Москва и ее Сестры

Валерия Валетова (2024)

Ягеллона, она же Илона Игоревна Лесная, живет в Москве. Она заведует отделением анестезиологии-реанимации в одной из старых клиник, на самом же деле она одна из Сестер столицы — защитниц города, сохраняющих равновесие мира. У каждой Сестры — свое призвание. Илона — единственная в своем роде Целительница — спасает практически безнадежных больных. Сестры живут долго, а их мужья уходят рано, оставляя после себя боль и пустоту. Другие как-то справляются, но Илона почти век в день смерти мужа испытывает невыносимые муки.В этот раз 2-е декабря принесло призраков и особый Призыв. Она должна спасти чью-то жизнь. В больницу привозят попавшего в аварию молодого человека — Ивана Николаевича Серова — полного тезку давно погибшего мужа Гели…Читателю предстоит погрузиться в прошлое, настоящее и будущее семьи Ягеллоны, по-новому взглянуть на в буквальном смысле ожившую Москву — полноправного участника всех событий.

8

С трудом прихожу в себя. Сердце того и гляди выскочит из груди. Такое ощущение, что пытаюсь проглотить скомканную историю жизни. Сколько лет прошло, а не получается забыть тебя. Второе декабря возвращается каждый год. Снова и снова переживаю твою смерть.

Соскребаю себя с кафельного пола. Смотрю на циферблат наручных часов: половина восьмого. Времени прошло немного, это хорошо. В прошлом году долго на полу провалялась. Надо открыть дверь, сейчас кто-нибудь припрется с очередной ерундой. Хотя сегодня суббота и я должна сидеть дома. Навряд ли.

Поворачиваю ключ, распахиваю дверь — явление второе. Передо мной Смирнов. Чего ему надо? Все же нормально.

— Илон, а ты чего домой не едешь? Муж и дети ждут, — он делает нарочитую паузу, — наверное.

— Андрюха, ты же знаешь, я одна живу.

Отхожу в сторону и пропускаю его внутрь. Он остается в дверях.

— Да я на секунду. С парнем твоим все в порядке. До утра Настя посмотрит. Езжай домой.

— Заходи и дверь за собой закрой.

Поворачиваюсь и иду к столу. Андрей — за мной.

— Илон, чего случилось?

— Поминки.

— А кто сегодня умер?

— Не сегодня, но умер.

Хорошо, что Смирнов зашел: не буду пить в одиночестве. Наклоняюсь и вытаскиваю из нижнего ящика стола непочатую бутылку дорогущего коньяка. Так, здесь еще серебряные стопочки где-то лежат. Роюсь и нахожу.

Держу в руках темно-синий бархатный мешочек и вспоминаю. Зима, мы собираемся куда-то за город. Наверное, это семидесятые или начало восьмидесятых. Мама суетится, складывает продукты в сумки. А, точно, мы едем к будущим родственникам Арины. Миша тогда предложение ей сделал, и это ответный визит. И никакие это не семидесятые, это восемьдесят девятый. Тысяча девятьсот. Тридцать первое декабря. Мы человеческий Новый год будем встречать. Бабушка протягивает что-то завернутое в тонкую замшу.

— Геля, возьми, тебе когда-нибудь пригодится.

— Это что, Ба?

— Разверни и посмотри. У людей принято презенты делать в этот день. Это мой тебе подарок.

Аккуратно откидываю мягкий край и замираю: по ободку маленькой серебряной стопочки бегут цветы и листья.

— Бабуль, это же на свадьбу хорошо. Арине надо отдать.

— У нее свой подарок. Это твои. Мы с Ярославой вам не успели вручить. Бери сейчас. Пригодятся.

Она с нежностью гладит серебро.

— Это твой дед делал.

Смирнов с восхищением разглядывает старинную работу.

— Лон, из такого пить — кощунство. Это в музее хранить надо, а у тебя в ящике валяется.

— Андрей, открывай.

Подвигаю к нему бутылку. Не люблю современные пробки. Сразу предупреждаю визави:

— Не больше трех пьем.

Стопочки крохотные, но в них еще и бабулин заговор от боли и отчаяния. Три — больше нельзя. Потом человек память теряет. Совсем.

Николаич смотрит на «муху» и, как многие до него, произносит:

— Да что тут пить?!

— Смирнов, я серьезно. Три — и все.

— Да, подруга, умеешь ты сюрпризы преподносить. Не знал, что у тебя такие богатства в столе хранятся.

Разливает коньяк. Запах плывет по кабинету. Андрей наслаждается ароматом.

— За что пьем? Извини. Кого поминаем? — он шутит. А мне не до смеха.

— За моего мужа Ивана. Вечная ему память.

Поднимаю рюмку и выпиваю до дна. Погрустневший Андрюха — за мной.

Потом он спрашивает:

— Илон, как его звали, мужа твоего? Иван, а дальше?

— Как нашего Мальчика. Иван Николаевич Серов.

Отворачиваюсь к окну, боюсь заплакать.

— Так ты Серова?

— По мужу.

— Слушай, не понимаю, у тебя же в паспорте другая фамилия, я видел.

— Не бери в голову. Так получилось.

Зачем ему наши семейные истории?! И так много рассказываю.

— Извини, Лон, что спрашиваю. Когда это случилось? Мы столько лет работаем рядом, а я ничего не слышал.

Показываю ему, мол, наливай еще. Пока наполняется стопка, решаю: была не была, немного расскажу. Может, будет не так больно.

— Давно. Очень. Еще до института.

Ему кажется, что мы с первого курса рядом. Пускай так и остается. Вздыхаю.

— Я рано вышла замуж. Он был замечательный. Погиб в бою.

Андрей что-то прикидывает — наверное, вспоминает горячие точки. Молча пьем по второй. Боль чуть-чуть отодвигается. Вижу, Николаич хочет о чем-то спросить.

— Говори, что стесняешься. Сегодня такая ночь, многое можно.

Смирнов крутит крошечную стопочку в своих лапах и внимательно что-то в ней разглядывает, потом решается и задает вопрос:

— Почему ты больше замуж не вышла?

— Знаешь, Андрюш, я его до сих пор люблю. Мне часто кажется, что он рядом. Мы ведь женаты были всего восемь месяцев. Иван даже не узнал, что у нас дочь родилась.

— Господи, Илона! Сколько ей?

Нет, конечно, возраст называть не буду. Аринке по человеческим меркам давно восемьдесят стукнуло. Она Андрюхе в бабушки годится.

— Она уже взрослая. Вышла замуж и уехала к мужу. У меня внучка растет.

Я не вру ему, лишь слегка редактирую правду. Все в пределах допустимого.

— Давай по третьей.

Требовательно ставлю стопку перед Андреем. Мы выпиваем не чокаясь. Забираю рюмки, бутылку.

— Кофе будешь?

— Не откажусь. Где ты только его берешь?

— Не поверишь, Смирнов. Мне его привозят друзья.

Мелю зерна. Включаю кофеварку. Простые действия отвлекают от боли.

— Андрей, запри дверь на ключ, пожалуйста.

— Соблазнять будешь?

— Не надейся. Позволю себе, что остальным запрещала весь день.

Он поднимает одну бровь.

— То, о чем я думаю?

Нет, черного кобеля не отмыть добела.

— Нет. Курить будешь?

— Давай. Как отказаться, когда Снежная королева предлагает.

— Кто?

— Лон, ты ни разу не слышала, как тебя хирурги называют? Нет?

Отрицательно качаю головой. Пытаюсь открыть окно. Как назло, заел механизм. Смирнов убирает мои руки и распахивает створку.

— Ладно, давай убивать своих внутренних лошадей.

Андрей достает пачку и протягивает мне. Я отказываюсь. У меня есть нечто особое, что в Москве нынче не купишь.

— Ни разу не видел тебя курящей, — констатирует он.

Андрюха с интересом следит за моими действиями. А я вытаскиваю из сумки серебряный портсигар с золотым гербом и такой же мундштук.

— Ого, — только и замечает он.

Просто так портсигар не откроешь, есть секретик. Нажимаю потайную кнопочку и показываю ароматные кубинские сигареты. Смирнов, конечно, не курил в то время, когда в каждом ларьке продавались «Партагас» или «Лигерос». Делаю это очень редко, в такие дни, когда сердце заходится от боли.

— Хочешь попробовать? — спрашиваю его. — Только осторожно. Очень крепкие.

— Дашь сделать пару затяжек?

Это почти поцелуй, но отчего бы нет. За окном тихо падает снег. К вечеру похолодало, и меня слегка пробирает. Андрей это замечает:

— Иди, обниму чисто по-дружески. Слушай, там дверь, это, на ключ… Не подумают чего?

— После всего, что рассказывают? Не смеши меня, мальчик. Нашей репутации уже ничто не навредит.

Беру с дивана плед, и мы вдвоем в него заворачиваемся. Чуть в стороне светится высотка на Котельнической. Смирнов неожиданно интересуется:

— Лон, а ты москвичка?

— Ага, коренная. А ты?

— Ну, я тут родился. А папа с Кубани приехал в институт.

Он с восторгом, как мальчишка, взирает на светящееся здание.

— Когда в больницу пришел, мне так нравилось смотреть по ночам на высотку. Так красиво! До сих пор думаю, что на свете лучше города нет.

Эх, парень, не видел ты других московских красот. Хотя на вкус и цвет товарища нет, как говорится. Глажу портсигар. На гербе есть выемка. Если надавить, откроется потайное отделение, где бабулин женатый поклонник хранил ее фото.

Высотка, конечно, хороша, когда к ней привыкнешь. Ба застала это место, когда оно еще и названия толком не имело. Я его помню как дальнюю грязную окраину.

Неожиданно у меня вырывается:

— Смирнов, ты даже представить не можешь, что здесь было веке в семнадцатом! Мусор сбрасывают в реку, вонь на берегу стоит адова. Дымят печи, стук молотков. Если тебе котел какой нужен или блюдо, прямая дорога сюда. По берегу Москвы-реки не проехать: сплошная грязь и отбросы. Это потом здесь усадьбы появятся.

— Откуда ты знаешь?

— Читаю много.

— У тебя сигарета пахнет фантастически. Табак откуда?

— Кубинский. Родственники присылают.

— Всегда казалось, в тебе что-то от испанцев или латиносов есть.

— Да нету ничего. Троюродная тетка замуж вышла, вот и все.

— Дай попробовать, — просит Андрей.

Он затягивается и кашляет.

— Это что еще такое? — сипит Смирнов.

— Кубинский спецзаказ. Я тебя предупреждала!

У него появляется мечтательное выражение на лице.

— Нет, смуглые девушки на бедрах их не скручивают. Машинная набивка. Бумага и гильзы действительно особые. Чего приходил?

— Илон, посоветоваться. Завтра к Ольге собираюсь. Хочу предложить начать сначала. Каждый день о ней думаю.

Конец ознакомительного фрагмента.