Сражение за Берлин. Штурм цитадели Гитлера. 1945

Вернер Хаупт, 1963

Книга известного специалиста по военной истории Вернера Хаупта посвящена последним дням апреля 1945 года, когда советские войска приступили к решающему штурму столицы рейха. Автор детально описывает бои, операции и битвы, события, происходящие в отдельных воинских частях, на командных пунктах и в бункере фюрера. В центре драматических событий – последний военный комендант Берлина, генерал Гельмут Вейдлинг. Сохранившиеся письма, записки очевидцев, протоколы обсуждений положения на фронте и другие документы позволили автору лучше понять генерала, оказавшегося в конфликте со своей совестью, когда пришлось выбирать между понятием безусловной солдатской дисциплины и состраданием к людям. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Эта книга была написана в знак памяти о Гельмуте Вейдлинге, последнем военном коменданте столицы рейха Берлина в 1945 году. Она посвящена всем солдатам, которые наряду с женщинами, детьми и стариками отдали свою жизнь в боях за Берлин в последней битве Гитлера.

Werner Haupt

BERLIN 1945

HITLERS LETZTE SCHLACHT

© 1963, Copyright of the original edition by Podzun-Pallas-Verlag GmbH, Eggolsheim, Germany

© Перевод, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

Глава 1

Наступление

16 апреля 1945 года.

Ночь холодна и ветрена. Над равниной, протянувшейся вдоль Одера, плывут клочки тумана. Воздух пропитан сыростью, оставляющей на губах привкус соли. С востока ветер приносит запах дыма и пожарищ.

Бойцы XI корпуса СС измотаны до крайности и совершенно обессилели, однако никто из них не может уснуть. В воздухе чувствуется какое-то странное напряжение. С другой стороны фронта доносятся звуки, которые не предвещают ничего хорошего; там, в расположении русских, непрерывно ревут моторы, раздается лязг гусениц танков и звон металла, в ночи отчетливо слышан топот многочисленных ног.

Бойцы на позициях XI корпуса СС залегли за своими пулеметами, держа наготове карабины и автоматы. Другие стояли группами у своих танков и орудий и напряженно всматривались в ночь, прислушиваясь к зловещему грохоту, гулу и шуму по ту сторону фронта.

Так продолжалось до 5 часов утра.

Ровно в 5 часов^[1] небо над вражескими позициями озарилось ярким пламенем, вырвавшимся из стволов тысяч орудий. В эту секунду 22 тысячи советских орудий всех калибров открыли огонь, предваряющий крупномасштабное наступление Красной армии, которая вступает в решающую битву за Германию^[2].

Начался настоящий ад. В воздухе стояли рев и грохот, визг, вой и рокот, свист и треск. С громким шипением реактивные снаряды прочерчивали в предрассветном небе огненно-красные траектории. Трещали пулеметы, грозно рокотали минометы, злобно тявкали противотанковые пушки.

Одновременно сотни советских бомбардировщиков устремились на запад, пролетая над долиной Одера, и атаковали глубокий тыл немецкого фронта. Из раскрытых бомбовых люков вниз с воем падали тысячи бомб, которые со страшным грохотом взрывались, перепахивая метр за метром всю землю вокруг.

Кругом царил такой кромешный ад, который невозможно себе даже представить. Кажется, что со стоном разламывался весь земной шар. После каждого взрыва вверх взлетали комья мерзлой земли, куски льда и тела погибших. Град бомб стирал с лица земли целые деревни. На воздух взлетали мосты, рельсы и шпалы. Ужасная взрывная волна расплющивала человеческие тела в лепешку. Но разразившийся ад заглушал любой крик, вызванный болью. Кому суждено было умереть, умирал в одиночку. А смерть под обломками и руинами зданий просто ужасна. Счастливы были те, кого при взрыве разорвало на куски. Тем самым они избежали страшных предсмертных мучений.

Но те, кто забились в щели и в свои одиночные окопы, мысленно умирали тысячу раз, оставаясь при этом в живых. Они слышали вой, визг, грохот и рев моторов. Они закапывались все глубже в землю, они кричали от ужаса и обращались с молитвой к Богу, чтобы он пощадил их. Еще раз, еще один раз…

Двадцатидвухлетний ефрейтор Рамлау, который в течение вот уже почти двух часов совершал дежурные обходы вокруг дровяных сараев, вздрогнул при вспышке первого орудийного залпа. Но уже через несколько секунд испуг прошел. Солдат помчался к среднему сараю, распахнул ворота и крикнул в темноту:

— Тревога!

Не дожидаясь ответа, Рамлау понесся стрелой назад, вихрем промчался по узкой тропинке и, согнувшись, прыгнул рыбкой в щель.

Остальные, толкаясь, устремились к воротам сарая. Стоящий в воздухе грохот, вой и визг говорил им, что смерть приближалась. Они помчались вслед за Рамлау. Полы шинелей развевались на ветру. Держа в руках каски и карабины, бойцы с грохотом прыгали в траншею, посылая проклятия Советам.

Разрывы приближались, и вот снаряды рвутся уже на переднем крае обороны, на позициях пехотинцев и саперов. Находящиеся в щели бойцы смотрели затаив дыхание на огневой вал, который катился по равнине, раскинувшейся перед ними. Пока еще судьба пощадила их, танкистов танковой дивизии «Мюнхеберг», поскольку они находились не на передовой, а занимали позиции в нескольких километрах от нее. Дивизия была ударным резервом командования и должна находиться в постоянной боевой готовности. Как только этого потребует сложившееся положение, она должна блокировать вклинения советских войск и уничтожить прорвавшегося противника. В последние дни дивизия неоднократно выполняла приказы подобного рода. Блокировать — уничтожить. И до сих пор ей удавалось сделать это^[3]. Правда, всякий раз это были всего лишь неглубокие отдельные вклинения местного значения. Но то, что сейчас накатывалось на них, не было делом местного значения — это был настоящий ад!

А в то время, когда танкисты дивизии «Мюнхеберг» сидели, скорчившись, в своих щелях, ураганный огонь советской артиллерии сокрушал позиции немецкой пехоты перед советским плацдармом западнее города Кюстрин. Кажется, словно лавина огня падала прямо с неба, словно бронированный кулак бил со всего размаха по блиндажам, дотам и бетонным бункерам, словно великан бросал на окопы немецкой пехоты пригоршни земли размером с железнодорожный вагон.

Здесь вскипала земля, здесь обрушивались бункеры, обваливались целые участки траншей, здесь залпы ракетных установок сметали с лица земли целые артиллерийские батареи. Со страшным грохотом на воздух взлетали склады боеприпасов и военного имущества. Снаряжение, обмундирование и боеприпасы разлетались во все стороны.

С востока подлетали новые эскадрильи бомбардировщиков, они пересекали наш пылающий, изрытый воронками, перепаханный передний край обороны и атаковали находящиеся в ближайшем тылу командные пункты, склады и перекрестки дорог.

Бойцы в щелях теснее прижимались друг к другу, сильнее втягивали голову в плечи.

Командир танкового взвода фельдфебель Хартман — со времен танкового сражения под Курском его грудь украшал Немецкий крест в золоте — первым преодолел шок, вызванный мощью ураганного огня советской артиллерии. Он отодвинулся от стенки траншеи, покрытой липкой грязью, и осмотрелся. Хартман увидел, что все его бойцы сидят на корточках на дне траншеи. Здесь унтер-офицер Райнварт, долговязый неуклюжий уроженец Гамбурга, его первый стрелок-наводчик. Позади него, согнувшись в три погибели, острый на язык берлинец Рамлау, его заряжающий, который обычно замолкал только тогда, когда что-нибудь жевал. Правда, сейчас даже он лишился дара речи. Здесь же ефрейтор Бринкман, тихоня из Бадена, механик-водитель, и, наконец, стрелок-радист Хольберг, родившийся в Саксонии. Слава тебе господи, подумал Хартман, все пока еще живы — экипаж его боевой машины, танка Pz. IV.

Теперь огневой вал накатывался прямо на них. На танкистов, сидящих на дне щели! Иван разгромил передовые позиции немецких войск. Теперь он переносил огонь своей артиллерии дальше вглубь, на позиции ударного резерва. Одновременно первые эскадрильи советских бомбардировщиков, отбомбившись, улетали на восток. В этот момент огневой вал накрыл убежище танкистов. Разрывы снарядов, свист осколков. Один из сараев мгновенно вспыхнул, как спичка.

Извивающиеся языки пламени жадно лизали потрескивающее дерево.

— Наш драндулет! — испуганно вскрикнул кто-то.

В горящем сарае стояло два танка Pz. IV. Один из бойцов выскочил из щели и помчался к сараю. Хартман громко закричал, приказывая вернуться назад. Но танкист, не обращая на него внимания, продолжал свой бег. В этот момент раздался свист снарядов, затем грохнул взрыв. Яркая вспышка на секунду ослепила бойцов. Пронзительно вскрикнув, солдат на бегу упал как подкошенный и замер.

После этого наступила тишина.

Никто не двигался. Все продолжали лежать. Только после того, как в грязь шлепнулся последний осколок, солдаты начали поднимать голову. Хартман вскочил на ноги. Он осторожно выглянул из траншеи. Земля вокруг была изрыта воронками, один из сараев ярко пылал, потрескивал огонь, балки перекрытия с грохотом падали вниз. Слава богу, подумал Хартман, сарай, в котором находился его собственный танк, остался цел и невредим. Он обернулся, чтобы окликнуть свой экипаж, и у него перехватило дыхание. Его глаза округлились от ужаса, когда он обратил свой взор на восток.

Оказывается, что вся местность там была ярко освещена, как днем. Но не утренним солнцем, которое лишь робко показалось из-за горизонта. И не светом от пылающих деревень и не огнем пожарищ, а ослепительными конусообразными лучами зенитных прожекторов. Русские прожекторные батареи выдвинулись к передовой, направили пучки своих лучей силой в миллиарды свечей^[4] на немецкие позиции и залили их ярким светом. Пехотинцы и саперы, которые пережили ураганный огонь советской артиллерии и теперь осторожно выглядывали из своих окопов и траншей, вздрагивали, ослепленные ярким, режущим глаза светом, и закрывали руками глаза.

Эта тишина продолжалась всего лишь несколько секунд. Потом все началось снова. Многочисленные подразделения советских танков устремились к разгромленным немецким позициям. Строчили пулеметы, бегущие фигурки красноармейцев приближались к позициям. Из атакующей людской массы вырывался хриплый крик:

— Урра! урра! урра!

Хартман оцепенел. Словно пытаясь защититься, он выставил вперед руки, хотя весь этот ужас происходил почти в двух километрах от них.

«Тревога!» — это единственная команда, которую он мог отдать в данный момент.

Остальные бойцы тоже видели это зрелище и еще до его команды выскочили из траншеи. Они поспешили назад в сарай, из которого в панике бежали всего лишь 20 минут тому назад. Каждый из них пытался как можно быстрее схватить личное оружие и необходимые вещи и занять отведенное ему место в танке. Никто из танкистов не задумывался о том, что молодого солдата Кальвайта уже нет больше среди них. Он, кого забота о родном танке заставила выскочить из надежного укрытия, лежал теперь мертвый на сырой немецкой земле западнее Кюстрина. Механик-водитель танка Кальвайт стал первой жертвой танковой дивизии «Мюнхеберг» в битве за Берлин.

И только ефрейтор Рамлау, у которого личные оружие и вещи были при себе, на секунду остановился. Он посмотрел на погибшего боевого товарища, а затем бросил взгляд на восток, где яркие лучи прожекторов, двигаясь справа налево, ощупывали местность, чтобы обнаружить немецких солдат, притаившихся в складках местности. Ефрейтор от удивления лишь покачал головой:

— Ребята, что же это творится…

Голос фельдфебеля возвратил его к действительности:

— Они идут!

Да, они идут!

В этот день, 16 апреля 1945 года, войска Красной армии перешли в решительное наступление на столицу рейха Берлин. 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Жукова наступал со своих позиций, начинающихся южнее города Шведта и протянувшихся до городка Грос-Гастрозе, включая плацдарм на западном берегу Одера под Кюстрином шириной пятьдесят и глубиной десять километров. 1-й Украинский фронт под командованием маршала Конева также перешел в наступление на фронте вдоль реки Нейсе — от Грос-Гастрозе до Судет.

Вражеские силы, имевшие подавляющее численное преимущество^[5], умело использовали мощную артиллерийскую подготовку и поддержку своей авиации, рассеявшей туман, и наносили сокрушительные удары по немецким позициям. Главный удар в ходе советского наступления наносился с Кюстринского плацдарма, где маршал Жуков для ослепления немецких защитников ввел в действие не только 140 мощных зенитных прожекторов, но и бросил в бой многочисленные танковые соединения.

Первые линии немецких траншей, окопов и блиндажей были буквально стерты с лица земли. С винтовками и автоматами наперевес советская пехота атаковала почти полностью уничтоженные немецкие позиции. Русские были уверены, что смогут прорваться здесь, не встретив никакого сопротивления с немецкой стороны. Но в засыпанных траншеях, в развалинах блиндажей и бункеров, в отдельных стрелковых окопах и воронках еще теплилась жизнь. Облепленные глиной, промокшие до нитки и забрызганные кровью погибших товарищей, бойцы устанавливали пулеметы, бросали ручные гранаты и прижимали к плечу приклады своих карабинов. Атакующих красноармейцев встретили очереди пулеметов, разрывы гранат и нестройные залпы из карабинов. Немногие оставшиеся в живых солдаты в немецких траншеях собирались в группы для оказания сопротивления врагу. Они отважно сражались до последнего патрона, на какое-то время задерживали русских, уничтожая своим огнем первые цепи атакующих. Но они не могли сдержать мощный красный прилив и гибли под натиском неудержимо напиравшей массы красноармейцев. И атакующие соединения Красной армии продолжали свое наступление на запад. Пока вдруг не раздался вой немецких мин, рвущихся в самой гуще атакующих войск и наносящих огромный урон противнику, пока не заработали тяжелые станковые пулеметы и пока чудом уцелевшая позиция не преградила путь Советам. Русские приостановились, поспешили залечь, наступление застопорилось. Первая волна неприятеля остановлена. Когда вторая волна атакующих войск противника попыталась продвинуться вперед, она погибла под массированным огнем обороняющихся. Эта атака продолжалась всего несколько минут, затем мощное русское «Ура!» смолкло.

Бойцы XI армейского корпуса СС ожесточенно оборонялись. Эти бойцы, которые месяцами не знали отпуска, которые с боями отступали из Центральной России сюда, на берега Одера, у которых почти не оставалось патронов в карабинах и хлеба в ранцах, — эти бойцы нанесли ответный удар. Уже через несколько минут после начала русской атаки становится ясно, что первая советская крупномасштабная атака сорвалась. Солдаты в форме оливково-зеленого и защитного цвета вступили в рукопашную схватку, они ожесточенно сражались даже саперными лопатками, использовали ручные гранаты и фаустпатроны. Маршал Жуков ввел в бой свои танковые полки, входившие в состав элитных танковых дивизий Красной армии. Советские средние танки Т-34 и тяжелые «Иосиф Сталин-2», подойдя к передовой, переползали через полуразрушенные траншеи и фортификационные сооружения, своими гусеницами вдавливали тела погибших в землю и устремлялись к перепаханным снарядами и бомбами немецким позициям. Битва превращалась в самое грандиозное сражение на Восточном фронте. Но уже к полудню наступление Советов застопорилось, и русские не могли продвинуться дальше ни на шаг.

Две танковые и девять общевойсковых армий 1-го Белорусского фронта смогли прорвать только первый оборонительный рубеж немецкой 9-й армии — после этого их силы иссякли^[6].

До полудня этого дня вражеские войска, имевшие подавляющее преимущество, смогли продвинуться вперед на расстояние всего лишь от трех до восьми километров. Вышестоящие командные инстанции русских постоянно приказывали своим войскам продолжать наступление. Генералы, офицеры штабов и комиссары поднимали в атаку своих бойцов. Но 300 тысяч солдат и офицеров маршала Жукова со своими 2000 танков, 6000 орудий и 1800 самолетов никак не могли прорвать немецкий оборонительный рубеж.

Еще за несколько недель до начала этого наступления советские политработники обращали внимание солдат на значение этой операции. Уже в январе 1945 года на стенах домов в тыловых районах своих фронтов по приказу советского командования расклеили красочные плакаты, на которых был изображен юный советский пехотинец, стоящий на дымящихся руинах Бранденбургских ворот. Примерно в это же время маршал Жуков подписал следующее обращение к солдатам Красной армии:

«Советский солдат!

Ты стоишь на границе проклятой Германии, страны, которая принесла столько крови и слез лично тебе, твоей семье и твоему Отечеству. Отомсти за все! Действуй так, чтобы о вторжении наших армий помнили не только нынешние немцы, но и их правнуки. Помни о том, что все, чем владеют германские недочеловеки, принадлежит тебе, украдено у тебя или у других народов, награблено или добыто потом и кровью дешевых рабов, согнанных сюда силой фашистским фюрером со всех стран Европы. Смело наступай с оружием в руках, забудь о сострадании, освободи женщин, детей и матерей, томящихся в немецкой кабале. Стон миллионов доносится до тебя. Народы Европы ждут своих единственных освободителей от произвола и смерти!»

Однако все эти разжигающие ненависть слова были не в силах помочь советским войскам сломить оборону измотанных, обескровленных сил немецкой группы армий «Висла». После разгрома в Померании эта группа армий занимала позиции, протянувшиеся от Свинемюнде по левому берегу Одера до впадения в него с запада реки Нейсе. Во всяком случае, за несколько недель своего командования группой армий «Висла» генерал-полковнику Хейнрици удалось доукомплектовать личным составом потрепанные в предыдущих боях дивизии, организовать инженерное оборудование и укрепление позиций и вдохнуть в свои войска боевой дух. В эти дни и недели командующий группой армий «Висла» на собственном горьком опыте убедился в том, что приказы и распоряжения Верховного главнокомандования вооруженных сил (ОКВ) часто не имели ничего общего с действительностью. Поэтому Хейнрици приходилось постоянно вести изнурительную борьбу с Гитлером, с ОКВ, Генеральным штабом сухопутных войск и, наконец, еще и с гауляйтерами НСДАП. Однако вопреки неблагоприятным обстоятельствам невысокий седовласый командующий с лицом аскета смог настоять на своем.

Обе его армии, 3-я танковая армия генерала фон Мантейфеля и 9-я армия генерала Буссе, были слишком слабы, чтобы противостоять подавляющему преимуществу, которым обладали советские фронты, перешедшие в апреле в решающее наступление. Резервов у немецкого Верховного главнокомандования тоже не было. Вопреки приказам Гитлера генерал-полковник Хейнрици сосредоточил все имевшиеся в его распоряжении немногочисленные свободные соединения на левом фланге 9-й армии. Генерал-полковник ожидал — в отличие от Гитлера, — что именно здесь русские нанесут свой главный удар. Именно так все и произошло 16 апреля 1945 года.

LVI танковый корпус являлся ударным резервом группы армий «Висла». Дивизии корпуса были распределены вдоль всей линии фронта группы армий. Панцер-гренадерская^[7] дивизия СС «Нордланд» (11-я моторизованная дивизия СС. — Ред) 18-я моторизованная дивизия и моторизованная дивизия СС «Нидерланд» (23-я мд СС. — Ред.) находились на участке фронта, который занимала 3-я танковая армия. 20-я танковая дивизия, 25-я моторизованная дивизия и недавно сформированная (в феврале 1945 г. — Ред.) танковая дивизия «Мюнхеберг» расположились позади позиций 9-й армии. Приказ о введении корпуса в бой поступил уже во второй половине первого дня боя, когда советским танковым колоннам удалось прорваться в районе городка Врицен и продвинуться почти до высот к западу от Альте-Одера.

Ночь 16 апреля постепенно опускалась на смертельно раненную местность вдоль Одера. Нигде не было спокойствия. Ярко пылали деревни, имения и крестьянские хутора. Солнце исчезло в густом дыму от бесчисленных пожарищ, которые превращали ночь в день. Как и утром, воздух был наполнен шумом авиационных двигателей и лязгом танковых гусениц. В этот вечер все было в движении. Не только немецкие и русские солдаты сражались, стреляли, продвигались вперед или отступали, но и гражданское население находилось в пути. Старики, женщины и дети с трудом волокли по узким улочкам и запруженным дорогам тележки, велосипеды, тачки и детские коляски, доверху нагруженные домашним скарбом. Все двигались на запад. Здесь смерть собирала богатый урожай.

Вечером этого рокового дня командир LVI танкового корпуса, генерал артиллерии Вейдлинг склонился над картой. Полный энергии, широкоплечий генерал, повсеместно известный своей исключительной смелостью — в качестве 115-го военнослужащего вермахта он получил мечи к дубовым листьям Рыцарского креста, — дрожащей рукой расправил измятый лист карты. Он был явно озабочен, его руки не находили покоя. Он уже не мог думать, он хотел только выспаться.

— Герр генерал, — голос ординарца возвратил его к действительности, — с вами хотел бы поговорить герр полковник Вёлерман.

Вейдлинг стремительно вскочил, оттеснил ординарца в сторону, сам пошел к двери и крикнул:

— Вёлерман, входите!

Прежде чем полковник успел приложить руку к козырьку фуражки, генерал втянул его за руку в комнату.

— Ах, дружище, оставьте вы эти выкрутасы. Я так рад, что вы снова здесь!

Они крепко пожали друг другу руки. Глаза обоих офицеров сияли от радости неожиданной встречи после стольких страшных лет. Они были знакомы с того времени, когда оба служили в одном и том же полку в Нойруппине, а позднее в Эберсвальде. Тогда Вейдлинг был командиром 75-го самоходно-артиллерийского полка, а Вёлерман командовал 5-й батареей.

Генерал и полковник присели к маленькому столику. Командный пункт генерала находился на втором этаже загородного дома какого-то состоятельного берлинца в деревне Вальдзиверсдорф, расположенной к северу от Мюнхеберга. Генерал показал на треснувшие оконные стекла, заклеенные полосками черной бумаги, и на жалкий огарок свечи, освещающий комнату тусклым, унылым светом.

— Да, мой дорогой Вёлерман, я тоже представлял себе нашу встречу совсем иначе. Но время прошло — не так, как мы этого хотели, — и, возможно, нам уже не суждено пережить конец войны.

— Но, герр генерал! — попытался возразить полковник.

Вейдлинг покачал головой и продолжал саркастическим тоном, к которому Вёлерман привык во время службы под началом бывшего командира полка, которого они за глаза любя звали «костлявым Карлом»:

— Я знаю, что вы хотите сказать. Но взгляните сами!

Генерал встал и подвел полковника к столу с картами. В нескольких словах Вейдлинг рассказал своему новому начальнику артиллерии корпуса о событиях последних дней. Он не мог сообщить Вёлерману ничего радостного. Важнейшие высоты всего этого района, высоты у города Зелов, всего лишь несколько часов тому назад были потеряны. 20-я танковая дивизия, введенная в бой на правом фланге корпуса, понесла существенные потери и была оттеснена противником назад. В результате этого отступления возникла брешь между LVI танковым корпусом и соседним XI корпусом СС. И на левом фланге складывается очень серьезное положение. Потеряна связь с действующим там соседом — CI армейским корпусом.

— В настоящий момент в моем распоряжении находится только дивизия «Мюнхеберг», которая сражается просто отлично. Однако никто не знает, где она находится сейчас. Видите, Вёлерман, — сказал генерал, повернувшись к полковнику, — и это называется теперь ведением войны. Сплошная халтура!

— Однако я позволю себе заметить… — пытался возразить полковник.

Не желая слушать возражения, генерал нетерпеливым жестом прервал его:

— Не продолжайте, полковник. Вот, — при этом Вейдлинг протянул своему начальнику артиллерии листок бумаги, — прочтите эту чушь. Это последний привет от нашего горячо любимого фюрера, с которым завтра должен быть ознакомлен личный состав корпуса. Но к черту, я не сделаю этого! У моих бойцов полно других забот, им некогда изучать подобную чепуху.

Полковник был поражен тем, как выражался его генерал. Он и не подозревал о тех трудностях и неприятностях, которые ожидали генерала в ближайшие недели и которые окажут большое влияние и на него самого. До сих пор он знал, что генерал Вейдлинг пользовался у Гитлера уважением и что Гитлер личным приказом поручил генералу командование этим важным танковым корпусом. За эти несколько минут полковник понял, что, видимо, для его командира рухнул целый мир и что генерал Вейдлинг действует только в соответствии со своим солдатским воспитанием и данной фюреру воинской присягой.

Поэтому полковник Вёлерман неохотно взял в руки последний приказ Гитлера:

«В последний раз еврейско-большевистский заклятый враг приступил к массированной атаке. Он пытается разгромить Германию и истребить наш народ. Мы предвидели этот удар. И на этот раз большевизм ждет обычная судьба азиатов, то есть он истечет кровью на подступах к столице Германского рейха. Тот, кто в этот тяжелый момент не исполняет свой долг, действует как предатель своего народа. Следите, прежде всего, за немногими офицерами-предателями. Берлин останется немецким!»

Полковник Вёлерман, который бегло просматривал эти строки, не успел дочитать приказ до конца, поскольку в этот момент снаружи раздался страшный грохот. Дом содрогался от близких разрывов множества авиабомб, со стен осыпалась штукатурка. Сохраняя присутствие духа, генерал погасил свечу, схватил Вёлермана за руку и вытолкнул из комнаты. В то время как оба офицера поспешно спускались по лестнице, ведущей в подвал, Вейдлинг заметил, что полковник все еще держит в руке приказ Гитлера. Стараясь, чтобы остальные офицеры штаба ничего не услышали, генерал саркастически прошептал полковнику на ухо:

— И вот ради такой чепухи погибают мои солдаты!

К счастью, бойцы танковой дивизии «Мюнхеберг» ничего не знали об этом приказе своего Верховного главнокомандующего. Они целый день стреляли и сражались, переходили в контратаки, вывозили с поля боя раненых, спасали имущество беженцев, а потом опять стреляли и сражались. Когда на землю опустилась ночь, многие из них подумали, что теперь наконец наступит долгожданная передышка. Однако маршал Жуков продолжал гнать свои войска вперед. Соседняя группа армий маршала Конева прорвала фронт 4-й немецкой танковой армии на реке Нейсе, и танковые соединения русских устремились в глубь Средней Германии (так в буржуазной прессе ФРГ называлась территория бывшей ГДР, в отличие от Западной Германии и бывших восточных областей Германии. — Пер.). Поэтому ночью маршал Жуков послал в атаку свои гвардейские корпуса, он тоже хотел совершить прорыв, ведь перед ним лежал Берлин.

Фельдфебель Хартман сильно тряс унтер-офицера Райнварта за плечо, пытаясь разбудить его:

— Давай просыпайся! Нам пора двигаться дальше!

Райнварт нехотя открыл глаза и бросил бессмысленный взгляд на своего командира танка. Однако он тотчас пришел в себя и вспомнил, где находится. Одним рывком он вскочил на ноги. Хартман уже прошел дальше, чтобы разбудить остальных бойцов своего экипажа. В течение шести часов они непрерывно вели бой и всего лишь несколько минут тому назад были вынуждены сделать короткую остановку в этой маленькой деревушке недалеко от Зелова, чтобы дождаться прибытия топливозаправщиков. В то время пока бойцы транспортного подразделения, прибывшего с горючим и смазочными материалами, быстро заправляли немногие исправные боевые машины Pz. IV^[8], выбравшиеся из своих танков танкисты мгновенно уснули в ту же самую секунду, как только улеглись на ближайший сухой клочок земли, поросший травой. Однако две минуты назад лейтенант отдал приказ к выступлению.

Еще не совсем проснувшись, танкисты залезли в свое серое чудовище, и только Рамлау не смог удержаться, чтобы не пошутить:

— Ну что, опять то так, то этак, то ложись, то вставай.

— Заткни глотку! — Фельдфебель толкнул его в бок и одновременно захлопнул люк башни.

Последние четыре танка из роты лейтенанта Графа с грохотом исчезли в ночной мгле. Никому не нужно указывать механикам-водителям направление движения. Они направили свои машины туда, где скрещиваются очереди трассирующих пуль, выпущенные из русского и немецкого автоматического оружия, туда, где снова и снова земля встает на дыбы после разрывов снарядов и бомб. Но сейчас пятеро бойцов оставались наедине со своим танком. Только командир танка и механик-водитель видели через смотровые приборы ближайшие окрестности. Никто из них не произносил ни слова. Каждый из них в совершенстве владел своими навыками, каждый знал, что он должен делать, когда станет горячо, когда борьба пойдет не на жизнь, а на смерть. С января они непрерывно участвовали в боях, в таких условиях даже военное ремесло становится привычкой.

Танкисты не знали, сколько времени они уже в пути. Неожиданно до их слуха донеслись близкие разрывы снарядов, выпущенных из русских противотанковых пушек. Фельдфебель Хартман приоткрыл люк башни танка, чтобы быстро осмотреться вокруг. Уже несколько минут рация молчит. Хартман сразу заметил, что они выехали из леса и сейчас с грохотом спускаются вниз с небольшой возвышенности. Далеко позади за ними следует вторая боевая машина, а двух последних танков пока еще не видно. Как и немецкой пехоты. Зато совсем близко хорошо видны несколько темных силуэтов. Однако, прежде чем фельдфебель успевает принять какое-нибудь решение, на той стороне сверкнула вспышка.

Хартман проворно исчез внутри боевой машины и крикнул:

— Башня на двенадцать часов — перед нами вражеские танки! Открыть огонь!

Унтер-офицер Райнварт уже навел башню, Рамлау уже давно зарядил снаряд в пушку, и вот раздался первый выстрел. Бринкман, механик-водитель, крепко держит обеими руками ручки управления. Лязгая гусеницами, Pz. IV с грохотом движется по пересеченной местности. Возможно, это перепаханное поле или лесная делянка. Плевать, это не имеет никакого значения. Танки ползут вперед и стреляют, стреляют и опять устремляются вперед.

Дивизия «Мюнхеберг» представляла собой костяк LVI танкового корпуса и всего немецкого фронта западнее Кюстрина. В ночь на 17 апреля она была единственной дивизией, которой еще раз удалось энергично контратаковать противника и приостановить его.

Весь день 17 апреля непрерывно продолжалось сражение, исход которого склонялся то в одну, то в другую сторону. Советское командование черпало все новые резервы из неиссякаемого запаса живой силы и техники и одну за другой вводило в бой свежие дивизии. А на немецкой стороне положение ухудшалось с каждым часом. CI армейский корпус уже не мог удерживать тыловой рубеж южнее Врицена и начал отход. Советские танковые соединения воспользовались благоприятным моментом, прорвали оборону корпуса и отсекли ожесточенно обороняющиеся дивизии и полки друг от друга.

В этот день LVI танковый корпус нес на своих плечах основную тяжесть битвы. На участок фронта под Вриценом выдвинулась моторизованная дивизия СС «Нордланд» под командованием бригадефюрера СС Циглера, который, так же как и генерал Вейдлинг и полковник Вёлерман, до войны служил в 3-й Берлинской танковой дивизии. Из района Эберсвальде — Ангермюнде спешно подтянулась 18-я моторизованная дивизия, которая значительно усилила оборонительные возможности танковой дивизии «Мюнхеберг».

Генерал Вейдлинг постоянно находился в доме лесничего, в шести километрах восточнее деревушки Вальдзиверсдорф, и руководил с этого передового командного пункта вводом в бой своих измотанных дивизий. Полковник Раух, командир 18-й моторизованной дивизии, тоже разместил свой командный пункт в этом же доме лесничего. Однако офицерам так и не удавалось спокойно поработать, не говоря уже о том, чтобы заняться отдачей приказов в соответствии с уставом. Вражеская артиллерия постоянно подвергала всю местность интенсивному обстрелу, многократно вынуждая офицеров и солдат штабов укрываться в наспех вырытых траншеях и щелях. И ночь прошла неспокойно. На рассвете по району, где располагался дом лесничего, вела огонь не только вражеская артиллерия, но и его минометы и даже станковые пулеметы.

Советские войска снова прорвались и угрожали тыловым коммуникациям корпуса. Пришлось поспешно переносить командные пункты в другое место. Немецкая пехота уже отходила сплошным потоком. Сквозь эту толчею удалось пробиться только отдельным автомобилям. У дороги одиноко стояла всего лишь одна батарея тяжелых гаубиц, которая вела огонь по приближающимся танкам противника. Совсем молодой командир, капитан родом из Остмарка (термин «Остмарк» применялся в Третьем рейхе в отношении Австрии после ее аншлюса в 1938 г. — Пер.), с невозмутимым спокойствием руководил огнем своей батареи. Пехотинцам вновь удалось взять себя в руки, и они снова заняли позицию для обороны.

Вечером 18 апреля генерал Вейдлинг находится на своем командном пункте в деревне Вальдзиверсдорф. Когда он возвращался с поездки на фронт — линия фронта проходила всего лишь в километре к востоку, — начальник штаба передал ему только что поступившую радиограмму из штаба 9-й армии:

«Продержитесь еще два дня, тогда все будет в порядке! Буссе».

Вейдлинг вопросительно посмотрел на подполковника фон Дувфинга.

— Что это значит?

Вместо ответа, начальник штаба лишь пожал плечами, потом бросил многозначительный взгляд на дверь в соседнюю комнату и прошептал:

— Он мог бы вам ответить!

— Что это значит? — раздраженно спросил Вейдлинг.

На это фон Дувфинг ответил:

— Здесь господин имперский министр иностранных дел собственной персоной.

Генерал резко повернулся и, тяжело ступая, направился в соседнюю комнату. Подполковник фон Дувфинг и начальник оперативного отдела штаба, майор Кнаппе, обменялись многозначительными взглядами. Наконец младший по званию нарушил тишину:

— Может быть, это правда, о чем уже давно ходят слухи, что западные державы хотят заключить с нами мир?

— Возможно, да, а возможно, и нет, — ответил начальник штаба. — В любом случае я передам радиограмму в дивизии.

Подполковник фон Дувфинг покинул комнату. Уже через несколько минут все командиры дивизий держали в руках роковую радиограмму штаба армии. Никто не знал, что же с ней делать. Однако никто не мог помешать тому, что содержание радиограммы генерала Буссе со скоростью слухов дошло до позиций на передовой.

Майор Кнаппе склонился над сводкой за прошедшие сутки, чтобы еще раз внимательно изучить ее. Однако ему не удалось далеко продвинуться в этой работе. Майор услышал, как в соседней комнате генерал неожиданно перешел на крик, очевидно, он даже стучал при этом кулаком по столу. Сидящий рядом с Кнаппе адъютант министра иностранных дел побледнел как полотно и хотел вскочить со стула. В этот момент в комнату вошел полковник Вёлерман. Он тоже удивился неожиданному визиту высокого гостя из Берлина и грубому голосу Вейдлинга, доносившемуся из соседней комнаты. Начальник оперативного отдела многозначительно посмотрел на Вёлермана и показал рукой на дверь, ведущую в соседнюю комнату:

— Господин полковник, вы можете войти!

Начальник артиллерии корпуса удивился еще больше, когда узнал Риббентропа. Но он не успел уяснить причину появления высокого гостя, так как Вейдлинг вскочил со своего места и заявил побледневшему министру иностранных дел:

— А вот и мой главный артиллерист, господин министр, он может доложить вам об истинном положении дел на фронте, а не ту чепуху, о которой идет речь в сегодняшней сводке вермахта!

Полковник Вёлерман поздоровался с присутствующими. Риббентроп подал офицеру свою холеную руку, его рукопожатие неприятно поразило полковника своей вялостью. Усевшись снова на свое место, Риббентроп встревоженно уставился на Вёлермана. На его лице не осталось и следа от того высокомерного выражения, известного всем по фотографиям в газетах. С трудом сохраняя самообладание, генерал Вейдлинг призвал Вёлермана сообщить министру всю правду без прикрас.

— Одну только голую правду, господин полковник! — еще раз подчеркнул генерал.

Полковник доложил о положении на фронте. Лицо имперского министра иностранных дел помрачнело. Вёлерман уже собрался несколько смягчить свой доклад, однако, заметив, что Вейдлинг удовлетворенно кивает, продолжал в том же духе, ничего не утаивая от высокого гостя из Берлина. Риббентроп нерешительно встал из-за стола, тихим голосом задал несколько уточняющих вопросов и, сказав на прощание несколько общих фраз, быстро ушел.

Вейдлинг с довольным видом похлопал своего начальника артиллерии по плечу:

— Отличная работа, полковник, от этого мы наконец отделались!

Генерал приказал принести бутылку коньяку и продиктовал свой последний доклад о сложившемся положении. Тем временем майор Кнаппе доложил, что радиограмма уже разослана во все подразделения корпуса. После этого он замолчал с озадаченным видом.

— У вас что-то еще, Кнаппе?

— Так точно, герр генерал. Вот! — Майор передал Вейдлингу листок бумаги. — Ответ генерала Муммерта.

Вейдлинг быстро просмотрел строки ответной радиограммы, которую командир дивизии «Мюнхеберг» прислал в качестве подтверждения:

«Что означает эта ерунда? Мы что, должны еще сильнее сжать зубы и сражаться в два раза ожесточеннее или так оберегать свои кости, чтобы выжить?»

Полковник и майор с удивлением посмотрели на своего генерала. Что ответит «солдат до мозга костей» Вейдлинг на эту дерзкую радиограмму своего подчиненного? Однако командир корпуса не успел дать ответ. Появился подполковник фон Дувфинг и доложил:

— Имперский руководитель гитлерюгенда!

— Пусть войдет! Посмотрим, чего хочет этот деятель!

Потерявший правую руку в боях на Восточном фронте рейхсюгендфюрер Аксман по-военному четко приветствовал всех собравшихся. Его спокойная, сдержанная манера держаться произвела на генерала благоприятное впечатление, и он сразу проникся симпатией к руководителю имперской молодежной организации. С этого мгновения оба офицера прекрасно понимали друг друга, и хотя они представляли два разных лагеря, но их объединяло одно общее дело.

Генерал Вейдлинг попытался убедить рейхсюгендфюрера в том, что чистым безумием является посылка шестнадцатилетних юношей на борьбу с русскими танками. Крупные формирования гитлерюгенда были сосредоточены под Харнекопом, в имении покойного фельдмаршала Хезелера, чтобы оттуда проследовать на передовую. Взволнованная речь Вейдлинга продолжалась несколько минут. Никто из офицеров его штаба и не предполагал, что суровый и часто бывавший резким генерал способен произносить такие умоляющие слова. Рейхсюгендфюрер Аксман, который позднее в качестве осмотрительного командира будет умело командовать сектором обороны у Берлинской радиовышки, встал.

— Герр генерал, я ручаюсь собственной головой, что немедленно отзову приказ о вводе в бой подразделений гитлер-'югенда!

Когда рейхсюгендфюрер прощался, он отдал честь так, словно на нем форма не коричневого, а защитного цвета.

— Итак, это был второй визитер! — саркастически улыбнулся Вейдлинг. — Правда, я совсем не рад этому визиту.

Подполковник фон Дувфинг обратился к генералу:

— Герр генерал, какие будут приказы на завтра?

— Что тут можно приказать? — вместо ответа, задумчиво бросил Вейдлинг. — Приказ всем подразделениям: отступать к Штраусбергу!

Примечания

1

5 часов утра по московскому времени, 3 часа по берлинскому, согласно мемуарам Чуйкова и Жукова. (Здесь и далее примеч. ред.)

2

Всего для проведения Берлинской операции Красная армия имела 41 600 орудий и минометов.

3

Были исключения. В боях за Кюстринский плацдарм 25-я танковая дивизия (с 20 марта танковая дивизия «Мюнхеберг») и другие соединения (моторизованная дивизия «Курмарк», пехотная дивизия «Дебериц», 606-я пехотная дивизия, 25-я моторизованная дивизия) не смогли помешать советским войскам расширить плацдарм и предотвратить падение 30 марта Кюстрина.

4

Сила света, создаваемая зенитным прожектором диаметром 200 см, достигает 2 млрд свечей.

5

Для осуществления Берлинской операции советское командование сосредоточило 2 миллиона 500 тысяч солдат и офицеров, 41 600 орудий и минометов, 6250 танков и САУ, 7500 боевых самолетов (включая 800 самолетов дальней авиации). Им противостояли 1 миллион солдат и офицеров вермахта, имевших на вооружении 10 400 орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 боевых самолетов, более 3 миллионов фаустпатронов.

6

Главный удар наносился с Кюстринского плацдарма силами пяти общевойсковых (47-я А, 3-я ударная А с 9-м танковым корпусом, 5-я ударная А, 8-я гвардейская А и 3-я А) и двух танковых армий (1-я и 2-я гвардейские). Вспомогательные удары наносились справа силами 61-й А и 1-й А (польской), слева — войсками 69-й А и 33-й А, а также 2-м гвардейским кавалерийским корпусом.

7

В советской историографии принято определение моторизованная. Далее по тексту панцер-гренадерские дивизии называются моторизованными.

8

Средний танк Pz. IV последних выпусков имел массу 25 т, лобовую броню до 80 мм и мощную 75-мм пушку длиной 70 калибров, то есть такую же, как у танка PZ. V «Пантера», поэтому был опасным противником для любых танков неприятеля.