Карта оборотня

Василий Погоня (2024)

Приятное времяпрепровождение с дочерью главы гильдии оборачивается стычкой со стаей оборотней из Тартарии и скорым обвинением в убийстве. Оказавшись меж трёх огней, герой должен проявить не только смелость, но и незаурядный ум, чтобы выбраться из этого капкана.

ПРИМА ПАЛАТ

Жаркий летний день разморил меня. Я праздно подрёмывал в гильдии, когда в окно, хлопая крыльями, вдруг влетел почтовый голубь. Я даже вздрогнул.

Отделив от голубиной лапки обрезок гусиного пера с папирусом внутри и прочитав первые строки письма, я затаил дыхание. Мне писал сам Лев Палат. Неужели он здесь, в Романии? Дальнейшие слова написанного на тряпичном куске письма вернули мне дыхание, но не до конца.

Пять лет я заведовал романским цехом Льва Палат, но персональное письмо от него получал впервые. Он был сказочно богат и столь же жесток в правлении своей фамильной пушной коллегией, раскинувшейся по всему миру. Когда Лев Палат пишет тебе лично, это равноценно приглашению на пир в Новеград к Великому хану Тартарии. Поэтому от этого голубя я ожидал неприятностей. То, что это будут неприятности, я нисколько не сомневался. Я не мог и представить себе, что этот великий человек может написать, будучи всем доволен.

В письме уведомлялось о визите в столицу Романии дочери Льва. Я должен был её встретить в порту и проводить на лучший постоялый двор «Белая Гора».

О наличии у главы меховой империи дочери я не знал. О его четырёх жёнах и бесчисленных наложницах я слышал, но дочь оказалась для меня настоящей новостью. Судя по письму, она прибывает для обучения в коллегии жриц, и всё, что ей понадобится, должен ей предоставить я. Кроме денег — Лев писал, что он дал её в дорогу достаточно: «В Романии ей предстоит обучение, и, если она выполнит его подобающе, ей не придётся нуждаться. Но я должен быть уверен, что кто-то будет под рукой, если ей что-либо понадобится», — писал хозяин нашей коллегии. Получается, здесь у неё никого нет — размышлял я. Недобрая весть. Как нянька, я недорого стою.

Я представил себе надменного толстяка-коротышку с подбородком, как у Вакха, глазами, острыми, как пугио^[1], и ртом, походящим на пасть льва, поэтому наскоро нацарапал ответ с кратким описанием состояния дел коллегии, подтверждением готовности выполнить распоряжения, взял из клетки голубя, приторочил к его лапке письмо, выпустил посланца в окно и вновь перечитал письмо Льва. Постскриптум на оборотной стороне вернул меня в состояние душевного волнения: «О тебе говорил Крокет, он считает, что пора направить тебя сюда», — я смог перевести дух: это для меня была желанная, на протяжении года, весть.

Я подошёл к окну, чтобы вольготней раздышаться, и уставился на улицу. Однако, прохаживающиеся матроны с сопровождающими их рабами мало занимали меня. Я думал о том, как здорово было бы отправиться из этой провинции в Новеград. Не то чтобы в Романии мне не нравилось, нет. Однако, я осознавал, что, сидя здесь, шансов на улучшение своей жизни я не получу. Только роскошная Гардарика, присылающая такие шикарные меха, была страной возможностей для меня.

После этих напряженных раздумий я прошёл в комнату Зену. Зенуния Пуэлла, темноволосая, симпатичная девица двадцати лет, фактически стала моим доверенным заместителем с тех самых пор, когда я подвизался работать в ромейском торговом доме Палата. Официально, в силу местных предрассудков, сделать её начальницей я не мог, но меня покорило, насколько умна может быть девушка с такой внешностью.

Она перестала пересчитывать колонки с мехами и вопрошающе посмотрела на меня.

Я сообщил ей о дочери Палата.

— Потрясающе, не правда ли? — сказал я, присаживаясь за её стол. — Какая-нибудь долгая ростом, толстая портельщица, которая нуждается в моих советах и внимании. На что только не пойдёшь ради коллегии!

— А может быть, она красивая? — предположила Зену спокойно. — Многие девушки Тартарии красивы и привлекательны. Ты можешь полюбить её. Женитьба на Палат сулит немало выгод.

— У тебя на уме только одно, — отозвался я со смехом. — Все вы, ромейские девушки, одинаковы. Ты не видела самого Палата, а я — я видел. Он родом из ромеев. Кобылка, вышедшая и такой конюшни, с такой наследственностью — навряд ли может быть красивой. К тому же Лев не захочет меня в зятья. Для своей дочери им, наверняка, уже запланирована куда более выгодная партия!

Она посмотрела на меня неторопливым и долгим взглядом из-под полуопущенных, загнутых черных ресниц, чернёных толчёным свинцом. Затем повела точёными плечами и произнесла:

— А ведь ты её ещё не видел.

* * *

На этот раз мудрая Зену ошиблась. Красивой Прима Палат не оказалась. Но и я не угадал — не была она ни толстой, ни верзилой. Она предстала совершенно безликой: сплетённые в шесть тугих кос русые волосы под капюшоном широкого, свободного балахона, крепкие дорожные туфли из бычьей кожи. Словом, она напоминала пресную лепёшку коллегии весталок, в которую прибыла. Единственное, что меня обескуражило — отсутствие какого-либо сопровождения и охраны у дочери столь состоятельной особы. Ни дуэньи, ни сколь-нибудь завалящего ликтора. В чём в чём, а в смелости ей не откажешь.

Я встретил её в порту и отвёз в «Белую Гору». Всю дорогу я, памятуя о разговоре с Зену, рассыпался в любезностях, но она отвечала столь вежливо и холодно, что напоминала северную германскую богиню. Пока мы ехали на постоялый двор по улицам, наполненным сбродом, она успела изрядно мне надоесть, и мне не терпелось избавиться от неё поскорее. Я попросил прислать мне в гильдию трактирного служку, если ей что-нибудь понадобится, и с облегчением откланялся. Во мне появилась уверенность, что трактирному служке посетить нашу гильдию не придётся. В ней подспудно чувствовалась прямо-таки фамильная торгашеская расторопность. Она явно не собиралась пропадать в этом городе и просить моих советов или помощи.

Зенуния от моего имени послала на постоялый двор корзину печенья. Она также отправила голубя Палату, с сообщением о благополучном прибытии девушки. С чувством выполненного долга я напрочь выбросил Приму Палат из головы и вплотную занялся новой поставкой из Гардарики.

Дней десять спустя Зену предложила мне навестить девушку и узнать, как она поживает. Я так и сделал. На постоялом дворе мне сказали, что она выехала шестью днями раньше. В неизвестном направлении. Недоброе предчувствие посетило меня. Зену сказала, что мне следует разузнать, где она, на тот случай, если вдруг поинтересуется доминус Палат.

— Займись этим немедленно, — ответил я. — У меня дела.

Зенуния отправилась на улицы. Оказалось, Палат сняла двухкомнатную таберну^[2] в инсуле^[3] Дианы. Прима так же напрочь забыла обо мне, как я — о ней. Меня это несколько задело. Но я успокоился, узнав, что дела у неё идут прекрасно. Однако, чтобы дать ей понять, что я в курсе её передвижений, я послал к ней цехового серва^[4] с письмом, на которое она тут же ответила в холодно-тактичной манере богатых выскочек.

Зену, которая все поняла по выражению моего лица, когда я читал ответ, тактично заметила:

— В конце концов, она дочь магната.

— Да, — ответил я. — И с сего дня пусть сама заботится о себе.

На том и согласились.

Около трёх седмиц я ничего не слышал о Приме Палат. В цеху было много забот, поскольку после Сатурналий я собирался дать себе отдых и хотел сдать дела Друзу Марциалу, который должен был прибыть из Гардарики и сменить меня.

Я планировал провести месяц в Финикии. Это должен быть мой первый долгий отпуск за пять лет. Я ждал его вожделенно. Я собирался путешествовать в одиночестве. Я люблю одинокие странствия, свободу, люблю сам решать, где, и надолго ли останавливаться. В компании свобода стеснена.

Спустя двадцать два дня после той памятной переписки с Примой Палат мой закадычный друг, Домициан Марцелл, пригласил меня на вечеринку, устраиваемую ланистой^[5] Грацианом Маркусом в честь нового бестиария^[6], который произвёл фурор на меритиях^[7] в Финикии.

Мне нравились вечеринки Маркуса. На них всегда весело, а еда отвечает вкусам самых изысканных гурманов.

Когда лектика принесла нас к домусу Грацианов, дорога уже была забита октафорами,^[8] колесницами, и нашим лектикариям пришлось долго искать место, куда бы пристроить наши носилки.

Вечер удался. Большинство гостей были мне знакомы. Романцы составляли из них лишь половину, но у Грациан всегда имелось вдоволь не только фалернских вин, но и медовой кервезии для иностранных гостей. Когда луна была на середине пути, я, уже изрядно нагрузившись, вышел в атриум, чтобы немного освежить хмельную голову.

Там в одиночестве стояла девушка в белой столе без паллы^[9] поверх. Её обнажённая шея и руки с чашей тёплой калиды в лунном свете блестели, подобно фаянсу.

Опершись спиной на балюстраду, слегка запрокинув голову с косами, уложенными вокруг головы, она разглядывала полнолуние. В его лучах светлые волосы девушки играли, как хороший куний мех. Я тихо приблизился, остановился чуть поодаль и тоже воззрился на луну.

— После этого чада и шума под крышей на просторе просто блаженство, — произнёс я.

— Верно.

Она даже не повернулась и не удостоила меня взглядом. Я же украдкой скосил глаза на её профиль.

Она была мила: мелкие черты лица, поблёскивающие губы, отражение луны в глазах.

— А я предполагал, что знаю в городе всех, — заметил я, — а с Вами почему-то мы не знакомы…

Она повернула голову, отчего полупрозрачная накидка на голове всколыхнулась, и, посмотрев на меня, улыбнулась.

— Вам бы следовало меньше пить, доминус Феликс, — отметила она. — Неужели я настолько изменилась за несколько седмиц, что меня и не узнать?

От неожиданности я вытаращился на неё и почувствовал, как заколотилось моё сердце и что-то сжало грудь.

— Я не узнаю Вас, — сказал я, определённо заключив, что это самая милая и соблазнительная женщина из встречавшихся мне когда-либо.

Она громко засмеялась:

— Вы так уверены в этом? Я — Прима Палат.

* * *

Первым желанием, возникшим при звуках её имени, было выразить восхищение от неожиданного превращения в настоящую красавицу, однако, заглянув в её залитые лунным светом глаза, я передумал, осознав признание очевидного ошибкой.

Мы провели на балюстраде около долгое время. Неожиданная метаморфоза выбила меня из седла. Я отчётливо понимал разницу между нами. Она была сдержанна со мной, но отнюдь не скучна. Мы беседовали на посторонние темы — о вечеринке, о гладиаторах, о гостях, о деликатесах и о славной ночи. Меня к тянуло к ней. Я не мог оторвать от неё глаз. Я не мог поверить себе, что это нежное создание и девушка, которую я встретил в порту — один и тот же человек. Это было похоже на пьяный морок, но было правдой.

Неожиданно, прервав нашу чрезмерно чопорную беседу, она спросила просто:

— Вы прибыли на октофоре?

— Да. А что?

— Сможете отвезти меня домой?

— Как?! Сейчас? — Воскликнул я разочарованно, — вечеринка снова оживится немного погодя. Ещё не выступали акробаты!

Её синие глаза пытливо и тревожно всмотрелись в мои.

— Прошу прощения. Я не хотела уводить Вас. Я лишь воспользуюсь Вашим октофором.

— Ну что Вы! Если Вам, действительно, надо уйти, я с удовольствием составлю вам компанию! Мне казалось, Вам тут по душе.

Она накрыла плечи паллой и улыбнулась:

— Где наш октофор?

— В конце улицы — под белым паланкином.

— Там и встретимся.

Она отошла, сделав мне знак, чтоб я не следовал непосредственно за ней. Я понимал — нас не должны видеть вместе. Слишком разного полёта птицы.

Проводив её взглядом, я в два глотка осушил оставленную Примой чашу. Неожиданно у Феликса и Примы Палат появились общие тайны. Неожиданно для себя я отметил и заметное дрожание моих пальцев рук. Немного выждав, чтоб успокоить дрожь, я прошёл через огромный триклиний, набитый возлежащими гостями. Не пытаясь попрощаться с Марцеллом и хозяином домуса, я спустился вниз и направился по протяжённой подъездной аллее к октофору с белым палантином. Где. Меня. Ждала. Прима. Палат.

— К инсуле Дианы.

За всю дорогу она ни разу не заговорила со мной, чему я был даже рад, поскольку волнение моё усилилось от её близости, от запаха мускуса, исходившего от её тела.

— Остановите здесь, — приказала она лектикариям.

Носильщики остановились по общей команде плавно опустили лектику на землю, я вышел, отодвинул покров паланкина и подал Приме руку. Опершись на неё, она тоже вышла и осмотрела безлюдную ночную улицу.

— Подниметесь ко мне? Мы найдём общую тему для разговора.

Я ни на мгновение не забывал, чья она дочь.

— Я бы с удовольствием, домина, но, уже поздно, может, не стоит? — ответил я. — Не хочется никого беспокоить.

— Мы никого не побеспокоим, у таберны же отдельный вход.

Я испытывал огромную неловкость от того, что посещаю жилище такой девушки в столь поздний час. Я представил, что бы сказал Лев Палат, если бы узнал, что я входил в жилище его дочери после захода солнца.

Моя судьба была в руках Палата. Одно его слово — и я нищий. Резвиться с его дочерью для меня столь же опасно, как играть с дикой львицей. Но противиться её воле было выше моих сил. Мы поднялись по лестнице и незаметно вошли в жилище, состоящее из трех комнат. Она провела меня в гостиную, освещённую масляными лампадами и украшенную цветочными гирляндами.

Она бросила паллу на резные подлокотники бизеллиума^[10] и подошла к столу:

— Вино?

— Мы тут одни?

Она вполоборота посмотрела на меня:

— А разве это преступление?

Я ощутил, как вспотели мои ладони.

— Вам виднее, домина.

Она оценивающе осмотрела моё лицо и брови её поднялись.

— Боитесь Льва Палата?

— Дело не в том, боюсь я Льва Палата или нет, — промолвил я в досаде от того, что так быстро разоблачён. — Я не должен здесь находиться, и Вы это знаете.

— Какие глупости! — сердито воскликнула она. — Вы — жрец Кибелы, скопец? Присутствие с женщиной в одном помещении не подразумевает чего-то предосудительного!

— Разве в этом дело… Что могут подумать люди?

— Никто не видел, как мы вошли в инсулу.

— Но могут увидеть, как я буду выходить. Но это ещё и вопрос принципа…

Она заливисто рассмеялась:

— Перестаньте разыгрывать из себя аскета и отошлите лектикариев!

Вот здесь мне следовало уйти.

Но моя бесшабашность, глушащая порой мою деловую осторожность, именно в этот миг одержала верх. Поэтому я отправил лектику обратно, к домусу Маркуса, уселся на бизеллиум и стал наблюдать, как Прима Палат смешивает вино с водой. Сама она, не преставая, смотрела на меня с полуулыбкой.

— Ну, как Ваши дела в коллегии весталок? — поинтересовался я.

— О, это была выдумка для доминуса Палата — бросила она небрежно. — Я строю из себя святошу, иначе он не выпустил бы меня из дома.

— То есть вы не ходите в коллегию?

— Разумеется.

— А если Лев узнает?

— С чего вдруг? У Льва Палат слишком много дел, ему не до меня. — Прима отвернулась, и в её голосе прозвучала горечь. — Доминусу интересен только он сам, его жёны и наложницы. Дочь лишь путается у них под ногами. Моя ложь, будто я хочу войти в коллегию весталок, пришлась как нельзя кстати. Романия достаточно далека от Гардарики. Отсюда я не могу помешать ему убеждать очередную юную гетеру в том, что он гораздо моложе, чем выглядит. По этой причине он с удовольствием и отправил меня сюда.

— Получается, белый балахон, обувь из кожи быка, и шесть кос — всего лишь часть розыгрыша? — уточнил я, уже понимая, что моя осведомлённость, превращает меня в её сообщника. Теперь, если Палат всё узнает, возмездие опустится не только на её голову, но и на мою. И неизвестно, кому придётся хуже.

— Разумеется. Это моя обычная домашняя одежда. Отец всерьёз полагает, что я хочу стать весталкой. Если бы видел меня в прозрачной столе, он бы снарядил мне в сопровождающие старую и почтенную даму.

— Вы так спокойно к этому относитесь?

— Почему бы и нет? — Она опустилась на скамнум^[11]. — Доминус Палат было трижды женат. При этом две из трёх его супруг были всего на два года старше меня сегодняшней, а последняя — и вовсе моложе. Им всем я поперёк горла. Я привыкла к самостоятельной жизни и провожу её очень весело.

Оценив сегодняшний вечер, я поверил, что Прима Палат живёт очень весело. Возможно, гораздо веселее, чем положено будущей матроне.

Она засмеялась и процитировала поэта:

— «Пусть юность поёт о любви!», — такая жизнь меня вполне устраивает.

— К чему Вы все это рассказываете мне? Я могу признаться во всём Вашему отцу.

Прима с улыбкой покачала головой:

— Вы не сделаете этого. Я говорила о Вас с Домицианом Марцеллом. Он о Вас очень высокого мнения. Я бы никогда не стала с Вами откровенничать, если бы не была уверена в Вашей надёжности.

— Так зачем же Вы меня сюда привели?

Она посмотрела на меня так, что у меня перехватило дыхание.

— Вы мне нравитесь, — объявила она. — Это я попросила Домициана привести Вас к Маркусу, и вот — вы здесь.

Подобная откровенность показалась мне слишком уж деловитой. Такой подход со стороны девушки обескуражил. Кроме этого, на кону было моё будущее, место главы гильдии значило для меня куда больше. Я поднялся:

— Всё ясно. Уже поздно, я пойду.

Она, посмотрев на меня, сжала губы.

— Вы не можете же так вот просто уйти.

— Простите, домина. Я должен покинуть Вас.

— Значит, вы не хотите остаться?

— Хочу или нет, но иду.

Она подняла руки и поправила волосы тем притягательным жестом, который не может оставить равнодушным, если проделывающая его женщина смотрит на мужчину так, как смотрела на меня Прима. Но я нашёл в себе силы устоять.

— Останьтесь. Я так хочу.

Я покачал головой:

— Мне пора.

Она долго, изучающе смотрела на меня, без какого бы то ни было выражения, затем встала и пожала плечами.

— Ну что ж, Ваше решение… — Прима подошла к двери и потянула её на себя.

— Быть может, мы ещё когда-нибудь встретимся…

— Спокойной ночи. — ответила она вежливо.

Она улыбнулась и закрыла дверь. Её отрешённая улыбка преследовала меня всю дорогу домой.

* * *

В последующие дни я думал о ней постоянно. Я не делился с Зену историей о встрече с Примой на вечеринке, но она обладает наитием, и я заметил, как моя помощница озадаченно поглядывает в мою сторону.

В день Солнца я навестил её.

Когда она открыла дверь, я обнаружил, что онемел. Я мог лишь восхищённо таращиться на неё. Она же была спокойна. Спокойна и холодна. И одновременно до безумия соблазнительна. Пригласив меня войти, она предложила вина, и я с благодарностью осушил чашу.

— Через пару седмиц я уезжаю. Я зашёл узнать, не нуждаетесь ли Вы в чём-либо?

— Вы уезжаете?

Её голос прозвучал резко, будто мои слова её заинтересовали.

— Да. Еду в Финикию.

— С кем же?

— Один.

На ней была голубое шёлковое платье, светлые волосы в причудливых локонах рассыпались по плечам. Она выглядела притягательно, знала об этом, и улыбалась мне снисходительно.

Я толчком закрыл дверь. — Вы знаете, наши свидания добром не кончатся.

Она пожала точёными плечами:

— Вам совершенно необязательно оставаться со мной.

Я приблизился к ней:

— А я и не собираюсь оставаться.

— Кассий! — в нетерпении вскрикнула она. — Да успокойтесь Вы хоть на миг!

Теперь, когда я вновь был наедине с ней, моя осторожность вновь обнаружила себя. Одно дело — мечтать оказаться наедине с ней, и совсем другое — в действительности быть рядом с дочерью Льва Палат. Я пожалел, что пришёл.

— Послушайте, — начал я — мне нужно думать о работе. Если Ваш доминус прознает, что я провожу время с его дочерью, я пропал. Уж будьте уверены, он позаботится о том, чтобы я оказался на дне. Если не на морском, так на дне нищеты.

— Да разве Вы проводите со мной время? — наигранно удивилась Прима, округлив глаза.

— Это, как раз, необязательно. Достаточно будет одних слухов.

— Откуда бы узнать ему, да и есть ли у него интерес к подобному знанию?

— Он может узнать, что я выходил от Вас.

— Значит, Вы будете осторожнее, доминус Феликс.

— Эти заботы не по мне, Прима. Они угрожают моей жизни.

— Да Вы не поклонник Купидона? — Засмеялась она. — Мои возлюбленные мечтают не о работе, а обо мне!

Она подошла к столу.

— Вам калиды или воды?

— Воды, пожалуй.

Я наблюдал за девушкой, гадая, зачем я ей нужен. Она не казалась обделённой мужским вниманием.

— Ах да, Кассий, взгляните-ка на этот браслет. Я привезла его из Гардарики. Вы разбираетесь в украшениях? Не правда ли — чарующая вещь?

Она протянула мне руку с массивным браслетом на запястье. Он был из серебра, с какими-то сакральным орнаментами и выпуклым узором сверху.

— Ого! Действительно, — воскликнул я. — необычное украшение! Оно, должно быть, дорогое.

Она снова рассмеялась.

— Цена за него уплачена, действительно, немалая. — Она бросила лёд в оба кубка. — На старости лет будет, что проживать.

Я ещё раз взглянул на диковинный браслет. Мне вдруг пришло в голову, что домина Палат живёт, должно быть, не по средствам. Лев писал, что не хочет баловать дочь деньгами. Я знал расценки на таберны в центре города. Столик, заваленный всевозможными украшениями, одежда из дорогих заморских тканей… Как же одинокая девушка умудряется поддерживать подобный уровень жизни?

— Вы получили наследство?

Она заметно смутилась. Но это, непривычное для дочери Палат, чувство продлилось лишь мгновение.

— Хотелось бы. А к чему этот вопрос?

— Это конечно, не моё дело, домина, — сказал я, показывая взглядом на гору дорогих безделушек, — но всё это великолепие, наверное, недёшево? —

Она повела плечами:

— Наверное. Доминус Палат щедр.

Говоря это, Прима не смотрела мне в глаза. Я кожей почувствовал ложь. Я был этим заинтригован, однако, отложил обдумывание на потом, и переменил тему разговора:

— Так что, Вы планируете где-то осесть с этим богатством?

Она вновь отвела глаза, проявив нерешительность.

— Большую часть времени я планирую провести в Суррентуме.

— Суррентум? — Ответ меня озадачил. — Вы собрались в Суррентум?

Она мягко улыбнулась:

— Вы не единственный, кому необходим отдых. Вы когда-нибудь бывали в Суррентуме?

— На такой дальний юг я ещё не выбирался.

— Я сняла домус вблизи Суррентума. Он очень славный и уединённый. Я даже уже наняла одну горянку из близлежащей деревни, чтобы она мне готовила и убирала, а её муж — следил за хозяйством.

Я вдруг понял, что этот рассказ возник неспроста. Я бросил на Приму быстрый взгляд.

— Прекрасно. Когда выезжаете?

— В то же время, в какое и Вы во Фракию. — Она провернула браслет на запястье узором вниз, подошла и присела рядом со мной на скамнум. — И, так же, как и вы, я путешествую в одиночестве. — Она посмотрела на меня.

— Домина… — начал было я, но она опустила руку на моё плечо, останавливая меня.

— Я понимаю, что Вы чувствуете. Я давно не ребёнок. Я по отношению к Вам испытываю то же самое — сказала она. — Едем со мной в Суррентум, Кассий. Все уже устроено. Я вижу Ваше трепетное отношение к отцу и гильдии, но — гарантирую Вам полную безопасность. Я сняла домус, назвавшись женой доминуса Бландуса Северуса. Вы будете доминусом Северусом, партенопским купцом. Там нас не опознает никто. Разве у Вас нет желания… провести со мной… вдвоём… месяц?

— Мы не можем сделать этого, — возразил я, в душе понимая отсутствие препятствий.

— Не переживай, милый. Я все очень тщательно спланировала. Я поеду в наш домус в своей новой биге^[12]. Вы же приедете на день позже. Всё будет очень славно. Домус стоит особняком, на высоком холме, над самым морем. До ближайшего селения не меньше мили. При вилле есть сад с апельсиновыми деревьями и виноградом. Вам там понравится.

— Ещё бы, Прима, — признался я. — Мне уже хочется посетить это место. Но что будет с нами, когда закончится этот благословенный месяц?

Она рассмеялась:

— Если вы опасаетесь, что я ожидаю от вас предложения замужества, то тут Вам опасаться нечего. Замуж я не собираюсь. Скорее я, действительно, стану весталкой. Я даже не уверена в своих чувствах к Вам, Кассий. Но в одном я уверена — я хочу пробыть с Вами наедине этот благословенный месяц.

— Это заманчиво, Прима. Но это будет ошибкой.

Она прикоснулась пальцами к моему лицу и заглянула мне в глаза.

— Я только что вернулась из Партенопы, очень устала. Обсуждать больше нечего. Я обещала Вам безопасность и тайну. Теперь все зависит от силы Вашего желания. Думайте. Встретимся в Суррентуме. Если Вас не будет на вилле, я Вас пойму.

Она направилась к двери, держа светильник в руке. Неожиданно складка её платья опустилась на его огонь и мгновенно вспыхнула. Прима вскрикнула, огонь пожирал лёгкую ткань, причиняя девушке боль. Я метнулся к ней, лоскутами срывая горящую материю и топча её на полу. Когда с огнём было покончено, Прима схватила паллу и закуталась в неё. Однако, я успел заметить чёрный рисунок на её спине.

— Что это? — спросил я, указывая на татуировку.

Прима Палат потупилась:

— Это тартарский оберег. —

Я подошёл к ней:

— Подождите, Прима…

— Прошу Вас, Кассий, давайте оставим разговоры на потом. Нужно проветрить комнату. Либо Вы прибудете на виллу, либо нет. Вот и всё. — Она коснулась своими губами моих. — Спокойной ночи, доминус Северус.

По лестнице я спускался, уже твёрдо зная, что буду на вилле. Упругое, почти обнажённое, тело Примы в клубах дыма долго стояло у меня перед глазами.

Примечания

1

Обоюдоострый кинжал

2

Помещение сдаваемой внаём под торговые и жилые площади.

3

Многоэтажный дом.

4

Серв — раб. В данном случае — собственность гильдии.

5

Урпавляющий гладиаторской школой.

6

Гладиатор, предназначенный для боя с хищниками.

7

Бои лучших гладиаторов.

8

Носилки для переноса людей.

9

Женское одеяние в форме четырёхугольного пледа.

10

Короткая скамейка или широкий стул, вмещающие двух человек.

11

Скамья.

12

Лёгкая колесница, возница в которой праивт стоя.