Ведущая на свет

Вера Волховец, 2020

Я работаю ангелом. Получается паршиво. Я освободила опаснейшего из всех заключенных демонов. Ему триста лет, и он – зло во плоти. Так говорят мне. Вот только я в это не верю. Я верю в него. И пусть он опасен, пусть – несносен, пусть по натуре – неисправимый бесстыжий паршивец. Я не боюсь. Я выведу его на свет. Чего бы мне это ни стоило…

5. Коза отпущения

Я прихожу в себя и осоловело смотрю в белый потолок лазарета. М-м-м, какие радужные перед глазами плывут круги, как художница, я, разумеется, в восторге.

А как я…

Я помню “Прости, малышка”, хриплым шепотом выдохнутое мне прямо в ухо.

Я помню тяжесть тела демона, что прижимал меня к земле, не давая вырваться. И страх, которым сводило всю мою душу, всю меня, кажется, даже гортань сводило судорогой ужаса.

И боль под ребрами, справа, я тоже помню.

Он меня отравил? Генри?

Честно говоря, первый раз меня травил демон. Говорят, что чем сильнее демон, тем дольше потом отходишь после отравления, дольше восстанавливаешься от противной слабости.

А еще от яда демона начинает чесаться противное желание поступать неправильно. Грешить.

Хотя сейчас, пока я лежу и смотрю в белый потолок лазарета, из желания грешить у меня, пожалуй, шевелится только лень. Вообще неохота шевелиться. Хочется закрыть глаза и проспать еще часа три. Или шесть.

На постели я сажусь рывком.

Просто потому, что если это делать медленно — обязательно захочется вернуться на подушку. Это как дернуть пластырь, да. Либо резко, либо никак.

Правда, за резкость меня самочувствие тут же карает, потому что радужных кругов перед глазами становится больше.

Приходится посидеть и подождать, пока в голове перестанет звенеть, пока сквозь этот цветной туман начинает проступать контур окружающего меня мира.

Зал Лазарета сумрачен, по всей видимости, уже вечер. Зал — общий, сюда стаскивают всех отравленных слегка, чтобы дежурная сестра милосердия (ну или брат милосердия, да), отчитывая исцеляющую молитву, действовала сразу на всех. Я — все в тех же “не форменных” шортах и топе, в которых и выходила на свое “дежурство”.

И… Ну не то чтобы я не знала, что отравленных демонами работников действительно много — те, кто работал на сборе душ и на задержании демонов, регулярно попадали сюда, но… Как-то вокруг меня много народу на койках лежит…

Медсестра, что читает молитву, на меня не отвлекается. У нас тут порядки такие, что, если встал и пошел, значит, можешь и сам разберешься, что тебе делать дальше. Как уже говорилось, умереть второй раз нельзя.

Я шагаю между кроватями и выглядываю Джона. Боже, я боюсь за него сильнее всех прочих, я же помню — Генри хотел истощить его душу, и, если он отравил меня, значит…

Значит, никто и ничто ему в истощении души Джо помешать не мог. Так?

Джона я не вижу. И это лишь усугубляет мою тревогу, потому что это может значить еще и то, что Джона отравили не “слабо”, а истощили совсем, выпили. А значит, он, даже будучи серафимом, от этого восстановится не быстро.

И это из-за меня.

За стойкой дежурного — субтильный паренек, и на бейджике у него написано “Алан Даллас”.

Мне раньше было бы странно, мол, Чистилище и бейджики, но этот мир не отстает от человеческого ни в чем, что касается функциональности. Ну только рекламных экранов тут нет, и то, наверное, потому, что никто не догадался лить на них слоганы, типа “Поработай сегодня — и порадуйся своей кредитной сводке завтра”.

— Алан, здравствуйте, а можно узнать, нет ли среди пациентов серафима Джона Миллера? — быстро тараторю я, потому что вообще-то не особенно люблю отвлекать людей, а у дежурного такой загнанный вид, что его беспокоить попросту жалко.

— Не могу помочь, — без особой охоты откликается Алан, высовываясь из ящичка с карточками, который разбирал, — в этом отделении только работники младших рангов, а по серафимам информацию не дадут ни вам, ни мне. Секретность.

Печально. Значит, для того, чтобы что-то понять, мне нужно добраться до работы? Если меня доставили в Лазарет, то там-то уж точно должны знать, что случилось.

— Жетон можно забрать? — вымученно улыбаюсь я, ощущая лишь новый приступ беспокойства. — Последние цифры номера четырнадцать, двадцать,семьдесят шесть.

— Святая Стража? — Алан ныряет в один из ящиков своего стола. — Много от вас поступило народу вчера. Одних низкоранговых четырнадцать человек. Говорят, сбежал кто-то опасный?

— Ага, — я киваю по инерции, ощущая, как посасывает под ложечкой. Вчера? Я, получается, больше суток тут провалялась.

Генри сбежал. Судя по всему — с концами. И четырнадцать человек… Одних только “низкоранговых”. А сколько тех, кто выше?

И все сильнее, все громче верещит в висках, бьется об стенки моей пустой черепушки мысль: “Агата, что ты натворила?”

Рабочий свой жетон я все-таки забираю. Не тот, который нужен для того, чтобы путешествовать на верхний слой Лимба — об этом в моем состоянии и думать не стоит. Все эти жетоны хранятся только в Департаменте Святой Стражи и никогда не покидают его стен. А для путешествия между слоями необходим простой ключ-жетон работника Чистилища.

Да-да, слоями. Чистилище, по своей сути, напоминает луковицу, и слой с заточенными демонами — это самая сердцевина Лимба.

Зачем кто-то так заморочился, зачем создавал эту странную слоистую структуру нашему миру?

Дело было в Чистилищном солнце, в основном. На разных слоях оно светило по-разному. И по-разному иссушало греховный голод у обитателей слоев. На моем слое — втором по глубине — солнце иногда доводило меня до мигреней. Ну в периоды, когда я основательно искушалась послать всю эту работу к чертовой матери. Такое хоть и редко, но случалось.

Лазарет находился на нижнем слое, потому что отравленных берегли.

И я понимаю почему, потому что стоит только закрыть глаза и сжать между пальцами жетон, ощутить, как бегут по коже теплые волны девяти слоев, которые я пролетаю за девять секунд — и стоять на солнцепеке нашего слоя мне становится тяжело.

Нет, все-таки самым лучшим решением было бы пойти к себе, в мою квартирку в чистилищном общежитии №719 и лечь полежать, и все-таки я материализую крылья, чтобы быстрее добраться до здания нашего Департамента.

Охраной верхнего слоя занимается Святая Стража, и я даже не сомневаюсь, что именно они доставили меня и других пострадавших в Лазарет — они точно в курсе, что случилось с Джоном. И с мистером Пейтоном, конечно. И… Про Генри я тоже хочу узнать все-таки.

Я была уверена, что говорю ему правильные слова.

По крайней мере, в Кодексе Святой Стражи действительно было про “сошедший с креста достоин веры”. Но…

Почему-то же Артур и Джон хотели вернуть Генри на крест…

В нашем Департаменте непривычно тихо. Даже для вечера, точнее, особенно для него, обычно в это время работники возвращаются со своих смен, идут смывать дневные метки, писать отчеты о прошедшем дне.

Сейчас же — да, сдающие смены есть, но как-то очень много.

И, завидев меня, дежурная по приему смены Лили удивленно встряхивает кудрявой русой челкой.

— Агата, разве тебя не доставили в лазарет?

— Привет, — я измученно киваю, — да, я оттуда.

— Так быстро восстановилась? — недоверчиво спрашивает Лили. — Мистер Пейтон оставил прогноз на твое восстановление не раньше чем к концу недели.

— Мистер Пейтон? — у меня нет охоты объяснять то, чего я особенно не понимаю, поэтому я цепляюсь за важную для меня информацию. — Он цел? Восстановился?

— Да-да, полчаса назад вернулся из рейда, — Лили торопливо закивала. — Агата, тут такое творится… Хотя чего я тебе объясняю, ты, должно быть, в курсе.

Я запоминаю слово “рейд”. Потому что до этого дня я ни о каких рейдах, в которые ходил мистер Пейтон, не слышала.

— Честно говоря, не очень я в курсе, — вздыхаю я. — Знаю только, что был амнистирован демон из исчадий.

— Не амнистирован! — Лили качает головой. — Числится сбежавшим. Агата, ну какие амнистии для исчадий, ну ты же знаешь — демонам с двойным кольцом в печати амнистия не полагается. А у исчадий их три.

— Ну с креста же он сошел…

— Ну… — Лили неопределенно пожимает плечами, — он просто очень сильный был, и оковы его не удержали. Так говорят.

— Много пострадавших? — я решаю перевести стрелки. О моем участии в освобождении Генри не сказали? Интересно, это потому что я ни при чем или почему-то еще?

— Четырнадцать младших стражей, три серафима и один архангел, — хмуря темные аккуратные бровки перечисляет Лили. — Отравления легкие, мистер Пейтон сказал, слава богу, что ни одна душа не истощена.

— А Джон, Джон цел? — не удерживаюсь я. Пусть она сказала, что выпитых нет, но все-таки для того, чтобы облегченно вздохнуть — я не откажусь, чтобы она повторила.

— Мистер Миллер? — Лили тут же меняется в лице и крепко грустнеет. — Мистер Миллер был цел, да, но взял неделю отгулов на восстановление. Его доставили в ужасном состоянии. Его отравление было слабее, чем у мистера Пейтона, но и мистер Миллер не архангел…

— Увы, да, — я вздыхаю все же с облегчением. Итак, Джо цел, хоть и пострадал.

— Кто там болтает вместо работы, — вдруг раздается над моей головой раздраженный рык мистера Пейтона — и, ей-богу, я впервые слышу от него такой яростный тон.

И вправду живой, уж не знаю, насколько целый, но у меня вроде нет слуховых галлюцинаций. Тем более, что не я одна это слышу.

— Ой, — Лили втягивает голову в плечи и испуганно шепчет мне, — ой, Агата, сейчас нам не поздоровится. Он рвет и мечет со вчерашнего дня.

Ну, скажем честно, наиболее вероятно, что не поздоровится не нам, а лично мне. Есть у меня отчего-то такое смутное ощущение.

— Мисс Виндроуз, — Артур уже успел спуститься на несколько ступеней и сейчас смотрит на меня почти с вершины лестницы, упираясь локтями в её перила, — неужели это вы? Как милосердны Небеса, решившие, что я не вынесу трех дней разлуки с вашим… непрофессионализмом.

Есть ощущение, что вместо слова “непрофессионализм” мистер Пейтон хотел сказать “идиотизм”, но в последний момент воспитание одержало верх.

Но тон все равно такой ядовитый, что дохни сейчас Артур в стакан с водой — и выйдет отрава посильнее мышьяка.

“Надо было, наверное, переодеться”, — запоздало соображаю я. Так и не сменила ведь этих дурацких шорт.

— В мой кабинет, мисс Виндроуз, живо, — отрывисто цедит мистер Пейтон, глядя на меня глазами гепарда, загнавшего в угол свою дичь. Я это ощущаю, даже при том, что между нами метров пять.

Кажется, предчувствия меня не обманули…

Мистер Пейтон с улыбкой голодного людоеда распахивает передо мной дверь, а потом сам же за мной ее и закрывает. Слава богу, не запирает на ключ, а то я уж было подумала, что отсюда мне, если что, и убежать не удастся.

Кабинет Артура Пейтона очень просторный. Тут и рабочая зона, и зона отдыха есть — с креслами и книжной полкой. Кресел даже два, видимо, здесь отдыхает не только сам Артур.

Меня ждут в рабочей, там, где темный стол стоит на темном же ковре.

Небеса миловали, и я как-то не попадала к своему боссу на этот ковер. Почти. Ну, один только раз, когда неверно оформила отчет. И я тогда думала, что он со мной не церемонился. И ох, сейчас я понимаю, что тогда многого не понимала. Меня тогда, юную и неопытную дурочку, пожалели. Сейчас ни о какой пощаде речи не идет.

— Итак, мисс Виндроуз, — по-опасному мирно выдыхает мистер Пейтон, подходя к своему рабочему столу и усаживаясь за него, — скажите-ка мне для начала, вы вообще умеете действовать по инструкции? Что вы должны были сделать в исключительной ситуации?

Ох, издалека он начинает. И это на самом деле дурной знак. Потому что, если он начал с мелочей, значит, явно настроен разделывать меня до последней капли крови.

И стоять под прицелом его разъяренных глаз мне непросто. Особенно в этих дурацких шортах. Черт, и почему мне так не нравилась форма? Идеальный же доспех. Стоишь себе в пиджачке, как в бронежилете.

Все же я сглатываю эту странную сухость на языке. Молчание ведь мне не поможет.

— Я должна была покинуть место стычки с демоном и вызвать Триумвират, — виновато произношу я, стараясь не опускать взгляда. — Простите, мистер Пейтон, я не смогла.

— Что вы не смогли, Агата? — ровно уточняет мистер Пейтон. — Поступить как надо?

— Генри… Он… Он собирался выпить душу Джона, — честно говоря, я в этом не уверена, это всего лишь мое ощущение. — Я… Я предпочла вмешаться.

— Вмешаться каким образом? — брови Артура вздрагивают, кажется, с интересом. — Вы смогли провести Хартману экзорцизм?

— Н-нет.

Честно говоря, даже не подумала. Подумала, что стоит просто поговорить. Ну и… поговорила…

На лице мистера Пейтона проступает отчетливое разочарование. Кажется, он все-таки верил, что я не совсем конченая, а я…

— Итак, давайте подведем итоги, Агата. Вы ослабили влияние распятия на Хартмана настолько, что он смог сбросить оковы. На сегодняшний день у нас всего семнадцать пострадавших, если не считать меня, — пальцы мистера Пейтона выстукивают на столешнице траурный марш, и кажется, про мою честь, — поставлены на уши три ближайших слоя, утроено количество патрулей для серафимов из Департамента Борьбы с Демонами, они теперь работают по графику со сверхурочными. И я на ногах уже сутки, Хартмана же и след простыл. Скажите, мисс Виндроуз, стоило оно того?

— Мистер Пейтон, — я заикаюсь нерешительно, но ладонь Артура, хлопнувшая по столу, прерывает меня в самом начале слова.

— Я ведь вам говорил, что не надо, — отрывисто бросает он, и его прищуренные глаза превращаются в узкие щели, сквозь которые на меня смотрит смерть, — а вы… На молитву не нужно разрешения, да, мисс Виндроуз? Вы даже не понимаете, что натворили. Освободили симпатичного парня, да? Так вы думаете? А то, что этот симпатичный парень — трехсотлетний демон, которого Триумвират ловил семь лет — и справился только силой пяти Орудий Небес. И сколько мы будем ловить его сейчас? У нас три действующих Орудия в настоящее время. Сколько пострадает наших работников, сколько людей Хартман успеет отравить? Вам их не жалко, а, Агата?

— Сэр, но ведь никто не пострадал, — напоминаю я, едва-едва наскребая в себе силы на возражение. Да и про симпатичность — это он зря, ведь я не из-за этого молилась.

— Пока, — Артур резко качает головой, кажется, даже не сомневаясь, что это временно. — Сейчас Хартман прячется, но скоро его голод усилится — и он выйдет на охоту.

— А если нет? — я не знаю, почему это вылетает из моего рта, но все-таки…

Артур смотрит на меня как на чокнутую, и я даже не исключаю, что он прав. Ну а почему еще мне кажется очевидным, что, возможно, стоит подумать о том, почему Генри не начал охоту именно сейчас.

— Что значит “если нет”, мисс Виндроуз? — тоном “как же я устал от идиотов” уточняет мистер Пейтон. — Я знаю Хартмана уже практически вечность, и скорее земля перестанет вращаться вокруг солнца, чем он откажется от охоты.

— А если…

— Агата, не бывает никаких “если” в делах с исчадиями ада, — свирепея все сильнее, рычит мистер Пейтон, подаваясь вперед. — Демоны высшего уровня, демоны уровня Хартмана — это зверье. Голодное зверье, которому плевать на все, кроме тех душ, чьими силами они себя поддерживают.

— Но ведь…

— Господи, вот за что мне это… — устало выдыхает мистер Пейтон, утыкаясь в ладони лицом, а потом убирает руки и раздраженно смотрит на меня.

Мистер Пейтон выглядит паршиво, на самом деле заметно, что и он еще не отошел после отравления демоническим ядом — под глазами залегли глубокие тени, да и само лицо будто покрыто сетью мелких незаметных морщин.

А ведь в Лимбе никто не стареет, морщины — это, скорее, симптом нездоровья, того, что душа просит дать ей отдых.

У меня есть что Артуру сказать, например, что все-таки Генри никого из нас не выпил, хотя ему никто не препятствовал, да и просто… Когда я его кормила еще прикованного, у него были все шансы, чтобы впиться зубами в мои пальцы и высосать силу моей души досуха, но он же этого не сделал…

Вот только почему-то эти слова у меня с языка никак не слетали.

— Итак, мы уже поняли, что разговаривать с вами бесполезно, Агата, — отрывисто бросает мистер Пейтон и встает из-за стола, убирая руки в карманы брюк, — а значит, основная моя задача сейчас в том, чтобы сообщить вам, что вы уволены.

А вот от этого у меня аж ноги подкашиваются…

— И за что, сэр, — слыша лишь только звон в ушах, сипло спрашиваю я.

— Ох, дайте подумать, Агата… — мистер Пейтон делает вид, что задумался, — за неподчинение прямым приказам, за несоблюдение техники безопасности, за халатность при исполнении своих служебных обязанностей, за пособничество в побеге демона седьмого класса опасности. Вам этого мало? В принципе, я могу напрячь память и вспомнить ваши промахи и до вчерашнего дня. Просто до этого я смотрел на них сквозь пальцы, за вас просил мой давний друг.

Это называется сквозь пальцы? За четыре месяца работы в Святой Страже у меня недели не проходило без взыскания, мне казалось, что мистеру Пейтону могут не угодить даже запятые, которых я в отчете поставила слишком много.

Но я прекрасно помню два месяца без работы, что я провела в Лимбе сразу после смерти. Унылые, однообразные два месяца на жестком посте, ведь души неработающих “в поддержке не нуждались” и получали снабжение только символическое. Все бонусы полагались только работающим. Ну должен же был быть прок в этой работе, да?

— Помимо этого, — сухо добавляет Артур, протягивая руку и касаясь пальцами белой папки на столе, куда обычно складываются свежие кредитные сводки его подчиненных, — с вашим нынешним кредитным счетом, Агата, вам в Святой Страже попросту не место. Даже рекомендация мистера Миллера вам не поможет, хотя я ее все равно аннулировал.

— А что не так с моим кредитным счетом? — слабо спрашиваю я. Ну потому что с аннулированием рекомендации Джона я ничего не сделаю — это просто факт. А про кредит мне не ясно.

— Ну а вы думали, что можно освободить исчадие ада и не получить при этом негативной динамики по кредиту? — брови мистера Пейтона взлетают выше, и он вынимает из папки лист, заполненный черно-белыми мелкими цифрами.

Лист этот передают мне, и я уже привычно выхватываю свое имя и серийный номер в его шапке. Моя свежая кредитная сводка, полученная этим утром.

И там изменения, лист заполнен ровными строчками — но не погашения кредита, а его увеличения. Одно большое списание и целый скоп мелких.

От цифры в графе “кредитная задолженность” у меня земля под ногами плывет. Если мои “достижения” в смертной жизни я могла отработать года за три усердной работы — ну, за четыре — если брать в расчет взыскания мистера Пейтона — на отработку вот этого вот мне может потребоваться одна маленькая вечность. И, возможно, еще одна, чуть поменьше…

— Что это такое… — я остаюсь стоять только по одной простой причине, мне попросту не хочется садиться на пол. Но ноги ватные и держат меня с трудом.

— Это цена вашего “подвига”, Агата, — устало откликается Артур, видимо, окончательно заколебавшись со мной разговаривать. — К слову, должен вам сказать — это всего лишь некая часть кредита Хартмана. Даже не четверть. Но теперь она ваша, и отрабатывать ее вам.

— А мелкие списания? — я на самом деле поражаюсь тому, насколько дотошно выясняю информацию. Потому что мне-то кажется, что мой рассудок в коме, а нет, подсознание работает, разрешает для себя все вопросы.

— Мелкие? — мистер Пейтон недовольно кривит губы. — Ну разве что в сравнении. Каждое “мелкое” списание — это грех Хартмана после его побега. Вам теперь полагается нести за них ответственность.

— Их основная масса приходится на время сразу после освобождения, — отстраненно замечаю я.

Все списания идут плотным массивом строчек, это, видимо, время “прорыва” Генри через оцепление Святой Стражи. А потом — два совсем мелких списания и все. Восемь часов новых минусовых списаний по моему кредиту не было.

— Побега, Агата, побега. Называйте вещи своими именами, — раздраженно замечает Артур. — Да, после того, как он добрался до измерения смертных, было несколько мелких списаний, потом он затих, он знает, что мы можем отследить его по адресам из кредитной сводки.

— Но это же хорошо, что он не грешит, — у Артура в глазах что-то полыхает, а вот мне уже не страшно. Все, что он мог сделать, он уже сделал.

— Агата, вы ведь не понимаете, почему мы развели такую суету, да? — мистер Пейтон опасно щурится. — Не понимаете, почему я сегодня вышел в рейд, почему увеличили количество патрулей и дежурств в мире смертных, так?

Я пожимаю плечами. Мне сложно понять, на самом деле. Я не понимаю, почему мистер Пейтон игнорирует директиву про “достойного веры”.

— Агата, — Артур закатывает глаза, — я, конечно, знал, что вы звезд с неба не хватаете, но чтобы настолько не понимать, что происходит… Вы же видите отрицательную динамику по своему счету, так?

Я киваю, потому что с этим сложно поспорить. Вижу, конечно, не слепая же.

— Хартман из меченых тройной звездой, — тоном, которым обычно все разъясняют конченым идиоткам, поясняет Артур, — а это значит, Агата, что он уже получил высшую меру наказания. И вы теперь с ним связаны. Ему нужно совсем немного до следующего класса опасности. До четвертого кольца. А что бывает с демонами опаснее, чем “исчадие ада”, вы знаете?

— Их отправляют в ад, — ровно отвечаю я, пытаясь понять, к чему он ведет.

— Да, отправляют, — Артур резко кивает. — Вот только в наших условиях задачи, если Хартман получит-таки новый класс опасности, Агата, вы отправитесь в ад вместе с ним.

Вечер прекрасных новостей, ничего не скажешь.

— Но я же не демон, — оглушенно произношу я, ощущая, как земля под ногами шатается все сильнее. Будто сейчас провалится пол и исполнится моя тайная мечта — я провалюсь сквозь пол, прочь с глаз мистера Пейтона. Можно сразу в ад, чего откладывать-то?

— Вы освободили Хартмана, — невесело замечает Артур, — вы теперь несете ответственность за каждого пострадавшего от его рук.

Черт побери, почему не выдают подробной инструкции к таким случаям, а? Типа вот что будет, если вы помолитесь за демона. Хотя… Не факт, что я вчера к этому бы прислушалась. Я глотнула наказания Генри, глотнула столько боли, что едва ею не захлебнулась, и потому… Потому я и хотела, чтобы ему стало легче. Ничего тут не сделаешь.

Ну… Ему легче. И вчера я была готова нести за это желание ответственность. Значит, нужно нести ее, следовать своему стремлению до конца. Правда, все еще непонятно, почему нет никакой инструкции к тому, как это все работает. Я что, единственная такая идиотка, которая вдруг решила помолиться за демона?

— Мы пытаемся этого не допустить, Агата, — устало и будто слегка утешающе произносит мистер Пейтон, — мы работаем над тем, чтобы поймать его до того, как он догрешится до восьмого класса. Тогда его просто вернут на поле, ну а вам… Вам придется отрабатывать свою привычку игнорировать предписания, но это то меньшее, чем вы можете отделаться.

— Вы беспокоитесь обо мне? — с недоумением переспрашиваю я, заслышав какие-то новые интонации в голосе мистера Пейтона. — Обо мне?

— Ну разумеется, — тоном “ну это же очевидно” отвечает Артур. — Агата, мы боремся за каждую душу, которая еще не сдалась. Вы не демон, вы…

Он запинается, потому что его корректность и предельная жесткость явно сейчас столкнулись в нешуточной битве.

— Дура? — я облегчаю страдания бывшего босса, и он кивает, явно испытывая удовольствие от того, что ему не пришлось произносить это вслух.

— Но глупость не самый страшный грех, — продолжает Артур невозмутимо, — и в конце концов, мы понимаем, что поддаться влиянию демона может абсолютно любой. Не повезло вам, но в ад вас отправлять за это нам резона нет.

Лестно-то как, черт возьми.

И вот за что это все? За одну молитву?

— Я могу идти? — еле выговариваю я непослушными губами.

— Конечно, мисс Виндроуз, идите, — милостиво кивает мне мистер Пейтон. Видимо, оказанный его словами эффект найден моим бывшим боссом более чем достаточным.

Уже в дверях кабинета Артура я сталкиваюсь с высокой блондинкой, вьющиеся волосы которой обстрижены чуть ниже затылка. И она, лишь мельком глянув на меня, брезгливо кривится. Серафим. Не меньше. С ярко проявляющейся “аллергией на грязных грешников”, как и говорил Генри.

— Анджела, — доносится из-за моей спины голос мистера Пейтона, — я надеюсь, ты принесла мне хороших новостей.

Анджела? Анджела Свон? Карающий хлыст Небес, Орудие Молнии, еще один член Триумвирата, так же, как и Артур, так же, как и Катон? Известная в Лимбе своей яростной ненавистью к демонами и всем грешникам, кто не может взять себя в руки? Ох-хо, никогда ее не видела. Слишком высоко летает эта птица, она занимается ловлей демонов непосредственно в смертном мире.

Мисс Свон оттесняет меня в сторону плечом — выражение лица у нее при этом, будто она обо что-то испачкалась, — и проходит внутрь. Решив, что задерживаться смысла больше не имеет, я выхожу и, лишь закрывая за собой дверь, слышу их диалог.

— Это она? — презрительным голосом спрашивает мисс Свон.

— Она, — еще более измученным откликается Артур.

Раздражение накатывает на меня, как и всегда, когда я сталкиваюсь с какой-то несправедливостью в свой адрес.

Папа говорил, что это грех моей гордыни, но какая гордыня? Ладно, Небеса, оценившие жест моего сочувствия к Генри некой величиной сухих цифр вычета по кредитному счету. С Небесами спорить смысла не имеет. Но Артур и Анджела — это всего лишь архангелы. Да — они выше, да — они уже отработали свои кредиты, но им так же, как и мне, нельзя осуждать. А они осуждают. Меня. За молитву. За простое сочувствие, за попытку попросить Небеса быть чуть помягче к одному конкретному демону. Это уже стоило мне и минуса по кредиту, и “заманчивых перспектив” по ссылке в ад. Так какого черта добавляют еще и они?

Так, ладно, еще пара минут — и я уже сама начну осуждать, а я этого делать не хочу. Ей-богу, хватает минусов по кредиту от одного рыжего… персонажа.

По сути, мне нужно бы забрать вещи из кабинета, что я делила с Рит, но для этого нужно подняться на слой выше, а я уже сейчас чувствую себя профессиональным ковриком для ног.

Я просто ухожу, киваю на прощанье Лили — она выглядит заинтересованной в происходящем, но я не в том настроении, чтобы рыдать в ее жилетку. Да и с Лили мы даже не подруги, чего уж там.

Завтра, я разберусь со всем завтра.

Тем более, что с меня сейчас никто и ничего не спросит, мне даже оформлять неделю отгулов после отравления демонами не надо.

И нужно бы заглянуть хотя бы к Джо, но в моем нынешнем состоянии я точно знаю — он будет меня жалеть. А я и так чувствую себя отвратительно.

Поэтому я просто возвращаюсь к себе. Прохожу в комнату, сбросив в прихожей обувь, и оседаю на кровать.

Опустошение — вот какое слово отлично передает мое состояние сейчас.

Просыпаясь вчера утром, я совершенно не представляла, что меня ждет столько неприятностей. Падение во время полета, личное соприкосновение с крестом одного из демонов, столько взысканий за его освобождение…

Все-таки почему нет ни единой строчки о том, что нельзя молиться за демонов, ни в Кодексе Святой Стражи, ни в общем регламенте работников Чистилища?

Почему Генри вообще отпустили, если он так опасен? И опасен ли? Почему мне так сложно поверить в характеристику “зверье”, данную Артуром в адрес исчадий.

Генри не походил на зверя, таким, каким я его помню. Возможно, в некоторых моментах диалога с тем же Айвеном, но в общении со мной — не особенно он отличался от того же Найджела Рэдклиффа, который примерно так же флиртовал с Рит, когда мы возвращались вместе с ней со смены.

Но… Генри сбежал, он в смертном Лондоне, и я теперь уже точно ничего не выясню, не смогу даже на секунду понять, насколько Артур прав в своих суждениях.

От досады я сжимаю ладонь и слышу шорох сминаемой бумаги.

С удивлением гляжу на собственную руку и вижу в ней ту самую выписку по своему кредиту, которую по инерции забрала с собой.

Разворачиваю лист, снова смотрю на цифры списаний, вгоняющих меня в лишний минус по кредиту.

И цепляюсь взглядом за новую строчку.

“… в.п.п. Генрих Хартман — нарушение режима, находящегося на испытательном сроке, соблазнение замужней женщины… 22:15… адрес… дата”

Я отстраненно цепляюсь взглядом за таинственное “в.п.п”, но, честно говоря, толком подумать на тему, что бы это значило, не успеваю, до меня доходит весь смысл этого предложения.

Ну вообще!

Я тут огребаю за него, а он уже пытается оприходовать чью-то жену. И это ложится на мой счет теперь.

И что, неужели уже так поздно?

Я кошусь на часы и замираю. Восемь. Восемь пятнадцать. А на листе — ну точно, десять.

Нет, с Небесами не спорят, их учет грехов никогда не ошибается. Но…

Получается, я знаю, где будет Генри через два часа? И чем я рискую, если проверю это?

Чтобы выбраться из Чистилища в мир смертных, многого не надо, на самом деле.

Но и нельзя сказать, что это просто, быстро и легко. Внутри Лимба — шастай как хочешь, но в смертный мир можно только по разрешению.

Нужно добраться до Департамента Учета Внешних Перемещений, высидеть очередь, состоящую из таких же утомленных и задолбавшихся работников твоего слоя, оформить себе положенный по работе увольнительный, взять комплект сухого пайка — а он полагается всем уходящим, чтобы побороть обостряющийся в смертном мире греховный голод.

А потом только после получения пайка ты получаешь ключ — теперь уже для выхода в смертный мир. Одноразовый. Его хватит на то, чтобы выйти в смертный мир и вернуться. После этого ключ рассыпается в твоих руках белой пылью.

Вообще-то я теперь безработная. Но у меня есть три неиспользованных и несгоревших увольнительных за этот месяц и за предыдущий, которые мне полагаются как работнику Святой Стражи. Полагались. Но ведь они не должны сгореть из-за увольнения, да? Я же работала и имею право увидеть свою семью?

Когда я прихожу — в Департаменте Учета царит разгром и разруха. На гладком темном паркете — царапины, выбоины, оплавленные пятна.

И пусто. Очень пусто. Обычно тут полным полно народу, а сейчас холл Департамента пуст, как будто это не самое популярное место на восьмом слое.

— Что случилось? — спрашиваю я у Молли Митчелл, которая работает тут оператором и занимается приемом заявлений на выдачу увольнительных.

Молли — этакое миловидное создание, с изящным острым подбородком и россыпью веснушек по всему лицу. Солнце явно зацеловало эту девушку, и не зря — характер у неё очень теплый. У нас с ней хорошие отношения, я её даже рисовала несколько раз.

— Ты не слышала о побеге исчадия? — Молли удивленно таращится на меня и я запоздало хватаю воздух ртом. — Он прорывался через нас вчера. С боем. Не моя смена была, но мне рассказывали. Мы с утра разбираем документы, он нам тут форменный ад устроил.

— Много пострадавших? — виновато уточняю я, чуть прикрывая глаза. Поэтому и очередей нет, люди просто напугались. Понятно, что исчадия уже здесь нет, но привычное человеческое “а вдруг” никуда не девается и работает в посмертии даже лучше, чем при жизни.

— От нас четверо, — вздыхает Молли, — слава богу, час был неприемный, людей почти не было. Агата, тебе оформить выход?

— Ага, — я киваю, затем оглядываюсь на творящийся вокруг беспредел, — Молли, а ты можешь мне за один раз три пропуска выдать? Сейчас все подотойдут, понабегут, и очереди будут совсем адские, а я сама после отравления, совсем не хочу выстаивать их…

— Соскучилась все-таки по своим? — понимающе улыбается Молли, потом оглядывается на кабинет руководителя отдела, и встает. — Сейчас спрошу у мистера Уоллеса. Вроде нет в регламенте запрета на единовременное оформление.

— Да, конечно, спрашивай, — я киваю, а сама скрещиваю пальцы под столом. Умалчиваю, что дело вовсе не в “соскучилась по своим”. Честно говоря, даже полгода спустя мне все еще неловко приходить в свой смертный дом. И пусть ни отец, ни мать меня не видят, все равно как-то тяжело.

Рональд Уоллес не был архангелом, не был серафимом — и возможно поэтому Молли выходит из его кабинета сияющая довольной улыбкой. Наверное, Анджела Свон, только заслышав мою фамилию, отказала бы мне в пропусках в смертный мир. Навечно.

— Разрешил, — Молли так искренне за меня радуется, что мне поневоле становится стыдно, — сейчас, погоди, я оформлю бумаги. Заполняй заявления пока. И кстати, раз уж так, три пайка сразу забирай, поняла? И без нашей еды в смертный мир не суйся.

— Да, я помню инструкции, — киваю я и склоняюсь над заявлениями.

Мне кажется, что я что-то нарушаю, по крайней мере, пока я заполняю бланки, руки мои, сжимающие ручку, потихоньку трясутся. Кажется, сейчас вломится в дверь Департамента Перемещений Артур Пейтон, схватит меня за шиворот и отправит куда-нибудь в карцер.

Нет, в нашем отделении карцеров нет, но кто его знает, может, ради меня заведут?

Молли даже замечает мою нервозность, притаскивает мне мятного чая и даже какую-то булочку из собственных запасов, заставляя меня чувствовать себя еще более неловко. Впрочем, увернуться от дружелюбия Молли — почти преступление, поэтому я не брыкаюсь и выпиваю чай. И булочку тоже щиплю. Слегка с украдкой.

Никто не является, никто не изобличает меня как ту самую дурищу, что освободила исчадие, и сорок минут спустя я получаю и три изящных ключа на выход в смертный мир, два из которых тут же прячу в карман, и три продуктовых набора — кстати довольно неплохих, по крайней мере если сравнивать с продуктовым снабжением постящегося. Слава богу, я взяла с собой рюкзак. Честно говоря, и не думала, что оформлю три увольнительных сразу, это была импровизация — я серьезно опасаюсь, что приди я позже — и слух о моей причастности к побегу исчадия доползет и сюда, и с выходом будут известные проблемы.

Ключи работают просто. Ты берешь, запихиваешь их абсолютно в любую замочную скважину, хоть в дверцу шкафа, поворачиваешь ключ три раза, и вуаля. Теперь за дверцей твоего шкафа не четыре отглаженных форменных пиджака, а гулкий зал Вестминстерского аббатства, или какого-нибудь другого храма, куда загадаешь, туда и попадешь.

Перед тем как все-таки толкнуть дверь, я замираю, прислоняясь лбом к теплому дереву. Сегодня могу себе позволить, сегодня никто не дышит мне в спину и не торопит, потому что “я тороплюсь увидеть сына, а ты тут копаешься”. Да и сегодня потряхивает меня совсем не от того, что я боюсь видеть отца и угрызаться совестью от того, как я его подвела. Сегодня я намерена пойти на серьезную авантюру. Ну, по крайней мере, для меня это точно авантюра.

— Все будет хорошо, Агата, — тепло щебечет за моей спиной Молли, и я слабо улыбаюсь. Бывают же такие люди-солнышки, которые пытаются тебя согревать в любое время дня и ночи.

Выдыхаю, толкаю дверь от себя и шагаю в прохладу смертного мира.

В кармане рубашки, у самого сердца лежит сложенная вчетверо кредитная сводка.

Ну что ж, Генрих Хартман, держись.

Я иду по твою душу!