Легенда о царице. Часть пятая. Царство мертвых

Василий Фомин

Сам не понимая каким чудом, но Вестник остается жив после бойни, устроенной царицей Нейтикерт в подземном дворце. Но чудесное спасение совсем не радует его, ибо потеряно самое главное – потеряна великая любовь царицы. Вестник решает отправиться в Дуат – Царство Мертвых – на поиски своей любимой, только вот он не знает, в каком облике существует в загробном мире его возлюбленная… Случай вскоре представился.

Глава вторая. Египетская кобра

Однако наслаждение от плаванья длилось не долго, его стало сносить течением к шлюзу и пришлось хорошенько поднапрячься в кроле, отгоняя навязчивую мысль о крокодилах, поспешающих на шум барахтающегося тела. Но, крокодилы в этот момент были заняты чем-то посторонним, и тут удалось обойтись без приключений, один, правда, пристроился, было сбоку, с явным намерением закусить, чем послали боги, но вестник, весьма раздраженно лягнул его в бочину, и обложил по матери Исиде, и вспрыгнул на чудовище сверху. Чудовище, падла, впало в истерику, и было радо избавиться от хищника случайно принятого за добычу. И вестник вскоре он очутился на берегу перед Инебу-Хедж и пошел вдоль высокой стены к реке.

Оп!

Сердце его так стукнуло, что он услышал его толчки через горло, как на львиной охоте. В том самом окне горел свет!

— О, боги, я не верю в чудеса, но я вас умоляю — сотворите чудо, ну хоть раз от сотворенья мира! — сказал богам вслух пораженный вестник.

Она стояла у окна и смотрела на великий Меннефер, погруженный в темноту разреженную вереницами факелов и живописными пожарами. Во тьме, почти у самых стен крепости неслась вода, но и сквозь этот гул пробивалось стрекотание цикад. Задергалась веревка, свисающая вниз, и сверху показались две ступни чудесным образом висевшие в воздухе. Так потихоньку появилось и все остальное.

Странник молча, как гусеница, раскачивался на веревке, глядя на женщину, стоявшую у окна. Светильники сзади освещали её стройную фигуру, но лицо оставалось скрытым, только блестели странным блеском глаза.

— Ты? — прошептал вестник, вглядываясь в фигуру. — Ты, моя царица?

— Да. — ответила она.

— Ты живая?

— О, да.

— Ты не умерла? Не исчезла из мира без следа?

— Зачем? Я умирать не собиралась.

Фигура в слабом ореоле света, протянула к нему руки. Вестник чуть качнулся.

— Сейчас, наверное, я получу очередной пинок? — спросил он.

— Не буду отрицать. И подтверждать не буду.

Женщина забралась на подоконник, приготовившись встретить вестника, и когда он качнулся на веревке к окну, ухватила его за схенти, рванула на себя, и они, кувыркнувшись через голову, полетели оба в зал и свалились на пол, спутавшись руками и ногами.

Сияющий взгляд, синих драгоценных топазов, воткнулся прямо в сознание вестника и он на время замер, сжимая в объятиях светловолосую девушку.

— Имтес! — наконец выговорил он. — Ты здесь откуда?

— Джедсегер. — Имтес обняла его рукой за шею. — А ты?! Разве ты не умер?

— Как видишь. Только не спрашивай почему — я не отвечу.

— Дорогой, а я иного от тебя не ожидала. — Имтес прищурила глаза. — Я знала, с самого начала знала, что ты очень умный и очень хитрый человек. Выглядишь, дурень дурнеем, а сам очень изворотливый и ловкий. — Имтес обхватила его локтем за шею и притянула к себе. — Дорогой, я аплодирую тебе. И почти что я тебя люблю!

— Я рад, что талант не остался без признанья. Один раз такое уже было — в Порфировых горах. Там меня тоже за своего посчитали.

— Знаешь, ты можешь мне не верить, но и я рада. Я, в самом деле, рада! А, кстати, мы так и будем на полу делиться впечатленьями от встречи? Или, быть может, сядем в кресла или сразу перейдем на ложе?

Вестник встал и Имтес, изящно протянула ему руку с узкой ладошкой, пальцы которой были украшены перстнями со вставленными халцедонами, агатами и ониксами, мягко переливающимися в свете светильников. Запястье её украшал браслет чернёного серебра с громадным розовым сердоликом.

— Ну. — требовательно сказала она.

Вестник поднял её, и Имтес прыгнула ему на руки, обхватив за шею.

— Неси. — приказала она глядя в глаза. — Неси меня на ложе. Цариц ведь носят на руках? Вот и носи.

— Ты уже царица?

— Практически — что да.

Вестник поднёс очаровательную блондинку к ложу и осторожно выгрузил. Имтес перевернулась с боку на бок, свободно, как на пляже разлеглась, подперев голову рукой, почти как Нейтикерт, и пристально уставилась на вестника своими голубыми топазами, толи с насмешкой, толи с торжеством.

— А помнишь, дорогой, что совсем недавно, мы вот так сидели, но с точностью до наоборот. Ты лежал, а я над тобой сидела, как ты сейчас, и ты крайне удивился, что пред тобой твоя жена. — Имтес засмеялась. — Мне уговаривать тебя еще пришлось, а ты брыкался, отнекивался, упирался. Рожками бодался, копытцами лягался, отмахивался хвостиком, а я, все-таки, уделала, тебя. Ха-ха, если бы ты знал, какой разговор предшествовал сей драме!

— Да, ты достойный противник.

— А, признаешь мои достоинства.

— Конечно! У тебя всего в избытке.

— Сейчас получишь. — Имтес не отводила сияющего взгляда.

— За что же?

— За правду.

— За это стоит. За это можно и убить.

Вестник вдруг обнаружил, что, в общем-то, даже рад видеть свою липовую и стервозную супругу. И взгляд её драгоценных глаз, уставленных в упор, по-прежнему приносит наслажденье, вызывая восхитительную изморось внутри организма. Имтес не отрываясь смотрела, словно решила окончательно загипнотизировать.

— Это так. — неожиданно сказала она.

— О чём, мой белоснежный лотос?

— О своих достоинствах. Их у меня значительно больше, чем у царицы.

— Почему к такому выводу пришёл лунный лучик? Вопрос ведь спорный.

— Потому, что у неё существенный есть недостаток, все достоинства на нет сводящий.

— О, царица наша, это вообще хитросплетенье, всевозможное соединенье всеневозможного.

— Да, — согласилась Имтес, — это так и есть! С одним лишь исключеньем — она была.

— Что?

— У неё есть огромный недостаток, который ты, до сих пор, похоже, так и не заметил.

— Похоже, ты мне его сейчас укажешь

— Обязательно!

— Ну, назови мне этот недостаток. У нее их масса, но какой самый самый?

— Ха-ха! Она великих достоинств дева, отрицать просто невозможно, но самый крупный ее недостаток — она мертва! И это очень преогромный недостаток, особенно по сравнению со мной.

Имтес закинула руки за голову и с наслажденьем потянулась.

— Живой быть хорошо. — сообщила она. — И на нынешний исторический момент (как ты любишь выражаться), именно я живая.

— А что ж тебя тогда так мертвая царица волнует.

Имтес вновь уставила взгляд на вестника.

— Меня? Да, Осирис с тобою! Меня она волнует? Она тебя волнует! Я же вижу. А тебе надо понять, что есть вещи, что необратимы и надо просто принимать, их так, как есть. Всё! Всё, Джедсегер — её уже не будет и лучше изгнать этот образ из сердца и посмотреть на то, что перед тобою, а не тосковать о том, что ушло во мрак. Я вижу, что она тебя всё ещё держит, и я тебя давно предупреждала, что б от неё держался ты по-дальше, иначе заберет она тебя с собой в могилу. Она ж так просто, одна, уйти не сможет, ей надо за собою утянуть народа кучу. Я ведь вижу, все прекрасно вижу, что и сейчас, она тебя зовет к себе, и, уж поверь, не потому, что ты ей очень нужен, а потому, что сущность такова её — все забрать, туда во мрак, потому что здесь, в царстве света, дать ничего она не может кроме крови, боли, разрушенья и страданья, и, самое смешное, что ты и сам все это знаешь, возможно, лучше, чем и я, ведь все это время с ней якшался, но никак не можешь сбросить её черного и мрачного очарованья. Я признаю, что оно у нее есть, но не стоит ли пересмотреть свое мировозренье?

— Опять ты все сказала верно и только подтверждаешь, что верно сказано и мной. Ты смотришь так, и ты права — она и есть именно такая. Да, она чудовищно жестокая, но не жестокая на самом деле, она просто безжалостная. Она чудовищно безжалостная, но справедливая. Она чудовищно справедливая, но… но, просто она справедливость иначе, чем все люди понимает. Я же смотрел иначе и поверь, видел царицу Нейтикерт совсем другую. Она совсем из другого мира, она просто пережила своё время и у вас, людей обычных, случайно оказалась. Она из времени титанов и титанид, не испытывающих жалости ни к кому но, и не жалеющих себя лично, и за это, хотя бы, они достойны уваженья. Себя царица не жалела, ни единого момента! Никто этого не сможет отрицать — более всего себя царица не жалела. Она единственная богиня, что я в мире видел.

— Значит, говоришь, другую видел? Мурлыкающую и воркующую, хочешь ты сказать? Такую, и я, о мой друг, видала. Так это была все та же хищная львица, пойми же, — суть-то по-прежнему звериная осталась. В чем разница, скажем для тебя, с урчаньем или рыком, или с мурлыканьем тебя утянут в ад Аменти?

— Ну, пусть и это будет верно, тебе то, что за дело, куда меня утянут в Дуат, Иалу или Аменти?

— Спасти тебя хочу, такой вот у меня каприз и вот такая слабость, той нравились убийства, а мне наоборот. — Имтес насмешливо посмотрела на странника и неожиданно приподнялась и, обхватив его руками, зашептала. — Мой дорогой, ты сам подумай, какой сейчас удобный случай, — Нейтикерт всех претендентов в могилу утащила, (и ей за это мое отдельное и огромное спасибо) престол владык Земель Обоих свободен и я единственная и законная (если в суть дела не вникать) наследница прошу тебя быть со мною рядом. Ты помнишь, как я была твоей женой, какое-то же время ты так думал, так скажи — хорошей я была женой?

— О, да, ты была великолепна.

— Я не только была, — я есть. В отличии от некоторых. На это обрати внимание.

— Да, всё получилось так, как ты и хотела — царица умерла, а ты жива. Нет больше Гора сына Ра и нет измены супруг Гора..

— Верно, теперь только ты и я без всяких повелений. Мы всё исполнили, как предначертано и никого не предали. Мы были верны царице Нейтикерт. До смерти! Далее уж верности требовать никто не вправе! Теперь пора за дело.

— О, да! Дел вам здесь теперь с избытком хватит, сейчас начнется свалка, бунт и драка.

— Драка так драка, значит подеремся. Будь же смелей, мой милый, я не верю, что ты боишься драки, ты же обладаешь тайным знаньем, давай построим все эти колесницы, катапульты, арбалеты, огнеметы, что там еще можно построить, ты же знаешь, как сражаться, лучше самых лучших наших полководцев. Я знаю, ты же предлагал все это царице, тогда ты действовать хотел и ты знаешь, что все это мне по силам сделать, ты знаешь, что я действовать умею, и кое-что из твоих планов уже осуществила — Та Ше наполнена, дамба построена — вода запасена на весь сезон. Мы с тобой неизмеримо богаты! Почти вся вода наша. Обрати внимание на мои слова — не я, а мы! Я верю, что победа будет наша, и МЫ с тобою непременно станем властителями Черной Земли.

— На такое предложенье я уже раз ответил — царица посмотри-ка на меня — какой же я властитель? — вестник улыбнулся.

— Ты? Ты будешь самый лучший и самый справедливый! Ты сам этого не понимаешь! Я, тебе отвечу по другому, — а кого бы ты хотел видеть правителем из тех, что были, и из тех, что теперь остались? Ты же хотел сей мир исправить — вот тебе возможность! Но ты все сомневаешься, все думаешь о ней. — Имтес взяла лицо странника в ладони и со странным сочетанием нежности и страдания сказала. — Поверь же, мой дорогой, у тебя нет просто выбора иного, не стоит больше сравнивать, прикидывать, решать, все решено и лучше будет, если ты поверишь мне на слово. Мы проживем прекрасную жизнь полную событий и приключений и я буду тебе самой лучшею женою и другом самым лучшим. Решай сейчас, через мгновенье будет поздно. Ты только, дорогой, подумай, что можешь упустить возможность изменить весь мир! На многие тысячелетия. Изменить! В лучшую сторону. Как ты и хотел! Это же твоя мечта! Ну, я же знаю, что ты хочешь изменить его, ибо то, что ты видел за пять тысячелетий тебе совсем не нравиться.

— Имтес, но я же говорил, что не вправе вмешиваться в исторический ход событий. Жить в истории можно сколько угодно — менять её нельзя. Последствия непредсказуемые будут.

— В жопу твоя историю. В задницу ее! — с египетской прямотой сказала Имтес. — И мордой в свиной навоз непредсказуемые последствия!

— Ты что, Имтес?!

— Я сказала — в жопу вашу историю и в задницу её последствия! Еще раз тебе повторить? Или хватит одного раза? С чего ты взял, ну, с чего, что вся ваша гребанная история, та, которую ты знаешь, есть верх мирового совершенства? С чего ж ты взял, что она вас приведет прямо мордой в райские Иалу? Нет, ну скажи с чего?! Ну, скажи, скажи? Я древняя египетско-ливийская дура, хочу услышать слово мудрости. Итак? Объясни, почему непременно будет хуже? И отчего решил ты, что тот зигзаг, что мы с тобой сейчас заложим, обязательно приведет к худшим результатам? Откуда это тебе известно? Почему же, обязательно, должно быть хуже? А может хуже быть уже не может? Об этом ты не думал? Так, как в твоем понимании дальше будет. Об этом-то подумай! На досуге, если время будет.

Вестник замер пораженный простотой и логикой рассуждений дамы диких теххенну. В некоторой растерянности он присел на ложе.

— Ну, вот, ты знаешь эту самую историю на тысячелетия вперед, так скажи мне честно — она предел совершенства?

Вестник, молча, покачал головой.

— Ну, может она улучшается год от года? К примеру, меньше крови льется?

— Крови пролили море и ещё моря прольют.

— Но все хотя бы люди стали сыты?

— До сих пор от голода люди мрут. А кое-где даже и от жажды. В нашем мире, сказочных свершений и баснословного богатства, кое-кому даже воды не хватает.

— Так может стали лучше сами люди?

— Ну, как сказать, я даже не знаю, мы себя считаем верхом цивилизации, а то, что было раньше — все полный отстой, в отношении морали.

— То есть это мы, с вашей точки зрения зверьё и дикари?

— Ну, есть такое мнение.

— А сам-то как считаешь? Ну, ты прожил у нас кое-какое время, и что? — сильно мы отличаемся от вас?

— Ох, дорогая Имтес, я даже и не знаю, у нас, знаешь ли, есть общепринятые нормы морали.

— И у нас есть. — свет в глазах древнеегипетской стервы почему-то пропал. — Вырубленны в камне и написаны в каждой гробнице — вдов не притеснял, у бедных не отнимал, будто у тех еще что-то отнять можно, да, и еще нищим помогал. Нищему помочь огромная заслуга — целая корка хлеба! У каждого сдохшего мерзавца так и написано. Вы следуете им? Ну, если честно?

Вестник, опять молча, покачал головой.

— То есть, я так понимаю: что зная истины простые, что известны уже нам, их недавно Нейтикерт перечисляла, вы за тысячелетия должны были бы стать равны богам, и жить в райских полях Иалу. А вы по-прежнему по уши в дерьме. По макушку. Почему не создали рай земной для всех? Да, хрен с вами, пусть не для всех, но хотя бы для работающих, для общества и государства? Отвечай! — Имтес затрясла за грудки Джедсегера. — Отвечай, придурок! Отвечай урод!

Вестник развел руками. Имтес с невыразимым презрением посмотрела на него.

— Так какого же ты хера, боишься изменить сущность мирового порядка, мой дорогой? Чего ты, так нежно бережешь, кучу огромную говна? Ты либо трус, либо ханжа.

Вестник закусил губу и порывисто обнял Имтес, изо всех сил прижав с себе.

— Имтес! — голос вестника слегка дрогнул. — Мой белоснежный лотос! Ты права. Во всём права. Да неужели же по-другому, будет хуже. Да неужели может быть хуже, чем всё это время было?! Неужели может быть хуже, чем когда мудрецов приговаривали к смерти за мудрость и за попытку понять сущность мира? Неужели будет хуже, чем когда зодчего, за сотворение чуда света, в тюрьму сажали и доводили до самоубийства? Да неужели будет хуже, чем тогда, когда государство, спасшего его героя, как предателя изгоняло? Неужели будет хуже, чем когда с какого-то банана посчитают великой царицу свой народ превратившей в скот, да так превратившей, что еще триста лет его делят на быдло и все остальное.

Имтес недовольно заводила плечами, высвобождаясь из объятий.

— Подожди-ка с объятьями и прочими лобзаньями. Ты не ответил на вопрос — кто ты? Я свои объятия кому попало не раскрою. Долг перед царицей Нейтикет я полностью исполнила, её я не предала, а теперь, после ее смерти, наступают другие отношенья.

— Послушай, Имтес, я как-то и не предполагал, что ты хочешь изменить будущее в лучшую сторону.

Имтес, чуть приоткрыв ротик, посмотрела на вестника.

— Знаешь, дорогой, на это будущее счастливое, я хотела бы пописать. Вот положи его передо мной, здесь перед ложем, общее будущее, счастливое для всех, я над ним присяду и написаю на него — вот таким образом я в него верю.

— Ух, Имтес! — вестник загоревшимся взором посмотрел на блондинку. — Ах, моя дорогая, а как же словеса, вырубленные в камне — не отнимал, не угнетал, не притеснял? Те, что ты мне только, что говорила?

— Хм? — Имтес с интересом посмотрела на вестника. — Ты это серьёзно? Нет, ну, в самом деле, ты действительно считаешь, что может быть будущее счастливое для всех? Ты настолько глуп, что в подобной глупости признаешься?

— Знаешь, Имтес, знаешь, моя дорогая, царица Нейтикерт, почему-то верила в эту глупость, — она даже точно знала, что либо всё для всех, либо ничего и никому. Страдание, значит для всех страдание, а радость — тоже для всех. Она не признавала избранность рая. Он знала только одну единицу измеренья — рай. Или — Ад! И все должны были этому подчиняться, пока не въедут, — что же им на самом деле надо! Мне кажется, что ты еще не въехала.

— И что же это такое нам тут вдруг стало надо? Ты это знаешь?

— Знаю! Всем нужен рай, поля Иалу, но… но, всегда за счет других. Рай каждому нужен, но только для себя. Ну, такова психология человека, — ну он не верит в рай, пока рядом не образуется ада. Для человека рай — в аде для другого человека.

— У вас там все такие?

— Разве у вас иные? По-крайней, мере ты именно такая.

— Да! У нас такие же. Но нас разделяют тысячелетия и мы вправе ожидать, что вы там, в будущем далёком, хоть чем-то отличаетесь от нас.

— А! — вестник махнул рукой. — Какое там. Но я не понимаю, если ты не хочешь мир улучшить, то за каким тебе бананом рваться к власти? Чего же ты хочешь?

Глаза Имтес вновь загорелись.

— Плевала я на мир! Я хочу власти! Полной и безраздельной власти. Я знаю совершенно точно, что с ней мне делать. Я уверенна, что распоряжусь ей лучше, чем другие. Я слишком долго ждала этого момента, чтобы упустить теперь его. Пеопи-Нефрикара был слишком стар для возможности влиянья на него и слишком древен для изменения порядка. Он относился к нам как к бабочкам и стрекозкам, порхающим по цветам — очень красиво, но это и всё. Меренра-Амтиесаф слишком уж рано ушёл за горизонт, и мы не успели овладеть им в полной мере, иначе не случилось бы такого. Он не привык еще слушать голос своих женщин, он по молодости лет считал, что мы только для услаждения его плоти, и больше ничего. Ему и в ум не входило использовать женский ум. Хотя даже наша малолетняя царица ему в интригах давала фору и предупреждала, да где там! Слушать повелителю девчонку, малолетку. Ну, да, умом ее он восторгался, как и всякий отец, но в слух принять… ну, это ж невозможно для мужского эго! А ты, думаешь, мы ему не шептали, не жужжали, не бормотали и не трандели, не зудели ежечастно? Да, блин, языки стерли, шепча о его «друзьях». А толку? Толку ни хера, потому, что Меренра-Амтиесаф был слишком молод, чтобы прислушиваться к нам и слишком благороден, чтобы поверить в предательство друзей. И еще, на беду его, слишком смел, чтобы кого-либо опасаться. А ты думаешь, Нейтикерт была бы другой, если бы ее отца не убили на ее глазах? А точно такой же была бы благородной дурой, начитавшись всех этих древних сказаний о героях. Но, а теперь с царицей… ну с царицей ты и сам знаешь ситуацию. И вот теперь! Теперь!

Имтес подскочила на ложе и схватила вестника за плечи.

— Ты! Теперь ты встанешь со мною рядом. У тебя, скотина, много знаний! Ты обязан это сделать, если только ты не болтун, если и вправду веришь в свои слова о лучшем мире. И ты сам знаешь, что вместе со мною сможешь это сделать. Или ты боишься крови? Ты трус?

Вестник покачал головой.

— Вот и славно. Мы будем действовать быстро и очень жестоко. Чем более жестоки мы будем в начале, тем спокойней будет жить страна потом. Нас ждут сражения, дальние походы и завоевания, великие строительства грандиозных сооружений. Ох, мой дорогой, если бы ты только знал, что я замыслила построить! Куду там Хуфу и Хефрен!

— О, Имтес, о, бывшая моя прекрасная супруга, откуда мы возьмём на всё это средства в обнищавшем государстве. Тут не хватит богатств твоего сепа.

— Ха! Ха-ха! Наше государство очень богато, только богатство находится, не там где должно. Мы вытрясем несметные сокровища из тех, кто растащил страну по своим уделам. Я вытрясу их вместе с головами и кишками. Где твои папирусы с доказательствами о сокрытии золотых рудников? Царица ничего не предприняла в этом направленье, а я завтра же арестую негодяев, и отдам под суд, а послезавтра их головы украсят вот этот мой стол. А послепослезавтра их богатства пополнят царскую казну.

— Имтес, их головы уже покинули тела. Царица всё же кое-что предприняла, но без всякого суда.

— О, ошибаешься, мой дорогой! — глаза Имтес разгорались всё ярче, а ногти впились в кожу. — Остались родственники, а за государственное преступление уничтожается весь род. Всё золото принадлежит царю! Только царю! Весь род государственных преступников должно извести под корень! Это закон! Наш египетский закон! Прямо сейчас пошлём отряды и возьмем под стражу всех уродов, пока никто не разобрался в чем суть дела. Собирай всех своих знакомых простолюдинов, с которыми любил якшаться и жрать пиво, им тоже найдется работа. Строй свои диковинные орудия, организуй войска. Что же ты выбираешь, дорогой?

Имтес затрясла вестника.

— Выбирай! Выбирай же Джедсегер — жизнь в огромном мире, полная событий или тоска о мрачной тени, исчезнувшей в бездне Аменти?

— Имтес, я останусь с тобой. Я сделаю всё что смогу.

— И ты забудешь Нейтикерт?

— Никогда.

— Не понимаю, дорогой. — Имтес прищурила глаза.

— Царица сейчас в вечности, а я остался здесь и должен прожить эту жизнь до конца, ибо этого царица и хотела. Ты права во всём — нечего болтать и не в чем сомневаться, надо изменять этот мир. Я проживу эту жизнь до конца с тобою рядом, до самой вечности, а там… впрочем, кто же знает, что будет там. Ты всё сказала и всё абсолютно верно, забыла лишь одно.

— Что же?

— Так, малость.

— Что именно, мой дорогой?

— О любви ты ни слова не сказала.

— Дорогой, — Имтес чуть улыбнулась, — я тебе говорю о серьёзных вещах, а ты о всякой ерунде.

— А именно это для меня и важно. Если есть любовь, хотяф бы на срок одной жизни, то все у нас выйдет. Всего мы достигнем на срок хотя бы одной жизни.

— Послушай, но это же чепуха.

— Получилось очень странно. У Нейтикерт была любовь и она меня постоянно прогоняла и кроме любви ничего не предлагала и не просила. Ты же зовешь с собой и предлагаешь всё — весь мир и целую жизнь, всё кроме любви.

— Любовь? — прошептала Имтес, как-то притихнув и даже чуть опустив взгляд.

— Обязательно. Это всего лишь на одну жизнь.

— Тебе нужна моя любовь? — Имтес подняла печальные глаза. — Любовь принцессы Техенну?

— Конечно. Иначе не будет разговора.

Звон пощёчины раздался очень неожиданно.

— Такая подойдет? — участливо спросила она и отвесила ещё одну оплеуху.

— Любви моей захотелось. — прошипела Имтес и подскочила словно её кольнули в попку, руки её замелькали с такой скоростью, словно она решила переплыть бурные воды Хапи на одном дыхании.

— Скотина подлая! — заорала она. — Вся перед ним обнажилась. До трусов разделась. И трусы сняла. И все позы поменяла и всё скотине мало! А оно всё кочевряжется — любви теперь ему давай, гамадрилу! Ну, на! — получи любви по наглой морде!

Имтес, закусив губу, со скрюченными пальцами кинулась на вестника, и они покатились по ложу, брыкаясь и извиваясь.

— Дорогая, что с тобою! — кричал несколько растерявшийся вестник, с весьма переменным успехом уворачиваясь от звонких ладоней почему-то не желающей влюбляться Имтес. — Я не хотел тебя обидеть!

— Любви тебе, козлу! — вопила Имтес. — Мало, сука подлая, меня со всех сторон оттрахать, надо ещё в рот засунуть и на рожу кончить! Так получи к любви закуску. Нравиться?! Ну, так не стесняйся я щедро угощу и этим — на, ешь еще.

— Да, Имтес! Хватит. Обойдемся без любви, я не думал, что это тебя так расстроит.

Вот уж этого говорить, ну, ни как не следовало.

Имтес на мгновение замерла с открытым ртом и, некоторое, время, молча, созерцала вестника.

— Значит, обойдешься? — спросила она, наконец. — Без моей любви. А только что просил, как жизни! А оказывается вполне можно без нее и обойтись. А почему и нет? Тоже еще фигня какая! Любовь Имтес принцессы техенну! Вот еще херня какая! Какая-то любовь.

— Ой, прости Имтес, я сказал какую-то фигню. — как и всякий мужчина он совершенно не понимал женщин.

Он обнял разъяренную женщину и нежно притянул к себе, чего, в общем-то, тоже делать не следовало — Имтес с наслаждением вцепилась ему в грудь зубами.

Вестник завопил и бросил энергичную даму, но теперь уж она обхватила его руками и присосалась словно вампир. С шипеньем произнеся вполголоса несколько ругательств на исконно русском языке, он попытался разжать челюсти красавицы, но получил только лишний укус за палец. Он уже начал было прикидывать, не придушить ли слегка дорогую Имтес, как она отпустила его, очевидно насосавшись, или просто ей не хватило воздуха. Она подняла вверх улыбающееся лицо с измазанными кровью губами, объемистая грудь покинула пределы голубого платья и терлась о живот странника, а великолепная принцесса загадочно пообещала:

— Ну, как не мало, ли тебе, мой дорогой, любви? А то сейчас ещё добавлю.

И на четвереньках быстро поползла по кровати к столику. Странник, не желая выяснять какие еще сюрпризы его ждут, ухватил ее за ногу потянул к себе и из под платья плавно выплыла попка взбесившейся стервы.

Имтес, однако, принялась неистово брыкаться, и страннику пришлось навалиться сверху на, лишь теоретически одетую, девицу. Предполагаемая царица в ответ на это неистово извивалась и брыкалась, будто ее насильно лишали невинности, и призывала на голову странника всех демонов египетского ада, что было достаточно страшно, ибо имена их были не менее жуткими, чем демонов средневековья, но гораздо более понятными, прагматичными и ужсными.

Однако вскоре, поскольку они оба практически были нагие и очень тесно друг к другу прижимались, брыкания принцессы несколько видоизменились. Они как-то стали более размеренными и плавными, попка ее под странником зашевелилась, и начала его подталкивать. Имтес принялась постанывать и глубоко задышала, а так же головка ее запрокинулась вверх и руки странника ослабили захват.

— Подлец. — миролюбиво сказала принцесса.

Видимо начиналось действие шунну. Самого дьявольского изобретения мужчин. Из-за которого женщина с ума сходит от простого прикосновения к точке схождения ног.

— Мерзавец. — добавила она через некоторое время. — Пусти меня, скотина, я повернусь. Хочу тебя видеть. Твою мерзкую рожу.

Имтес под ним перевернулась и, глядя почему-то с грустным торжеством, словно прощаясь с какой-то мечтой, протянула к нему руки, притянула ближе, левым локтем обняла за шею и некоторое время лежала, молча и не шевелясь.

— Значит без любви у нас с тобой никак?

Затем вздохнула, что-то нашарила правой рукой, и странник почувствовал укол в плечо.

Повернув голову, он увидел змею, впившуюся в него и попытался сбросить, но Имтес ладонью прижала ее голову еще плотнее, не позволяя вытащить клыков, и обхватила вестника ногами, другой рукой все так же обнимая за шею, зашептала на ухо:

— Так отправляйся же в ад, к своей возлюбленной царице. Зачем ждать ещё тебе целую жизнь. Неужели я не найду другого?

Вестник, наконец, оторвал руки Имтес от себя и от змеи, а змею от себя и, держа последнюю перед собою, рассмотрел. Прекрасная желто-охристая египетская кобра. Та самая, что избавила от позора жизни последнюю царицу Египта Клеопатру. Укус практически безболезненный.

— Ну, здравствуй Ная Гая! Привет тебе, моя подруга. В истории ты уже встречалась и в ситуации весьма похожей.

Он взял змею и за хвост и посмотрел, примеряясь на принцессу. На лестнице нарастал какой-то шум, и вообще, снаружи что-то происходило, но они все это пропустили среди пощечин воплей и объятий и рук принцессы, и влаги ее глаз. Странник накрутил ей на шею змею и потянул за шею и за хвост.

Имтес смотрела все так же презрительно без всякого страха. Лицо ее со вздернутым ливийским носиком, с румянцем на щеках выглядело девственно невинным, если бы не кривая усмешка, да и вообще все остальное было великолепно: крупная грудь раскинувшаяся в стороны, узкая талия, не очень широкие стройные бедра, светло-русый курчавый треугольничек у схождения длинных ног. Ну, натуральная блондинка.

— Ну что? Ждешь чего? — спросила Имтес, в упор глядя горящим взглядом. — Не умеешь убивать? Жалко меня? И вправду никакой из тебя правитель.

Да, египетская дама отличалась от своих пятитысячелетних потомков, — те верещали бы перед лицом смерти, и просили бы пощады, а эта высказывала полное презрение и смеялась в лицо смерти. Мысль о пощаде просто не приходила ей в голову. Она знала, как надо умирать. Она знала, что пощады за это не бывает. К чему же унижаться в неосуществимых просьбах. Да пошли вы все!

— Имтес, убивать — наука не из сложных. Оживлять, по-моему, будет намного сложнее. Именно по этому, я предпочитаю обходиться без убийства. Живи себе на здоровье!

— Что? — через некоторое время неестественно глухим голосом спросила Имтес, приготовившаяся к смерти.

— Я говорю, оставайся жить. И так уж слишком много трупов.

— Ты… ты, сволочь, меня даже не убьешь?

— Ну, я не Шекспир, чтобы нагромоздить такую кучу трупов. Живи себе на здоровье. Ну, должно же быть хоть какое-то отличие за тысячелетия.

Вестник улыбнулся. Вполне искренне..

— Я сунулся в ваше время, не очень хорошо изучив его. Ну, вот и результат.

— О, боги!

Имтес метнулась к столику, странник сделал вялую попытку ее задержать, но справедливо решив, что худшее принцесса уже сделала, остановился. Имтес схватив со стола обсидиановый нож, на четвереньках поползла по кровати к страннику. С небесно синими глазами, окровавленными губами, с колыхающейся объемистой грудью и с ножом в руке она была великолепна.

— Ты что, дорогая, неужели так уж, невтерпеж?

— Нет, нет постой, дай плечо может быть еще не поздно. Я…я не хотела… ну, по крайней мере, именно тебя… ну, так получилось…

Имтес полоснула по змеиному укусу ножом и припала к ранке губами.

— Не трудись Имтес, конечно, уже поздно. Господин Джедсегер, на сей раз доигрался и довыпендривался. — сказал странник, но сопротивляться не стал, — сосущая кровь женщина доставляла ему и физическое и эстетическое удовольствие, которых оставалось в этой жизни уже совсем немного.

Разомлев, он даже погладил ее по волосам. «Ну что ж — думал он — а не плохая все же смерть, она, оказывается, бывает и красивой, а там за той чертой, кто знает, может, ждет меня царица и попаду из объятий одной красавицы прямо в объятия другой».

Однако получилось все не так, как чинно и торжественно как планировалось, впрочем, как и всегда.

Нарастающий снаружи шум, гул и гам внесся в царские покои вместе с толпой его производившей.

— Ну, так и думал — этот парень опять с девчонкой, ух ты, смотри, как присосалась, а хороша чертовка! Ты смотри белобрысая какая!

Странник и принцесса удивленно обернулись. В зал вливались революционно настроенные массы, весьма прихотливо вооруженные всяческим дрекольем и сельскохозяйственными орудиями, но кое-где мелькало и настоящее оружие. В первых рядах с солидной кувалдой, шел кузнец Энеджеб.

— Что такое!? — Имтес поднялась на кровати в рост, не смущаясь ни мало своей наготы. — Как посмели, ничтожные рабы! Все ниц падите на землю, в пыль, под мои сандалии.

И хоть на Имтес не было никаких внешних атрибутов власти, толпа и в самом деле рухнула на пол. Кроме кузнеца продолжавшего подходить ближе.

— Друг мой, не доведут тебя эти бабы до добра, ты пропустил самое интересное, такая славная была драчка, а что это за девица стройная такая, ну-ка познакомь.

— Друг мой, а здесь тоже было интересно и тоже с дракой. Знакомлю: Имтес — это, Энеджеб, кузнец из самых лучших. Энеджеб — здесь Имтес принцесса техенну и супруга Гора.

— Ух ты, блин, и правда, Имтес! — кузнец с благоговением оглядел принцессу в натуральном, так сказать виде, несколько задержавшись взглядом на точке схождения ног и, спохватившись, добавил. — Приветствую супругу Гора.

— Перед тобою повелитель! А ну-ка быстро мордой на пол или задом на кол и выбирай быстрей что для тебя приятней. — притопнула ножкой Имтес.

— Да тут такое дело, моя госпожа Имтес, что-то мои шея и спина перестали гнуться. — несколько смущенно сказал кузнец. — Я думаю это от того, что меня, наверное, где-то просквозило.

— Имтес, и ты, мой друг, давайте-ка субординации вопросы вы решите чуть попозже, мне некогда, я тороплюсь на встречу, которую не отменить.

— Вот тоже, опять он торопится, хрен такой, уж сделай милость, задержись приятель, вишь, тут какие дела творятся. Нам необходимо руководство знающего парня из народа.

— Мне очень неудобно перед тобой, друг мой, вы тут, конечно, наворочаете черти чего, но у меня не выйдет задержаться, меня, тут видишь ли, еще одна красавица поцеловала, да, блин, как ты выражаешься, крепко, вот эта самая — странник поднял кобру, которую до сих пор держал в руках. — По имени Ная Гая, сам понимаешь, какие уж теперь задержки, мои часы по пальцам можно перечесть и пальцев на одной руке с избытком хватит.

— Нет, Небсебек… ну, а как же… постой… это что же… а почему…

— Вот именно, друг мой, и я того же мнения.

— Но, ведь у нас, только — только, жизнь сейчас начнется, без этих всех властителей, правителей, владельцев и прочего подобного всего говна, ты сам же говорил, что жизнь будет счастливая в мире и покое, в труде каждого для всех, и всех для каждого, и что может быть лучше, да почему же именно сейчас, ты нас покидаешь.

Странник, протянув руки, хотел сойти с кровати и подойти к кузнецу, но спотыкнулся и полетел на пол, выпустив из рук кобру, которая тут, же грациозно скользнула под кровать. Энеджеб, отставив объемистую задницу, принялся шарить под царским ложем кувалдой, намереваясь выгнать кобру наружу и прибить.

— Оставь ее, приятель. — спокойно сказал вестник, чувствуя легкое онемение в кончиках пальцев, яд принялся за дело. — Оставь, право слово! Возможно кто-то из ее потомков дальних, последней царице Черной Земли поможет избежать позора. Не хочешь же ты лишить свою царицу возможности умереть с честью. По крайней мере, башку сей гадине расплющив, меня ведь ты все равно здесь не удержишь. Это два действия абсолютно не связанные с собою.

Кузнец опустился на колени и приподнял странника.

— Да мне эти всякие царицы! Да пошли они все на хер! Нет, подожди, друг мой, не уходи. — голос у Энеджеба дрогнул. — О, Боги, что же теперь будет! Не оставляй меня, друг мой! Я не знаю, что мне делать дальше. Я так надеялся, что мы будем вдвоем.

— Эй, эй кузнец, ты чё на самом деле! Еще нам двум, обоим мужикам, не хватало разреветься. — вестник шлепнул кузнеца по плечу. — И это с нашими-то рожами: твоею — кирпичом и моею — фиг поймешь какой, а ну, смотри-ка, повеселей, а то ведь от такой вот кислой рожи еще быстрее сдохнешь, а остальные на нас глядя со смеху помрут.

— Конечно, я готов рыдать и выть, от того что ты меня бросаешь. Как же теперь мир справедливости и счастья?

— О, мир справедливости и счастья! Да, в самом деле, с ним-то как же. — вестник замолчал закусив губу. — Друг мой, вы непременно его построите, я в это очень верю, нет, не так — я знаю это совершенно точно, ты ж знаешь, что будущее для меня открыто, поверьте только в это сами. Ну, все, твоя смурная харя, мне до смерти надоела, давай-ка лучше тяпнем по чуть-чуть, тем более у нас прекрасный повод.

— Какой же сейчас может быть повод?

— Как это какой, ну ты чё, брателла, а мои похороны и поминки для тебя, что, не подходящий повод? Ай да друг! Вот уж спасибо за сочуствие!

— Ну, шути так Небсебек. Не надо!

— А кто тут шутит? Мне просто редкий выпал случай, я пропускать его совсем не собираюсь, такое, прямо, скажем, случается совсем не каждый день. Так что по быстренькому, распорядись насчет носилок то да се. Ты уж прости, но вам придется отнести меня в носилках, а, то что-то непонятное у меня с ногами, хотя я и совсем не пил сегодня, да и неудобно вроде бы — идти покойнику к гробнице своим ходом.

Поскольку, Энеджеб все же пребывал в растерянности, Имтес произнесла:

— Если ты действительно все так закончить хочешь, то я распоряжусь, конечно, если эти охламоны, не перебили всех во дворце.

Имтес за прошедшее время успела надеть свое голубое платье и в настоящий момент сидела перед медным зеркалом, подводя сурьмой брови и алой помадой губы.

— Да, пожалуй, так будет естественней всего, но у меня есть условия и первое из них — чтоб никакой бальзамировки, это раз уже пытались делать и мне это страшно не понравилось, а второе — отнесете меня туда, куда я укажу.

— Вот я сама б никак не догадалась!

— Ну, так быстрее начинайте праздничные хлопоты.