Первокурсница

Виктория Ледерман, 2016

На первой странице 17-летняя студентка Саша признаётся в любви. Гена из параллельной группы – её идеал во всём, кроме одного: у него есть девушка. Ни шагу порознь, и уже так давно! На шестой странице Саша отрезает свои длинные волосы. Назло матери, но больше – чтобы Гена заметил. Точнее – ЗАМЕТИЛ. Чтобы точно не прошёл мимо, ответил взаимностью. У Саши готов план завоевания Генкиного сердца, и стрижка – только начало. У героини кружится голова от той свободы, что свалилась на неё с поступлением в университет. Поток новых знакомств, непривычное «вы» от преподавателей, учёба и влюблённости, вечеринки и праздники – всё это захватывает и кажется неповторимым. Каждый день приносит открытие о самой себе, о родных, о друзьях и случайных знакомых. Жизнь так полна событиями, что в реальность происходящего порой не верится, – ощущение, хорошо знакомое всем 17-летним. Да, ощущение неповторимое. Как и дебютная повесть Виктории Ледерман «Календарь ма(й)я», тираж которой разлетелся в рекордный срок, «Первокурсница» насыщена сюжетными поворотами и не даёт заскучать. Череда приключений слегка безрассудной студентки увлекательна сама по себе, но наиболее захватывающее – то, как события меняют героиню, как она обретает опыт. На последней странице Саша скажет: «Я в этой жизни ничего не понимаю», а такие слова всегда доказывают обратное. «Первокурсница» – вторая книга Виктории Ледерман, вышедшая в издательстве «КомпасГид». В планах – другие её работы для младших, средних и старших школьников: прежде всего, повести «Всего одиннадцать, или Шуры-муры в 5 “Д”» и «Василькин, к доске!». Первая в 2016 году попала в лонг-лист премии им. С. Михалкова, вторая – в шорт-лист премии «Новая детская книга».

Глава 9

Саня высадил меня у дома Кирилла. Я взяла в руки шапку, запахнулась и вышла, с размаху хлопнув дверцей.

— Ты надолго? — поинтересовался он, опуская стекло.

— Не знаю. Как управлюсь, — процедила я сквозь зубы.

Чтобы уколоть моего преследователя, я сказала ему, что здесь живет мой любимый человек (что, впрочем, соответствовало истине) и я еду побыть с ним наедине. Но не заметила никакой реакции на его непроницаемом лице.

— Тебя подождать? — спросил он.

— Если у тебя есть лишних три часа, — равнодушно произнесла я и вошла в подъезд.

Дед был один. Кирилл повел Настю ужинать в кафе. Я расстроенно шлепнулась на табурет и принялась ковырять кусок пирога, предложенного дедом, совершенно не ощущая вкуса.

— Двойку, что ли, получила? — спросил дед. — Лица на тебе нет.

Двойку, усмехнулась я. Если бы двойку! Ее можно исправить. А как исправить все те глупости, которые я наделала в последние два дня?

— Время — десять, — сказал дед. — Ночевать останешься? Звони матери и оставайся, нечего по ночам болтаться.

— Нет, мне в институт с утра, — вздохнула я и вдруг вспомнила о своем недоученном латинском. Доцент Лебедева не поймет, если я завтра не отбарабаню ей десять крылатых фраз и правила склонения существительных. А ведь я еще имею слабенькую надежду на «автомат».

— Я тебя до остановки провожу, — поднялся дед.

— Не надо. Остановка под окном. Я тебе позвоню, как доберусь.

— Ну, смотри…

Я оделась, поправила перед зеркалом шапку и неожиданно для себя сказала:

— Дед, я возьму котенка. Того, рыжего.

— Мне не жалко, бери. С матерью тебе разбираться.

— Ничего, разберусь, — бесстрашно ответила я.

Дед поймал нужного котенка и подал мне. Я расстегнулась и посадила его за пазуху. Котенок тут же принялся выбираться, цепляясь за свитер острыми коготками. Я выбежала из квартиры, придерживая его руками. Он тыкался в мою ладонь влажным носиком и отчаянно мяукал. Я вдруг почувствовала себя такой счастливой, оттого что этот маленький зверек принадлежит теперь мне, и решила во что бы то ни стало отвоевать его. У меня еще никогда, ни разу в жизни не было такого крохотного существа, о котором я могла бы заботиться. Сколько раз я просила собаку, кошку или хотя бы хомяка, но все мои мольбы оканчивались холодным маминым «Никогда!». Максимум, на что она дала согласие, — это рыбки. Только их ведь не потискаешь в руках и не погладишь. И не поговоришь, когда тебе одиноко. Но теперь в моей душе поднимал голову бунтарь-одиночка, и я была готова сражаться хоть с тридцатью мамами сразу за право быть счастливой.

Выскочив на крыльцо, я увидела, что Санина машина стоит все на том же месте. Не уехал. Ну надо же! Я уж и думать о нем забыла. Сначала я хотела гордо прошествовать мимо и сесть в маршрутку, но вспомнила, что у меня совсем нет денег, да и путешествие на общественном транспорте с орущим котенком за пазухой как-то не привлекало. Поэтому я открыла заднюю дверцу и с достоинством уселась на сиденье.

Саня обернулся:

— Кто это у тебя там верещит?

— Забайкальский хомячок, — сказала я. — Экспериментальный образец.

— Свидание у тебя какое-то стремительное, — хмыкнул он. — Вы со своим любимым человеком всегда так быстро управляетесь?

— Всегда, — ледяным тоном ответила я. — Поехали, шеф.

Саня развернулся и выехал на шоссе. Я без остановки гладила и баюкала котенка, и он наконец замолчал. Поурчал немного, тыкаясь мне в подмышку, потом выбрался наружу и отправился обследовать окрестности. А я погрузилась в свои невеселые думы… Особенно бередил душу скандал с мамой. Мы, конечно, и раньше ссорились, но никогда она на меня так страшно не кричала.

— Мя-а-а-у! — раздался вдруг истошный вопль, переходящий в натуральный предсмертный хрип. И практически одновременно с ним прозвучал Санин крик:

— А-а-а! Какого лешего!

Машину понесло к обочине. Со всех сторон пронзительно загудели. Я инстинктивно опустила голову и закрыла ее руками в ожидании страшного удара. Удивительно, что за сотую долю секунды я в мыслях успела пережить аварию, остаться калекой на всю жизнь, переехать к Кириллу, который согласился ухаживать за мной до конца моих дней, пожалеть, что не смогу побывать на могилке у Сани, чтобы положить цветы на памятник…

Несильный, но довольно ощутимый удар раздался, когда я уже освоила мысленно передвижение на инвалидной коляске и первый раз самостоятельно выехала на ней во двор. Меня мотнуло вперед, вплотную прижало к переднему сиденью, потом откинуло на место. Машина замерла, наступила тишина. Несколько секунд спустя, еще не вполне успев осознать, что самое страшное позади, я услышала напряженный голос Сани:

— Ты чего, Алька, совсем ку-ку?! Ты что вытворяешь?

Я медленно выпрямилась, прислушиваясь к ощущениям в организме. Вдруг что-то сломано или оторвано, а я в шоке этого не замечаю. Нет, кажется, все на месте. Ничего не болит, руки-ноги двигаются.

— Цела? — снова спросил Саня. — Шишек не набила?

— Нет, — машинально отозвалась я. — Что это было? Кто в нас врезался?

— Кто врезался? — нервно хмыкнул парень. — Мы врезались. Хорошо, что в сугроб, а не во встречную машину. Чудом увернулся. Ну и шуточки у тебя.

— А я-то при чем? — изумилась я. — Если рулить не научился, нечего других обвинять!

— Ты зачем своего кота мне под педаль подсунула?

Тут я вспомнила истошный кошачий вопль, который предшествовал нашей аварии. Какой ужас! Котенок! Он, видимо, спрыгнул вниз, пролез под сиденьем и забрался Сане в ноги. А тот наступил на него со всей дури. Много ли надо такому малышу? Как он страшно захрипел, бедненький! В этом здоровом лосе, небось, килограмм девяносто весу! Он раздавил моего котенка! Того самого, которого я собралась защищать от мамы до последней капли крови. Мой маленький пушистый рыжий зверек, который так доверчиво тыкался в мою ладошку и которого я собиралась назвать Анфиской, окажись он девочкой. У меня потемнело в глазах, и я коршуном налетела на Саню, отчаянно крича:

— Где моя Анфиска? Отвечай сейчас же! Где она?

— Какая еще Анфиска? — опешил тот.

— Разве я для того ее взяла, чтобы ты ее убил? Живодер! Взял и растоптал ее, как червяка!

— Ты чокнулась?! Я из-за твоей кошки машину разбил!

— Плевать, это всего лишь железка. А ты убил живое существо!

— Следить надо за своим живым существом, а не ворон по сторонам считать! — разозлился Саня и вышел из машины.

— Эх, и ни фига себе! — донеслось до меня. — Тысяч на десять потянет. Удружила, нечего сказать.

Я выбралась наружу, не обращая внимания на гневные реплики моего раздосадованного приятеля, присела на корточки и заглянула под водительское кресло. Пусто. Я обошла машину, открыла переднюю дверцу и заглянула под другое сиденье. Мне едва удалось разглядеть крохотный неподвижный комочек. Я протянула руку, и из-под сиденья раздалось угрожающее шипение. «Жива!» — обрадовалась я и с трудом вытащила упирающуюся всеми четырьмя лапами взъерошенную Анфиску.

— Нашла, что ли? — подошел Саня. — Ничего с ним не случилось, зря беспокоилась. Подумаешь, придавил чуть-чуть. У кошки десять жизней.

Я посадила Анфиску за пазуху и сказала:

— Никогда больше ко мне не подходи! Понял? Видеть тебя не хочу.

— Куда ты? Мы же еще не доехали.

— Спасибо, накаталась!

— Сама же виновата. Разве можно пускать животных гулять по салону?

Я развернулась и, демонстративно постукивая каблуками по обледенелому асфальту, пошла прочь. До моего дома осталось меньше двух кварталов, если идти дворами, а не по шоссе. Но Сане об этом знать не обязательно. Пусть мучается угрызениями совести, что я топала пешком в такой мороз целых три остановки, да еще практически ночью.

Когда я вернулась, мама уже легла или сделала вид, что легла. Свет в ее комнате не горел, и телевизора слышно не было. Мне даже стало обидно — время одиннадцать, дочери нет, а мамуля дрыхнет себе и в ус не дует! А если со мной что-то произошло? Ведь я же сказала ей, когда убегала, что она меня больше не увидит. Такое равнодушие пришлось мне не по душе, но сейчас было очень кстати. Я тайком пронесла Анфиску в свою комнату, решив, что сейчас нужно взять тайм-аут и набраться сил для продолжения войны. Потому что если волосы не вернуть, то выбросить кошку маме вполне по силам, и она должна узнать о животном в доме как можно позже.

Я налила в блюдечко молока и поставила возле своего письменного стола, а туалет устроила возле батареи, в дальнем от меня углу. Сама же вновь засела за латынь, пытаясь сосредоточиться на учебе. Через полчаса у меня заломило спину, и я вместе с учебником перебралась в постель. Сытая Анфиска устроилась у меня под боком и довольно заурчала. У меня слипались глаза, я отчаянно зевала, бессмысленно глядя в книгу, и наконец, сбросив ее на пол, потушила свет. Я не враг своему здоровью — не собираюсь гробиться из-за десяти дурацких предложений, которые все равно не прибавят мне счастья в жизни. Уже первый час ночи, а вставать в полседьмого.

Не успела я уютно устроиться под теплым одеялом и сладко задремать, как проснулась Анфиска и принялась носиться по комнате. Она запрыгивала на стол, пару раз опрокидывала стакан с ручками и карандашами, забиралась на постель и скакала по моей голове. Что я только не делала, чтобы утихомирить ее: брала с собой под одеяло, усиленно гладила, потом отпускала и зарывалась головой под подушку. Все без толку. Противное животное совершенно не собиралось спать и мне не давало. В довершение всего она села у плотно закрытой двери и принялась истошно мяукать, требуя, чтобы ее выпустили из комнаты, где она уже все проверила. Я готова была перевязать ее морду шарфом, чтобы эти пронзительные вопли не разбудили маму. В какой-то момент я даже пожалела, что Саня и в самом деле не придавил ее ногой.

Собирая в очередной раз свои рассыпанные ручки, я взглянула на часы и обомлела — двадцать минут четвертого. Спать осталось всего три часа, при условии что мне удастся уснуть в течение следующих десяти минут. Меня взяла такая досада, что я уселась прямо на пол и заревела от отчаянья. Ну что за наказание такое? Что за гадкий день? Волосы, баллончик лака, Геныч со своей Лелькой, невыученный латинский, ссора с мамой, разбитая Санина машина… А теперь вот еще и кошка! Не слишком ли много для одного дня? Может, все вокруг правы и желают мне добра, а я, дура, не понимаю этого? Завтра же помирюсь с мамой, извинюсь перед Саней и верну кошку Кириллу. И зачем она мне? Жила семнадцать лет без кошки и горя не знала. Какое-то помешательство нашло, не иначе.

Но от Геныча не отступлюсь. Ни за какие сокровища.