Аарон

Вероника Мелан, 2016

Чтобы смыть с тела уродливые, оставшиеся после несчастного случая шрамы на теле, Райне Вильяни требуется омыться в водах странного и труднодостижимого места – озера Дхар. Но добраться туда в одиночку она не в состоянии. Информатор убеждает: «Наймите трех человек – опытного стратега и двух бойцов, – и тогда у вас появится шанс». Райна обретает надежду – публикует объявление, обещает за выполнение работы неограниченный гонорар, ждет заветного звонка, и тот не заставляет себя ждать. Однако сохранится ли надежда стать счастливой, избавившись от увечий, если одним из ее проводников оказывается человек, которого она все это время пыталась забыть и который косвенно повинен в обретении страшных шрамов? Чем обернется для нее сложный поход – радостью или новым сокрушительным разочарованием?

Глава 4

Нордейл. Уровень Четырнадцать.

Светлая кожа — гладкая, чистая, бархатная, — россыпь веснушек у аккуратного носика, длинные ресницы, красивые даже во сне губы, россыпь золотых волос на подушке — Аарон, приподнявшись на локте, смотрел на спящую в его постели женщину и думал о том, что он счастлив.

Счастлив.

Ведь так?

С чего не быть счастливым мужчине, в постели которого спит прекрасная женщина — кроткая, ласковая, податливая. Мечта, а не женщина.

Милая Мила. Милана; Канн почему-то вздохнул. Сам не понял, почему. Еще раз посмотрел на ее блестящие в свете прикроватной лампы волосы, прислушался к спокойному дыханию, поправил сползшее с обнаженного плеча одеяло — хотел погладить по щеке, но не погладил — вместо этого прислушался к внутренним ощущениям, попытался их распознать — он влюблен, радостен, доволен? — и в который раз не смог их расшифровать.

Может, просто не время? Может, иногда любовь не бьет током, не врывается в сердце бурным свежим, подобным вольному сквозняку, потоком, а наполняет тело и разум медленно?

Наверное, так. Наверное.

На тумбе глухо завибрировал и заерзал телефон; Аарон поморщился и наощупь отыскал трубку, взглянул на экран — «Каратель».

Другой бы на его месте, если бы обнаружил на экране сотового подобное слово, побежал бы в туалет стреляться (кому хочется видеть в гостях демона?), но стратег лишь улыбнулся — визиты друга он любил. Даже такие поздние.

— Слушаю. Канн.

— Слушай, Канн, — начали без приветствия, — я тут с работы еду. Забегу к тебе на пару минут?

— Забегай, — миролюбиво согласились в ответ. — Тебе я всегда рад.

— Угу. Буду минут через десять.

— Будь.

Телефон временно вернулся на тумбу, а после перекочевал в карман серых хлопковых, натянутых на голое тело шорт.

Чайник закипал неторопливо — знал, что собеседники не торопятся, — грелся, сопел, важно менял цвета на индикаторе температуры, пока хозяин дома искал в шкафу заварку.

— Тебе точно чай? Не бренди, не коньячку, не виски?

— Чай, точно. Я же сейчас домой, а там дочь. Какой коньячок?

Регносцирос лениво развалился на кухонном стуле, вытянул длинные ноги, сложил ладони на пряжке ремня и лениво улыбнулся.

— Что, Баалька не любит, когда от папы пахнет спиртным?

— По шее бы вам всем за «Баальку». Она — Луара.

Его друг хмыкнул. Да-да, Луара, но в простонародье с легкой руки их телепортера маленькое сокровище Алесты и Баала все звали исключительно «Баалькой», и ее отец знал об этом. Канн бы побился об заклад, что тот изредка и сам звал ее подобным образом.

Вот только не сознается, черт волосатый.

Регносцирос, впрочем, не злился и вообще этим вечером выглядел довольным жизнью.

— Что, съел полсотни младенцев? Чему улыбаешься?

Аарон разлил кипяток по чашкам и сунул туда пакетики с заваркой — те моментально всплыли на поверхность.

— Младенцев не ел, а вот пару нытиков на тот свет сегодня переправил.

— На какой еще «тот»?

— Тот, на котором они родились.

— Ясно. В общем, на сегодня отстрелялся.

— Ага. А ты как? Нормально?

— Нормально.

— Что-то не похоже.

— С чего бы?

— Да рожа у тебя странная.

Они сидели за столом и пили чай.

Чай, блин, — Канн размешивал в кружке сахар и думал о том, что они похожи на старых бабок. Старых, шамкающих беззубым ртом бабок, коим если что и осталось в этой жизни, так это лишь вспоминать свое насыщенное и бурное прошлое.

Дожили.

— Как Мила?

— Хорошо. Сходили сегодня в ресторан, посидели. Представляешь, она упомянула о том, что хотела бы дом в южном районе города.

— Почему там?

— Мол, озеро рядом. «Ведь это так здорово — вставать по утрам, выходить на балкон и смотреть, как блестит под солнцем водная гладь».

— И что — будешь свой продавать?

Мужчина со шрамом промолчал, сделался хмурым.

— Не хочу. Я к этому привык.

— Может, привыкнешь и к новому? — корректно поинтересовался друг. — Изменения — это не всегда плохо.

Аарон долго молчал — слишком долго. Затем вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил и вдруг понял, что забыл открыть форточку. Моментально ощутил укол вины — Мила заворчит, что он опять курит в доме, — и вдруг разозлился. С каких пор он стал чувствовать себя виноватым из-за курения? Его дом — где хочет, там и курит. И когда хочет. И сколько хочет.

А вина все не уходила.

Черт. Все ведь хорошо. Все хорошо, ведь так?

— Эй, у тебя все нормально? — черные глаза Баала прищурились, стали изучать коллегу и друга с двойным вниманием. — На тебе лица нет.

— А что есть?

Пепельница стояла у раковины — укоризненно чистая, отмытая до блеска женской рукой — Канн дотянулся до нее и нарочито громко грохнул стеклянным дном о кухонный стол. Поставил перед собой, зачем-то толкнул пальцами.

— Шрам есть, а лица нет.

— Ну-ну.

И на этом ответ иссяк.

Регносцирос нахмурился.

— Слушай, да что у тебя не так? Дом есть, деньги есть, работой пока не заваливают, тренировками тоже — Сиблинг успокоился, — баба — пардон — женщина есть. Что еще нужно?

— Наверное, ничего.

— Ты счастлив с ней?

— С кем?

— Со своей Милой.

Тишина.

— Канн?

Тяжелое молчание.

— Аарон?

— Что?

— Ты ее любишь? Рад ее присутствию в своем доме?

И вновь вопрос остался без ответа.

— Ну, она тебе хотя бы нравится?

Затяжка, выпущенное под потолок облако дыма. Хозяин особняка тяжело, скрипнув стулом, поднялся с места, подошел к окну, открыл форточку — в его движениях Баалу виделась обреченность.

— Она… хорошая, — послышалось спустя минуту. — Не придраться: стирает, убирает, постоянно что-то готовит, заботится.

На слове «заботится» во фразу почему-то и вовсе забралась грусть.

— Но я спросил не об этом.

Аарон какое-то время молчал — стоял, опершись на оконную раму, смотрел во двор, затем повернулся. Отозвался и вовсе неохотно.

— Что ты хочешь услышать? Я и сам многого понять не могу. Она ждет от меня кольцо, понимаешь? Мы уже месяц, как вместе. Злится, что я не рассказываю ей, кем работаю, дуется, когда не отвечаю на вопросы. Но я не готов. Я… не пойму.

— «Она» или не «она»?

— Да.

Теперь замолчал и потягивающий чай брюнет — долго смотрел в чашку, размышлял о том, какой стоит дать совет.

— Иногда для того, чтобы что-то стало понятно, нужно расстаться. Хотя бы на время.

— Угу, — ехидной крякнули от окна и прикурили вторую сигарету, — это как — «Ехай, Мила, отсюда?»

— Ну, можно не «ехай», а сказать, что тебе дали задание.

— Для этого придется объяснить, кем я работаю.

— А в чем проблема?

— В том, что она может этого не принять.

— Так пусть этот момент и станет для тебя показательным — твоя женщина примет тебя таким, какой ты есть.

Точно. Если уж Алеста приняла Баала, то почему бы Миле не принять Аарона? Вот только Канн отчего-то не был ни в чем уверен.

— Думаешь, временное и «вынужденное» расставание поможет мне разобраться?

— Больше, чем если ты продолжишь сидеть на собственной кухне и жалеть себя.

— Я не жалею, — рыкнули зло.

— Я вижу.

Регносцирос бывал излишне прямолинейным и часто жестоким, но Аарон ценил эти качества.

— Оторви уже жопу, открой ей правду и вали на задание. На несколько дней, а еще лучше — на пару недель. Гарантирую: вернувшись, ты будешь знать ответы на все вопросы и перестанешь походить на хлюпика.

— Ну ты и %!%!

— Не был бы ты моим другом, давно уже отправил тебя тоже «на тот свет», — отрезал Баал грубо в ответ на нелицеприятное и матерное описание себя самого.

— Мечтай!

— Теперь ты становишься похожим на самого себя.

Канн раздраженно затушил в пепельнице сигарету.

— На хлюпика… нет, ты посмотри на него… задница ты волосатая.

— Точно — похож.

Мужчина в рубашке и шортах вернулся к столу, вылил в раковину недопитый чай, оперся руками на спинку стула и спросил:

— Только заданий у нас пока нет — где я их возьму?

— Заданий, может, и нет, — ответили ему сухо. — Вот только Дрейк пока «не кончился», а если так, то что-нибудь для тебя подыщет.

— Думаешь, стоит спросить?

— Думаю.

Баал заметил, что, размышляя над сказанным, Канн впервые за этот вечер просветлел лицом.

Это началось три месяца назад.

Стоило друзьям заметить, что стратег начал грустить на общих «семейных» сборищах, как на вечеринках, обычно проходящих в узком и тесном кругу, вдруг начали появляться незнакомые личности — сплошь девушки. То вдруг Лайза приведет с собой «знакомую», то Шерин, то Элли — и откуда только у них столько незнакомых ему знакомых?

Когда он в четвертый раз подряд обнаружил среди прочих новое лицо, Канн начал подозревать неладное — его пытались «свести». Однозначно. Сажали возле «подружек», усиленно пытались вовлечь в разговор, старались подыскать им общую для беседы тему.

С подобных потуг Аарон быстро озверел.

— Хватит! — заявил он друзьям прямо. — Когда сам кого-то найду, тогда и приведу к вам. А вот специально для меня никого водить не нужно.

Незнакомки моментально кончились.

И хорошо. Потому что Лилиан при первой же встрече попросила «проводить» ее домой и совершенно очевидно намекнула, что не прочь продолжить более тесное знакомство (кому нужна подстилка?), Даяна отчаянно краснела, когда смотрела на него (Канна подобное жеманство откровенно бесило), а с Роуз он не выдержал и пяти минут — та беспрестанно говорила о шмотках и моде.

Ужас.

Милу же он встретил сам. По крайней мере, хотелось в это верить. Они познакомились в баре: Аарон отбил ее у подвыпившего забулдыги, слишком напористо клеившегося к симпатичной особе, — сломал тому руку, а даму вызвался проводить домой.

По дороге о чем-то говорили — о чем-то пустом и неважном; накрапывал дождь. У подъезда он не стал ее ни целовать, ни спрашивать телефон. Спокойно выдержал разочарованный взгляд, развернулся и зашагал прочь.

А через три дня после долгих сомнений и раздумий самостоятельно нашел ее номер в справочнике, позвонил и предложил встретиться.

На том конце согласились с такой готовностью, будто все три дня ждали его звонка.

Он все еще продолжал рассматривать спящую в его постели женщину, когда та пошевелилась. Сонно заморгала, прищурилась, открыла глаза. Улыбнулась.

— Не спишь?

Он так и не погасил ночник.

— Не сплю.

— А чего так?

Его тут же обняли теплые руки — обвились вокруг шеи, притянули к себе. Поцелуй длился несколько секунд; Мила пахла фиалковыми духами, сном и их предыдущим занятием любовью, которое случилось незадолго до прихода Баала. Она хотела — он помнил — принять душ, — но так и разнежилась у него в руках, уснула.

А теперь ее длинные ресницы вздрагивали, губы нежно улыбались, а взгляд серо-зеленых глаз скользил по его лицу.

— Голодный?

— Нет.

— Кто-то приходил?

— Друг.

— Я слышала, как жужжал телефон…

— Он уже ушел.

Тишина; шорох простыней. Аарона погладили по плечу.

— Хочешь, я потру тебе спинку в ванной?

Она была идеальной. Слишком идеальной — на грани приторности. Но никогда эту грань не переступала, и Канн иногда не мог понять, отчего начинает раздражаться.

— Не сегодня.

— А что у нас будет сегодня?

— Разговор.

— Да? — тень испуга в глазах быстро сменилась любопытством. — Расскажешь, наконец, откуда у тебя на виске шрам?

— Нет.

Губы бантиком, было, надулись, но хозяйка быстро вернула им былую форму — спокойного улыбающегося рта.

— Я готова. Слушаю. О чем будем говорить?

Аарон смотрел на лежащую рядом женщину с завуалированным сомнением и какое-то время хранил молчание. Затем, наблюдая за реакцией, изрек:

— О том, кем я работаю.

* * *

Ланвиль. Уровень Четырнадцать.

С утра серое море бесновалось — дул сильный ветер, — а к обеду вдруг утихло, успокоилось и почти уснуло — лишь на поверхности волн играли, напоминая о предыдущем ворчании стихии, пенные белые барашки.

Искрило яркими лучиками на воде солнце; перекатывалась под подошвами темная и влажная галька; небо вдалеке хмурилось.

У моря Райна не боялась плакать — слезы казались ей естественным продолжением этого места — солеными на лице брызгами. Не печалью, не болью — просто воспоминаниями, которые, скатываясь по щекам, тонули в скрипучем между камнями песке.

Воспоминания.

Много воспоминаний.

Все, что ей осталось.

— Почему, прежде чем «полюбить» женщину, нужно обязательно поставить ее на колени? Зачем? — она до сих пор не знала настоящего имени того, с кем встречалась уже неделю. — Неужели тебе не стало бы приятнее, если бы женщина признала твое главенство сама, без насилия?

Джокер какое-то время размышлял; тогда Райне еще казалось, что разговоры могут его изменить — повлиять на мировоззрение, открыть затхлому от заскорузлых принципов уму новый угол зрения, растормошить, заставить взглянуть на вещи по-новому.

Зря казалось.

— Нет, мне приятнее подчинять самому.

— Для чего? Чтобы доказать собственную силу, превосходство? Неужели нельзя чувствовать все это без постоянного «доказывания»?

Они сидели в его машине — он, заехавший на пять минут в рабочий перерыв, она, сытая после обеда, выпитого кофе и только что съеденного десерта.

— Тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело?

Райна насупилась.

— Я просто пытаюсь понять.

— Я — доминант, господин, и мне это нравится.

Да уж, доминант. Только если Аарон был «хорошим» доминантом в правильном смысле этого слова, то Джокер являлся его полной противоположностью. Хотя поначалу ей нравилось с ним целоваться и заниматься сексом — до того момента, пока он не переходил в откровенную вульгарность…

— Но зачем…

— Тебе не кажется, что ты слишком много болтаешь?

На них, сидящих в сверкающей белой Лунди, смотрели проходящие мимо люди.

— А ты разве заехал не для того, чтобы меня увидеть? Чтобы поговорить?

— Со шлюхами не ведут длинных бесед — шлюх используют для удовольствий. Я хочу, чтобы ты у меня отсосала.

— Прямо здесь? — Райна поперхнулась. Ей не хотелось ни сидеть с ним в одной машине, ни, тем более, сосать. Десерт был вкусным, а от предвкушения вкуса долбящегося в горло члена делалось муторно и начинало тошнить.

— Я не хочу.

— Зато хочу я. А ты просто еще не знаешь, хочешь ты этого или нет.

Хуже всего было то, что иногда Райна начинала ему верить: она просто сама не знает, чего хочет. И разве она сама после того, как все заканчивается, — когда на мужском лице расплывается довольная улыбка, — не чувствует радость? Чувствует. Тогда кто же из них прав — он или она?

Додумать не получилось; ей на затылок легла жесткая и теплая ладонь, толкнула голову вниз, к черным джинсам.

К клубу «Майон», несмотря на довольно поздний час и моросящий на улице дождь, тянулась длинная очередь. Длинноногих девушек на шпильках, чьи зады едва прикрывали лоскуты серебристой ткани, не смущал ни промозглый ветер, ни превращающая изысканные прически в мокрые гнезда сырость. Мужская часть очереди была под стать женской — тонкие расстегнутые на груди, чтобы были видны тату и украшения, рубашки, модные ситцевые, вошедшие в тренд только в этом сезоне брюки, намазанные гелем волосы. И «поголовно» (или тут лучше подошло бы слово «поножно»?) яркие кроссовки.

Райна, выходя из такси, поморщилась — что за безвкусица? Для чего отдавать дань моде, если эта самая дань бескомпромиссно превращала мужчин в геев, а женщин в проституток?

Сама она оделась в длинное облегающее платье — черный расшитый кокон, скрывающий ее от шеи и до пят; черные длинные волосы вились, макияж безупречен.

Хлопнула дверца машины; под дождь из выхлопной трубы вырвалось облако газа, а из-под колес лужи.

Охранники перед мисс Полански раздвинулись, как двери лифта, — узнали без дополнительного идентификатора — она являлась здесь частым гостем. Нет, не в том «Майоне», который располагался на первом этаже и включал в себя барную стойку, место для тусовок и вечно грохочущий танцпол, а в другом «Майоне», для элиты, — том, что находился этажом выше и был прекрасно изолирован от непредназначенных для созерцания его стен глаз.

Туда Райна и направилась.

Ощущая дискомфорт от узости платья при ходьбе, поднялась на второй этаж, кивнула еще двум вышибалам и вошла в распахнувшиеся высокие двери.

И тут же очутилась в совершенно другом месте, куда не пускали тех, чьи цифры на счетах не впечатляли владельца этого места — придирчивого и избирательного мистера Финна.

Впрочем, самого мистера Финна Райна никогда не видела — про него говорили просто: «Загадочный толстяк, интересно бы взглянуть…»

Ей было неинтересно.

Она выбрала привычный ей столик, наполовину скрытый перегородкой, опустилась на мягкий пружинящий диван, пальцами подала знак официанту — тот кивнул. Угу, значит, коктейль «Лоррана» сейчас будет. И славно.

Было неизвестно, что принесет этот вечер — быть может, общение, которое доставит ей удовольствие, или же одиночество, которое вновь навеет грусть, — но пребывание в «Майоне» куда лучше пребывания дома, особенно после очередного неудавшегося портрета. Тот единственный, который более-менее удался, Райна повесила у себя в спальне — на нем Канн сидел спиной в кресле, смотрел в окно и курил. Ее Канн. Такой, каким она его помнила.

А вот лицо опять не вышло — черт бы его подрал.

Принесли «Лоррану».

— Повторите сразу.

Ей услужливо кивнули.

Сюда приходили за разным: чтобы выпить, пообщаться, почувствовать себя «другим» человеком (если хватит денег), подыскать себе достойного собеседника — образованного и с хорошими манерами, — либо для того, чтобы встретить, если повезет, богатую вторую половину.

Некоторым везло.

Специальные зоны для курения, столы для карточных игр, уголки для уединения, залы для шумных и больших компаний — места хватало всем. У длинного, похожего на перрон для поезда барного стола, собралась компания из трех женщин — Райна знала их всех, — в углу серьезно и по-деловому общалась группа мужчин; за дальним столом, потягивая пиво, пристально изучал присутвующих женщин стильный, но неприятный типок. Наверное, искал даму на вечер. Обладательница «Лорраны» наткнулась на его любопытный взгляд и отвернулась.

Тоскливый дятел.

Доры нигде не было видно. Жаль, вот с ней бы она «потусила» — да, пусть окруженная престарелыми ловеласами и слушая скабрезные, зачастую вульгарные шутки, — но однозначно провела бы вечер в удовольствие.

Интересно, почему не показывается старая подруга? Уж не случилось ли чего? И получила ли она переданные ей накануне бумаги?

Прежде чем направиться к стоящей у бара группе женщин, Райна решила, что обязательно навестит старуху и поинтересуется ее здоровьем.

— Не знаю насчет новой машины — это так предсказуемо!

Молвил яркий красный рот Марианны Дорсет, и остальные почему-то спешно согласились с главной нимфеткой Ланвилля — по крайней мере, именно так часто называли роскошную блондинку ухажеры.

— Украшения, поездки, тряпки — все это так избито…

— А что не избито? — почти грубо вторглась Райна в чужую беседу. — Каким должен быть подарок, чтобы по душе?

— Ну… — Марианна растерянно хлопнула длинными покато загнутыми, как свод обсерватории, ресницами — видимо, и сама не знала ответа на этот вопрос, — …чтобы удивило.

— Чтобы удивило, можно подарить и теплый свежий кусок дерьма, — Райна отхлебнула коктейль. Разве не удивило бы?

— Фу, Марго, какая ты пошлая!

Зато не приторная.

— Так какой подарок тебе понравился последним — назови.

«Подружки» с внимательным любопытством переключились с подошедшей брюнетки на блондинку.

— Ну-у-у, — снова неопределенно потянула та, — путешествие по снежным пикам Антильи было неплохим…

— Оно само или шампанское в поезде?

— Шампанское тоже было неплохим, — Дорсетка не обиделась — то был неоспоримый плюс ее характера — она никогда не обижалась на самом деле. Однако прекрасно и в нужно месте капризничала перед мужчинами — прирожденный манипулятор.

Интересно, как быстро Джокер бы поставил ее на колени?

Эта мысль едва не испортила настроение, и холеная Марго попыталась отпихнуть ее прочь.

Не сегодня. Не сегодня…

— И икра. И даже мягкий хлеб с луковыми кольцами…

— В общем, горных вершин из окна ты так и не заметила.

— Вот поэтому ты не настолько успешна, насколько я, — улыбнулась Марианна, — ты слишком прямолинейна и категорична. Ну, разве это важно, что именно дарит мужчина? Важен сам факт того, что он умеет баловать…

Баловать.

Джокер умел баловать. Особенно когда Райна становилась «хорошей» сразу же после того, как побыла «плохой» и наказанной. Униженной жестким и грязным сексом, после которого чувствовала себя подстилкой, — такого занятия «любовью», после которой хотелось год отмываться.

Да. Баловать.

Обиженную, со стоящими в глазах непролитыми злыми слезами, он вел ее по магазинам — выбирал новую косметику, духи, белье, украшения — все на свой вкус, — а после отпаивал кофе и кормил десертами. Осыпал комплиментами, говорил ласково, восторгался ее телесной и душевной красотой.

И Райна постепенно оттаивала — по крайней мере, поначалу. Прощала — «мол, с кем не бывает? Наверное, опять сорвался». Но к подаркам никогда не прикасалась — они казались ей ядовитыми.

А когда к концу второй недели, когда она заявила, что не желает больше именоваться «шлюхой», ибо все ее мысли почему-то стали сводиться к тому, как стать для него «хорошей» (а ей это не по нраву), «баловать» ее моментально перестали.

Черт, обещала же себе не думать о нем — не в этот вечер.

Срочно отвлечься, срочно отвлечься — только на кого? Взгляд Райны заскользил по залу — прошелся по бизнесменам в углу — скучно, — только что вошедшей в двери высокой и худой женщине — еще скучнее, — на секунду задержался на парочке молодых парней — не то, не то, все не то…

И вдруг наткнулся на них — незнакомых мужчину и женщину.

Она: стройная, аккуратная, в коротком, но не слишком коротком, синем платьице на молнии и с изящной брошью на груди — симпатичная, миниатюрная, живая. Он: статный брюнет, каких любят печатать на широкоформатных разворотах журналов — в черном костюме, с дорогими часами, в ботинках из тонкой кожи, с правильными приятными чертами лица…

Все мелочи Райна заметила на автомате; куда сильнее ее привлекло другое — они были настоящими — эти люди. Их чувства были настоящими.

Взгляд из-под ресниц: «Ты не уйдешь сегодня?»

И касание его руки: «Не уйду. Я всегда буду с тобой».

«Всегда — это слишком… напыщенно… Людям не дано знать, что такое «всегда», — мелькнувшая на ее лице обида.

«Мое всегда — это пока ты рядом, — утешающий взгляд напротив. — Веришь?»

Даме его сердца хотелось верить, хотелось сильно.

И в голове Райны, наблюдающей за ослепшей от любви друг к другу парой, вдруг вспыли строчки:

«И терпко. И сладко. И страшно до дрожи,

И голос не нужен. Все чувствует кожа.

И шаг, что навстречу, — он вот он. Он близко.

Лететь высоко. Или падать. И низко.

Но греет безмерно пожатие пальцев

Двух в чем-то так сильно похожих скитальцев,

А пламя в глазах не дает отступиться,

Отдать призывает. Поверить. Открыться…»

Откроется ли она ему? Поверит? Допустит ли до самых сокровенных слоев души? И не обидят ли ее в ответ?

«Люблю, — вдруг прошептали мужские губы — Райна не услышала, прочитала по ним слова. — Люблю тебя, слышишь?»

И вдруг почувствовала бегущую по собственной щеке слезу.

Залпом допила вторую «Лоррану» и вызвала такси.

Звонили и просили разное: мужчину постарше, мужчину помоложе — с бородой, без бороды, усатого, лысого, брутала, субтильного… Иногда интересовались бизнесменами, модниками, ласковыми — например, умеющими предоставлять профессиональные оральные ласки, — с длинном пенисом и покороче. Заказывали даже двоих или троих.

Но никогда еще, судя по голосу администратора дома «Мужчина на заказ», не просили то, что просила Райна:

— Да, мне с театральным образованием. Либо выступающего на сцене, либо состоящего в актерском кружке.

Ее спросили: «Вам похожего на кого-то из известных актеров?», и заказчица поморщилась:

— Мне все равно, какой внешности. Но чтобы с актерским талантом.

После длинной паузы ей пообещали, наконец, выполнить просьбу.

Когда спустя сорок минут в дверь позвонил человек, ему открыла одетая в длинный пеньюар хозяйка квартиры, проводила в просторную комнату, позволила раздеться, дождалась, пока будет готов слушать и уведомила:

— Я плачу двойную ставку, если вы признаетесь мне в любви так, чтобы я вам поверила.

— Что?

— Признание.

— В любви?

— Да. Это так сложно?

Мужчина — на вид около тридцати пяти, одетый в вязаный джемпер и джинсы, со стильной прической на длинных волосах, — взглянул на нее со смущением и прочистил горло.

— А…

— Нет, — отрезала Райна, — сексом мы заниматься не будем.

— Даже после признания?

— Даже после него.

Она отхлебнула из бокала янтарную жидкость — вино?

— То есть в любви.

— Да, в ней.

— А если вы не поверите?

— Не заплачу ни цента.

«Актер» взглянул обиженно. Но через секунду о чем-то задумался с увлечением. Попросил:

— Мне нужно отрепетировать.

— Репетируйте, — тяжелые черные волосы скользнули по шелковой ткани и мягким шорохом — качнулась голова. — Ванная там.

А спустя час она уже снова сидела на крыше и смотрела на затянутое белесой дымкой ночное небо; актер ушел.

— Он так и не смог, знаешь? — шептала Райна кому-то, сидя на шезлонге. — У него не вышло сказать так, чтобы я… Чтобы я поверила, как тебе. Вот тебе я всегда верю — каждому слову…

Ее собеседник привычно молчал.

— Я опять напилась, да? Но ты же меня не судишь?

Тишина; с проспекта внизу доносился далекий гул машин.

— Не судишь, я знаю. Наверное. Только… пьющая или нет, я все равно тебе не нужна. Никогда не была нужна. Никогда.

И вниз вдруг полетел вышвырнутый за парапет пустой бокал из-под шампанского. Когда и где он приземлился, Райна уже не слышала — она горько плакала, уткнувшись носом в неприкрытый и потому отсыревший матрас на шезлонге.