Дым в горах

Ванане, 2021

Прекрасное летнее утро разбудило армянских детей и превратило их жизнь в ад. Пролилась невинная кровь. Ануш и Арамик бежали из своего родного дома, оставив позади родителей, Родину, свои мечты. Они не знали, что делать и как найти в себе силы идти дальше, а солдаты шли за ними по пятам, не желая дать армянским детям шанса выбраться из круговорота смертей. Беглецы на родной земле, они со своей нацией пытались выжить, крепко держась друг за друга. И лишь это давало им шанс выжить, увидеть новую жизнь, давало призрачный шанс Ануш спасти брата. Но враги были непоколебимы. Они рушили всё и всех на своём пути, и лишь единство армянского народа и крови могло противостоять огненной стене их необъяснимой ненависти. Сумеют ли армянские дети проснуться от этого кошмара? Сможет ли армянин простить Бога за то, что он разрешил этой боли случиться?..

Глава 5

Очень сильный холод съедал маленького мальчика, крепко держащегося за руку своей сестры. Рубен шел впереди них, держа у руках карту и компас. Ему было невыносимо больно, и рана на животе болела все сильнее. Непрерывное движение их совсем утомило и начало казаться нескончаемым. Закат забирал с собой солнце, постепенно меняя его на яркую луну, нависающую над людьми. Они преодолевали высокие склоны и одинокие леса, пустынные, почти неживые. Но деревья смотрели почти с жалостью на людей, потерявших все. Однако даже деревья не догадывались, что эти брошенные Богом люди не потеряли все, пока имели друг друга. И ни одна вещь не могла их уничтожить, пока они держались вместе, — дети одной нации, имеющие разную, но почти одну кровь. Они дышали одним воздухом, где бы ни находились, — воздухом гор, которые оберегали вечный сон их предков. Горы, единственный союзник на пути, не знали, что эти люди, эта нация больна ими, как и Аревахач не знал, что стал для непобедимого народа символом.

Самые разные мысли крутились в голове мальчика, исполняя йархушту. Жесткими, но мягкими движениями они заполняли разум стремящегося понять происходящее Арамика, который не осознавал, что лучше не знать ничего. Рубен же постепенно сходил с ума, всем сердцем желая этого. Ему было легче свихнуться и быть в неведении. Но Ануш так не могла. Она знала слишком много, слишком глубоко. И единственные слова, бившиеся в ее голове, словно становились все громче и громче: «За что?» Она не знала и не могла знать, не хотела знать ответа. Ей было слишком больно, и сердце ее постепенно превращалось в лед, внимая ледяному воздуху, бегающему по ее телу. Но эти слова вытесняли мысли об Арамике, и руки их горели, сомкнутые, как тела близнецов в утробе матери. Они были неразделимы и из-за этого вечны. Как и вся их нация, они жертвовали собой ради вечной веры, ради своих устоев, ради того, чтобы остаться собой. И, взглянув на брата, с трудом делающего шаги, Ануш шумно выдохнула.

— Когда мы сможем передохнуть? — спросила она с мольбой в голосе, прекрасно понимая, что остановиться сейчас — значит замерзнуть до смерти. Они с Рубеном переглянулись, ощутив безусловный страх и почувствовав усталость друг друга. Парень поднял свои усталые, впалые глаза с синяками под ними и взглянул на Ануш.

— Через пару часов, когда солнце сядет, — ответил Рубен, и дрожь пробегает по его плечам. Он дергается и вновь смотрит вперед, с трудом, но все же понимая, куда они идут. В его ушах стоял звон кинжалов, и мужчина почти видел своих родных вокруг. Их призраки словно окружали его, постоянно находясь рядом, оберегая его. Рядом с ним шагала молодая, красивая девушка с округленным животом, несущем в себе ребенка. Рубен улыбнулся ей и кинул взгляд на своих родителей, шагающих в обнимку чуть позади. Только поблизости никого не было, кроме двух детей, верно идущих за молодым человеком. Он так невыносимо хотел оказаться рядом с родными, что видел их вокруг. Так невыносимо хотел кинуться в их объятия, увидеть своего ребенка, таящегося в его любимой, но теперь он только мог их найти в чертогах своего разума, в своей надежной памяти — в единственном, что у него осталось от прошлой счастливой только начавшейся жизни. Он нашел все, ведь когда находишь человека, которого просто любишь, ни за что, просто так, за то, что он есть, то жизнь становится совершенно другой, и каждый вздох меняется, когда два сердца сливаются вместе в танце чистой, вечной любви. Но когда человек теряет любовь, он забывает самого себя, будто до этой любви никого на его месте никогда и не было. Лишь огромная пустота, оболочка без души.

Любовь к Родине была такой же. Потеряв Родину, человек умирал изнутри, и больше не было никаких причин смеяться, радоваться или желать быть счастливым.

Ануш устало выдохнула. Тот подпрыгивал на месте, стараясь согреться, и девочка в недоумении посмотрела на Арамика, не понимая, откуда у него есть силы даже дышать. Ведь у нее и они, и желание жить иссякали, как и она сама таяла на глазах. Солнце покидало их, и, казалось, они уже привыкли к этой потере, но холод и ветер будто глумились над ними, придумывая все более жестокие пытки.

— Я обещаю, мы остановимся, как только найдем место безопаснее. — произнес Рубен, прекрасно понимая, что дети устали.

Ануш трепетным взглядом осмотрела окрестности и озадаченно провела рукой по волосам — все еще шелковистым, но словно тоже измученным, как и она сама.

— Как твоя рана, Рубен? — спросила девочка. Они с юношей договорились обращаться друг к другу на «ты», хоть девочке это и удавалось с трудом.

— Все хорошо, — заметив ее недоверчивый взгляд, парень повернулся к Ануш. — Честно.

Ануш цокнула, надувая губы. Она уже видела подобное ножевое ранение в своем родном городке и поэтому знала, что так быстро они не проходят, но сил думать об этом сейчас не было. Беженцы на своей родной земле, они были истощены, потеряны, разбиты. Но, несмотря на это, продолжали упрямо идти вперед, наперекор всем преградам и тревогам.

— Ануш, я очень голоден, — жалобно сказал Арамик. Девочка повернулась к его такому родному, но исхудавшему, переставшему светиться лицу. И все же его кожа имела более здоровый цвет, нежели кожа Рубена, становящаяся все светлее. От природы смуглый, он никогда не был таким бледным. Ануш мягко ущипнула мальчика за щеку.

— Я знаю, солнце. Мы найдем что-нибудь поесть, я…

Рубен резким движением руки закрыл рот девочке и схватил детей, прячась за дерево. Приложив указательный палец ко рту, юноша осторожно указал на то, что увидел в нескольких метрах перед собой, — трех мужчин крепкого телосложения в форме и старика, стоящего пред ними на коленях. Ануш прикрыла лицо брата, со страхом в глазах смотря на Рубена. Дети повернулись к людям спиной, а молодой человек, наоборот, встал лицом к мужчинам, чтобы все увидеть. Все они четко слышали голоса солдат и старика, и каждое их движение очерчивалось острым звуком режущегося воздуха.

Лицо старика было все в крови, и он лишь беззащитно стоял на коленях, ожидая своей смерти. Его глаза были безжизненно направлены на револьвер, крепко сжатый в руке одного из солдат, а руки, придерживая голову, лежали на его затылке.

— Баран, — громко выплюнул один из солдат и ударил старика по лицу кулаком.

Тот лишь прикрыл глаза, начав молиться. Мужчины переглянулись, заливаясь мерзким смехом. Он заполнил все пространство, как эхо отдаваясь в сердцах детей и Рубена противным ощущением. Солдат снова ударил старика со всей силы, но теперь специально по узким губам, вмиг прекратившим свою молитву.

— Хочешь, чтобы мы тебя убили?

Не получив ответа, он пнул армянина в грудь ногой, но тот не сдвинулся с места, а лишь чуть улыбнулся, обнажая кровавые поломанные зубы. Смотря в пол, старик выплюнул алую жидкость и хмыкнул.

— Убейте меня. Мне что с того, — отчетливо, без эмоций произнес он, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

Солдат цокнул, издав смешок, и схватил старика за грудь, поднимая к себе. Резким движением он швырнул худощавого армянина на пол и наклонился к нему.

— Ты думаешь, я шучу, козел?! — прокричал он. — Да я тебя на куски разрежу, ничего от тебя не останется, понял, старый? — ясно проговорил мужчина.

Старик скорчился от боли, но все равно растянул губы в улыбке, большими глазами смотря на дерево, за которым прятались дети его народа, словно чувствуя их присутствие рядом. Солдаты стали перешептываться между собой, разъяренные до предела.

— Ну и что? — легко спросил армянин, тяжело дыша. Мужчины посмотрели на него, дыша одной ненавистью к человеку, которого даже не знали. — Я только возвращусь к своей семье. Наконец снова увижу их. Обниму свою дочь, жену. Убив меня, вы все равно не убьете нацию. Вы нас всех никогда не уберете с лица Земли. И даже забрав все, своим не сделаете.

Солдат опустился на корточки, с наигранной жалостью взглянув на беззащитного старика.

— Считай, мы уже сделали, — произнес мужчина, но получил лишь смех старика в ответ.

— Ты когда-то умрешь, мальчик мой. — сказал армянин, смотря солдату прямо в глаза, пока двое его приятелей стояли позади, скрестив руки на груди. — А мы бессмертны.

Неожиданный выстрел прогремел в лесу. Двое солдат сели на своих лошадей, дожидаясь третьего. Тот встал, озадаченно посмотрев на безжизненного старика, и медленным шагом подошел к друзьям, оседлав свою лошадь. Молча они ускакали в другую сторону, оставив мертвого посреди леса. Рубен же как мог быстро подошел к армянину и сел около него. Ануш и Арам вышли из укрытия и медленно, в страхе, подошли к нему. Парень опустил голову, закрыв глаза, и девочка посмотрела на руку армянина, в которой был зажат крест.

— Он мертв? — шепотом спросила Ануш, сводя брови вместе.

Она вцепилась в плечи брата, который схватился за ее руки, боясь отойти хоть на шаг. После недолгого молчания Рубен поднял голову, избегая взгляда детей.

— Да, — ответил юноша, стараясь успокоить свое прерывающееся дыхание. — Да, он мертв.

Но им так только казалось. На самом деле он был жив — он все еще жил в простых, но безупречных мелодиях Саят-Новы, в картинах Акопа Овнатаняна, в библейских словах… Он был повсюду — в природе, в девочке и мальчике, смотрящих на него, в юноше, склонившемся рядом с ним на колени. Человек с нацией был бессмертен, пока нация была дружна и жила, как единый организм, и он, зная это, не стал жертвой — он стал вечным. Рубен опустил веки армянина и положил мужчину на спину, сложив его руки на груди. Нарисовав перед ним крест, юноша встал и, пустым взглядом посмотрев на карту, слабо улыбнулся испуганным детям. Ануш судорожно сглотнула, не в силах отвести свои глаза от безжизненного армянина. Ее слезы, нежно скользя по щеке, падали на землю. Рубен положил свою ладонь на ее плечо, заставляя девочку перевести свое внимание на него.

— Он все еще видит нас, не забывайте. Не расстраивайте его слезами, — сказал парень и прошел мимо них, внимательно разглядывая карту.

Ануш повернулась, чтобы пойти за ним, но все еще довольно крепкая рука Арама остановила ее. Мальчик обернулся к ним, хмуро смотря на спину Рубена.

— То есть он… в раю? — неуверенно произнес он.

Молодой человек встал, как вкопанный. Его глаза были полны невероятной тоской и вечной верой. Он взглянул на ребенка.

— Да, Арамик. Он в раю, — улыбаясь, ответил Рубен, в последний раз посмотрев на старика.

Его губы дрогнули в желании произнести еще хоть несколько слов, но их больше не нашлось. Они утонули в потоке непринятия и непонимания происходящего, будто все было страшным сном и они не просыпались.

Рубен пошел дальше, и дети последовали за ним. Ночь постепенно побеждала вечер, и звездный шатер медленно распластался по темному небу. Звезды создавали созвездия, в которых так сильно хотел оказаться маленький мальчик, распахнутыми глазами смотрящий на них. Оказаться посреди бесконечной Вселенной, окруженным лишь материей, в которой тонули планеты. Космос, где не было войн, не было страха и ненависти, одна пустота.

Ануш тоже подняла глаза на небо и на мгновение захотела очутиться там, но с другой мыслью. Ей хотелось исчезнуть. Раствориться в бесконечности черной материи, в своих уже несбыточных мечтах. Все, чего она хотела, — чтобы происходящее на самом деле оказалось лишь сном, но все казалось слишком настоящим, невыносимо реальным. И она могла только смотреть на звезды и представлять, что это нескончаемое страшное сновидение унесет ее в далекие дали, где Арамик будет защищен от беспощадной судьбы, где ее народ будет спасен. Она слишком остро ощущала каждую потерю, даже не видя и не зная их, самых сильных людей на планете Земля, — своих сородичей, своих земляков, носителей той же крови и той же веры.

И она пела изнутри. Все, что могло ее спасти, — незамысловатые песни, наполняющие ее необъятную душу, увидевшую слишком много. Она пела, танцевала, без сил делать это физически, она создала новый мир в своих мыслях и жила, дышала там. Мир, где не было зла и добра, где все были равны, где каждое слово принималось со вниманием, где люди друг друга наконец-то слышали. В реальности же люди старались перекричать друг друга, словно после смерти их крики будут важны, но были неправы. Строя замки без веры, на людских жертвах, думая лишь о деньгах и славе, они рушили драгоценные, хрупкие жизни, не понимая, что творят. Не осознавая бессмысленности денег по сравнению с любовью и светом, они поглощались тьмой, бесконечной тьмой, высасывающей из них остатки всего человечного. И неужели они, забывшие себя самих люди, могли считать себя живыми? Не имея больше ни имени, ни чести, они поглощались вечностью, умирая в ту же секунду, что последний луч солнца выходил из их почерневшего сердца и легких, полных дымом невозвратного. И разве могли они вернуть прошлое, изменить свои решения? Они потерялись навсегда, наполовину люди, наполовину мертвецы.

Каждый, кто ставил что-либо выше любви, в то же мгновение прекращал свое существование, превращаясь во что-то меньшее, чем человек, и большее, чем монстр. Их призраки никогда не находили покоя, гоняясь за тем, что они не смогут больше вернуть, — самими собой. И тот, в сердце кого еще был жив росток ромашки, крепко погруженный в прекрасную землю, все еще противостоял сильному ветру, старающемуся сорвать его с корнем. Но ветру это не удавалось.

Одни сходили с ума, видя, как цветы, такие необходимые для Земли, ненужные, но вынужденные жертвы, срываются в безжалостном шторме, забывающем о справедливости, а другие становились сильнее. Но никто из них не проигрывал. Все они в конце концов приходили к одной правде, к одной дороге, к одному концу — началу новой жизни, новой эры, новой надежды.

Рубен наклонился к упавшему посреди леса дереву и взял его ветвь, лежащую рядом. С трудом юноша разломал ее на две части, опустился на землю и острым концом одной из половин начал проводить по другой. Ануш и Арамик сели рядом, озадаченно наблюдая за действиями парня.

— Что ты делаешь? — спросила Ануш.

— Стараюсь сделать эту половинку чуть более плоской, чтобы добыть огонь.

Но она разломалась напополам. Мужчина подошел к дереву и взял еще одну, повторив свои действия. Наконец, добившись желаемого, он разглядел камень поблизости и вырезал отверстие в дощечке. Раскрошив листья, Рубен положил немного в отверстие и, слегка надавив на него частью ветки, начал вращать ее. Через некоторое время огонь появился перед ними, сначала робкий, ненадежный, затем сильный, настоящий. Дети мгновенно потянулись к нему, стараясь согреться, Рубен же устало наклонился к пламени, стараясь не замечать адскую боль от раны. Она почти не кровоточила, но болела лишь сильнее, и пульсирующая боль овладевала мужчиной.

— Арамик, Ануш, вы можете поспать. Я буду следить за огнем, — устало произнес Рубен.

Девочка взглянула на него с некоторым вызовом, сжав губы вместе, и посмотрела на брата. Тот лег на бок ближе к огню и сжался в комочек, скрепив руки вместе перед своей грудью. Мужчина пересекся взглядом с Ануш и кивнул, поняв ее намерения. Она же чувствовала, что что-то не так и с ним, и с его раной, но не могла понять наверняка, что.

Арамик неспокойно повернулся на другой бок, а затем открыл глаза.

— Спой мне колыбельную, пожалуйста, — ласково обратился он к Ануш.

Та улыбнулась ему и, рукой бегая по волосам мальчика, тихо запела. Ее ясный, чистый голос наполнил это маленькое пространство, словно благословение. В нем звучали вся боль армянского народа, красота гор и рек, божественные молитвы, прошептанные ранним утром… В нем жили зародыш надежды всего народа, лебединая преданность ему и его традициям, вере. Рубен завороженно смотрел на девочку, непрерывно смотрящую на огонь, а Арамик мгновенно заснул под прекрасный голос Ануш, забрав часть родных песен в свой сон. Воцарилась мертвая тишина. Рубен глубоко вздохнул, и, казалось, его боль утихла и он вылечился под звуки прекрасной народной колыбельной.

— А кем бы ты хотела стать, когда вырастешь, Ануш? — неожиданно даже для себя спросил Рубен, разглядывая звездное небо.

Ануш покачала головой, стряхивая с себя сон, и взглянула на раненого мужчину, которого уже считала отцом и братом.

— Я бы хотела присматривать за Арамиком. Мама меня попросила.

Рубен размеренно кивнул несколько раз, думая о своем. После увиденного в родном селе он часто пропадал в своей памяти, возвращаясь туда, обратно, в самые страшные минуты своей жизни. И лишь тонкая нить, соединяющая его со своим народом, еще не позволяла ему сойти с ума.

Конец ознакомительного фрагмента.