Квентин Дорвард

Вальтер Скотт, 1823

XV век, Франция. Квентин Дорвард, молодой шотландский солдат-наемник из погибшего в кровавой распре дворянского рода, оказывается на службе у короля Людовика XI. Хозяин Квентина – стратег отменный, все люди вокруг него – пешки в сложной политической игре. До поры гордый шотландец готов это терпеть, но когда будут затронуты его сердце и честь – тут уж извините. Каждый за себя. В своем бессмертном романе сэр Вальтер Скотт легко и красиво, как устрицу, вскрывает суть уходящей эпохи – «Осени Средневековья».

Глава VII. Стрелок королевской гвардии

Судья

Читай устав. Клянись на этой книге,

Подписывайся, становись героем.

За подвиги грядущие в награду

Бери общественных запасов долю —

Шесть пенсов в день, еду

И снаряженье.

«Офицер-вербовщик»^{63}

Одному из слуг велено было спешиться и передать свою лошадь Квентину Дорварду, который вместе со своими воинственными соотечественниками двинулся крупной рысью по направлению к замку Плесси, чтобы вопреки своему желанию сделаться обитателем мрачной крепости, так поразившей его в это утро.

Дорогой, в ответ на расспросы дяди, Квентин подробно рассказал свое утреннее приключение, которое послужило причиной чуть было не постигшей его страшной беды, и, хотя сам он не видел в нем ничего смешного, рассказ его был встречен взрывом дружного хохота.

— А все-таки дело дрянь, — сказал дядя. — Ну на кой черт понадобилось этому безмозглому мальчишке возиться с мертвецом, да еще с окаянным язычником!

— Разумеется. Если бы еще он поссорился с людьми прево из-за смазливой бабенки, как случилось с Майклом Моффэтом, в этом был бы хоть какой-нибудь смысл, — сказал Каннингем.

— А по-моему, здесь дело касается нашей чести, — сказал Линдсей. — Черт бы побрал этого негодяя Тристана с его молодчиками! Как они смеют путать наши шотландские шапки с тюрбанами каких-то бродяг и грабителей! Это просто оскорбление. Если же у них такое плохое зрение, что они не видят разницы, так мы их полечим по-свойски. Но я убежден, что Тристан только притворяется, будто он ошибся, чтобы под этим предлогом хватать честных шотландцев, которые приходят повидаться со своими родственниками.

— Дядя, могу я вас спросить, что это за люди, о которых вы сейчас говорили? — осведомился Квентин.

— Разумеется, можешь, племянник, — ответил дядя, — только я не знаю, кто ответит тебе на этот вопрос. По крайней мере я не могу, хоть и знаю о них не меньше других. Они появились здесь… пожалуй, года два тому назад, и налетели, как саранча.

— Верно, — сказал Линдсей, — и наш простофиля Жак (так мы называем мужиков, молодой человек, да и ты скоро научишься выражаться по-нашему)… Жак-простофиля, говорю я, мало заботится о том, каким ветром принесло эту саранчу, лишь бы знать, что он ее опять унесет.

— Разве они делают так много зла? — спросил юноша.

— Вот вопрос! — сказал Каннингем. — Да ведь они язычники, мальчуган! Не то сарацины, не то магометане… Они не признают ни Божьей Матери, ни святых (здесь он перекрестился), воруют все, что под руку попадет, и вдобавок колдуют и гадают.

— А говорят, среди их женщин есть прехорошенькие, — заметил Гутри. — Впрочем, Каннингему это лучше знать.

— Что? Что ты сказал? — вскипел Каннингем. — Ты хочешь меня оскорбить?

— В моих словах не было ничего оскорбительного, — ответил Гутри.

— Пусть нас рассудят товарищи, — сказал Каннингем. — Послушайте, он посмел намекнуть, что я, шотландский дворянин, верующий в нашу святую церковь, завожу себе подружек среди этих поганых язычниц!

— Полно, полно, это была просто шутка, — вступился Меченый. — Что за счеты между товарищами!

— Пусть в другой раз так глупо не шутит! — проворчал Каннингем себе под нос.

— А водятся ли эти бродяги где-нибудь еще, кроме Франции? — спросил Линдсей.

— Еще бы! В Германии, Испании и Англии они бродят целыми ордами, — ответил Меченый. — Только одна Шотландия, благодарение святому Андрею, еще свободна от них.

— Шотландия слишком холодна для саранчи и слишком бедна для воров, — сказал Каннингем.

— А может быть, и то, что наши горцы не потерпят других воров, кроме своих собственных, — заметил Гутри.

— Эй, ты, — сказал Меченый, — не забывай, что я сам уроженец горного Ангюса и что почти все горцы Глена — мои благородные родственники! Я не потерплю, чтобы горцев поносили в моем присутствии!

— Но не будешь же ты отрицать, что они воруют скот? — сказал Гутри.

— Угнать стадо овец — еще не значит быть вором, — возразил Меченый. — Я готов утверждать это где и когда угодно.

— Стыдитесь, друзья! — сказал Каннингем. — Кто ссорится теперь? Подумайте, какой это дурной пример для молодого человека… Но вот и замок. Я закажу бочонок вина, и, чтобы скрепить нашу дружбу, мы выпьем за Шотландию — и горную и низинную, если вы согласны быть сегодня моими гостями.

— Согласны, согласны! — закричал Меченый. — А я поставлю другой бочонок, чтобы залить нашу размолвку и спрыснуть вступление моего племянника в нашу дружину.

Когда они подъехали к замку, решетка была немедленно поднята, мост спущен, и стрелки по одному, гуськом, въехали в ворота. Но, когда настала очередь Квентина, часовые скрестили перед ним копья и приказали ему остановиться. В ту же минуту со стен на него было направлено множество мушкетонов и стрел. Эта предосторожность строго выполнялась даже в тех случаях, когда чужестранец являлся в сопровождении стрелков гарнизона, к которому принадлежала и стража, стоявшая у ворот.

Людовик Меченый, нарочно оставшийся подле племянника, дал необходимые объяснения, и наконец, после долгих переговоров, Дорварда пропустили и повели под сильным конвоем в помещение лорда Кроуфорда.

Этот шотландский дворянин был одним из последних уцелевших обломков доблестной дружины шотландских лордов и рыцарей, долго и верно служивших Карлу VI в его кровавых войнах, утвердивших независимость французской короны и изгнавших англичан из пределов Франции. Еще юношей он сражался вместе с Дугласом и Бьюканом^{64} под знаменами Жанны д’Арк^{65} и был чуть ли не последним из шотландских рыцарей, так охотно обнаживших свой меч за лилию против общего старинного врага — Англии. Перемены, происшедшие в Шотландии, а может быть, и долгая привычка к французской жизни и обычаям заставили старого лорда окончательно оставить мысль о возвращении на родину, тем более что, занимая высокое место при дворе Людовика, он благодаря своему открытому, честному характеру приобрел огромное влияние на короля, который, хотя вообще и мало верил в человеческую добродетель и честь, питал неограниченное доверие к лорду Кроуфорду и охотно подчинялся его влиянию, ибо Кроуфорд никогда не вмешивался ни в какие дела, кроме тех, которые входили в его прямые обязанности.

Людовик Меченый и Каннингем последовали за Дорвардом и его конвоем в помещение своего начальника. Благородная наружность старика и глубокое уважение, которое ему оказывали гордые, никого, казалось, не уважавшие шотландцы, произвели сильное впечатление на молодого человека.

Лорд Кроуфорд был высокий, бодрый, худощавый старик, сохранивший еще всю свою силу, если не гибкость молодости; он так же легко мог вынести любой поход и тяжесть оружия, как самый молодой из его солдат. Его суровое загорелое лицо было все изрыто шрамами, а глаза, смотревшие смерти в лицо более чем в тридцати кровопролитных сражениях, выражали скорее спокойное презрение к опасности, чем необузданную отвагу. В ту минуту его высокая прямая фигура была укутана в просторный халат, подпоясанный ремнем, на котором висел кинжал в богатой оправе; на шее у него была лента с орденом Святого Михаила^{66}. Он сидел на софе, покрытой оленьей шкурой, с очками на носу (новейшим изобретением в то время) и читал объемистую рукопись под названием «Rosier de la Guerre»^[18], составленную Людовиком в назидание своему сыну-дофину^{67} из свода военных и гражданских постановлений, о которой он хотел знать мнение опытного шотландского воина. При входе неожиданных посетителей лорд Кроуфорд с видимой досадой отложил в сторону рукопись и спросил на своем родном языке:

— За каким чертом я опять понадобился?

На это Меченый чуть ли не с бóльшим почтением, чем он выказал бы самому Людовику, подробно объяснил ему затруднительное положение своего племянника, заключив рассказ просьбой о заступничестве. Лорд Кроуфорд внимательно его выслушал. Он добродушно улыбнулся наивности юноши, бросившегося на помощь повешенному, и озабоченно покачал головой, когда узнал о стычке шотландских стрелков со стражей прево^[19].

— Долго ли еще вы будете являться ко мне с такими историями и заставлять меня расхлебывать вашу кашу? — спросил он. — Сколько раз мне повторять — в особенности тебе, Людовик Лесли, и тебе, Арчи Каннингем, — что солдат на чужой стороне должен вести себя скромно и прилично, если не хочет переполошить собак со всех дворов? Впрочем, если вы не можете без ссор, то уж лучше поссориться с этим негодяем прево, чем с кем-нибудь другим. На этот раз я даже не стану бранить тебя, Людовик, как браню за твои всегдашние выходки, ибо с твоей стороны было вполне естественно вступиться за юного родственника. Мы не дадим молодца в обиду! Подайте-ка мне наши списки… вон с той полки… мы сейчас же впишем его имя, чтобы он мог пользоваться нашими привилегиями.

— Позвольте вам сказать, ваша милость… — начал было Дорвард.

— Да ты с ума спятил, братец! — перебил его дядя. — Как ты смеешь первый заговаривать с его милостью?

— Не горячись, Людовик, — сказал лорд Кроуфорд. — Послушаем, что он нам скажет.

— Всего два слова, не в обиду будь сказано вашей милости, — ответил Квентин. — Я уже говорил дяде, что сомневаюсь, поступать ли мне в здешнюю гвардию. Теперь я хотел только сказать, что, после того как я увидел благородного и опытного начальника, под командой которого мне придется служить, у меня не осталось никаких сомнений. Я твердо решил стать в ряды шотландских стрелков, потому что вы внушили мне глубокое уважение.

— Хорошо сказано, дружок, — ответил старый лорд, не совсем равнодушный к комплиментам. — Правда твоя: опыт у меня есть, и, слава богу, я, кажется, могу, не хвастаясь, сказать, что умел им пользоваться и как подчиненный, и как начальник… Ну вот, Квентин, ты и внесен в списки почетной дружины шотландской королевской гвардии. Ты назначен оруженосцем к твоему дяде, теперь он твой прямой начальник. Надеюсь, ты будешь вести себя хорошо… Из тебя должен выйти славный солдат, если верить твоей наружности, притом же ты хорошего рода… А ты, Людовик, пригляди, чтобы твой племянник поусерднее занялся военными упражнениями, так как на днях нам, может быть, придется скрестить копья с врагом.

— Клянусь мечом, славная весть, милорд! Долгий мир может всех нас сделать трусами. Я и сам чувствую, что совсем раскис в этой проклятой клетке на башне!

— Ну уж так и быть, слушай, что птичка недавно пропела мне на ухо: «Скоро в поле затрепещет наше знамя боевое».

— За эту песенку я нынче же выпью лишнюю чарку, милорд, — сказал Меченый.

— Кажется, ты не прочь выпить лишнюю чарку и без всякой песенки, братец, — заметил на это лорд Кроуфорд. — Берегись, Людовик: боюсь я, как бы тебе не пришлось когда-нибудь выпить горькую чашу твоей собственной стряпни!

Несколько смущенный этим замечанием, Лесли ответил, что вот уже несколько дней, как он не притрагивался к вину, но что его милости известен обычай дружины спрыскивать вступление нового товарища в ее ряды.

— Правда твоя, я об этом совсем позабыл, — сказал старый лорд. — Я сам пришлю вам несколько фляжек вина на подмогу. Но чтобы к закату все было кончено, слышите? Да смотрите: сегодня послать в караул людей понадежней и, во всяком случае, не участников вашей попойки.

— Приказания вашей милости будут исполнены в точности, — ответил Лесли. — Не забудем выпить и за ваше здоровье, милорд.

— Может быть, я и сам к вам зайду на минутку, — сказал лорд Кроуфорд, — посмотреть, все ли у вас в порядке.

— Милорд для нас всегда желанный гость, — ответил Лесли.

И вся компания вышла в самом веселом настроении и принялась за приготовления к предстоящей пирушке, на которую Лесли пригласил человек двадцать товарищей, обыкновенно обедавших с ним за одним столом.

Солдатские пирушки незатейливы: было бы вдоволь выпивки да закуски, и больше ничего не нужно; но на этот раз Лесли позаботился раздобыть вина получше, пояснив товарищам, что старик — тоже не дурак выпить, хоть и любит проповедовать воздержание; сам он, говорят, здорово пьет за королевским столом, да и ввечеру никогда не упустил случая побеседовать с бутылочкой. «Так вы, братцы, готовьтесь нынче слушать старые рассказы про битвы при Вернейле и Божé»^[20].

Готический зал, служивший столовой шотландским стрелкам, был наскоро приведен в порядок; разослали слуг за зеленым камышом, чтобы устлать пол, а стены и стол убрали старыми шотландскими флагами, видевшими немало битв, и знаменами, отбитыми у неприятеля.

Следующей заботой было достать для молодого рекрута необходимую форму и вооружение, чтобы он мог явиться на пир в приличном виде, настоящим шотландским стрелком, достойным пользоваться дарованными его дружине привилегиями, благодаря которым теперь, с помощью своих товарищей, он мог открыто презирать могущество и злобу всесильного и неумолимого прево.

Пир удался на славу; гости веселились от души; к обычному оживлению присоединилась еще радость свидания с земляком, так недавно покинувшим далекую, любимую родину. Стрелки распевали старые шотландские песни, рассказывали старинные предания о шотландских героях, о подвигах отцов и дедов и вспоминали места, где они были совершены, — словом, на время богатые туренские равнины превратились для наших стрелков в их родную бесплодную, гористую Каледонию^{68}.

Когда веселье было в полном разгаре и каждый старался вставить словечко, вспоминая далекую милую Шотландию, явился наконец и лорд Кроуфорд, который, как предсказывал Меченый, сидел словно на иголках за столом короля и воспользовался первым предлогом, чтобы присоединиться к своим соотечественникам. Появление старого воина еще подогрело общее веселье. На верхнем конце стола для него заранее приготовили почетное место, так как обычаи того времени, да и самый состав шотландской дружины, все члены которой были дворянами, вполне дозволяли ее начальнику, несмотря на его высокое положение (выше его стояли лишь король и великий коннетабль), не только садиться за один стол со своими подчиненными, но и пировать с ними, нисколько не роняя своего достоинства.

Однако на этот раз лорд Кроуфорд отказался занять приготовленное для него место и, попросив собравшихся «веселиться и не обращать на него внимания», отошел в сторонку и, по-видимому, с большим удовольствием стал смотреть на пирующих.

— Оставь его, — шепнул Каннингем Линдсею, когда тот предложил было вина старому лорду. — Оставь его… Зачем погонять чужого вола? Погоди, он и сам повезет.

И правда, лорд Кроуфорд, который сначала только улыбнулся, покачал головой и отставил в сторону кубок, предложенный ему Линдсеем, начал понемногу, будто в рассеянности, прихлебывать из него; потом вдруг вспомнил, что нельзя же не выпить за здоровье нового товарища, вступающего в их ряды, и предложил тост за Дорварда, встреченный, само собою разумеется, дружными и веселыми криками. Затем старый воин сообщил товарищам, что он уладил дело с Оливье.

— А так как брадобрей, как вам известно, не очень-то долюбливает живодера, — прибавил он, — то он охотно помог мне добиться от короля предписания, чтобы прево прекратил на будущее время всякие преследования Квентина Дорварда и всегда уважал привилегии, дарованные шотландской гвардии королем.

Эти слова были встречены новыми оглушительными криками восторга. Кубки были наполнены до краев, и все выпили за здоровье лорда Кроуфорда, благородного защитника прав и привилегий своих соотечественников. Разумеется, почтенный лорд не мог не ответить на учтивость такой же учтивостью, после чего, рассеянно опустившись в кресло, он подозвал к себе Квентина и засыпал его вопросами о Шотландии и о знатных шотландских семьях — вопросами, на которые Квентин часто не знал, что отвечать. В то же время старик продолжал частенько прикладываться к кубку, вставляя изредка замечания насчет того, что шотландский джентльмен должен быть общительным и не чуждаться веселой компании; однако молодым людям вроде Квентина следует в этом отношении соблюдать большую осторожность, чтобы не впасть в излишество. Старый лорд наговорил по этому поводу кучу прекрасных вещей и говорил так долго, что под конец его язык, усердно прославлявший воздержание, стал заметно тяжелеть и заплетаться. Между тем с каждой новой распитой флягой воинственный пыл веселой компании все возрастал, и наконец Каннингем предложил тост во славу Орифламмы^{69} — французского королевского знамени.

— И за ветер из Бургундии, чтобы его развернуть! — подхватил Линдсей.

— От всей души, уцелевшей в этом изношенном теле, принимаю ваш тост, дети мои, — тотчас откликнулся лорд Кроуфорд, — и, несмотря на свою старость, надеюсь еще увидеть, как развернется это знамя! Да что там! Слушайте, друзья, — добавил старик (вино сделало его болтливым), — все вы — верные слуги французского короля, и я не вижу, почему бы мне не сказать вам, что сюда приехал посол от герцога Карла Бургундского с поручением далеко не миролюбивого свойства.

— То-то, проходя мимо тутовой рощи, я видел там карету, лошадей и свиту графа де Кревкера^{70}, — заметил один из гостей. — Говорят, король отказался принять его в своем замке.

— Хвала Творцу! И да внушит он королю мужественный и твердый ответ! — добавил Гутри. — Но в чем же дело? Что послужило причиной неудовольствия герцога?

— Множество всяких столкновений на границе, — ответил лорд Кроуфорд, — а главное, что король недавно принял под свое покровительство одну знатную даму, подданную герцога, молодую графиню, бежавшую из Дижона, потому что герцог, ее опекун, хотел выдать ее замуж за своего любимца Кампо-Бассо^{71}.

— Она приехала сюда одна, милорд? — спросил Линдсей.

— Нет, с какой-то старухой родственницей, тоже графиней, которая согласилась ее сопровождать.

— Только захочет ли король вмешиваться в ссору между этой графиней и герцогом, ее опекуном, который имеет на нее такие же права, какие имел бы и сам король на бургундскую наследницу в случае смерти герцога? — заметил Каннингем. — Ведь король — сюзерен герцога Карла.

— Король, по обыкновению, поступит так, как ему будет выгоднее, — сказал Кроуфорд. — То, что он принял дам неофициально и не поручил их покровительству своих дочерей — мадам де Боже или принцессы Жанны^{72}, доказывает, что он намерен действовать в зависимости от обстоятельств. Он наш господин, но, я думаю, с моей стороны не будет изменой, если я скажу, что он всегда готов служить и нашим и вашим.

— Но герцог Бургундский не признает такой двуличной политики, — сказал Каннингем.

— Разумеется, — отвечал Кроуфорд, — оттого-то и трудно рассчитывать, чтобы переговоры окончились мирно.

— Да поможет им святой Андрей хорошенько подраться! — воскликнул Меченый. — Лет десять… нет, двадцать тому назад мне было предсказано, что я поправлю свои дела женитьбой. А как знать, что может случиться, если мы начнем драться за честь и любовь прекрасных дам, как бывало в старинных романах?

— Это ты-то, с твоим шрамом, мечтаешь о любви прекрасных дам? — сказал Гутри.

— Лучше совсем не знать любви, чем любить цыганку-язычницу! — отвечал Меченый.

— Довольно, довольно, друзья, — сказал лорд Кроуфорд. — Не играйте острым оружием: насмешка — не шутка. Не надо ссориться. Что же касается этой молоденькой дамы, то она слишком богата для бедного шотландского дворянина, иначе я бы и сам был не прочь предложить ей руку и сердце… и мои восемьдесят лет в придачу. А теперь выпьем за ее здоровье, друзья, потому что она, говорят, изумительно хороша — настоящий светоч красоты!

— Должно быть, ее-то я и видел сегодня, когда стоял поутру на часах у внутренних ворот, — сказал один из стрелков. — Только вернее было бы назвать ее потайным фонариком, чем светочем, так как ее вместе с какой-то другой дамой внесли в замок в крытых носилках.

— Стыдно, стыдно, Арно! — сказал лорд Кроуфорд. — Солдат никогда не должен рассказывать того, что он видел, стоя на часах… И кроме того, — добавил старый лорд, помолчав и уступая своему любопытству, после того как была отдала должная дань дисциплине, — отчего ты думаешь, что это была именно графиня Изабелла де Круа?

— Я ничего не думаю, милорд, я знаю только, что мой конюх Стид, прогуливая лошадей по дороге к деревне, встретил Догина, погонщика мулов, который возвращался из замка, чтобы отдать носилки хозяину гостиницы — той, знаете, с лилиями на вывеске… Вот Догин и предложил Сондерсу Стиду распить с ним бутылочку, и, разумеется, тот охотно согласился…

— Ну еще бы, как не согласиться! — перебил рассказчика старый лорд. — Я давно собирался сказать вам, друзья, что пора изменить ваши порядки. Все эти ваши конюхи да телохранители готовы пить со всяким встречным. Плохой обычай для военного времени, и с ним надо покончить… Однако, Эндрю Арно, я что-то не вижу конца твоей истории, так мы уж подкрепимся в середине — «Skeoch doch nan skial»^[21], как говорят наши горцы. Пью за графиню Изабелчу де Круа и желаю ей лучшего мужа, чем этот трусливый итальянец Кампо-Бассо!.. Ну а теперь рассказывай, Эндрю Арно, что же сказал погонщик твоему конюху?

— Не в обиду будь сказано вашей милости, — продолжал Арно, — он сказал ему по секрету, что две дамы, которых они с товарищем только что отнесли в замок в крытых носилках, очень знатные леди. Они уже несколько дней скрываются у его хозяина, и сам король не раз тайно посещал их и оказывал им высокие почести. А теперь они скрылись в замке — должно быть, из боязни встретиться с графом де Кревкером, послом герцога Бургундского, приезд которого был заранее возвещен прискакавшим гонцом.

— Так вот оно что! — заметил Гутри. — Ну, теперь я готов поклясться, что слышал, как пела графиня! Сегодня, когда я шел через внутренний двор, я слышал пение и звуки лютни из Дофиновой башни. Ничего подобного я еще не слыхивал в нашем замке… По чести, я подумал, уж не поет ли там сама волшебница Мелузина^{73}. Я стоял и не мог сдвинуться с места, хоть и знал, что обед давно готов и что меня ждут, — стоял, как…

— Как осел, Джонни Гутри, — перебил его начальник. — Твой длинный нос чуял обед, твои длинные уши слушали музыку, а твой короткий ум не мог решить, чему отдать предпочтение… Но что это? Уж не к вечерне ли благовестят? Не может быть, чтобы было так поздно! Верно, этот дурак пономарь зазвонил часом раньше.

— Нет, пономарь не ошибся, — сказал Каннингем. — И солнце садится на западе этой прекрасной равнины.

— И правда, — сказал лорд Кроуфорд. — Да неужели уж так поздно? Делать нечего, ребята, надо и честь знать. Пить — пей, да дело разумей… Умеренность — мать всех добродетелей; все это мудрые поговорки… Выпьем еще по чарочке за нашу старую Шотландию и вернемся каждый к своему делу.

Собравшиеся осушили прощальные кубки и разошлись. Почтенный лорд с достоинством взял под руку Людовика Меченого, как будто для того, чтобы дать ему кое-какие наставления насчет его племянника, но, быть может, просто потому, что он боялся, как бы его походка не показалась подчиненным менее твердой и уверенной, чем это подобало его высокому сану. Торжественно прошел он таким образом оба двора, отделявшие его квартиру от зала, где происходило пиршество, внушительно наказывая по дороге Людовику, чтобы тот получше присматривал за племянником, особенно когда дело коснется вина и хорошеньких женщин.

Между тем ни одно слово из того, что говорилось за столом о прекрасной графине Изабелле, не ускользнуло от молодого Дорварда, и, когда его привели в крошечную комнатку, которую он должен был занимать вместе с молоденьким пажом своего дяди, он весь отдался сладким мечтам. Что, если и обитательница башенки, прелестная певица, голосом которой он так восхищался, и хорошенькая служанка, прислуживавшая утром дядюшке Пьеру, и богатая, знатная графиня, спасающаяся бегством от ненавистного жениха и жестокого опекуна, злоупотребившего своей властью, — что, если все это одно и то же лицо?

Читатель легко себе представит, какой прекрасный роман мог построить юный воин на такой основе.

Грезы нашего героя не раз заслонялись таинственным образом дядюшки Пьера, имевшего, по-видимому, такую власть даже над тем страшным, могущественным человеком, из рук которого Квентину с таким трудом удалось сегодня вырваться. Наконец мечты юноши, которых не осмеливался тревожить его сожитель Уилл Харпер, были прерваны появлением дяди. Лесли посоветовал племяннику поскорее ложиться в постель, чтобы завтра встать пораньше, так как ему предстоит сопровождать дядю в приемную короля, куда он назначен на караул вместе с пятью товарищами.

Комментарии

63

Читай устав. Клянись на этой книге… — В комедии «Офицер-вербовщик» английского драматурга Джорджа Фаркера (1678–1707) этих стихов нет.

64

…сражался вместе с Дугласом и Бьюканом… — Граф Арчибалд Дуглас (1369–1424) служил во французских войсках и погиб в битве при Вернейле (1424), в которой английские войска одержали крупную победу над французами. Джон Стюарт, лорд Бьюкан (1381? — 1424) — шотландский дворянин, находившийся, как и Дуглас, на службе у французского короля. После битвы при Боже (1421), принесшей победу французам, стал коннетаблем Франции. Также погиб при Вернейле.

65

Жанна д’Арк, Орлеанская дева (ок. 1412–1431), — народная героиня Франции, крестьянская девушка, ставшая во главе французских войск в конце Столетней войны.

66

Лента с орденом Святого Михаила… — Анахронизм: орден Святого Михаила был учрежден Людовиком XI в 1469 г. (то есть год спустя после описываемых событий).

67

…в назидание своему сыну дофину… — то есть будущему королю (с 1483) Карлу VIII (1470–1498).

68

…бесплодную, гористую Каледонию. — Каледония — древнеримское название Шотландии.

69

…тост во славу Орифламмы… — Орифламма представляла собой знамя красного цвета с вышитыми на нем золотыми языками пламени. Почти три столетия Орифламма служила главным воинским знаменем французских королевских войск.

70

…графа де Кревкера… — Филипп де Кревкер (ум. в 1494 г.) — ближайший сподвижник Карла Смелого, одержавший победы над войсками Людовика XI во время его войны с лигой. После гибели Карла перешел на службу к Людовику XI, который сделал его губернатором Ла-Рошели. При Карле VIII занимал высокие государственные посты и пользовался большим почетом.

71

…замуж за своего любимца Кампо-Бассо. — Граф Никколо де Кампо-Бассо — итальянский кондотьер XV в., служил Карлу Смелому. В битве при Нанси (1477) покинул Карла, чем способствовал поражению его войск и гибели самого герцога.

72

…покровительству своих дочерей — мадам де Боже или принцессы Жанны… — Анна де Боже (1460–1522) — старшая дочь Людовика XI, выданная им замуж за сира де Боже. После смерти отца в течение нескольких лет была регентшей королевства, до совершеннолетия своего брата Карла VIII. Жанна Французская (1464–1505) — вторая дочь Людовика XI, в 1476 г. была выдана замуж за принца Людовика Орлеанского, который в 1498 г. развелся с нею, чтобы иметь возможность жениться на вдове Карла VIII. После развода Жанна всецело отдалась благотворительной деятельности. Появление в романе взрослых дочерей Людовика XI — анахронизм, ибо в 1468 г. Анне было восемь лет, а Жанне — четыре года.

73

…сама волшебница Мелузина. — Мелузина — сказочная фея, обладавшая свойством превращаться в полуженщину-полузмею.

Сноски

18

«Розовый куст войны» (фр.).

19

Между шотландскими стрелками и начальниками королевских военных отрядов часто происходили подобные стычки. Так, в 1474 г. два шотландца были уличены в краже большой суммы денег у Жана Пансара, крупного рыбного торговца. За это они были арестованы прево Филиппом Дюфуром и его стражей; но, когда одного из преступников, по имени Мортимер, вели в тюрьму Шатле, два стрелка шотландской королевской гвардии напали на конвой и отбили арестанта. См. «Хронику Жана де Труа»* за указанный 1474 г. (Примеч. авт.)

* Жан де Труа — секретарь городского суда в Париже. Ему приписывалась «Хроника Людовика XI», известная также под названием «Скандальная хроника».

20

В обеих этих битвах шотландские союзники Франции отличились под предводительством одного из Стюартов, графа Бьюкана. При Божé они одержали блестящую победу: герцог Кларенс*, брат Генриха V, был убит, а войско его обращено в бегство; при Вернейле они потерпели поражение и почти все были перебиты. (Примеч. авт.)

* Томас, герцог Кларенс (1388–1421), второй сын Генриха IV, командовал английскими войсками во Франции и погиб в битве при Боже.

21

«Обрежем сказку чаркой» (шотл.).