Современная идиллия

Василий Авенариус, 1865

«Оркестр военной музыки на балконе висбаденского курзала недавно умолк. Толпа гуляющих стала разбредаться. Смеркалось. В занавешенных окнах игорного дома засветились огни. Над прудом, сливавшимся в отдалении с неопределенной, мглистой чащей парка, лениво всползали ночные пары. Померанцевые деревья по берегу пруда рассыпали обильнее свои чистые благоухания. Вот вспыхнули один за другим и фонари перед курзалом и облили своим белым газовым светом несколько пестрых групп, наслаждавшихся, за небольшими, симметрично расставленными столиками прелестью летнего вечера и произведениями курзальской кухни, которыми расторопные кельнеры, шмыгавшие от одного стола к другому, старались наперерыв удовлетворять желающих…»

III. Ультрапрогрессист

Когда поэт спустился к озеру, публика уже высаживалась с парохода, и небольшая платформа пристани отказывалась вместить всю толпу — более, впрочем, по тому обстоятельству, что было много дам, а прекрасный пол, проводящий летний сезон в Интерлакене, рядится, как известно, необыкновенно пышно и носит платья шириною чуть ли не в Бриенцское озеро.

Ластов остановился на краю дорожки, ведущей от пристани вверх к отелю, чтобы не пропустить никого незамеченным. На губах его мелькнула улыбка, и он махнул рукой: с парохода сходил знакомый ему русский.

То был юноша лет девятнадцати, много двадцати. Пушок едва пробивался на красивом, самонадеянном лице его. Стан его, и без того очень стройный и тонкий, делался еще подвижнее и гибче от видимых стараний юного комильфо вложить в каждое движение грацию. В правом глазу его ущемлялось стеклышко. Платье, сшитое по последней парижской моде, сидело на нем превосходно, и страдало разве излишком изящности и воздушности для наряда туриста в гористой местности, как Швейцария.

Приезжий также заметил Ластова и мотнул ему издали головой.

— Que diable! Est ce toi, que je vois^[16]? — начал он скороговоркой, когда добрался до поэта, и протянул ему с грациозной небрежностью свою маленькую, аристократическую руку, обтянутую в палевую лайковую перчатку. — D'ou viens tu, parbleu^[17]?

— Мы с Змеиным, одним университетским товарищем, сколотили рубликов по триста и вот, сдавши выпускной экзамен, пустились в чужие края. Месяц уже, как шатаемся из стороны в сторону. Но ты, брат Куницын, какими судьбами?

— Moi? Mais je viens, comme toi, de finir mov cours — que le diable emporte toute l'ecole, «je veux bien, que le diable l'emporte»! Maintenant je me suis pensionne a Interlaken… Quelle decouverte j'y ai faite, te disje! fichtre! Il ne me reste — rien, que de faire sa connaissance — un ange, un diable de fille, parole d'honneur! Coquette comme la belle Helene, vive comme un chaton, spirituelle comme…^[18]

— Aber, Liebster, Bester, Gutester!^[19] — перебил, смеясь, Ластов. — Du hast sie ja nich einmal gesprochen und ruhmst schon ihren Spiritus…^[20]? Куницын с недоумением посмотрел на говорящего.

— Que veut dire cela, mon ami^[21]?

— Что?

— Да Германия?

— А Франция?

— Да ведь ты же говоришь по-французски?

— Говорю, но не так свободно, как по-русски. Со времен же гимназии мы с тобой объяснялись всегда на родном языке, так я не вижу надобности в чужом наречии.

— Образованному человеку должно быть решительно все равно, на каком бы наречии ни объясняться! Если же я раз заговорил с тобой по-французски, то тебе ничего бы не стоило отвечать мне на том же языке, а то вздумал еще подтрунивать! Franchement dit, ты поступил даже bien impoliment^[22].

— Напротив, друг мой, impoliment поступил ты сам: ты заговариваешь со мною по-французски; я отвечаю по-русски, тонко намекая тебе этим, что французский язык между нами не у места. Ты, и ухом не ведя, продолжаешь по-французски. Разве это не impolitesse? С таким же точно правом мог я употребить немецкий язык, который знаю лучше французского; тебя же это не должно было удивлять: «Ведь всякому образованному человеку решительно все равно, на каком бы наречии ни объясняться»; следовательно, и все равно, отвечают ли ему по-французски или по-немецки.

— И ты, ты говоришь это серьезно? — воскликнул Куницын. — Немецкий язык трещит, шипит, скрипит; французский, благодаря своей гармоничности, сделался интернациональным европейским языком, как арабский в Азии. Французский язык — можно смело сказать — гарантия развитости человека, так как с помощью его сближаются народности, сближаются север и юг, восток и запад, а сближение развивает и ведет ко всемирному прогрессу, составляющему, как известно, цель всякого, мало-мальски образованного человека XIX столетия!

— Ого-го, как ты красноречив, хоть сейчас в адвокаты! — засмеялся Ластов, просовывая приятельски руку под руку юного прогрессиста. — Как раз заставишь еще раскаяться, что я, по твоему примеру, не перешел в училище правоведения или не сделал, по крайней мере, изучения французского языка основною целью своей жизни. Расскажи-ка лучше что-нибудь про свою прекрасную Елену.

— Пожалуй… Ее, впрочем, зовут не Еленой, а Надеждой, или, вернее, Наденькой.

— Наденькой? Хорошенькое имя.

— Я думаю! — самодовольно подтвердил правовед, точно он сам сочинил его. — Их две сестры, она младшая. Есть и мать, puis наперсница. Все как в романе.

— Да их не Липецкими ли уж зовут?

— Ты почем знаешь?

— Видел в Висбадене. Впрочем, незнаком. Так они здесь, на Гисбахе?

— Само собою! — приехали на одном со мною пароходе. Не то зачем бы мне приезжать сюда? Чего я тут не видел?

— Но ты говоришь, Куницын, что так же еще не познакомился с ними. Как же это так? Ты, кажется, парень не промах, мастер на завязки?

— Parbleu^[23]! Но тут совсем особенный случай. Заговорил с нею как-то за столом — не отвечает. Ответила ее кузина, да так коротко и язвительно, что руки опустились. Разбитная тоже девчонка, ой-ой-ой! Моничкой зовут. Не правда ли, оригинальная кличка? Вероятно, производное от лимона? Впрочем, собой скорее похожа на яблоко, на крымское. Вот бы тебе, а? Да и как удобно: принадлежа к новому поколению, она, разумеется, не признает начальства тетки, делает что вздумается, прогуливается solo solissima^[24], и т. д. Советую приволокнуться.

— Да которая из них Моничка? Что повыше?

— Нет, то Наденька. Моничка — кругленькая, карманного формата брюнетка.

— Вот увидим. Покуда они для меня обе одинаково интересны.

— А для меня так нет! Моничка, знаешь, так себе, средний товар, Наденька — отборный сорт. Тебе она, быть может, покажется ребенком, нераспустившимся бутоном; но в этом-то и вся суть, настоящий haut-gout^[25]. Я крыжовника терпеть не могу, когда он переспел.

— Ты, как я вижу, эпикуреец.

— А то как же? Ха, ха! Вы, университетские, воображаете, что никто, как вы, не заглядывал в Бюхнера, в Прудона… Да, Прудон! Помнишь, как это он говорит там… Ah, mon Dieu^[26], забыл! Не помнишь ли, какая у него главная these?

— Самое известное положение его: «La propriete c'est le vol»^[27], но в настоящем случае оно едва ли применимо.

— Да не то!

— Он, может быть, говорит, что незрелый крыжовник лучше зрелого?

— Ха! Может быть… Но ты сам убедишься, что мой незрелый куда аппетитнее всякого зрелого. Qu'importe, что я не сказал с ней и двух слов: у молоденьких девиц все нараспашку — и хорошее и дурное; а если ты замечаешь в девице одно хорошее, стало быть, она — chef-d'oeuvre^[28].

— Chef-d'oeuvre или козленок: любовь зла, полюбит и козла.

— Фи, какие у тебя proverbes^[29]!. Во-первых, она не может быть козленком, потому что она не мужчина, козел же мужского пола…

— Ну, так козочкой.

— А козочки, как хочешь, премилые животные: des betes, qui ne sont pas betes. Правда, un peu trop naives, но d'autant mieux: тем более вольностей можно позволять себе с ними.

В таких разговорах приятели наши взбирались вверх по правому берегу Гисбаха, через груды камней и исполинские древесные корни, пока не вышли в горную котловину.

Куницын удостоил водопад только беглого взгляда, снял шляпу и батистовым платком вытер себе лоб, на котором выступила испарина.

— Неужели нет другого пути, чтобы добраться в эту трущобу? — спросил он, отдуваясь.

— Как не быть! Остальная публика, кажется, и предпочла большую дорогу. Но здесь ближе и романтичнее.

— Романтичнее! В настоящее время, в век железа и пара, всякая романтичность — анахронизм. Вот и ботинок разодрал! Нечего сказать — романтично!

— Да, милый мой, ботинки — в Швейцарии вещь ненадежная; в Интерлакене ты, вероятно, можешь приобрести такие же толстокожие башмаки, как у меня, на двойных подошвах и обитые гвоздями.

— Да ведь они жмут?

— Жмут, но только какие-нибудь два дня, потом ложатся по ноге. Впрочем, не надейся, что преодолел все трудности: я намерен встащить тебя еще вон куда… Что за вид, я тебе скажу!

Ластов указал на крутизны Гисбаха.

— Шалишь, не заманишь!.. Ба! Это что за душка? — присовокупил правовед, завидев молоденькую швейцарку в дверях небольшого домика, о котором мы еще не упомянули. Домик этот, тип швейцарского шалё, с перевесившеюся кровлею, расположен под сенью деревьев, сейчас возле старого отеля, и есть один из магазинов бриенцской фабрики ореховых изделий, снабжающей все главные пункты Швейцарии своими красивыми безделушками, которые так охотно покупаются на память туристами. — Сюда, если хочешь, зайдем, — продолжал Куницын, — тут также своего рода романтизм.

— Зайдем, пожалуй. Видел ты, как она приветливо улыбнулась, когда заметила, что мы повернули к ней? Продувной народец! Улыбка ее относится исключительно к нашему кошельку. Делается даже грустно, что и улыбки-то приходится покупать! Guten Abend, Fraulein^[30].

— Schonen Danr, meine Herren! Treten Sie nicht naher?^[31].

— Gewiss^[32]. Замечаешь?

И они последовали за швейцаркой в сокровищницу ее.

Примечания

16

Какого черта! Это тебя я вижу? (фр.)

17

Мой Бог! Куда направляешься? (фр.)

18

Я? Но я просто хотел, как и вы закончить мой курс — черт возьми все эти школы, «Я не возражаю, чтобы их черт взял!» Сейчас я пенсионер Интерлакена… Какие открытия я сделал там! Черт! Остается только мне признаться — ангел, дьявол-девушка, ей-Богу! Кокетливая как прекрасная Елена, жива, как котенка, духовна как… (фр.)

19

Но, милый, милый, добрый друг! (нем.)

20

Ты с ней ни разу не говорил и уже хвалишь ее душу? (нем.)

21

Что это значит, мой друг (фр.)

22

Ты говоришь по-французски… очень грубо (фр.)

23

ей-Богу (фр.)

24

абсолютно одна (ит.)

25

высокий вкус (фр.)

26

О, мой Бог! (фр.)

27

Собственность есть кража (фр.)

28

шедевр (фр.)

29

Пословицы (фр.)

30

Добрый вечер, фройлен (нем.)

31

Спасибо, господа! Не хотите ли чего? (нем.)

32

Конечно (нем.)