17 левых сапог

Вацлав Вацлавович Михальский (1966)

Роман «17 левых сапог» (1964–1966) впервые увидел свет в Дагестанском книжном издательстве в 1967 г. Это был первый роман молодого прозаика, но уже он нес в себе такие родовые черты прозы Вацлава Михальского, как богатый точный русский язык, мастерское сочетание повествовательного и изобразительного, умение воссоздавать вроде бы на малоприметном будничном материале одухотворенные характеры живых людей, выхваченных, можно сказать, из «массовки». Только в 1980 г. роман увидел свет в издательстве «Современник». «Вацлав Михальский сразу привлек внимание читателей и критики свежестью своего незаурядного таланта», — тогда же написал о нем Валентин Катаев. Многие тысячи читателей с неослабеваемым интересом читали роман «17 левых сапог», а вот критики не было вообще: ни «за», ни «против». Лишь фигура умолчания. И теперь это понятно. Как писал недавно о романе «17 левых сапог» Лев Аннинский: «Соединить вместе два „плена“, два лагеря, два варианта колючей проволоки: сталинский и гитлеровский — это для тогдашней цензуры было дерзостью запредельной, немыслимой!»

XIII

Николай Артемович открыл ключом высокую белую дверь, на которой висела маленькая черная табличка «Зав. кафедрой», и, учтиво пропустив вперед себя Адама, вошел с ним в свой кабинет. Это была большая, идеально чистая комната с высоким потолком и белыми застекленными шкафами вдоль стен.

— Присаживайся! — тоном радушного хозяина сказал Николай Артемович.

Они уселись друг против друга. Николай Артемович сдвинул к одной стороне стола аккуратно сложенные стопки специальных книг и брошюр и поставил на освободившееся место причудливой формы бутылку и рюмки.

— Ром! — сказал он радостно. — Настоящий, ямайский! Приятель из командировки привез. Ты и не пивал еще такого!

— Откуда нам такое пивать…

— Так за твое рождение! — сказал профессор, высоко поднимая рюмку. — Будь здоров!

— Большое спасибо вам! — поблагодарил Адам и вслед за профессором выпил пряный и показавшийся ему очень невкусным ром.

— А закусить нечем — не обессудь, — сказал Николай Артемович, — придется рукавом, как старым пьянчугам.

Сидели молча, каждый думал о своем. Николай Артемович думал о своей большой богатой квартире, совершенно опустевшей после смерти жены. Вспоминал о том, как умирала его жена и как в последние дни перед смертью не хотела его видеть. Всегда подчинялась, а перед смертью восстала. Он — в палату, а она отвернется к стене и просит: «Уйди, уйди, пожалуйста!» Так и умерла не простившись.

Николаю Артемовичу было тяжело и как-то зябко, может быть, оттого, что он привык к любви своей жены, привык к тому, что она боролась за него с другими, дорожила им, унижалась перед ним, ревновала и дипломатично скрывала свою ревность — одним словом, создавала ему постоянное впечатление того, что он очень ценен. «И Лиза что-то не та стала…» — неприязненно и в первый раз неуверенно подумал он о Лизе.

— Ну что, по третьей? — сказал он, поглядев мимо Адама, и, не слушая, что тот ответил, налил рюмки.

Ветер на дворе заметно стих, и было видно в раскрытое окно, как очищалось небо и проступали скрытые прежде тучами звезды.

После третьей рюмки синие глаза Николая Артемовича потеплели. «Лиза образумится, образумится. Все будет так, как я хочу! — уже с обычной своей уверенностью и жесткостью подумал он о Лизе. — Женюсь на ней — она заслужила это, право, вполне заслужила!»

— Она заслужила, вполне заслужила, — довольный своим добрым решением, вслух сказал Николай Артемович.

— Что вы сказали? — спросил Адам.

— А? Ничего, ничего, это я так. Неужели вслух сказал?

— Вслух, — подтвердил Адам.

— Старею, — усмехнулся Николай Артемович, показывая крепкие белые зубы, — старею… А ты-то чего не женишься? — вдруг спросил Николай Артемович Адама, чуть прищурившись, отчужденно глядя ему в лицо.

— Я?! — Адам настолько оторопел от этого вопроса, что даже и не знал, что ответить, но, точно почувствовав, уловив ход мыслей профессора, сказал то, что Николаю Артемовичу было приятно, потому что совпадало с его решением.

— Живое о живом, — сказал Адам, — живое о живом должно думать, а я что…

— А ты что? Помер, что ли? Живой труп, что ли? — резко перебил его профессор. — Тебе сейчас самый раз бабку найти! Вон хоть та, что внизу стоит нянька, чем плохая? — Голос Николая Артемовича становился все веселее. — Хочешь — мигом сосватаю! А там, на тебя глядя, и я, может быть… А?

Совсем развеселившись, Николай Артемович налил еще. Адам молча улыбался, ему было и неловко за себя, и радостно за Николая Артемовича. «Вот он и отмяк уже, а то ходил черный весь после того, как жена умерла, а теперь отошел. Жениться, ей-богу, жениться надумал. Ну и хорошо! Живое — о живом. Парень он крепкий», — как о сыне, подумал Адам о своем покровителе.

— Это ему об этом не надо думать! — вдруг указав поднятой рюмкой на скелет высокого мужчины, стоявший в стеклянном шкафу, сказал Николай Артемович, дружески подмигнув Адаму. — Ровесник твой, между прочим. Ну, за твой день рождения! За твое здоровье!

Адаму стало не по себе от этого жеста профессора. Он еще раз взглянул на скелет в шкафу, который прежде не замечал, и снова предчувствие чего-то дурного и неизбежного взяло его за горло, стеснило грудь. Четвертую рюмку он выпил с трудом, против своего желания.

Неожиданно резко зазвонил телефон. Профессор снял трубку.

— Слушаю. Я… Конечно. Для тебя всегда свободен. Да. Жду. Встретить? Ты здесь? Хорошо. — Николай Артемович положил трубку. — Не придется нам с тобой посидеть: сейчас ко мне один человек придет, не обессудь. — Он встал и своей легкой юношеской походкой прошелся по кабинету. — Ты червей подкопай. В воскресенье обязательно пойдем на рыбалку, обязательно. Ну, а сейчас иди, не обессудь — занят буду.

В дверь стукнули, и порог кабинета переступила высокая молодая женщина. Сердце Адама тяжело ухнуло: «Лиза? Может, с внучкой что?» Поймав на себе недоуменный взгляд ее черных блестящих глаз, Адам почувствовал, что тревога его о внучке напрасна, что другая забота привела в этот кабинет его дочь. Громко стуча колодяжкой, забыв попрощаться, Адам вышел, спустился на больничное крыльцо.

Вот и снова он увиделся с дочерью, с дочерью, которая не подозревала о том, что он ее отец, для которой он был чужой и нелепый больничный сторож.