Искушение

Валерий Столыпин, 2020

Любим, ох как любим мы вывернуть душу до самого донышка в непринуждённой обстановке, выплеснуть горький осадок, чтобы попытаться забыть. Или наоборот накрепко запомнить и пережить заново, если переполняет до краёв ликующая радость бытия, когда есть, что и почему рассказать, но особенно некому. Откровеннее всего признаёмся и каемся, если рассказчик и слушатель почти незнакомы, когда исповедь, выворачивающая зигзаги судьбы наизнанку невозможно передать знакомым и близким, а душа или совесть страдают, болят. Поначалу я внимательно слушал бесхитростные откровения, позже начал писать. Историй у меня накопилось много.

Под стук колёс, под стук колёс…

Я снова должен возвращаться,

с людьми знакомыми встречаться,

в колодцах полутёмных мчаться,

стыдиться слёз,

стыдиться слёз,

с рассудком здравым распрощаться

и воскресая в снах качаться,

и умирая просыпаться

под стук колёс,

под стук колёс.

Вадим Хавин

Размеренный стук колёсных пар на стыках рельс, качающее и подпрыгивающее движение пола тамбура, стремительное движение проносящихся мимо окон пейзажных мозаик, терпкий вкус табака, приятное, уносящее куда-то в иные реальности головокружение от первой после пробуждения затяжки, необъяснимо зримое, желанное предвкушение неожиданных перемен…

Виктор любил путешествовать в поездах дальнего следования, обожал пить из стакана с подстаканником особенного вкуса чай, наблюдать за сменой декораций ландшафта с верхней полки.

Ему нравилась неспешная вагонная суета, романтический флёр мимолётных знакомств и откровенных разговоров, доброжелательность случайных попутчиков, прогулки на полустанках, возможность при желании абстрагироваться от всего и всех просто напросто отвернувшись к стенке.

На горизонте появилась сине-белая полоска скорого рассвета, ехать оставалось совсем немного, но это совсем не радовало — дома его никто не ждал.

Впрочем, Виктор начал привыкать жить в одиночестве.

Скоро год как он невыносимо болезненно расстался с Ларисой. Нет, даже не так. Это она его бросила, предварительно ловко повернув обстоятельства развода таким образом, что Виктор остался ни с чем.

Ларка была заботливой, ласковой, нежной, игривой, терпеливой и послушной девочкой. Она заменила ему маму, которая слишком рано ушла из жизни. Четыре года Виктор купался в уютных и очень тёплых волнах семейного счастья, не замечая перемен в поведении любимой, пока Лариса не показала истинное лицо расчётливой хищницы.

Собственно ему некогда было следить за превращениями супруги из белой и пушистой домашней кошечки в дикое существо с горящими от алчности и похоти глазами.

Виктор работал, учился, параллельно выстраивал конструкцию собственного бизнеса, чтобы обеспечить комфортный быт для любимой женщины.

У него не было свободного времени и собственных желаний, их заменяла романтическая аура любовной игры, пылкая страсть в редкие минуты единения, безграничная вера в силу взаимных отношений, абсолютное доверие и восхищённое обожание.

Врождённые способности и энергичность позволяли Виктору неплохо зарабатывать. Он был беспредельно счастлив, что давало повод баловать любимого человечка, неукротимые фантазии которого росли и ширились соразмерно доходам.

Виктору не было дела до того, как и на что тратит семейный бюджет любимая. Его нисколько не смущало, что квартира и загородный дом оформлены на Ларису, что денежные средства, которые удавалось отложить впрок, ложились на её счёт в банке.

Лариса была его единственной религией, святость которой не обсуждалась.

Откуда было знать влюблённому, что миром правят эгоизм, цинизм, тщеславие, самолюбие и алчность? Ведь сам он таким не был.

Мир счастливого человека не приемлет тьму, он не видит фактов, которые не вписываются в личную систему ценностей.

Нет, Виктор не был легкомысленным и наивным. В среде предприимчивых соратников его считали железобетонным, несгибаемым.

Так, ведь то про бизнес. Кто мог подумать, что нежная хрупкая женщина способна на подобное предательство и коварство.

Да, эти события уже в значительной мере поросли быльём, хотя…

Лариса всё ещё снилась Виктору одинокими ночами, он то и дело вёл с ней диалоги и дискуссии.

Собственно сейчас, ёжась от холода в тамбуре плацкартного вагона, он мысленно беседовал с ней, в десятитысячный раз вопрошая, — “почему”, приводил доводы, отчаянно спорил, предполагая, что прежние отношения и любовь можно и нужно вернуть.

— Извините, — послышалось за спиной, — не угостите девушку сигареткой?

Виктор не был готов вступать в дискуссию, его волновали и тревожили переживания из другой вселенной, где существовали только он и Лариса. Этот голос и нескромная просьба раздражали, были чужеродными, лишними.

Мужчина раздражённо, не оборачиваясь, протянул початую пачку.

— Если вас не затруднит, огонька… пожалуйста. Я ведь не курю, просто настроение гадкое, хоть чем-нибудь необходимо занять руки. Ещё раз, извините.

— Прикуривайте.

На Виктора серыми оленьими глазами в половину лица открыто и смело смотрела весьма привлекательная девушка, от целомудренного взгляда которой у него оборвалось дыхание. Просто застыло, прекратилось.

И сердце… в груди гулко ухнуло, заклокотало, отправляя порывистыми толчками кровь на периферию сознания, в разных уголках которого неожиданно заколотился возбуждённый пульс.

— Не помешаю? Мне бы не хотелось показаться навязчивой. Все ещё спят, а я… сложно удержать в себе такое… если ни с кем не поделюсь, нет, не могу, не выдержу…

Девушка всё так же смотрела, словно ждала от Виктора каких-то действий, на что-то такое надеялась. “Да мне самому сейчас не по себе. Вот ведь навязалась!”

— Вика… меня Вика зовут, — на глазах случайной попутчицы заблестели слёзы, — я к жениху ездила… вот… две тысячи километров в одну сторону… на крайний север. Деньги на дорогу заняла, дурёха. В банке… кредит оформила. Думала обрадовать любимого, сюрприз хотела преподнести, подарков ему накупила, деликатесов всяких. Вина… глупая.

— Заболел что ли? К чему слёзы-то лить? Любовь, это же так здорово. Мечта! А мне б в девчоночку хорошую влюбиться… жизни нужно радоваться, а ты реветь вздумала.

— Можете со мной поговорить? Совсем чуточку. Спасибо! Я ему, оказывается, срвсем не нужна. Он мне замену успел найти. Я приехала, а он… Лёшка мой, с ней… синеглазая такая бесцветная пигалица с пустыми глазами, на потрёпанного воробышка похожая, худая как селёдка, в одной постели с ним спит. Обидно. Я себя котёнком чувствую, которого на улицу вышвырнули.

— Так почему сама с ним не уехала, чего ждала, если так любишь?

— Мне доучиться нужно было. Год всего до диплома осталось. Мы же с ним всё-всё заранее обговорили, а он… подлец, слышать о нём не хочу!

— И то верно. Предавший раз, на этом не остановится. А ты плюнь. Какие твои годы!

— Вот ты, то есть вы, смогли бы изменить любимой?

Виктора удивила и тронула одновременно неожиданная откровенность, настолько прямой вопрос, на который невозможно не ответить.

— Не знаю. Я не попадал в подобную ситуацию. У меня была замечательная жена, разве я мог думать о ком-то, кроме неё? Да нет. Бред какой-то. Любовь и предательство, нет, как это можно совместить?

— Была… вы её бросили, да? Вы такой же, как Лёша! Что с ней, она умерла?

— Неважно, её больше нет… для меня нет. Она сама ушла. Если быть точным, выбросила меня на улицу.

— Вы что, Альфонс, вы жили за её счёт?

— Куда там. Лариса умудрилась отнять у меня и имущество, и бизнес, и деньги. Но это не важно. Пусть будет счастлива. Мне одному много не нужно.

Эта странная, одновременно застенчивая и дерзкая девчонка с выразительным живым взглядом вызывала давно забытый искренний интерес, робость, пробуждала навязчивый рефлекс с желанием дотронуться хотя бы взглядом до обольстительных женских прелестей.

Общение с Викой давало смутные надежды на то, что целомудренность и скромность не пустой звук, что преданность и верность присуща не только ему, что разрыв с Ларисой — результат ошибочно поспешного выбора, что инстинкт размножения и банальную страсть он опрометчиво принял за настоящую любовь.

Девочка говорила и говорила, выплёскивая наружу противоречивые эмоции и разгорячённые предательством жениха чувства, уверенно акцентируя мысли на том, что крушение любви, это духовная и физическая смерть, что бессмысленно продолжать жить.

— Что вы такое говорите, Вика! А я, я ведь живу. Не скажу, что доволен и счастлив, но мечтаю и надеюсь… искренне верю, что встречу… такую… настоящую. Как ты.

Виктор испугался своих эмоций и нечаянно вылетевших слов, мельком посмотрел на Вику, которая хлюпала носом и хлопала безразмерной величины глазищами, на ресницах которых наливались предательские солёные капли. Похоже, она не поняла смысла сказанного.

Как же захотелось прижать это хрупкое тельце к груди, гладить миниатюрные плечики, трогать малюсенькие пальчики, вдыхать запах девичьих волос.

Виктор ещё помнил, как восхитительно пахнет женщина в момент, когда в ней бурлят эмоции, когда она беззащитна перед таинствами природы и полностью открыта для любви.

Он хотел дотронуться, но не решился, не мог преодолеть внезапную робость, чтобы пересечь запретную зону.

Неожиданно горячая волна блаженного опьянения раз за разом прокатывалась по всему телу, кружила голову, долбила в висках, сжимала спазмами мышцы, но мысли, что такие действия могут обидеть девушку, сковывали движения.

Тем не менее, взгляд Виктора путешествовал от изумительно выразительного рисунка влажных губ через ямочки на щеках и подбородке по нежной коже лебединой шеи, к ложбинке малюсенькой, но рельефной, совершенной формы груди.

Затем опускался по плоскому животику и талии, незаметно останавливался на невидимом участке в складках платья, который притягивает любого мужчину более всего на свете. Ничего предосудительного не происходило, а между тем Виктор потел и краснел от сознания того, что Вика могла заподозрить его в коварстве.

Магия совершенства недоступного, но желанного девичьего тела, звала и манила, требовала отклика. Это не было желанием немедленно обладать, иметь, властвовать, хотя тень первобытного инстинкта незримо указывала путь следования.

Виктора интересовала в первую очередь духовная связь, способность почувствовать то же, что она, следовать за водоворотом раскрытых для прочтения взбудораженных изменой эмоций, желание хоть таким образом помочь Вике преодолеть сердечную боль утраты и ноющую пульсацию испытываемых здесь и сейчас страданий невольной жертвы.

Психологическая и эмоциональная связь между собеседниками росла и крепла с каждой минутой, размывая границы дозволенных действий. Виктор чувствовал, что попутчица настолько доверяет ему, что готова сложить к ногам знамёна и флаги целомудренности.

Нет, он не мог, вот так запросто, воспользоваться её растерянностью и слабостью. Виктор был великодушен и честен. Нельзя путать сочувствие, эмпатию, с убогим желанием близости.

Может когда-нибудь потом, когда девушка успокоится, когда его невозможно будет заподозрить в меркантильности.

Мужчина смотрел на спутницу раскрытыми глазами и мысленно представлял сближение. Пока не физическое. Но вкус поцелуя, прикосновения и божественного запаха ощутил явственно.

Можно сказать, что в эти мгновения он был предельно счастлив.

Вика тоже почувствовала нечто подобное. Между ними пульсировала некая незримая энергия, которая то и дело превращалась в сгусток и готова была выплеснуться взрывом эмоций.

Взгляд девушки был прикован к его одухотворённому лицу, проникал вглубь Витькиных нервов, пытался подбодрить, вынудить действовать. Эти двое напряжённо беседовали, не произнося ни единого слова, понимая друг друга с помощью жестов и мимики.

Более того, они чувствовали единение и родство.

Время между тем неслось всё более стремительно. За окном появлялись знакомые пейзажи. До станции назначения оставались уже не часы, минуты.

Вот и расставаться пора…

Как много нужно друг другу сказать, как много…

Внутри у того и другого клокотало и булькало нечто большое, раскалённое. На языках, как ни странно, оказывались ничего не значащие банальные фразы.

Её глаза светились предвкушением триумфа и откровенным желанием, Виктор почти влюбился.

Ему не хватило нескольких мгновений.

В тамбур неожиданно ввалилась жизнерадостная проводница в боевой уже раскраске, довольная завершением рейса, с веником, ведром воды и тряпками.

— Пора, голуби, пора! Приехали. Довольно ворковать. Намилуетесь ещё. У бога дней много. Ой, завидую вам. Молодые, красивые… завидная парочка. Ничо, всё будет хорошо. А теперь давайте, освобождайте тамбур, вещички собирайте.

— Да-да, конечно…

— Вот и чудненько.

Витька стремглав помчался в купе. Нужно было успеть собраться, сдать постельное бельё, переодеться. Он хотел предстать перед Викой состоявшимся мужчиной, а не сусликом в растянутых трениках и выцветшей бесформенной майке.

Пассажиры в вагоне суетились, толкали и торопили друг друга. Минуты до остановки состава незаметно закончились.

Как назло все толпились в проходе, лезли вперёд. Хорошо, что в командировке не нужно много вещей. Налегке проще выскочить в числе первых.

Виктор стоял, всё больше и больше раздражаясь и досадуя, ждал Вику. Они не успели обменяться адресами, телефонами. Он даже не знал, где и на кого девушка учится.

Попутчицы, которая вернула ему желание жить, нигде не было. Виктор бегал по платформе туда и обратно, вглядывался в фигуры и лица женщин, надеясь ещё на чудо, которое так и не состоялось.

Сердце то отчаянно стучало, то безнадёжно вздрагивало, мысли скакали и путались. На глаза навернулись слёзы…

— Как же так, Вика, как же так!