Человек под маской дьявола

Вера Юдина, 2014

Нужны ли слова, чтобы в очередной раз напомнить всему миру, о страшном кошмаре, пережитом нашими соотечественниками в годы Второй мировой войны? О тех ужасах, что творились в оккупированных нацистами странах? Но всем известно, что даже у самого страшного зверя есть сердце. Анна хранила свою тайну до самой смерти, и лишь, когда ее начали покидать жизненные силы, она решилась открыться своей внучке, как две капли воды похожей на нее. Не боясь осуждения и желая только одного – обрести долгожданный покой, Анна называет имя отца своего единственного сына, рожденного сразу после окончания войны. Посвящается моей прабабушке, Механошиной Валентине Павловне. Женщине удивительной судьбы, которую я запомнила добродушной и величаво спокойной. Она пережила Революцию, Красный террор, Сталинские репрессии и Вторую мировую войну. Она много рассказывала о своей судьбе, и мы часто часами не могли оторваться, слушая ее тихий, старческий голос. Но одну тайну она унесла с собой в могилу, и даже спустя восемьдесят лет, мы так и не узнали, кем был тот великий человек, которого она любила всю свою жизнь, и кто подарил ей единственного сына. Все действующие лица пересказанной истории вымышлены от начала и до конца. Любые совпадения случайны. Лишь некоторые из описанных событий имели место быть в действительности, о чем свидетельствуют многочисленные художественные и документальные произведения, дошедшие до наших дней. Настоящее произведение не претендует на звание исторического документа. Он написано с одной лишь целью, напомнить всем, что не так давно пережили многие наши соотечественники и те несчастные, что пали жертвами зверств Вермахта. История посвящается взрослым, старикам и детям, которые так и не вернулись домой. Страшно не то, что мы не хотим помнить. Страшно то, что мечтаем забыть!

5. Сестра

И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете, долго бывает важным.

(Э. Ремарк «Триумфальная арка»)

На следующий день, когда Генрих с самого утра уехал по своим делам, я решила выйти в город. Я мечтала напиться неожиданной свободой. Мне было интересно, что же теперь творится в оккупированном Смоленске? Как живут люди? И самое главное — я мечтала отыскать свою сестру. Почему-то мне казалось, что я смогу найти ее в нашей квартире.

Я шла по улицам города, пряча глаза от наглых взглядов ухмыляющихся немцев. Я смотрела на людей, в оборванных одеждах, грязных, голодных, тех, кто сумел выжить после взятия города. Иногда попадались группы людей, на рукавах и спинах которых мелькали обрывки желтой ткани, изображающие звезду. Так немцы отмечали презренных своему хозяину евреев. Я шла и с ужасом вдыхала пыль и пепел оставшийся после разрушенных домов и зданий. Первым делом я отправилась на нашу квартиру, но застала там только одинокую фасадную стену, которая светилась зияющими дырами вместо окон. В том окне, что когда-то было нашим домом, я увидела обгоревший кусок занавески, которую когда-то шила наша мама. Некогда белая, с нежно пурпурными цветами, она стала словно символом позора и падения, всего того, чем прежде гордилась наша страна.

Простившись навсегда с местом, которое стало нам временным пристанищем, я направилась к госпиталю, вернее к тому месту, что прежде называлось госпиталем. После взятия города, немцы подорвали здание, где прежде мы спасали жизни, оставив только груду камней. Я обошла вокруг развалин, в страхе искусывая в кровь губы. Среди массы убитых солдат, что прежде охраняли наш госпиталь, я узнала того самого, что однажды дал мне папиросу. Узнала и того, что смущаясь и стараясь скрыть свою симпатию, часто заглядывался на мою сестру. Мы все знали о его тайной страсти, но сам он никогда в этом не признавался. Я сдерживала слезы, боясь расплакаться, и все бродила в развалинах в поисках сестры. Я боялась увидеть ее мертвой. К моему счастью, ее нигде не было.

Мне даже показалось, что дышать стало легче. Ведь если немцы поймали ее и доктора Измайлова, то вряд ли потащили бы куда-нибудь в другое место, для того чтобы убить… как я была наивна… я совсем не знала этого мира… мира нового, утопленного в крови и ненависти. Идеального мира создаваемого беспощадной рукой нацистов.

По дороге домой, я случайно столкнулась с группой людей, расчищающих дорогу. Хилые, слабые, едва живые, женщины, старики и дети, прилагая все свои силы, поднимали огромные обломки разрушенных зданий и относили их в сторону. Обходя одного старика, я случайно, спиной, толкнула девушку, только склонившуюся за камнем. Она тихо ухнула и едва не упала. Я успела обернуться и поймать ее за руку. Она подняла голову и я с трудом узнала в ней Сару Измайлову. На лице Сары хранился отпечаток недавних издевательств и побоев, у края глаза четко синел свежий след от окурка, губа привспухла и кровила, а на щеке белел едва заживший шрам.

— Сара! — радостно воскликнула я, щупая ее руку.

— Анечка, — растянулась она в улыбке, хватая меня второй рукой. — Как ты, душа моя? Где ты?

Я заметила на плече у Сары отличительную эмблему, желтую звезду. Я никогда не думала о том, что она и ее семья евреи. Мне было все равно. Никто прежде не выделял их из толпы. В первую очередь, все они были — людьми. Я осторожно коснулась рукой грязной тряпки, мне так захотелось сорвать с нее этот позорный и уничтожающий знак. Но я поняла, что могу навлечь беду на нас обеих.

— Как ты живешь? — осторожно спросила я.

— Как еврейка, — с усмешкой ответила Сара и бросила злобный взгляд на прогуливающихся рядом немцев.

Слезы застыли у меня в горле.

— Что они делают с вами?… разве так можно?… Сара… скажи мне, что происходит в этом мире?…

Сара притянула меня к себе и заботливо погладила по голове.

— Тише… не плачь. Ты ничего не изменишь. Все уже решено. Я отстранилась от нее.

— Что решено? О чем ты говоришь? Скоро придут солдаты и они спасут вас! — с надеждой воскликнула я.

— Никто не придет, Аня. Они бежали, и говорят, что всех кто оставил Смоленск, арестовали. Возвращаться уже некому. Ты ведь помнишь, что те, кто попадает к ним, обратно не возвращаются. Все кончено, Аня. Никто не придет нас спасать. Все кончено. В Германии евреям не жить, это все знают. Надо было бежать, надо было заставить отца… чего он добился… глупец!

— Сара, отец! — вспомнила я. — Где твой отец! Когда я видела его в последний раз, Соня была с ним. Где они?

Сара посмотрела на меня взглядом, с которым мы обычно сообщали родственникам погибших дурные новости. Сердце мое похолодело и кровь, будто застыла в жилах, я крепко схватила ее за руку и затаила дыхание, ловя каждое ее слово.

— А ты разве не знаешь? — скорбно спросила она.

— Нет…

— Их убили. В тот же день, когда поймали… Мы с мамой нашли их тела у госпиталя, и отнесли на кладбище… Мы похоронили их как могли.

— Нет… Соня… — только и смогла произнести я.

Соня прижала меня к себе, и обхватила мою голову, шепча слова утешения. Но от этого не становилось легче. Рыдания разрывали меня изнутри, мне хотелось кричать и рвать на себе волосы… вот почему я не нашла ее тела у развалин. Но разве могла я знать, когда оставляла ее там, что все закончится именно так. Почему немцы забрали меня? Я знала немецкий — могла пригодиться. Почему они не взяли мою сестру? Она была с евреем, не знала немецкий, и не принесла бы изуверам никакой пользы. Мне кажется они даже не разбирались, была ли она настоящей еврейкой, просто спустили курок и оборвали ее жизнь. А я… осталась теперь совсем одна… И только я виновата в ее смерти, ведь помешала ей вовремя бежать из города… я убила свою сестру. Сначала ее, а потом ту еврейскую семью. Я такой же зверь, как эти — ничем не лучше…

Тогда я думала так, и винила себя за все. Немного успокоившись, я собралась с силами и отстранилась. Сара посмотрела на меня с грустью. Но чем она могла мне помочь? Затравленная, загнанная, уничтоженная как личность. Почти животное, почти мертвец.

Пока мы разговаривали с Сарой, ко мне подошел немецкий офицер и грубо окликнул:

— Эй, ты! С евреями разговаривать запрещено! Отойди!

Но я протянула ему свой заветный документ, он бегло пробежал по тексту, затем вернул и без охоты дал нам с Сарой еще несколько минут, для того чтобы договорить. Я уже немного успокоилась и хотела узнать только одно.

— Сара, где мне найти ее?

— На еврейском кладбище, у окраины. Деревянный крест, на нем лента с ее волос. Рядом с ней — отец… Анечка, родная, ты береги себя… Может тебе удастся пережить эту войну, тогда похорони их как положено… Пусть хоть на небе они обретут покой.

На этот раз офицер не стал разговаривать со мной, он подошел к Саре и со спины грубо толкнул ее прикладом в плечо. Сара дернулась и едва не упала на меня.

— Работать! — гневно воскликнул он.

— Ступай, — прошептала мне Сара. — И пусть небеса хранят тебя!

На прощание Сара поднесла мою руку ко рту, и делая вид, что целует мою ладонь, что-то сплюнула. Когда я отошла, я разомкнула руку и увидела у себя на ладони золотой медальон. Внутри оказалась фотография Сары и ее родителей. Я сглотнула слезы и спрятала кулон в карман.

Из города, я сразу направилась на кладбище. Мне пришлось пройти несколько километров. Я стерла ноги в кровь, и едва двигалась, когда дошла до ворот закрытого города мертвых.

Прежде мне не доводилось ступать на мертвые земли. На земли, в которых покоились тела умерших людей. Оттого сердце мое забилось сильнее, когда я на дрожащих ногах шла мимо усеянного крестами поля.

Где-то вдалеке завыла собака, но я не испугалась, а упорно продолжала идти дальше. На самой окраине, в том месте, что указала Сара, я нашла одинокий крест, на котором болталась красная лента моей сестры. Со слезами я припала к ее могиле и пролежала там несколько часов. Я плакала и просила у нее прощения. И мне хотелось умереть прямо здесь, у того самого креста, рядом со своей сестрой.

Солнце уже садилось, когда я очнулась и поняла, что мне пора возвращаться. Генрих наверняка уже вернулся, и, обнаружив мое исчезновение пришел в дикую ярость. Я шла по дороге ведущей в город, и в мыслях думала о том, что дом Генриха, в данный момент единственное место, куда я могу прийти. Во всем мире, кроме него у меня никого не осталось.

Я чувствовала себя бездомной собакой, которая не любит своего хозяина, но только за то, что он ее кормит и иногда гладит по шерсти, возвращается к его ногам. И я возвращалась к ногам того, кто так или иначе виновен в смерти моей сестры. Да, не он стрелял, но он принадлежал к тому народу. Он был моим врагом, но он же стал моим хозяином.

Когда я пришла в город, уже стемнело. Я быстро дошла до дома, и стараясь не шуметь, вошла через заднюю дверь. Но проскользнув незамеченной в свою комнату, я к своему ужасу обнаружила там Генриха. Он сидел на стуле возле окна, в руке его блестел пистолет. Едва я вошла, он поднялся и направил оружие на меня. Я замерла. Генрих тоже не шевелился.

— Где ты была? — гневно спросил он.

Я не отвечала.

Генрих шевельнул пальцем, раздался щелчок. Генрих повторил вопрос более настойчиво.

Я продолжала молчать. Я смотрела на него неподвижным взглядом, прямо в глаза, прямо в самую глубину его черной души и мысленно молила выстрелить.

Возможно тогда, он почувствовал мою решительность, и выругавшись убрал пистолет. Сделал шаг в мою сторону, занес руку и со всей силы ударил меня по лицу. Я не шевельнусь.

— Никогда больше так не делай! — рявкнул он и выскочил из моей комнаты, оттолкнув меня в сторону.

Я проводила его пустым взглядом. Когда его шаги стихли, я плотно закрыла дверь и в слезах бросилась на кровать. Я проплакала всю ночь, пытаясь унять дрожь и боль терзающую мое сердце.

Утром я вновь проснулась раздавленной и усталой. Но собравшись с силами заставила себя подняться, умыться и пойти на кухню. С того дня, я поняла, что та часть моей прошлой жизни, в которой я умела любить и смеяться, умерла навсегда и теперь похоронена вместе с Соней, в безымянной могиле, под деревянным крестом с красной шелковой лентой.