Похититель звезд

Валерия Вербинина

Знаменитый поэт Алексей Нередин отправился на Лазурный Берег поправить здоровье, но размеренное течение жизни в санатории прервали странные события. Сначала у Нередина пропали черновики, потом у французского офицера исчезло письмо, которое он не успел прочитать. А вскоре после этого в санатории произошло убийство – почтенную пожилую даму, любившую сидеть в кресле на берегу, столкнули с обрыва. Все терялись в догадках, и только Амалия, агент особой службы русского императора, поняла: речь идет о тайне государственной важности. И ради того чтобы ее не раскрыли, кто-то готов на любое преступление…

Глава 7

— Странно — не то слово, — сказал Шарль де Вермон, улыбаясь миниатюрной англичанке и успевая послать нежный взгляд Катрин Левассер. — Мои дорогие барышни, если бы я вам рассказал все, чему был свидетелем в Африке…

Натали Емельянова отвернулась.

— О боже, — вполголоса заметила она по-русски стоявшему рядом с ней поэту. — Сейчас опять начнется Африка! В который раз!

«А вам не приходит в голову, — подумал, ожесточившись, Нередин, — что делать о присутствующих замечания на языке, которого они не понимают, по меньшей мере невежливо? И, если уж на то пошло, может быть, интереснее слушать, что молодой офицер рассказывает об Африке, чем… чем смотреть на вашу немытую шею. Черт бы побрал богему! Вечные высокие мысли — и грязь под ногтями, нежелание устроить самый элементарный быт… И они еще удивляются, отчего никто не хочет иметь с ними дела!»

Поэт дернул щекой. Кошка на руках показалась тяжелой, и он, нагнувшись, опустил ее на землю. Животное покрутилось на месте, скосило глаза на высокую нескладную девушку и неспешно направилось к клумбам пестрых цветов, над которыми с жужжанием кружили пчелы.

— Самые опасные, конечно, ядовитые змеи, — продолжал разглагольствовать Шарль. — Но местные знают всяческие способы, как спастись даже после укуса кобры. К примеру, мой денщик…

— Что такое денщик? — нерешительно спросил Мэтью Уилмингтон у Катрин. Судя по всему, англичанин не слишком хорошо понимал по-французски.

— Слуга офицера, — пояснила Катрин.

Натали порывалась сказать, до чего же глупы и нелепы разговоры о каких-то змеях и денщиках. Она была уверена, что поэт поймет ее, но он отвернулся и смотрел на коляску, которая как раз подъезжала к крыльцу. На козлах сидел все тот же Констан, который несколько дней назад вез его самого со станции, а в коляске оказался тучный, несмотря на молодость, человек, черноволосый и румяный. Он то и дело бросал заинтересованные взгляды по сторонам, и, судя по выражению его лица, территория санатория, утопающего в цветах и зелени, ему скорее нравилась, чем не нравилась. Рене Шатогерен вышел навстречу новому пациенту.

— Рады вас приветствовать, синьор Маркези… Надеюсь, путешествие не было неприятным?

Итальянец улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и немного смущенно сообщил, что путешествие было замечательным, хотя вообще-то железные дороги такие непредсказуемые — все время ждешь, что поезд сойдет с рельсов или приключится еще какая оказия, однако милостью неба все обошлось, и он рад, что оказался здесь.

— Кто это? — спросила Натали, пораженная до глубины души.

Эдит, подскочив на месте, радостно вскричала:

— О! Вот и брюнет! А вы мне не верили! Я же знала, что карты не лгут!

Уилмингтон укоризненно взглянул на нее.

— Кажется, новый жилец, который все не приезжал. Итальянец.

— Священник из Рима, — поправила его мадам Карнавале, сидевшая в кресле неподалеку от розовых кустов.

— Католический священник? — вырвалось у Натали. — Ну надо же!

Шарль де Вермон пожал плечами.

— Теперь можно будет сразу же согрешить и исповедаться, — уронил он с тонкой улыбкой. — Даже ходить далеко не надо.

— Шарль! — воскликнула Катрин, притворяясь рассерженной.

Мадам Карнавале взглянула на офицера и покачала головой, но все же улыбнулась.

— А карты все-таки сказали правду! — упорствовала Эдит. — Я была уверена, что мы увидим брюнета!

— Сколько угодно, — отозвался неунывающий де Вермон. — К примеру, доктор Гийоме — брюнет, и месье Шатогерен — тоже. Их мы видим каждый день, так что ничего особенного тут нет.

— Я вовсе не то имела в виду! — горячилась Эдит. — Вы просто не желаете понять!

Из дома вышла баронесса Корф, и на какую-то долю мгновения Нередину померещилось, что она держится не так, как обычно, будто какое-то облачко легло на ее чело. Но вот она улыбнулась итальянцу, которого ей представил Шатогерен, и сказала ему несколько любезных фраз на его языке. Священник просиял и поцеловал ей руку.

— Надо же, — уронила Натали. — Духовное лицо, а ведет себя как обычный светский шалопай.

Тут Нередин все-таки не выдержал.

— Почему? — холодно спросил он. — Потому что он целует руку не вам?

Натали даже растерялась — настолько враждебным и неприязненным был его тон. Но все же нашла в себе силы ответить:

— Если вам угодно знать, я вообще против целования рук. По-моему, это старомодно… и унижает женщину.

Однако Нередин не обратил внимания на ее слова, потому что баронесса Корф и итальянец в сопровождении Шатогерена подошли к остальным пациентам. Доктор стал по очереди знакомить вновь прибывшего с теми, среди кого ему предстояло провести следующие несколько месяцев.

— Дамы и господа, позвольте вам представить: синьор Ипполито Маркези, священник церкви Святой Варвары в Риме, племянник кардинала Маркези, о котором вы, вероятно, слышали… Мадам Анн-Мари Карнавале из Антиба.

Старая дама наклонила голову.

— Рада знакомству с вами, сударь. Надеюсь, здесь вы быстро пойдете на поправку.

— Благодарю, синьора.

— Месье Уилмингтон, — продолжал Шатогерен. — Может быть, вы даже знаете — «Табачная компания Уилмингтон и сын».

Англичанин поклонился. Священник повернулся к его соседке:

— Мадам…

— Не мадам, мадемуазель, — улыбнулась она. — Я не замужем.

— Мадемуазель Левассер, — продолжил представление Шатогерен, — просто очаровательная особа. — Катрин присела и порозовела от смущения. — С госпожой баронессой Корф вы уже знакомы… Мадемуазель Эдит Лоуренс, она из Англии. Мадемуазель Натали Емельянофф, художница. Шевалье де Вермон, французский офицер.

— В отставке, — зачем-то уточнил Шарль, хотя и так было понятно.

— Месье Алексис Нередин, русский поэт. Идемте, я познакомлю вас с остальными. Или, может быть, вы хотите побеседовать с доктором Гийоме?

— О нет, продолжайте! — воскликнул итальянец. — Я очень рад, что оказался здесь, правда… Я наслышан о докторе Гийоме, он лечил племянника кардинала Скьяпарелли…

Вновь прибывший говорил по-французски с довольно сильным акцентом, и его прекрасные живые глаза то и дело перебегали с одного лица на другое. Но, кроме черных глаз, во внешности его не было ничего примечательного. Хотя день был не из самых жарких, дородный священник обливался потом, и Шатогерен, которому отлично были известны взгляды его старшего коллеги на здоровое питание, подумал, что Гийоме придется повозиться, чтобы заставить нового больного тщательнее следить за собой.

— Мистер Уилмингтон, — тихо сказала Амалия, — доставили почту… Вам пришли письма и какие-то пакеты.

— О, благодарю, — пробормотал англичанин, краснея. Он извинился и двинулся к дому.

— Разве почта уже пришла? — спросила Натали.

— Да, для вас там два письма из дома.

— Откуда вы знаете? — не удержалась художница.

— Слуги были заняты, — пояснила Амалия с улыбкой. — Пришлось корреспонденцию разносить мне.

— А мне ничего не пришло? — спросил Алексей. Он знал, что ничего не получит — письмо от сестры пришло еще вчера, — но ему нравилось слушать голос баронессы Корф.

— Нет, — тон ее стал извиняющимся, — ничего.

Натали удалилась. Шатогерен повел Маркези знакомиться с прочими обитателями санатория, а офицер подошел к Амалии.

— Интересно, — проговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь, — его поселят на второй этаж или на первый?

— На первый, — ответила Амалия.

Эдит зябко поежилась.

— Дурная примета, — пробормотала она. — На первом этаже жила миссис Фишберн.

— Вы верите в такие глупости? — спокойно откликнулась Амалия, и что-то в ее тоне неприятно кольнуло поэта — даже при том, что ее слова не имели к нему ни малейшего отношения.

— А вы нет? — бросилась в атаку Эдит.

— Санаторию уже восемь лет, — легко пожала плечиком Амалия, — и в каждой из комнат наверняка кто-то умирал. Но все же из тех, кто въезжал следом за ними, некоторые оставались в живых.

— И вообще, какая разница? — вмешался Шарль. — В конечном итоге все мы умрем. Так что примета оправдается, хотя она не имеет никакого значения.

Он закашлялся, и Нередин отвел глаза. Алексей ненавидел себя за то, что не может смотреть, как кривит рот и выплевывает кровь такой сильный и вроде бы цветущий с виду человек. Лицо у Эдит, присутствовавшей при этой сцене, сделалось совсем жалкое, красавица Катрин смотрела в сторону, очевидно тоже испытывая неловкость. Только Амалия молча взяла Шарля за руку, усадила его в кресло мадам Карнавале (старушка к тому времени уже ушла) и протянула ему свой платок. Шарль поднял на нее глаза.

— Спасибо, — пробормотал он. — Я… мне уже лучше.

— Может быть, позвать доктора? — несмело предложила Эдит.

— Нет, благодарю, — отрезал офицер, поднимаясь на ноги. — Со мной все в порядке. Я дойду, не беспокойтесь.

— Вам письмо пришло, — сказала Амалия мягко. — Я положила его вам на стол.

— Да? — устало выдохнул Шарль, вытирая рот тыльной стороной руки. — Наверное, это опять тетушка Адель написала. Что ей от меня надо — ума не приложу…

Он поклонился Амалии, вскинул голову и удалился. Но даже по его походке было видно, до чего он устал и измучен.

— Он все время кашляет по ночам, — неожиданно подала голос Эдит. — И постоянно ходит, не может уснуть.

— Откуда вы знаете? — поднял голову Нередин.

— Его комната как раз над моей, и я многое слышу. Он все время говорит нам, что скоро выздоровеет, но я слышала, как Севенн разговаривал о нем с доктором Гийоме. Я не все поняла, но… Они боятся, что скоро ничего не смогут сделать. Он слишком долго не обращал внимания на свое здоровье, а когда наконец пошел к врачу, было слишком поздно.

— Вот и с Мэтью то же… — вздохнула Катрин. — Английский врач с Харли-стрит объяснил ему, что у него просто лопнул сосуд в горле, а на самом деле у него уже была чахотка. Но его опекун, дядя, не хотел его отпускать, наверное, он и велел доктору так сказать…

Амалия поморщилась.

— Скорее всего, дядя просто хотел унаследовать все после племянника, — мрачно проговорила она. — До чего же все это гадко…

— Вы тоже так думаете? — робко спросила Катрин. — И Мэтью… он тоже так решил… Он уже второй год живет в санатории, управляет всеми делами отсюда. Он борется, я знаю, не хочет сдаваться. И я уверена, что его дядя ничего не получит.

Нередин хотел было заметить, что это будет только справедливо, но оглянулся на Эдит Лоуренс, и слова замерли у него на языке. Напряженное выражение лица девушки испугало его. Взгляд Эдит застыл, поперек лба вздулась косая жила. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Алексей поспешно отодвинулся назад. «Черт возьми, — подумал он, — уж не умалишенная ли она?» Он вспомнил ее истерические интонации, подобие одержимости, с которой она швыряла на стол карты во время гадания, ее слезы во время приступа у Уилмингтона недавно за обедом. Нередин уже заметил, что для миниатюрной англичанки характерны резкие перепады настроения, что она то хохочет, то рыдает; может гладить кошку, а в следующее мгновение оттолкнуть ее от себя… И все незначительные признаки, если вспомнить их, складывались в довольно неприятную картину. И снова Алексей увидел пытливый взгляд Амалии, и снова его кольнуло неприятное ощущение, что она видит его насквозь, что ни одна его мысль, ни одно его чувство не является для нее секретом.

— Кажется, погода опять меняется, — обронила баронесса.

И ее простая — незначительная, в сущности, — фраза разрядила обстановку. Лицо Эдит разгладилось, девушка тоже произнесла несколько слов о погоде. И Катрин вставила несколько слов о Гийоме, который не любит дождя, угрожающего здоровью его пациентов.

— Интересно, что сегодня будет на обед? — спросил Нередин.

Показалось ли ему или Амалия действительно слегка сжала его руку в знак благодарности за то, что он таким образом поддержал ее? «Да нет, — отмахнулся Алексей, — глупости, все мое воображение… И никакая Эдит не сумасшедшая, просто очень впечатлительная девушка, которой тяжело видеть, как вокруг нее умирают люди».

— Вы сегодня без розы, — улыбнулся он Амалии. — Подождите, я сейчас вам принесу…

Она хотела его остановить, но он уже двинулся по дорожке, огибающей дом. Дорожка вилась между кустов и в конце концов приводила на берег моря, над которым в томительном предчувствии грозы летали с пронзительными криками чайки.

Поэт сразу же нашел куст алых роз. Он исколол себе все пальцы, но сорвал самую красивую розу и чуть не бегом вернулся обратно.

— Вот, — сказал Нередин, протягивая розу Амалии. — Она для вас… почти такая же красивая, как вы.

Если бы Алексей поднял голову, то увидел бы в окне лицо Натали Емельяновой. И то, что было написано на ее лице, ему бы вряд ли понравилось.

Перед обедом поэт вернулся к себе в комнату и стал переодеваться. Он не сразу заметил, что в окружающей обстановке что-то изменилось. Вернее, не изменилось, а было не таким, как раньше. Это «что-то» подспудно беспокоило его, когда он менял рубашку и завязывал галстук. Какая-то мелочь, деталь, на которую, вероятно, вовсе не стоило обращать внимания, но все же, все же…

И, только дойдя до дверей, он понял, чего на самом деле ему не хватало, — скомканные листки с набросками стихов, лежавшие под столом, исчезли.