господ

Валерий Рубин, 2018

Сделка с дьяволом многого стоит и ко многому обязывает. С одной стороны, не исключена масса удовольствий, с другой – таит кучу опасностей для тех, кто ранее подобных сделок не совершал и не готов к последствиям. А за удовольствие, как известно, надо платить. Не обязательно кровью. Иногда жизнью, но чаще невосполнимой потерей лица. Не всегда все хорошо кончается. Этот роман – мистификация, однако же и предостережение тем, кто хотел бы ступить на скользкую дорожку греха. В нем вы вновь встретитесь не только с героем, "секретным сотрудником", но и с его покровителем, Ангелом Смерти. Не пугайтесь. Он не такой уж и страшный…

Глава первая.

Этот роман, вернее сказать, продолжение до настоящего, полного повествования стал моей первой попыткой написать книгу. Вам никогда не приходилось писать романов? Нет?.. Так я и думал. Я работал… какая, впрочем, разница, кем и где я работал, это неважно, и никоим боком к сюжету не относится. И поскольку я тоже раньше не писал романов, то решившись на это, естественно, столкнулся с некоторыми, мягко говоря, трудностями. А уж какие трудности ожидают на выходе книжки из типографии, — это отдельная песня, сами понимаете. Как воспримет ваше сочинительство требовательный читатель? Друзья? Знакомые? Сослуживцы? Месть и преисподняя отнюдь не исключены. А какому-нибудь фанату и вовсе может прийти в голову шальная мысль насадить мою головушку на шампур и засунуть в духовку.

Я ведь, честно говоря, даже не думал до поры до времени заниматься этим делом, так что не представлял, сколько сил и нервов будет мне стоить написание книжки, пусть первой и небольшой. А неизвестность, как известно, и манит, и пугает одновременно. Это как со скалы бухнуться в воду, не зная глубины. Или пойти жениться. Пойти жениться или сходить замуж, — удачный образ, вам не кажется? Те, что посерьезнее, не мне чета, таки осознавали все величие замысла и масштаб стоящей перед ними задачи, тщательно готовились, конспирировались под разными другими именами-паролями−псевдонимами, на всякий случай, не для славы, понятно, а на случай провала. И за время этой самой подготовки принимали решение: либо идти до конца, рискуя навлечь на себя вселенский позор, либо откладывали замысел под сукно до лучших, как говорится, времен, а то и просто забрасывали полуфабрикат в корзину для бумаг еще в сыром состоянии. С другой стороны, как мы уже отмечали, неизвестность манит и притягивает авторов-авантюристов. Принадлежал ли я к этой категории? А кто его знает… Однако в один из моментов почувствовал: пора, брат, пора. Сраженья сердце просит. Облачайся в доспехи — и давай, на передовую. Незнание того, что ждет тебя впереди, не должно отвлекать от поставленной цели. Плыть по течению — это участь слабых духом. Безумство храбрых спасает мир. Фантасмагория — вот оно, спасение! Скелеты в шкафу, магия, привидения, сумбур в голове и полет фантазии, — что еще нужно нынче для успеха?..

Надеюсь, я сумел объяснить, почему я не особенно долго раздумывал и с энтузиазмом лунатика, взобравшегося через дымоход на крышу, взялся за первую главу. Перво-наперво я задался вопросом: кто я и где я? Очень непростой вопрос, должен вам признаться, хотя и кажется навскидку проще пареной репы. Попробовать отобразить себя в роли главного героя — это еще куда ни шло. Себя-то я как-нибудь знаю. А надо ли? Представьте, я напишу, что родился там-то и там-то, учился там-то и там-то. Думаете, это хорошо, что тебя знает всякая местная собака, извините, конечно, поскольку имею в виду именно собаку, друга человека, которая жила с вами по-соседству. Мы жили по-соседству, встречались просто так… Вместе с тем, надо бы показать, и показать досконально правдиво, знание той местности, чье описание ложится в канву романа. Вот этим я уже мог бы гордиться, ибо пересек свой родной город взад-вперед и слева-направо немыслимое число раз. Знал его как свои пять пальцев на левой руке. Это большой плюс для писателя, если он знает, о чем пишет, а не выдумывает всякий бред. Отдает себе, в общем, отчет, а не просто стучит по клавишам компьютера. Потом, конечно, поездки по стране. Встречи с разными людьми. Все это может очень пригодиться, если задержалось в памяти. Бывает, однако, что вылетает из памяти, и с этим уже ничего не поделаешь. Поэтому, как советовал Маяковский, — а я его очень уважаю, пролетарский поэт, — глазами жадными цапайте все, что под рукой, возможно, и пригодится в будущей жизни. Если, конечно, я его правильно понял.

Одним словом, так… Как я пришел к писательству, одному Богу известно, да и то сомневаюсь. Читать я любил. Это бесспорно. Набирал книжек, журналов толстых по трем-четырем библиотекам — и читал… А что вы хотите, телевизоры тогда были в зачаточном состоянии. С большим удовольствием читал, не абы как. Не скажу, что был одержим, но увлекался. В чем еще я мог бы отличиться? Физкультура в школе — тоска смертная и пытка. Эти брусья, «козел»… одно название чего стоит. Кроме шахмат, в которые сражался со сверстниками после уроков, — это я сразу зауважал. В шахматный кружок я был готов ездить за тридевять земель, и ездил, соревновался. Разряд получил. В сборной играл за район. Но в шахматы играть, как вы, наверное, догадываетесь, не книжки писать. И когда я потом начал сочинять истории, по прошествии времени, то решил, что если погибать, то с музыкой. Так что дальнейшее повествование пойдет от первого лица. Так для меня удобнее.

Рассказ от первого лица позволяет автору казаться искренним, даже если он слегка привирает с пользой для себя. К тому же, автору в таком случае простительно что-то забыть, и чисто по-человечески читатель ему посочувствует: с кем не бывает: вот уже и «альцгеймеры» в литературу проникли. Жанр записок при таком диагнозе просто незаменим и его можно рекомендовать всем начинающим. Получается, какую бы околесицу автор не нес, она простительна, потому что идет от первого лица, который страдает памятью, а то и амнезией в легкой форме. Да и кому нужна правда, признайтесь? Голая правда не нужна, поверьте, никому. Нечто правдоподобное? Да, чтобы быть в курсе и поддержать разговор, вставить свои пять драхм. Главное, не переборщить с правдой. Потому, кстати, если вы заметите в книге кое-где, грубо говоря, неправду, не смущайтесь. Так делают все писатели. Даже самые известные и знаменитые, состоящие в ПЕН-клубе. Дело в том, что писательская правда и правда политикана-горлана-главаря — две большие разницы. Герой наш говорит полуправду не из корыстных побуждений, а потому, что так хочет автор. Политик же купается в полуправде-полулжи как воробей в грязной луже. И ничего, как правило, выходит сухим из воды и даже получает признание заслуг перед отечеством в виде ордена такой−сякой степени. Поэтому на всякий случай предупреждаем: наш главный герой вовсе не обязан вызывать положительные эмоции. Пусть расцветает сто цветов — пусть соревнуются сто мнений. Моя задача в том, чтобы заинтересовать читателя, а уж какую реакцию вызовут мои истории, меня волнует мало.

И последнее напоминание. Все персонажи и события, изложенные здесь, вымышлены, и всякое их сходство с реальными лицами и фактами — абсолютная случайность. Кто бы и что вам не говорил. Имейте в виду, прежде чем представить вам эти записки, я перечитал их сам от корки до корки, и мало того, посоветовался с юристом насчет возможных судебных тяжб, связанных с конкретными личностями и их деяниями, если то и другое привидится кому-то в романе. Он мне ответствовал, что комар носу не подточит, публикуйтесь смело, никто себя не узнает. Ну, а если да вдруг узнает, мы его засудим с Божьей помощью и посредством неотразимых аргументов.

Так бывает, наверное, с каждым из нас. Что-то недоглядел, где-то недосмотрел, недоработал, проморгал, вовремя не обратил внимания… Спохватился… ан, уже поздно, годы ушли, пролетели, былого не вернуть. То, что не с нами, осталось лишь в нашем воображении, будит в нас фантазии: вот бы вернуться и начать все сначала. Почему-то тянет по большей части в детство. Почему человеку дана только одна жизнь? Мы стараемся понять, в чем смысл жизни, если она — одна на все времена, даже трудно себе представить, что она идет, продолжается, но без нас. Молодость безоглядно расходует дни, недели, годы, в то время как старость заставляет дорожить каждой минутой, мгновением — ведь оно может стать последним, кто знает… Люди пишут мемуары, запасаются фотоальбомами, чтобы сохранить память о себе. Все обратится в прах, так или иначе, и мы так и не узнаем, в чем, собственно, смысл жизни, разве что нам дано поговорить и поспорить на эту вечнозеленую тему. Что же из этого следует? Следует жить, не бояться невзгод и испытаний, боли и разочарований. Научиться видеть в жизни хорошее и перед сном благодарить Бога за каждый прожитый день, каким бы он ни был.

Я всегда чувствовал, главное для меня — жить полной жизнью, согласно поговорке, не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня… Разве что иногда позволить себе чуточку полениться. И я всегда чувствовал: надо что-то сделать значительное, неважно, что. Написать роман — это уже пришло гораздо позже. Мне казалось, вот тогда-то я заживу спокойно, с сознанием выполненного долга. Эти проблемы тревожной молодости преследовали меня всю жизнь, начиная со студенческой скамьи. И я всю жизнь упрямо куда-то брел, не очень представляя себе, куда именно и когда приду. Видел сны, в которых возносился на небо по тоннелю, а не по лестнице, как Иаков, возвращался, совсем как те, что вернулись обратно после пережитого состояния клинической смерти. Они заглянули Туда, но ничего не помнили, кроме огромного ослепительно сверкающего завтра… Наверное, это была их минута бессмертия, как бывает у человека минута славы… Но не всем дано. Настигнет ли это состояние меня, достоин ли? Кто-то правильно сказал: наше будущее нам неведомо, и это отнюдь не случайно. Как не случайно наш путь предопределен Всевышним, начиная с момента рождения.

Хочу спросить… нет, все же спрошу: вы зверюшек любите? Маленький тигренок, он такой милый, хвостик пушистый крючком, мохнатые ушки торчком… Атласная шерстка, а мордашка… мордашка просто загляденье. Но посмотрите на него, когда он вырастет. Красавец-зверь, зверюга… Когтищи, клыки… а рык!.. Детишки — они, конечно, не зверята. Они — наше будущее. Цивилизация обязана развиваться по спирали, по нарастающей, иначе… иначе что? Иначе — деградация, рано или поздно. Почему? Да потому, что человеческой природе свойствен не только ген созидания, но и ген разрушения. Шаг вперед — два шага назад, в моральном, естественно, плане. С военными технологиями, бомбами и автоматами все обстоит хорошо и год от года даже еще лучше. С этим мы впереди планеты всей. Но сколь долго это может продолжаться? Человечество — оно ведь как скорпион, может умереть и от собственного жала.

Одна из привилегий детства и юности — уверенность в том, что ты бессмертен, что будешь существовать, жить всегда, то есть вечно. В старости все по-другому: ты знаешь, что у тебя нет будущего.

Луна и море. Море и луна… И шепот вкрадчивый волны на берег сонный набежавшей стирает поцелуев след и серебро дороги в Никуда…

В Никуда, понимаете?..

— Цель приезда?

— Тиюль… Путешествие, туризм.

— Родственники в Израиле есть?

— Нет, родственников нет.

Внимательный взгляд строгой неулыбчивой госслужащей в аэропорту имени первого премьер-министра страны Давида Бен-Гуриона. Они, наверное, везде такие недотроги на службе, не то, что дома, — мелькнуло в голове. Штампик в загранпаспорте о пересечении границы. Все в порядке. Теперь — к стоянке такси, благо, чемодана ждать не надо, с собой взял только дорожную сумку с самым необходимым. Путешественник во времени и пространстве.

Аэропорт Бен-Гурион. Современнейший, красивый, ухоженный. Супермаркет «Дьюти-фри» — один из лучших. В центре зала ожидания фонтан, вокруг которого расположились нетерпеливо поглядывающие на часы и прислушивающиеся к объявлениям пассажиры. Он хорошо виден прибывающим. Длиннющий, просторный, выложенный мраморной плиткой коридор со сводчатым потолком, в центре которого бегущая дорожка-эскалатор для тех, кому лень двигаться, когда можно просто преспокойно подождать, когда она выставит тебя из чрева аэропорта. А вот и выход − и я окунулся в жаркие влажные объятья ночи. Духота, хоть всех святых выноси. Настоящая парилка. Мысленно готовишься к этому, готовишься, и все равно — сюрприз. Кондиционер, прохлада — позади. Придется привыкать. Толкучки на стоянке такси не было, за посадкой наблюдала сотрудница, она регулировала очередь, отдавала распоряжения таксистам. Те беспрекословно выполняли команды: иначе нельзя, останешься без бейджика с допуском в аэропорт, а это потеря рабочего места, гарантированного заработка. Строгости? Да, но необходимые, обеспечивающие порядок. Забота о пассажирах, туристах и израильтянах, возвращающихся домой из-за границы — имидж одного из лучших аэропортов в мире, по-крайней мере, на Ближнем Востоке, обязывает.

У самых дверей я столкнулся с кем-то из особенно нетерпеливых.

— Слиха, адони. (извините, господин, — ивр.)

Не успел ответить, рассмотреть, кто подтолкнул, как тот исчез, растворился в толпе…

— Hotel Alexander, плииз…

Я заранее изучил карту, где располагался этот отель в Тель-Авиве, на улицу а-Яркон, в сотне метров от моря. Номер был забронирован, об этом меня предупредили еще в Питере. Рядом с портом, какими-то непонятного назначения складскими помещениями. В одном из них, как потом выяснил, устраивали «танцульки». В другом огромном ангаре иногда проходили концерты заезжих звезд шоу−бизнеса. Вспомнилось, как в свой первый приезд, когда мы, волонтеры были предоставлены сами себе, однажды выбрался в Тель-Авив, побродить, подышать его воздухом. Я любил пешие прогулки по незнакомым улицам, чтобы почувствовать город, создать о нем собственное впечатление. Вот и на этот раз… Первое знакомство с главным городом Израиля, «городом без перерыва». Столицей Тель-Авив признавали большинство государств в ООН, Иерусалим же был и оставался для них отложенной на будущее, — после подписания, как надеялись, мирного договора, — столицей как Израиля, так и гипотетического палестинского государства. Однако же для израильтян именно Иерусалим всегда был единой и неделимой столицей страны, и они верили, что когда-нибудь он будет признан таковым всеми народами.

Номер оказался не слишком большим, но достаточно удобным и, что немаловажно, недорогим. Собираясь повесить куртку в шкаф, я обнаружил в кармане записку. Всего несколько слов. «В полдень, Дизенгоф-центр, собачье кафе». Догадался: это тот самый незнакомец, с кем столкнулся в аэропорту. Кто же еще мог бы… Не карманник же. А теперь спать… Усталость после перелета все-таки сказывалась. Но какой может быть сон!.. Посмотреть город? — конечно, почему нет… Теплынь… пение мириадов цикад, незнакомые запахи и совсем рядом шепчет о чем−то своем Средиземное море.

Маршрут был более или менее известен. Заблудиться сложно. Поначалу — к скверу на проспекте Нордау, здесь излюбленное место сбора «золотой молодежи», в основном, нетрадиционной, как принято говорить, ориентации. Отсюда — к улице Бен Йехуда, одной из главных артерий города… Пройти ее насквозь до Алленби. Ночная жизнь Тель-Авива завораживала. Кафе, полные посетителей, громкая музыка и незнакомая восточная речь. Непривычные запахи… В конце пути знаменитый рынок Кармель. В это время суток торговые ряды заметно пустеют… Возле баков, куда сбрасывали непроданные, ставшие за день несвежими овощи, фрукты, и возле покинутых продавцами прилавков сновали пожилые олим, репатрианты, надеявшиеся раздобыть что-то съедобное на ужин. Они не были бомжами, но по всей видимости жизнь для них не была сладкой в стране, текущей молоком и медом, коли таким вот образом приходилось охотиться за пропитанием, хлебом насущным.

…Утро выдалось безоблачным, впрочем ожидать, что оно может быть другим, не приходилось. Дождей небесная канцелярия на этой неделе не планировала. И на следующей, и на следующей… Чашка кофе с булочкой в расположенном рядом с гостиницей кафе — время завтрака я благополучно проспал — и вот я, бодр и готов на подвиги. Можно повторить вчерашний вечерний маршрут до шука (рынок, — ивр.) Кармель, там в соответствии с картой свернуть налево и вниз по Кинг Джордж. Пара кварталов — и я в Дизенгоф-центре. Тель-Авив предстал в этот час передо мной слегка напыщенной, но вместе с тем намертво прилепившейся к нему метафорой «города без перерыва»: море солнца и море куда-то спешащих его гостей и жителей. Огромный по масштабам Израиля торговый центр был назван в честь первого мэра Тель-Авива Меира Дизенгофа, некогда основавшего первый еврейский квартал близ арабской Яффы, и ставший по-существу форпостом еврейской «экспансии» вглубь страны, именовавшейся «Палестина» и находившейся под административным управлением Великобритании, согласно выданному ей мандату Лиги Наций. Дизенгоф оставил яркий след в еврейской истории. Родился в одном из местечек царской Бессарабии, проходил военную службу в Житомире, учился в Париже, стал коммерсантом в Одессе. Активный сторонник идей сионизма, он вместе с Жаботинским основал общество «Геула» («освобождение, спасение, избавление» — ивр.), поставившей перед собой задачу выкупа у арабов земель в Палестине для последующего их заселения евреями-мигрантами из Европы. Первый такой участок, названный Ахузат-байт (нечто вроде «домашней усадьбы» — ивр.), постепенно перерос свои границы и превратился подобно бабочке из гусеницы в прекрасный город-сад. Тель-Авив — в переводе «Холм весны» или «Весенний холм», кому как больше нравится. Дизенгоф пробыл на посту градоначальника до 1936 года, именем легендарного мэра названа и улица, бегущая вдоль Дизенгоф-центра. Выходцам из Одессы она живо напоминает Дерибасовскую, по которой в любое время суток степенно фланировали обыватели и заезжие. В Одессе, кстати, Меира Дизенгофа тоже не забыли: мемориальная доска в его честь и по сей день украшает одно из зданий на Ремесленной улице.

Первый вопрос, который надо было мне решить: какой вход предпочесть, поскольку блуждать по этажам, магазинам и коридорам Дизенгоф-центра можно было бесконечно. Входов было несколько, с разных сторон огромного здания, предстояло выбрать тот, который быстро приведет к цели. И что это за «собачье кафе»? Спросить кого-то? — засмеют ведь. Я представлял, как в таких случаях себя вести. Надо обойти торговый центр, постоять возле витрин, потолкаться среди покупателей, подняться на лестнице вверх, немедля спуститься, выйти на парковку, вернуться, чтобы была полная ясность: есть ли за тобой слежка или нет. Утомительно? — но зато романтично…

«Собачье кафе», — возможно, туда можно войти с домашним питомцем? Вот она, разгадка, надо проследить за… Дальнейшее было делом техники. Увязавшись за «дамой с собачкой», я спустился этажом ниже и — так и есть. Дюжина столиков, обнесенных низкой оградкой из цветочных клумб, за которой расположились и оживленно болтали собаковладельцы. Признаться, никогда не был собакофилом, собак любых пород не боялся, хотя и понимал, что побаиваться некоторых все же стоит: кто знает, что там у них на уме. Однажды в лесу попал в довольно неприятную ситуацию, когда две огромные собачищи породы «московская сторжевая» ринулись ко мне во весь опор, и если бы не окрик хозяина, мало бы не показалось…

— Эй, генацвале!..

Голос и человек были незнакомы, но сам возглас — несомненно, обращенный ко мне — предполагал, что здесь меня ждут, и я не ошибся адресом. Что ж, «генацвале» так «генацвале». Будем знакомиться.

— Шалом…

Крупный парень лет тридцати, неопределенной, незапоминающейся внешности, с бородой а-ля раввин, в желтой футболке и шортах, сделал приглашающий жест к столику. Заплывшие глазки и выдающийся животик выдавали в нем не дурака поесть и большого любителя пива, что и неудивительно: в стране и было, и есть чем порадовать настоящего гурмана.

— Шломо. А ты — Алехандро. Очень приятно.

— Мне тоже.

— Нам с другом две чашечки кофе, мотек, — попросил он подошедшую к столику официантку.

«Мотек» можно услышать в Израиле повсеместно. Ласковое и слегка фамильярное словечко−обращение, применительно и к младшему по возрасту, и просто симпатичному тебе человеку, оно означет нечто вроде «милый» или «милая»… Примерно как у американцев: бэби, малыш… По всему было видно, что Шломо здесь завсегдатай. Связной? Хотя… не мое это дело, — подумалось, — меньше знаешь, крепче спишь…

— Ты что-то будешь есть, салат? Салаты здесь превосходные. Ассорти с курицей…

Слышать «ты» от первого встречного человека было непривычно, но в Израиле все так говорят, еврей еврею друг и брат, мы у себя дома, как еще можно говорить с родственниками? Даже малые дети обращаются к дедушкам и бабушкам на «ты» и по имени.

— Спасибо, я позавтракал недавно. Можно спросить?

— Разумеется, что именно?

— Вы уверены, что здесь безопасно? Все-таки кругом все с собачками, а мы…

— Не переживай, хавер (друг, — ивр.). Если я замечу что-то нежелательное, я наступлю тебе на ногу, хорошо? Шутка…

— А-а-а… Только поаккуратнее, пожалуйста.

— Так, на чем мы остановились? Как тебе обстановка?

— Впечатляет, что могу сказать.

— Здесь чистенько, уютно и неплохо кормят, и никому нет до нас дела: все заняты своими разговорами.

— Мы же не собираемся оставаться на ночь, так что все в порядке…

— Наверное, хочешь знать, с кем имеешь дело? Как здесь оказался? У мамы неожиданно для меня обнаружилась еврейская кровь, она москвичка коренная, а отец из донских казаков. Не думал, конечно, что стану израильтянином, но партия сказала, и я ответил: «есть!» Так что, ватик я, старожил, стало быть. Вступил в организацию, цель которой «Израиль от Нила — до Евфрата». Чудные ребята, с радикальными идеями, но безвредные, пошумят-пошумят и на этом — все. ШАБАК они не волнуют. ШАБАК — ты ведь знаешь, это служба безопасности. Наверное, у нее среди нас свои люди, но беспокоиться не о чем. Собираемся в Иерусалиме по большим праздникам в кафе «Путин», водку пьем, песни горланим… За родину, за торжество гиперсионизма во всем мире.

— И на что живете, существуете?

— Слушай, давай на «ты», брат… В турфирме обретаюсь, вожу туристов, в основном русских, на Тивериадское озеро, Кинерет, по-местному, в Иерусалим, в Храм Гроба Господня… Ну, и услуги разные, впрочем, неважно… Не жалуюсь, одним словом.

— Хорошо устроился…

— И не говори, блеск. Вот, держи портмоне. Две тысячи шекелей на первое время, здесь картис банка «Апоалим» для безналичных расчетов, сумма, правда, небольшая, то, что можем себе позволить в данный момент, проездной на сто шекелей… Ты знаешь, как с ним обращаться?

— Ты скажи.

— Входишь в автобус, автомат снимает с карточки сумму за проезд. Когда наездишь на сто шекелей, даешь водителю еще денег, он его подзаряжает — вот и вся хитрость.

— Здорово.

— Да, и можешь делать пересадки с одним билетом с автобуса в автобус в течение полутора часов. Удобно?

— Несомненно.

— Теперь, тебе нужен телефон, естественно, мобильный. Идешь в магазин электроники, их здесь пруд пруди. Покупаешь телефон какого-нибудь мобильного оператора, но не Безека, а Оранж, Селком или что другое, с симкой и разговоров шекелей на пятьдесят для начала, к примеру. Без обязательств. Закончатся шекели — снова идешь в магазин, и покупаешь разговоров, сколько нужно.

— Понятно.

— С жильем… Отель тебе забронирован на неделю. Дальше придется искать комнату. Могу свозить тебя в Бат-Ям, это неподалеку, там много русских, украинцев, легче с общением, и аренда сравнительно недорогая. Но возможны и варианты, тут надо с шефом проконсультироваться. Если надумаешь остаться, иди в МВД, но нужны документики, само собой, чтобы подтвердить происхождение. Получишь ксиву на постоянку, теудат зеут (удостоверение личности, — ивр.), гражданином Израиля станешь. Виза твоя — ты знаешь — на шесть месяцев без права на работу, так что желательно куда-то устроиться по-черному, чтобы не светиться. Могу поспособствовать. Кажется, ничего не забыл. Связь со мной? Это вряд ли… К сожалению, у нас с тобой разные роли. Но я тебе позвоню обязательно, проинформирую. Возьми вот разовый телефон для экстренного вызова, номер уже введен, нажмешь «семерку».

— Спасибо за все. Насчет гражданства надо подумать…

— Как кофе?

— Нормально. Круассан вкусный, таких в Питере нет.

— Не возражаешь прогуляться? Просили тебе показать кое-что…

Расплатившись, мы вышли, пересекли Кинг Джордж и двинулись вверх по а-Невиим. Если бы повернули налево по Кинг Джордж, то обогнув Сдерот Масарик, можно было бы дойти до Площади Царей Израилевых… Почему, за какие заслуги Масарик удостоился чести, чтобы проспект назвали его именем, сказать сложно. Первый президент Чехословацкой республики, сын словака и немки… и в Тель-Авиве?.. Площадь же Царей служила сценой или ареной для собраний в поддержку и митингов-протестов в зависимости от политической ориентации, причем, прямо под окнами мунипалитета, — я об этом уже читал в новостях, приходивших из Израиля. Дойдя до проспекта Ибн Гвироль, Шломо остановился.

— Смотри. Вон, направо, — высокое здание, внизу, на первом этаже, супермаркет. Кинотеатр «Парламент» — с другого входа. А прямо перед тобой проспект Шауль а−Мелех, там дальше комплекс зданий министерства обороны а-Кирия, Музей искусств, здание Израильской оперы, радио РЭКА на улице Леонардо да Винчи, любимое русскими, городской суд… Кстати, рядом с ним, напротив — больница «Ихилов». Будет время, познакомишься с достопримечательностями. Обращаю твое внимание, справа от «Парламента», чуть дальше — офис Сионистской организации, Дом Америки, как здесь его называют.

— И к чему мне это?

— А к тому, дорогой, что там у тебя встреча с интересным человеком. Запомни телефон, позвонишь, договоришься. Он ждет твоего звонка. У тебя ведь интервью с ним, насколько знаю. Будь осторожен, мы с тобой только что вошли в зону, где возможны всякие неприятности. Центр города. Главное, не паникуй, спокойствие прежде всего. Дай Бог, никто не обратит на тебя внимания, хотя израильтяне склонны видеть все то, что выпадает из привычного для них образа жизни, поведения. Ты ведь не с группой туристов путешествуешь, а самостоятельно, этим и привлекаешь чей-то интерес.

— Мне стоит чего-то опасаться конкретно?

— Нет-нет… Наоборот. Будь как дома. Но ты же знаешь, что человек предполагает, а Господь располагает. Никогда не можешь знать заранее. Просто будь начеку в гостинице. Возможна и прослушка, и наружное наблюдение. Веди себя естественно. К тому же ты не знаешь, какую игру затеяло твое начальство, которое не склонно делиться своими секретами. Наша жизнь — как поезд. Встанешь у него на пути — раздавит, но стоит отойти в сторону — пронесётся мимо, а из окон на тебя будут глазеть и показывать пальцами любопытствующие счастливчики, а тебе лишь остается провожать их грустным взглядом.

Я бы согласился со Шломо. Но больно уж его взгляд на мир пессимистичен. Там, где другие видят уродство и хаос, — что лицемерить, это все тоже есть, — я предпочитаю видеть красоту и верить в порядок мироздания и свое предназначение.