Зеленые перья. Сборник рассказов

Варвара Врановская, 2019

Когда к каждому из нас приходит осознание – возникает соблазн пожалеть о ранее сделанном выборе. Так просто решить: да, это была ошибка. И намного сложнее продолжать задавать себе вопросы – и искать не всегда простые ответы. Небольшие рассказы позволят краем глаза заглянуть в чужие судьбы: писателя на пороге "зрелого возраста", бунтующего подростка, студентки или безответно влюбленного фотографа. Увидеть мир их глазами, примерить на себя их роли – без морализаторства, без оценочных суждений. Не чтобы логически измерить – чтобы почувствовать, подходит или нет, нравится или не слишком комфортно. Ведь именно так можно понять самого себя.

Однажды мы повзрослеем, детка!

— Однажды мы повзрослеем, — сказала Дженни, болтая ногами над краем пропасти.

На самом деле, пропасть была невысокая, ведь мы сидели на крыше типовой девятиэтажки, наслаждались первыми теплыми днями запоздалой весны.

Есть люди, занимающиеся промышленным альпинизмом, я читала блоги тех, любит экстремальные виды спорта, вроде прыжков на тарзанке с небоскребов.

Но на мой непритязательный вкус именно мы и сидели под самым небом. Облака казались такими близкими, что руку протянешь — коснешься, машины внизу такими маленькими, что наступишь — раздавишь.

А людей в нашем маленьком мирке между небом и землей не было вообще. Ни единого человека: ни родителей, которые заставляли бы постоянно делать уроки, ни училки по истории города, называвшей девчонок «барышнями» и утверждавшей, что носить джинсы — это некрасиво и неженственно.

Мы могли делать все, что угодно — курить купленную в ближайшем ларьке Оптиму, материться и плевать вниз, на чисто выметенный тротуар и головы прохожих.

Мне хотелось поделиться своими наблюдениями с Женькой, но я боялась показаться неопытной, ведь это был всего третий раз, когда я залезла на крышу. Коленки подрагивали, голова кружилась, и я покрепче стискивала сигарету, боясь выдать свое состояние. Боясь показаться смешной, неинтересной, оказаться ненужной…. Ненужной этому невероятному, поразительному, потрясающему существу, вобравшему в себя все то, чего мне так не хватало в жизни: дух странствий, свободу и легкость.

— Повзрослеем? Что ты имеешь виду? — знаю, что Женька терпеть не может ни когда я хмурюсь, ни когда разговариваю так серьезно. И все равно ничего не могу с собой поделать. В тот момент кажется таким важным — понять, уловить, почувствовать. Важнее всего остального. И даже Женькиного расположения важнее.

— Ну как же, — она не сердится, беспечно поправляет волосы и запрокидывает голову наверх, не глядя на меня. У нее острые коленки и острый подбородок. Красиво. — Когда-нибудь на одной из дискотек или возле дома ты познакомишься с парнем, он тебе очень понравится, ты пойдешь с ним на свидание. Он расскажет тебе про свой мотоцикл, пригласит на рок-концерт, и ты влюбишься в него. Очень, очень постепенно, сама не заметишь, как это произойдет. Раз в неделю, два, свидания, секс. И начнешь меняться ради него, под него. Естественно, он не станет чего-то требовать, просто просить: «ведь ты же не станешь надевать такую короткую юбку, все будут пялиться, мне будет неприятно». К примеру. Не обязательно так. И ты перестанешь носить короткие юбки, ярко краситься и красить волосы в черный цвет. Через год, два, десять — ты изменишься. И даже будешь считать, что счастлива. В уютном, тихом мирке домашнего уюта. В болоте.

— Дженни…, — негодующие вскрикиваю я, пытаясь схватить ее за руку, но она отдергивает руку и нервно смеется.

— Ага, сейчас ты скажешь, что «ты никогда» и «зачем тогда взрослеть». Вы все так говорите. Мы так говорим. А потом наступают эти заветные пятнадцать лет, гормоны и все.

До боли закусываю нижнюю губу, чтобы не разреветься. Как она смеет говорить такое! Я неплохо знаю саму себя, мне приходилось и встречаться с кем-то, и… Но как можно променять саму себя, свои мечты на это. Невероятно. Это как сдаться, раз и навсегда признать, что они все были правы, а ты — нет.

Права была мама, когда забрала меня из музыкальной школы. «Ты все равно никогда не станешь великим музыкантом. Этим себе на хлеб не заработаешь. Поэтому ты должна хорошо учиться». Прав отец, который запрещал мне гулять с Женькой, уверяя, что в жизни есть куда более важные занятия, чем «шатание по подворотням». Права директриса, которая хотела исключить из школы только потому, что я слишком много прогуливаю. Но ведь без музыки, без Женьки и без школы моя жизнь просто невозможно. Я задохнусь, как выброшенная на песок рыба. Даже хуже! Эволюционирую в лягушку, одну из тех лягушек, которые живут только работой и домашними делами, пикниками по выходным «для галочки» и разговорами о мужиках, болячках и погоде. Умереть и то лучше!

— Тогда я покончу жизнь самоубийством. Рано или поздно. Лучше рано. Чтобы презирать себя меньше.

Дженни отводит взгляд от неба и впервые за время разговора поворачивается ко мне. Глаза ее блестят очень нехорошо. Узнаю этот блеск. Так было, когда Женька на спор украла из кабинета директора деньги. И когда она до полусмерти избила одного мальчишку, который назвал ее шлюхой. Этот блеск не просто недобрый, он… страшный. Он означает, что сейчас Женька станет делать то, что ей совершенно не хочется делать, но что она считает… долгом, необходимостью? В такие моменты она как будто сама разрушает себя изнутри. Не проверяет на прочность, не испытывает. Ломает и режет.

Женя вскакивает на ноги и делает шаг вперед, оказываясь на самом краю. Идет вперед, расставив руки и не глядя вниз. Она безотрывно смотрит на меня. А под ногами у нее — бездонная пропасть.

Я чувствую, как немеют мои пальцы, как сердце начинает биться отчаянно и болезненно, но не делаю ни единого движения. С одной стороны, боюсь по неосторожности толкнуть Женьку, с другой — знаю, что она проверяется меня на слабость. Стоит мне дернуться вперед, пытаясь помочь, стоит показать, что я за нее волнуюсь, и дружбе конец. Никаких телячьих нежностей, никакой демонстрации своей привязанности. «Я не кисейная барышня». Ответ на любой вопрос. Ответ без ответа. Нет, я не считаю ее слабой. Но попробуй докажи что-то этой упрямице.

Зубы начинают отбивать чечетку, а мир плывет перед глазами. И вот уже лечу в пропасть, не успевая понять, что же, собственно, произошло. Лечу очень медленно, как в замедленной съемке, успевая осознать весь ужас происходящего.

Я пришла в себя от поцелуя. От настоящего, чувственного поцелуя в губы. Неуклюжего, липкого, со вкусом корицы. Корица. Коричная жвачка. Ее привозит из командировок из Штатов мать Женьки. Женька. Дженни… Я впилась в ее губы жадно, будто тонула в море и пыталась впитать в себя хоть малую крупицу кислорода. И в голове — ни единой мысли. Только жадность, только хищное нетерпение. Еще, еще, еще!

Она отстранилась. Осторожно, но решительно. И в этой осторожности — столько заботы обо мне, что мне хотелось плакать, на этот раз от восторга. И столько решительности, что я вдруг поняла: я для Женьки почти ничего не значу.

— Однажды мы повзрослеем, детка, — она улыбалась так горько, что я ощутила эту горечь на своих губах. Протухшую горечь испортившейся пищи. — Это я познакомлюсь с парнем в одном из баров, я стану с ним встречаться. Понимаешь? Не ты, а я.

— Но зачем?

— Мне это нужно, — она с отвращением передернула плечами.

— Больше, чем… дружба? Но, ведь даже если ты не изменишься, даже если он не станет ничего просить или требовать… Это будут отношения, замешанные на сексе, он никогда не будет тебя по-настоящему понимать, стремиться узнать твои мотивы. Никогда не спросит, чем именно тебе понравился тот или иной фильм. Он станет ценить в тебе внешнее, твою оболочку. А это то же самое, что никогда не раскрыть бархатную коробочку, в которой лежит бриллиант в миллион карат. Понимаешь?

— Естественно. Чего ты сейчас добиваешься? Чтобы я соврала тебе? Мне совсем не хочется этого делать. Просто если однажды встанет выбор, дружба или любовь, то я выберу любовь.

— И я, наверно, тоже, — шепнула я тихо-тихо, но Дженни услышала.

И мне показалось, что именно в этот момент в ее глазах погасла привычная задорная искра. Женя серьезно кивнула, неловко поднялась, машинально одернула сарафан.

Я встала тоже. Я понимала — разговор закончен. Прогулка закончена. Пора по домам. И будет вкусный мамин обед из трех блюд, и будет математика с папой до позднего вечера, уборка в комнате, чистка зубов. Та повседневность, с которой у меня так и не получилось смириться. И если раньше меня поддерживали мысли о Жене, то теперь я знала, что они перестанут быть панацеей от всех бед, спасительной таблеткой от грусти, одиночества и общей бессмысленности. И если нам всем суждено стать «нормальными взрослыми», надевать колготки под строгие юбки-карандаши, перестать красить волосы и начать «думать о деле», то какая разница, случится это чуть раньше или чуть позднее.

Лучше раньше. Чтобы нечего было вспоминать и не по чему было тосковать. Чтобы не строить иллюзий, которым будет суждено разбиться.

Но я — не умею. Не умею жить по правилам и носить юбки-карандаши, не умею подчиняться обстоятельствам. Всю жизнь бороться, как все великие реформаторы? Как Коперник. Как Жанна Дарк. И как та знаменитая американка, которая боролась за права афроамериканцев. Не самая веселая жизнь, знаю. Мне вообще не нравится бороться. Не знаю таких людей, которым бы нравилось. Но если альтернатива только одна — повзрослеть, то уж лучше бороться.

— Я никогда не сдамся. И ты не сдашься тоже, — схватила Женьку за руку, решилась. — Мы сможем, слышишь?

— Да, детка, может быть, и сможем, — она неуверенно улыбнулась и сжала мою ладонь.

«Детка». Это единственное нежное слово, которое Дженни признавала. И уже по одному этому слову я поняла, что ошиблась, что мною дорожат, что во мне нуждаются. Уверенная в себе, ничего на свете не боящаяся Женька нуждалась во мне. И от этой мысли стало удивительно спокойно.

Равновесие в мире было восстановлено, небо больше не грозило рухнуть на землю.

***

Девять лет спустя, наткнувшись на фотографию в одной из социальных сетей, я долго не могу понять, кого напоминает мне эта молодая женщина.

Короткая стильная стрижка, дорогое свадебное платье (и почему все женщины ставят на аватарки свадебные фотографии, будто стремятся подчеркнуть свою востребованность, что их выбрали, что они состоялись как самки), альбомы с названиями «Тунис», «Турция» и «Наша семья».

Мне отчаянно хочется закрыть страничку прежде, чем успею понять, чем она отличается от сотен подобных.

Не успеваю.

И за фотографией вдруг оживает совсем другой человек — задорная девчонка с копной рыжих волос, так похожих на лисий хвост, смеющаяся громко и несдержанно, любящая красть ручки из магазинов и рисовать карикатуры на одноклассников.

Руки сами собой тянутся к клавиатуре, чтобы написать сообщение. Страниц на пять, никак не меньше. Ведь мне нужно рассказать ей столько всего…

Но я замираю, так и не набрав ни строчки. Как зачарованная, раз за разом пролистываю фотографии, с которых улыбается совершенно счастливая женщина, получая какое-то садистское удовольствие.

Женя добилась всего того, о чем только могла мечтать девочка, росшая без родителей: своя квартира, любящий (действительно любящий!) муж, собака и престижная, творческая работа. Может, она даже не растеряла былую легкость. И уж точно не стала домашней клушей.

А что есть у меня?

Съемная квартира в доме, похожем на муравейник, непостоянный заработок и полное отсутствие личной жизни.

И все же… мне до безумия жаль эту красивую женщину на аватарке.

Мне всегда казалось, что кто-то, а уж Дженни обязательно станет особенной. Мировой знаменитостью, никак не меньше. Объездит автостопом полмира, вернется, загоревшая, исхудавшая, покрытая бронзовым загаром, и напишет книгу о своих приключениях. Или даже фильм снимет. И все станут смотреть на нее, белозубую и беспечную, и восхищаться. Не смогут не восхищаться.

Интересно, знает ли ее муж, что Дженни любит ночью гулять по кладбищам и собирать букеты из могильных цветов? Что ей нравится купаться в Неве и разглядывать руки стариков?

Не может перестать нравиться. Такие вещи не проходят за всю жизнь, даже если перестаешь их делать.

Нет, конечно, он не знает.

Да и сложно представить себе эту женщину лезущей через забор. Только не с таким безупречным маникюром, не в светлых бриджах и не в отглаженной блузочке.

И, давясь слезами и воспоминаниями, я шепчу. Не этой девушке на фото, с самым обычным именем и ничем не примечательной фамилией. А той, другой, которой она могла бы стать, сложить все чуточку иначе. Шепчу бессвязные извинения за то, что соврала ей когда-то. За то, что поняла это только спустя много лет. И пусть нет никакого «мы», даже призрачного, я могу продолжать бороться за «я» и за тот солнечный день на крыше. За все то, что успела мне дать самая необычная девчонка на свете.

Нет, Дженни, детка, нам вовсе не обязательно взрослеть.